Текст книги "Жрица Итфат"

Первое повеление

– Фати! – раздался голос Матильды.

Это был не совсем ее голос, а словно его металлически-цифровая копия. Плоскости с проекциями обнявшейся пары тут же завибрировали и отозвались такими же металлическими отзвуками эха, но не протяжными, как бывает в горах, а короткими резкими импульсами:

– Ти, – Ти, -Ти, – Ти.

– Матильда! – откликнулся голос Итфат, и тоже раскатился отрывками эха:

– Льда, – льда, – льда, – льда.

– Фати, мы зависли! – вновь закричала Матильда.

– Исли, – исли, – исли, – исли.

– Ах-ха-ха-ха! – ни с того ни с сего рассмеялась Итфат.

– Ахаха, – ахаха, – ахаха, – ахаха – подхватило эхо.

Картина повисших проекций, вместе с нереалистичными голосами, была настолько зловещей, что смех с ней едва ли вязался. Можно было подумать, жрица сошла с ума.

– Фати, ты меня пугаешь! – крикнула Матильда.

– Аешь, – аешь, – аешь, – аешь.

– Отклей нас!

– Лейнас, – лейнас, – лейнас, – лейнас, – почему Итфат употребила такой термин, было тоже непонятно и странно.

– Я не могу пошевелиться!

– Иться, – иться, – иться, – иться.

– Весело!

– Есело, – есело, – есело, – есело, – продолжала в том же духе Итфат. – Вспомни про бантик!

– Нтик, – нтик, – нтик, – нтик.

На последних отзвуках эха, проекции вдруг схлопнулись вместе, и дива со жрицей свалились на пол, уже в своем первозданном виде.

– Прямо жуть! Жуть прямо! – воскликнула Матильда, поднимаясь на ноги.

– Есело, – есело, – есело, – есело, – Итфат задергалась, как механическая кукла, а затем внезапно смолкла и застыла.

Матильда, потеряв дар речи, уставилась на нее. Но жрица вдруг отмерла, взглянула на испуганную диву, и рассмеялась.

– Фати, прекрати меня пугать! – закричала Матильда. – Нашла время шутить шутки! Мы едва живы остались!

– У-ля-ля! – Итфат встряхнула головой, поморгала, попрыгала, словно проверяя, все ли на месте.

– Ладно-ладно, Тили! – она потрогала уже готовую обидеться диву. – Главное, мы это снова мы, и мы вместе!

– Как ты можешь еще веселиться? – негодовала Матильда. – У нас ничего не получилось, и мы чуть не застряли где-то. А если бы мы застряли навсегда? Неужели тебе не было страшно?

– Наоборот, если становится очень страшно, пусть лучше будет очень весело.

– Фати, ты меня удивляешь. У тебя проявляются качества, о которых я не знаю.

– Я и сама о них не знаю, – сказала Итфат. – Я себя забыла, а теперь вспоминаю.

– Как это, ты себя забыла?

– Во мне что-то есть. Есть что-то, чего я не знаю, но чувствую.

– Чувствуешь то, чего не знаешь! Шикарное чувство. Мне бы так. Я вот о себе все знаю.

– Ты не права. Не знаешь. Никто не может все о себе знать.

– Хела! Фати, ты иногда выдаешь такие мысли, от которых в жар бросает.

– А что я такого сказала?

– Вот ты сказала, а мне теперь думай, чего я о себе не знаю.

– Я ведь тоже от себя такого не ожидала, что рассмеюсь, вместо того чтобы испугаться. Это вышло сначала спонтанно, а потом намеренно, – сказала Итфат.

– Как это, сначала спонтанно, а потом намеренно? – спросила Матильда.

– Это когда подчиняешься первому порыву, который идет откуда-то из глубины твоего Я, минуя мыслительный центр.

– Минуя, говоришь, мыслительный центр?

– Когда что-то идет из тебя, как безмолвное повеление, без слов и объяснений. И когда не успеваешь сообразить, что это и почему, а просто повинуешься. И лишь потом понимаешь, что повеление было верным.

– Интересно. У меня тоже бывает нечто подобное, – сказала Матильда.

– Ты тоже следуешь первому повелению? – спросила Итфат.

– Да, иногда.

– Вот и я, сначала последовала, а потом поняла, что повеление подсказывает мне способ выйти из оцепенения. А заодно и тебе напомнить про бантик, чтобы ты нас вернула обратно так же, как мы там оказались, уж не знаю где это там.

– Выходит, ты спектакль здесь разыграла? – удивилась Матильда.

– Ага-ага, – сказала Итфат. – Что такое спектакль?

– Кино, которое играют, но не снимают.

– Почему-почему не снимают?

– Чтобы было как в жизни, по-настоящему.

– А кино разве не настоящее?

– Ну, кино это как бы копия спектакля.

– А спектакль, это копия жизни?

– Да, в некотором роде. Фати, ты опять что-то пытаешься вспомнить?

– Странно, получается цепочка: жизнь, спектакль, кино, – сказала Итфат. – А я припоминаю, меня учили, что все наоборот: сначала создается замысел, потом по замыслу крутится действо, а потом уже действо воплощается в жизнь. Все наоборот!

– Какой замысел, кем создается? – спросила Матильда.

– Помнишь, о чем мы говорили: что было, что есть, и что могло бы быть – это все кино. Сначала отснято, потом происходит.

– А! Модели-не-модели.

– Кино – это модель, а жизнь, то есть реальность – воплощение модели. Мы сейчас находимся в кино.

– В модели реальности?

– Да, или в метареальности, по словам Преддверия.

– И нам надо выбраться в реальность, в жизнь.

– Верно.

– Но как?

– Пока не знаю, – сказала Итфат. – Интуитивно чувствую, что требуется каким-то образом пройти обратную цепочку: кино, спектакль, жизнь.

– Звучит слишком абстрактно, – сказала Матильда. – Нам бы что-нибудь конкретное предпринять.

– Но видишь, Тили, идея перемещения по страницам реальности не сработала.

– Да, почему-то одним лишь усилием воли не получается, даже в мегалите. Надо что-то другое. Что-то другое надо.

– А о чем тебе говорит твое первое повеление?

– Есть один вариант, который мы еще не испробовали.

Они переглянулись.

– Я угадала? – спросила Итфат.

Зеркало

– Осталась еще другая сторона, – сказала Матильда.

– Где все колышется? – спросила Итфат.

– Да, надо попробовать. Попробовать надо.

– Хоть и страшно?

– Здесь все что ни случается, все страшно!

И тут, будто в подтверждение сказанного, в мегалите запустились какие-то движения и звуки.

– Опять что-то начинается! – воскликнула Матильда.

– Тили, не забывай, поосторожнее с мыслями, – сказала Итфат.

– Куда же мне девать свои мысли? Я же не могу ни о чем не думать и ничего не говорить!

– Есть просто мысли, а есть установки. Мысленные установки оказывают влияние на реальность.

– Какие такие установки?

– Это когда выносишь вердикт, что реальность такая и такая.

– Вердикт? А что я особенного сказала-а-а-а?! – не успела Матильда договорить, как пол пришел в круговое движение.

Вернее, было не совсем понятно, что вращается: пол относительно стен, или стены относительно пола. Дива и жрица инстинктивно ринулись к выходу, но дверной проем оказался загорожен черной стеной. Движение сопровождалось зловещим тиканьем, как будто внутри мегалита работал часовой механизм: чики-чики-чики-така, чики-чики-чики-така.

Наряду с обратным вращением пола и стен, с каждым ударом главного такта перемещались еще и колонны, двигаясь рывками, подобно стрелкам кварцевых часов. Цилиндр в центре зала оставался недвижим, но ухватиться за него было невозможно, так что дива со жрицей держались друг за дружку, не зная, куда себя деть. Внезапно все прекратилось и замерло.

Первой пришла в себя Итфат.

– Я насчитала двенадцать ударов, – сказала она.

– У тебя еще хватило хладнокровия считать! – воскликнула Матильда. – Я чуть не описалась!

– Ах-ха-ха, Тили! – рассмеялась жрица. – Это бы вряд ли сейчас помогло!

– Тебе все смешно! Как ты так можешь?

– Ладно-ладно, давай посмотрим, не открылась ли дверь.

Они направились к выходу. Дверной проем и в самом деле был свободен. Подруги выбрались наружу, и тут же обе вскрикнули от неожиданности. В окружающей среде что-то изменилось. Все было по-прежнему и на месте, но соотношение длительности движения и времени стало иным. Дива и жрица двигались как в замедленной съемке, и только их голоса звучали в нормальном темпе.

– Фати, что происходит?! – закричала Матильда.

– Не знаю, мы словно под водой находимся, – отозвалась Итфат.

– Боже, когда все это закончится!

– Тили-Тили! Не унывай. Как ты говоришь, надо валить отсюда? Валить отсюда надо!

– Надо-надо! Уже скорей-скорей! Я тоже как ты говорить стала.

– Тогда побежали-побежали!

И они побежали, если это можно так назвать, поскольку двигались как акванавты. Небо было все так же разделено на две полусферы. Одна половина была разлинована светящимися меридианами, а на другой наблюдалось колышущееся марево, куда и направились дива со жрицей. Какие еще опасности могли их там подстерегать, они не ведали, но в любом случае требовалось что-то предпринять.

Выбираться из города пришлось долго. Когда, наконец, им это удалось, перед ними открылась удивительная картина. Там, где прежде была пустыня, теперь плескалось настоящее море, с волнами, шумом прибоя, и даже с травой и пальмами на берегу. Однако растительность начиналась как-то странно вдруг, с резкой границы.

– Хелала! Фати! Как здорово! Море! – закричала Матильда.

– Погоди радоваться, может это мираж, – высказала предположение Итфат. – Видишь, как все колеблется.

Картина и впрямь будто плыла в потоках горячего воздуха. Но Матильда была вся в нетерпении.

– Я хочу туда! Скорее уже! Уже скорее-е-е!

Они старались с удвоенной энергией, но шевелились все так же медленно, едва приближаясь к цели. А передвигать ноги становилось все труднее, словно какая-то сила держала и не пускала вперед.

В конечном итоге они встали, будучи не в состоянии ни сдвинуться с места, ни даже пошевелиться. Зависла пауза. Через несколько мгновений откуда-то принесся нарастающий звук спущенной тетивы, и в тот же момент обеих старательниц, как натянутой резинкой, отбросило назад. В полной растерянности они уселись на песок. Зазывающее море с пальмами как было, так и осталось вне досягаемости.

– Это форменное издевательство! – возмутилась Матильда.

– Да, реальность иногда бывает склонна к садизму, – сказала Итфат.

– Что будем делать?

– Надо найти способ туда добраться.

– А что нас может не пускать? И почему?

– Насколько я помню, – сказала Итфат, – мой Наставник учил меня, что если творится что-то неладное, надо увидеть реальность и себя в ней. Вот ты, Тили, что и как видишь?

– Я вижу море и хочу туда! А что тут еще можно видеть?

– Вот именно! Тебе этого слишком хочется.

– Слишком очень хочется? Очень слишком? А тебе разве не хочется?

– Да, но излишнее хотение напрягает реальность, и она начинает сопротивляться.

– Ух ты, это я еще в школе проходила: действие рождает противодействие. И что же ты предлагаешь, перестать хотеть? Но как я это могу?

– Часто бывает достаточно всего лишь опомниться и отдать себе отчет, каким образом ты напрягаешь реальность. Надо увидеть не только реальность, но и себя в ней. А ты себя не видишь.

– Да как я ее напрягаю? Я в жизни много чего хотела, но никогда такого не было, чтобы меня прям на поводке держали.

– Не забывай, мы в метареальности, а здесь, похоже, все гипертрофировано.

– Ладно, вот я буду себе твердить: я не хочу, я не хочу. Но разве я от этого перестану хотеть?

– Если отказаться от желания нельзя, тогда можно притвориться, обмануть реальность.

– Притвориться? Это я могу, – Матильда на минуту задумалась. – А давай сделаем вот что: пойдем задом наперед.

– Ах-ха-ха! Тили-Тили! Это настолько глупо, что может сработать. Ты умничка!

– Да, это глупо, но попробовать стоит.

Они поднялись на ноги и, хихикая, зашагали к морю спиной вперед. И тут случилось невероятное. Сопротивление среды прекратилось, и они уже двигались с обычной скоростью.

– Фати! – воскликнула Матильда. – Сработало! Мы идем!

– Да! Уже быстро-быстро!

– Но как это вышло? Разве можно обмануть реальность? Ведь я не перестала хотеть!

– Желание не только тормозит реальность, оно еще влечет за собой неправильные поступки. А если ты притворяешься и начинаешь действовать так, будто желания нет, реальность тебя отпускает.

– Хелала, хелала, вот теперь я поняла!

– Тише ты, Тили! Не спугни реальность.

– Это еще кто кого здесь пугает!

– Идем-идем, не оглядываемся.

Так дива и жрица шли задом наперед, пока не уткнулись спиной в какую-то преграду. Удивленные, они повернулись и принялись ощупывать невидимую стену. С этой стороны лежала песчаная пустыня, а с той резко начиналась растительность, и до моря было уже рукой подать, но пройти невозможно. И тут они заметили, что отражаются в стене как в зеркале. Только силуэты отражений с той стороны казались едва различимыми, будто призрачными. Морской пейзаж тоже виделся неясно в колышущейся дымке. Но шум прибоя слышался довольно отчетливо и совсем рядом.

– Фати, ну что за наказанье! Нас опять не пускают!

– Я поняла, – сказала Итфат. – Это зеркало мира: с той стороны действительность, а с этой ее прототип – метареальность.

– Выходит, мы оказались по ту сторону действительности?

– Да, уже давно могли бы догадаться.

– Но что это вообще за зеркало такое?

– Я вспомнила, оно разграничивает два аспекта реальности: действительный и мнимый.

– Что значит мнимый?

– Помнишь, мы это обсуждали: здесь кино, там жизнь. Здесь то, что было или могло бы быть, а там то, что есть. Здесь образ, там отражение. Сначала отснято, потом реализуется. Сейчас мы в кино. Со стороны образов. Зеркало, только наоборот, понимаешь?

– Значит, мы тоже мнимые?

– Нет, это мы с той стороны стали мнимыми. Видишь, как мы там отражаемся? Просто, наши образы и отражения поменялись местами. Мы из материальной действительности перескочили в пространство образов.

– Но ведь здесь тоже все материальное! – возразила Матильда. – И меня гламроки собирались съесть как вполне материальную деву. Хотя, они меня почему-то синтетической обзывали…

– А разве ты во сне не ощущаешь все как материальное?

– Ну так то во сне! Там все лишь кажется.

– Нет, не кажется. Посуди сама, может ли твой разум выдумать все те причуды, которые случаются в сновидении? А все те миры, где ты летаешь, когда видишь сон, думаешь, они лишь в твоей голове?

– Ну, нет, наверное. Не знаю. Не задумывалась.

– Так вот, здесь ты и летаешь. Точнее, твое внимание летает здесь, в метареальности. Пространство образов и пространство сновидений – это одно и то же.

– Но мы же не спим сейчас? – спросила Матильда. – Или спим?

– К сожалению, это не сон, – ответила Итфат. – Здесь не только наше внимание, но и наши тела. Ты, кстати, сразу оказалась в своем теле?

– Да уж, я это почувствовала, меня так связали, что все конечности затекли.

– А я не сразу. Помнишь, я тебе рассказывала, сначала проходила сквозь стены, и лишь потом нашла свой манекен.

– Вот бы нам сейчас протиснуться сквозь эту стену! А так, ни туда пройти, ни из себя выйти.

– Да, нам надо как-то осуществить, либо то, либо другое.

– Ух, Фати, я просто в шоке от всего этого. Что нам теперь делать?

Крышка мира

Пока у Итфат и Матильды случилась заминка с зеркалом, в это же время, но в другом месте, крутилось другое кино.

* * *

Адя Зеленый проснулся от лая соседской собачки. «Странно, – подумал он. – Вроде, соседский дом сжег еще на прошлой неделе, собачку скормил рыбам… Может, показалось? А может это сон? Надо пойти проветрить свой гениальный ум».

Адя долго искал тапки, называл их изворотливыми ублюдками, грозился выбросить сразу как найдет. Тапки боялись и не показывались. Пришлось идти босиком, поскольку другой обуви у Ади не имелось.

Тропинка, по своему обыкновению, вела через лес к морю. Деревья опасливо уклоняли ветки с дороги, поскольку знали, что с Адей лучше не связываться. Настроение у него, как всегда, было зломрачным.

Свернув с тропинки, Адя вышел на опушку леса, где находился Пень Познания. Адя нередко наведывался сюда, дабы почерпнуть мудрости жизни. Другого места, где почерпывать мудрость, он не знал. Но и этого вполне хватало.

Короче, Пень Познания стоял посреди поляны. В Пне было дупло. В дупле сидела Белка. Адя сунул свой нос в дупло. Белка отвесила Аде щелчок – хороший, с оттяжкой. Получив щелчок по носу, Адя констатировал: «Итак, жизнь – премерзкая штука. Всякий раз убеждаюсь».

Он вернулся на тропинку и двинулся к берегу моря, приговаривая: «Ладно же, покажу я вам всем. Попляшете вы у меня. Попоете». Что он этим хотел сказать, неизвестно. Однако намерение у него было отнюдь не благостным.

На берегу, как очевидно, был берег, море и чайки. Чайки, завидев Адю, неодобрительно закричали. Адя, по привычке, поднял было камень, но потом передумал, пробормотав: «Не-е-е-т, нельзя поддаваться на профанации… или как их там, про… про… Ай, ладно. Координация профанаций – вот принцип, которому надо следовать».

Довольный всей глубиной мысли, которая пришла ему в голову, он решил прогуляться вдоль берега. Море пыталось достать Адю и таким образом разозлить его. Но он не поддавался: «Координация профанаций, хе-хе… Вашу мать!» – Адя споткнулся о большую корягу.

«А вот и профанатор подходящий», – сказал Адя, подняв дубину, и зашагал дальше.

Тем временем, ему навстречу выбежала чем-то встревоженная Желтая Подлодка.

– Ой, Адя Зеленый! – от неожиданности воскликнула она.

– Я-то зеленый, категориально. А ты чего такая вся желтая и неконкретная? – ответил он, ничуть не смутившись.

– А ты разве не знаешь?! Наш мир накрыли крышкой!

– Какой крышкой, кто накрыл, зачем? Ты свихнулась?

– Да посмотри же вверх, дубина!

Адя задрал голову, и вправду – там, где положено быть бездонному небу, нависала какая-то тяжелая темная поверхность.

– Оранжевая Корова первой заметила, – лопотала Подлодка. – Она сказала, летать стало невозможно! Я так взволнована, так взволнована, я вся чешуся! Что с нами будет?! Что все это значит?!

– Это значит, ваш Оранжевый Праздник закончился, и сейчас наступает диппёрпалный кирдец, хе-хе.

– Но как же теперь быть?! Что нам делать?

Адя почесал дубиной затылок, и говорит:

– Я знаю, это все мамотники, это они во всем виноваты, обнаглели, гады.

Подлодка еще больше встревожилась, забегала, засуетилась:

– Ой, кто такие? Они злые? Они ужасные? Они нас съедят?

– Да, либо они нас, либо мы их. Я как раз собирался на охоту. Мамотников надо сначала проваливать, а затем гасить, и ты мне в этом поможешь.

– Ой нет, я не могу, я боюсь!

– А хочешь, чтобы крышка тебя совсем придавила?

– Нет, нет, не хочешь!

– Тогда пошли. И перестань прыгать и скакать вокруг меня.

– Ладно, мы идем спасать мир!

Они свернули с береговой полосы и углубились в лесную чащу. Подлодка все приставала с расспросами:

– А какой он, мамотник? Он дикий? Он страшный?

– Да, он хитер и коварен.

– Мы поймаем его?

– Да.

– Охота на мамотника трудна и опасна!

– Да.

– Но мы спасем мир! А куда мы идем?

– Можешь помолчать хоть минуту?

Так шли они, шли, и наконец пришли. Под раскидистым деревом была кем-то вырыта глубокая яма.

– Что это? – спросила Подлодка.

– Ловушка. Мамотник будет бежать, провалится, и мы его схватим.

– Ух ты, как здорово!

– Надо прикрыть ее ветками и листьями.

Они быстро замаскировали яму, уселись в засаде и принялись ждать. Ждали они ждали, но никто так и не собирался бежать мимо и проваливаться в яму.

– И сколько же нам так сидеть? – спросила Подлодка.

– Да, нужно как-то приманить мамотника, – ответил Адя.

– А что его может привлечь?

– Побольше шума, побольше эмоций.

– Что же ты сразу не сказал, дубина. Давай заберемся на дерево и поднимем шум.

– Ладно, давай.

Вскарабкались они на дерево, и ну горланить песню на весь лес:

 
Над границей тучи ходят хмуро,
Край суровый тишиной объят.
У высоких берегов Амура
Часовые Родины стоят.[5]5
  Слова Бориса Ласкина.


[Закрыть]
 

Пели они пели, потом другую песню запели:

 
I want your love and
I want your revenge.
You and me could write a bad romance.
О-о-о-о-о!
I want your love and
All your lovers' revenge.
You and me could write a bad romance.[6]6
  Lady Gaga.


[Закрыть]
 

И потом еще разные прочие песни пели, но никто так и не появился.

– А тебе не кажется ли, что кто-то из нас идиот? Или, похоже, мы оба? – сказала Подлодка.

– Эмоций маловато. Ну ничего, сейчас мы это исправим.

Тут Адя схватил якорь Подлодки, зацепил его за ветвь, а ее саму спихнул вниз. Подлодка повисла над ямой.

– Что ты делаешь! Злобный, коварный Адя! Сейчас же отцепи меня!

– Вот, так, теперь дело пойдет, – с удовлетворением отметил Адя, спустился с дерева и затаился в кустах.

– Спасите! Помогите! – кричала, болтаясь на якорной цепи, Подлодка. – Адя, я убью тебя, сволочь!

Вдруг, над ямой промелькнула чья-то тень, раздался треск веток, и… кто-то оказался в ловушке.

Королева Брунхильда

Королева Брунхильда собирала морковку на своем огороде, складывая ее в подол платья, и распевала:

 
Я королева, а-ля-ля,
Я королева, а-ля-ля!
А вы, мои морковки,
Вы мои подданные!
Идите уже ко мне,
Мои морковки, а-ля-ля!
 

Лохматая Зверюга, тем временем, сидел, спрятавшись в ботве, и наблюдал за королевой. У Лохматой Зверюги было такое имя, потому что он и был лохматою зверюгою, а еще потому, что когда он воровал морковку с огорода, королева пускалась за ним в погоню и кричала ему вслед: «Ах ты зверюга лохматая!»

Вообще-то, Зверюге морковка была не нужна, просто он влюбился в королеву и старался всякими способами привлечь ее внимание. А это было непросто. К тому же, Брунхильда была воинственной особой. Ходили легенды, что завоевать ее сердце сможет лишь тот, кто одержит над ней верх в поединке. Но мало кто на это отваживался, поскольку мечом она владела в совершенстве.

Вот и Зверюга тоже очень боялся Брунхильду и не знал, как подступиться к ней. Пробовал он дразнить ее, обзывать, исподтишка дергать за юбку, угрожать даже – все тщетно. Брунхильда ему твердила одно:

– Ты, Лохматая Зверюга, должен сразиться со мной.

– А если я тебя победю, – спрашивал Зверюга, – ты меня полюбишь?

– Нет, – отвечала королева.

– Вот видишь! Тогда зачем?

Зверюга почему-то надеялся, что когда-нибудь он разозлит королеву так, что она за ним погонится, поймает его, поколотит, и влюбится вдруг. Не зря же говорят, «бьет, значит любит».

Так вот, выждал Зверюга удобный момент, когда королева нагнулась к земле, и кинул в нее морковкой, угодив прямо в любезное мягкое место.

– Ах ты зверюга лохматая! – королева в ярости вытряхнула из подола своих подданных и погналась за лишенцем. А тот уже вовсю улепетывал в сторону леса и верещал:

– Брунхильда, я утащу тебя в свою пещеру!

Но погоня длилась недолго. Лохматой Зверюге не посчастливилось, он с треском провалился в какую-то яму. Очевидно, это была та самая ловушка, которую подстроили Адя Зеленый и Желтая Подлодка.

Ну, тут началось. Адя подскочил к яме с дубиной:

– А, попался, зловредный мамотник! Сейчас я буду тебя гасить!

Подлодка, болтаясь на дереве, пищала:

– Поймали, поймали! Колоссально! Адя, зараза зеленая, сними меня сейчас же! Как ты будешь без меня спасать мир?!

С лесной округи на шум собрались звери и птицы. Все с любопытством заглядывали в яму. Там сидело лохматое существо с грустными глазами, которое, казалось, потеряло дар речи от неожиданности и удивления.

Адя жестом призвал всех угомониться:

– Дамы и господа, прошу внимания! Итак, наступает торжественный момент. Наш мир накрыли крышкой, но это еще не конец. Мы не унываем и не сдаемся. Друзья и соратники! Сейчас нам как никогда требуется тесно сплотить наши ряды в борьбе за неотъемлемое право быть свободными и осознанными индивидами в системе, которая, так сказать, довлеет над нами своею крышкой, лишает нас самого ценного – свободы выбора, суть которой состоит в том, что каждый осознанный индивид вправе решать, быть ли ему под крышкой, или над ней, вариться ли ему в супе общечеловеческих заблуждений и низменных страстей, или же воспарить над серой массой невежества и мрака, подобно чайке, которая свободно реет над свалкой, обозревая с высоты своего полета всю суть мироздания, осознавая всю иллюзорность и бренность, так сказать, всего сущего, обретая ясное понимание того, что наверху есть верх, а внизу есть низ, и достигая тем самым состояния высшего просветления и прозрения в том, что иначе, или, другими словами, наоборот, быть просто не может, потому что внизу не бывает верха, а вверху низа, ибо таков неизменный порядок вещей, и…

Тут с неба, или точнее оттуда, где оно должно было быть, на землю шлепнулась Оранжевая Корова.

– Ух, летать совсем невозможно стало. Короче, Адя…

– Вот я и говорю, – продолжил он, – вопрос состоит в том, что… Да перестаньте меня перебивать! Совсем запутали! Слезай уже, наконец! Раскачиваешься тут, ход мыслей нарушаешь! – Адя забрался на дерево и отцепил Подлодку.

– Никогда не прощу тебе этого! – сказала она. – Ты меня использовал!

– Ладно уже. А как бы мы еще поймали мамотника?

– А кто это у нас такой хорошенький, пушистенький? – поинтересовалась Корова.

– Я тебе не хорошенький и не пушистенький! – отозвался, наконец, пленник из ямы. – Я Лохматая Зверюга! Меня все боятся!

– Да-а-а? – ласково ответила Корова. – А можно мне тебя лизнуть? Давай, выбирайся оттуда, я тебе помогу.

– Никто ниоткуда не будет выбираться, и никто никому не будет помогать, – возразил Адя. – В настоящее время имеет место быть исторический момент, а ты, Корова, нарушаешь весь его торжественный, так сказать, пафос, и совершаешь проникновение в дела, стоящие вне рамок твоей потенции.

– Компетенции, ты хотел сказать?

– Что я хотел сказать, то мне достопочтенно известно, не перебивай. Итак, имею честь позволить себе продолжить. В глубине так называемой ямы мы наблюдаем возможность лицезреть воплощение всего мирового зла. Это и есть тот самый пресловутый, одиозный и зловещий мамотник, об изощренной жестокости и коварстве которого я вас неоднократно информировал. Вопрос состоит в следующем…

Тут Аде в очередной раз пришлось прервать свою проникновенную речь, потому что окружающие вдруг зашептались, переглядываясь:

– Королева! Королева здесь!

На поляну выбежала Брунхильда и, с изумлением оглядевшись по сторонам, остановила свой взгляд на Зверюге.

– Попался?

– Это мы его поймали! – залопотала Подлодка. – Я притворилась, что нечаянно повисла на дереве, стала звать на помощь, кричать, а он бежит, такой лохматый, а я сделала вид, что испугалась, а он на меня как набросится, а я над ямой, а он туда… и бух! Колоссально!

– Тут дело важности чрезвычайной, Ваше величество, – вступил в разговор Адя. – Наш мир опасности подвержен. Угроза тучами сгустилась, над нашими главами, и увы. Несут ее изгои человечности, их имя – мамотники, и вот, один из вражьей стаи, пред Вашим взором и у Ваших ног, повержен. Дозвольте ж допросить его со всем пристрастием надменным, дабы поведал он, как и зачем, посмели крышкою наш мир накрыть.

– Адя, я конечно ценю твое красноречие, – сказала Брунхильда, – только хватит уже языком трепать, доставайте Зверюгу из ямы.

– Как, я что-то не вклеиваюсь, какая-такая зверюга? Мамотник – моя добыча, и я не позволю…

– А куда красноречие делось? Это никакой не мамотник, это Лохматая Зверюга, он мой. Корова, помоги ему выбраться.

Зверюгу, наконец, подняли на поверхность. Он весь сиял.

– Моя королева! Ты впервые назвала меня «мой Зверюга»! Я так счастлив!

– Если ты еще скажешь хоть слово, я своими же руками закопаю тебя в этой яме!

– Но позвольте! – возмутился Адя. – Это просто какой-то деспотизм! Вы что, подвергаете сомнению мою теорию? Это неслыханно! Да вы просто пребываете во тьме невежества! Моя теория незыблема!

– Ладно, Адя, успокойся, явно ведь видно, здесь что-то не так, – заметила Подлодка.

– Нет, я этого так не оставлю! Выражаю решительный протест!

– Лучше давайте подумаем, что нам теперь делать, – предложила Корова.

– Да, да, давайте! – заговорили звери, птицы и все, кто был на поляне.

– Что это за крышка такая?

– Как она там оказалась?

– Чем она нам грозит?

– Как нам от нее избавиться?

– Слушайте все! – взяла слово Брунхильда. – Для того чтобы узнать, что это за крышка, нужно отправиться к ее краю и посмотреть, что там.

– Да, да! Правильно! Наша мудрая королева! – подхватили все остальные. – Надо снарядить экспедицию!

– Не могу не согласиться с тем, что это конструктивное предложение, – сказал Адя. – Но вопрос состоит в следующем…

– Да отстань ты со своими вопросами!

– Дайте сказать. Вопрос в том, кто поведет экспедицию. Ни для кого не секрет, что в трудные времена всегда находились герои, чьи отважные сердца, подобно факелу Данко, освещали путь всем остальным, ведя их во мраке от темного вчера к светлому завтра, и которые…

– Хватит, хватит, Адя, короче!

– Короче, я готов пожертвовать собой, взяв эту скромную миссию, так сказать, на свои плечи…

– Нет, нет, не хотим! – загомонили все вокруг. – Ты и так нас чуть не ввел в заблуждение!

– Вы совершаете большую ошибку, подвергая сомнению верификабельность моей кандидатуры. Еще пожалеете. Вот изберу себя президентом, первым же указом отменю колбасу, тогда узнаете…

– Нет, нет, не надо!

– Чего не надо? Колбасы не надо?

– Нет, тебя, президентом не надо!

Всеобщий спор прекратила Брунхильда:

– Слушайте, никто никого не поведет, мы просто пойдем все вместе – я, Зверюга, Корова, Подлодка и Адя.

Никто не стал возражать. Даже Адя лишь проворчал: «Ладно уж, со мной не пропадете». На том они порешили и, недолго собираясь, отправились в путь.