Текст книги "Прокол (сборник)"

Валд Фэлсберг
Прокол (сборник)

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.

© В. Фэлсберг, 2014

© ООО «Написано пером», 2014

© А. Соколов, www.sokolovstudio.lv

От редактора

Случайно прочитав сетевую публикацию Валда Фэлсберга (это был рассказ Последний Прокол Протокола), подумала: «Вот как надо писать». Так никто сейчас не пишет. И никогда не писал ранее.

Всем известно бытующее мнение, что классическая литература исчерпала себя: невозможно придумать ничего нового, раскрыть по-другому ранее сказанное или выразить это в неиспользованной доселе форме. Поиск оригинальной идеи и смысла приводит либо в тупик, обрушивая сюжет и стиль, либо в абсурд, выдаваемый за остроумие и понимаемый только самим написавшим.

В Риге живёт и творит невозможное интересный автор. Настоящий живой классик. И одновременно – новатор в плане идей и сюжетов, но не в меньшей мере – и в совершенствовании уникальных языковых возможностей. Автор, открывший собственный новый жанр в литературе – антиголливуд. В творчестве Фэлсберга вечные темы нашей жизни предстают в неожиданном ракурсе, и обыденный мир вдруг оказывается перед читателем невиданно знакомым – таким, какой он есть…

Каждым рассказом Фэлсберг рушит штампы и догмы, уводя читателя от привычной кинематографичной литературности прямо в реальную жизнь. От всезнающего оценочного мышления – к осознанию сути, к поиску истинного себя самого. От привычных лживых масок, школярской правильности и комплексов – к правде, искренней и настоящей, зачастую – жуткой, а также и наоборот: вместо ожидаемой жути вдруг поражая светлой развязкой. Знай мы все прописные истины, жизнь нам слишком наскучила бы. Быть может, настолько же, как мы наскучили бы жизни, их зная. (Фэлсберг В. Сибилла). И всё преподнесено ярким, колоритным, искрящимся языком неологизмов и каламбуров, парадоксов и перевёртышей, с присущим писателю тонким юмором, в математически логических структурах: с отсутствием лишней красивости и масочно-лицемерной скорлупы.

Особого внимания заслуживают эротические описания автора: виртуозная эквилибристика на тонкой грани между натуралистической подробностью и лиричностью, не скатываясь ни в физиологизм, ни в эвфемизм.

Читатели Валда Фэлсберга – люди разные, и мнения о его текстах полярны, но, как правило, остры: от яростного возмущения честной обнажаемостью автором человеческой сущности до восторженного восхищения… тем же.

В последнее время читатель отвык от восприятия литературных шедевров. Тем интереснее будет прочесть современного писателя с самобытным классическим слогом. Хотя с непривычки такое чтение может пойти с трудом, эту книгу не пробежать глазами по диагонали, не закрыть на полуслове. Я пишу для повторного чтения, – говорит сам автор. – Кто умеет сразу повторно, первый раз пусть пропустит.

Данный сборник мог бы по праву быть издан в серии «Интеллектуальный бестселлер» (известного российского издательства), предоставляя истинное умственное удовольствие, одновременно и сопереживание и развлечение гурману Текста.

Оксана Оносова

Заведующая отделом комплектования и обработки литературы МБУК г.о. Тольятти «Тольяттинская библиотечная корпорация»

Собеседование

Ровно в час дня без стука открывается дверь моего кабинета. Не со стороны абонентского зала, нет. Со стороны внутреннего офисного помещения.

– По какому вопросу? – я устремляю взгляд сквозь золотистую прядь.

– Порадовать нечем, хозяйка! – дверь закрывается. – К сожалению, как обычно: с претензиями.

Щелкает замок.

– Рассказывайте! – я само внимание.

* * *

– Я давно ваш абонент. И патриот вашей компании, кроме шуток. Это меня и привлекает – если вы меня примете…

– Неужели поэтому решили поменять работу?

– Не совсем. Просто перебрался в столицу. Досталась квартира в наследство. Прямо за углом, в трех шагах ходьбы. Жена пока дома, с малышом, всего годик.

Светлая рубашка, галстук стального цвета, темно-серый костюм. Сидит как влитой, не выдает ни бицепсов, ни пивного живота – что у кого может скрываться под пиджаком. Классически, безупречно, бесстрастно.

– Ваше «си ви» многообещающе. Какие у вас еще сильные стороны?

* * *

– Даже не знаю, с какой стороны начать, – темно-серый костюм опускается в кресло гостевого уголка и небрежно закидывает лодыжку правой ноги на колено левой, обнажая черный носок и волосатую голень. Зеленоватые глаза упираются прямо в мои.

– Начните с начала, не стесняйтесь!

Я выбираюсь из своего компьютерного загона, опускаю жалюзи над деловой панорамой приемной и направляюсь к круглому стеклянному столику. Сажусь напротив визитера и тоже закидываю ногу на ногу. Но колено на колено – без всяких вольностей. Лишь на мгновенье шлица деловой юбки обнажает кожу над чулком цвета загара.

– В конце недели как всегда – перебои связи! Короче, полный карман хлама – бестолку! – по-мужски отманикюренные ногти брезгливо швыряют на стол два мобильника и айфон.

– А вам разве недостаточно связи по рабочим дням?

* * *

– Я с малых лет привык работать. Без выходных. Знаете ведь, как в деревне. Могу косить, корову доить, все умею делать!

– Чудесно. А слабые сторонки?

– Слабые… – он медлит. – Вот уж не знаю. Одно из моих плохих качеств, возможно, в том, что раздражаюсь, если коллеги не выполняют своих обязанностей, тормозя этим мою работу. Я командный человек. На меня можно положиться. В работе. И по жизни. Да хоть во мраке ночи.

– Кажется, у вас вообще нет никаких недостатков.

* * *

– К сожалению, у каждого свои недостатки: мне вот связи нужны круглосуточно. Без выходных. И вот уже в который раз вы меня подводите! Я всерьез подумываю о смене операторши. Серьезно, босс! Думаю, для вас это будет плачевным ударом.

Сильные, загорелые пальцы поправляют полосатый галстук. Самый безымянный из них огибает незагорелая полоска – как нагота между чулками цвета загара.

– Прошу вас, не делайте этого! – в моем голосе звучит поддельная тревога. – Мы вам возместим неудобства и позаботимся, чтоб такое больше не повторялось.

– Как же вы возместите?

– А как бы вам хотелось?

* * *

– Хотелось бы мне так – без единого недостатка… – собеседник, видимо, глубоко вглядывается в себя, а я, пряча улыбку, уже предвкушаю, как он под видом недостатка преподнесет очередное достоинство. – Знаете, у меня дурная привычка оставаться после работы в конторе. Я, правда, стараюсь организовать дела так, чтоб как можно больше успеть в рабочее время. Но, как только справлюсь, берусь за другое. И так изо дня в день. Никогда не удовлетворен уже сделанным.

* * *

– Хм… Удовлетворением за уже наделанные неудобства… – чувственные губы над подбородком с ямочкой, похоже, подбирают приличные слова для чего-то неприличного. – Если вы мне пообещаете, что связь больше не захромает, мне бы хватило…

Плечистая фигура предстает предо мной во весь рост. Я с опаской жду, что последует. Решительные шаги обходят столик и становятся рядом со мной.

– Думаю, это вас не слишком утрудит.

– Желание пациента для меня – закон!

И впрямь. Пусть подчиненные и обшепчивают меня за глаза блондинкой с яйцами, в работе с раздраженными клиентами – или пациентами, как прикалываемся в семейном кругу, – гибкость: самая опора моей карьеры.

* * *

– Вы способны на гибкость? Не уперты? Умеете приспосабливаться? Меняться? Учиться?

– Да, конечно, – он готов к такому граду вопросов. – Перемены – это вызов, дополнительная мотивация. Хотелось бы, конечно, чтоб они были обоснованными, а не субъективно-хаотичными. Хотя, знаете, за последние два года у меня сменилось четыре начальника. И я привык потакать непрерывно меняющимся желаниям. Не всегда мотивирующим.

– Если будете работать у меня, – я улыбаюсь, – начальство будет более… неизменным.

* * *

– Значит, стало быть, мои неизменные желания не забыли!

Пуговицы освобождаются из плена петель. Сначала две большие. Распахивается пиджак, и следуют несколько маленьких – под тяжелой пряжкой ремня.

– А разве, – я смотрю в зеленые глаза подчеркнуто холодно, но голос выдает волнение, – разве наделанные нами неудобства опять столь же велики, как иной раз?

– А вам мои неудобства … – нетерпеливые пальцы застревают в тесноте тряпок, – мои неудобства… кажутся маленькими?!

От удивления я аж зажмуриваюсь.

– Ой, весьма даже громадноваты! И… растут на глазах… Прямо-таки не знаю, смогу ли я их… смягчить. Может, все же…

– И вы еще возражаете?! – прерывает меня властный бас. – На самом деле, это мирное соглашение – скорее моя односторонняя уступка!

– А может быть, вам все же сменить оператора?

– ра? Нет уж, спасибеньки.

Крепкие руки ставят меня на колени и бережно, стараясь не испортить прическу, но неумолимо сжимают мою голову. Через мгновенье я уже лишена даже свободного рта, чем жаловаться, доказывать…

– Я заработал – оператор-шу! Зажигательную! Вот и оправдайте доверие!

* * *

– Сколько бы вы хотели зарабатывать?

– Во время испытательного срока на зарплату не жалуются. Сначала надо доказать себя, оправдать доверие. Если работа зажигает, и за оплатой дело не станет…

– Похоже, работа для вас скорее удовольствие, чем источник существования?

– Да, меня захватывает вызов. Дайте мне шанс, и я не подведу!

– А другие увлечения? Спорт, музыка…

– Хм… Знаете, подростком я побывал на концерте Кэнди Далфер. Она с этим управлялась так легко и виртуозно… И я попробовал научиться играть на саксофоне. Но где уж там – поздно. Так я и остался без определенного хобби. Не рыбачу мушки, не снимаю, хм, акты… не пью хоккей… Эдакий сухарь, трудоголик. Но стараюсь этим не создавать неудобства другим.

* * *

С неудобствами я управляюсь легко и виртуозно как Кэнди Далфер. Мирное соглашение уже ворочается на кончике языка и вот-вот прорвется сквозь губы, когда сильные руки решительно поднимают меня, опрокидывают навзничь и распластывают по столику. Пуговка за пуговкой, складочка за складочкой, чашечка за чашечкой – беззащитной личинкой вылупляя меня на беспощадный свет. Мобильники с глухим стуком высыпаются по ковру, где между податливо раскинутыми телесными чулками опускаются задранные почти до колен отутюженные брюки.

Стук в дверь со стороны абонентского зала. Сквозной свет вырисовывает на жалюзи женский силуэт. Мы застываем. Дверная ручка осторожно нажимается, и зеленые глаза надо мной вопросительно расширяются. Я отрицательно качаю головой: спокойно, дверь защелкнута!

Деловая юбка задирается вверх.

И впрямь – блондинка!

Но – без.

Лишь пристойно неприхотливые подвязки через непристойно похотливые бедра, обнажающие самую потаенную меня.

Для прохладного прикосновения закаленного стекла.

Для горячего вкосновения закаленной стали.

* * *

Моя прохладная закалка непробиваема обнаженно горячим карьеризмом. Трудоголик, мол, по нашим временам круто. Для меня же работа всего лишь один из приоритетов. Скорее уж тогда я не совсем лишена некоторого… шалостлизма.

– И все же, как вы снимаете напряжение, чтобы… не перегореть?

– Я не курю. Не пью кофе литрами. Для зарядки отжимаюсь от пола, приседаю, подтягиваюсь на дверном косяке. Да, да! Такая вот небольшая гимнастика. И держу в столе эспандер: попутная зарядка, где угодно – в комнате отдыха, на рабочем месте. А по вечерам и в мяч играю, и в тренажерку заглядываю… Прочность-то деревенская – опасаться нет основания.

* * *

Опасаясь за прочность основания, ты переносишь меня на кожаный диван. Мирное соглашение нас настигает уже там. Правда, односторонне твое, как ты и грозил. Мое умиротворение в этот раз минует: вообще денек выдался напряженный, да еще дверь дергают, будто не знают, что у меня обеденный перерыв!

– Псих, ты разорвал мой чулок! – я шепчу, приводя в порядок свой растрепанный гардероб.

– Прости, у каждого свои недостатки, – к тебе прилипла эта культовая кинофраза.

– Теперь иной дурак подумает, что мы в обеденное время трашемся!

– А как иначе! – ты потешаешься. – Те, кто на работе дымят и кофе сосут, чулок не рвут!

– Те, кто лишь дым и кофе сосут, чулок вообще не носют! – огрызаюсь я.

– А мой секспандер – может себе позволить! Сосать и рвать. При попутной зарядке, где угодно – в комнате отдыха, на рабочем месте…

И мы оба давимся от смеха.

* * *

Его правильность давит на скрытого во мне чертенка. Кэнди, мушки, пить хоккей… Не человек ли все-таки скрывается за одержимым тружеником? И эти акты… Будь я мужчиной, призвал ли б он именно эту сферу искусства?

– Как вы поступаете, когда руководство дает задание, которое, на ваш личный взгляд, противоречит корпоративным интересам? Скажем, вы могли бы предложить лучшее решение, но нет времени что-то доказывать…

– Я не теряюсь. Способен принять самостоятельное и правильное решение и не помню случая, чтобы такое оценили отрицательно, если результат положителен. Победителей не судят.

– Никогда не теряетесь?

– Нет! У меня хорошая реакция, – он смотрит на меня с чуть ли не вызывающей улыбкой.

– Вы сказали, держите эспандер для разрядки… А как насчет секса в обеденный перерыв?

Мое лицо невозмутимо. Смотрю ему прямо в глаза.

Кажется, он все-таки слегка краснеет. Если сейчас же не заговорит, мне придется рассмеяться, дабы не покраснеть самой.

– Простите… – это уже не прежний корректно-самоуверенный тон.

– Пожалуйста, не теряйтесь! – я пользуюсь случаем, чтобы улыбнуться.

– Знаете, я как-то не задумывался… Видите ли, – он ощупывает самый безымянный палец правой руки, – я женат, освященными брачными узами связан, даже кольцо никогда не снимаю, разве что в тренажерке. Но, конечно…

* * *

Но, конечно, я осталась заряженной. Не беда! Вечером противотрудогольный курс, освященный брачными узами, завершу уже на семейном ложе. Как и подобает моему социальному и гражданскому статусу.

– А почему у вас нет кольца на пальце? – я придираюсь наконец. – Разве вы не были женаты?

– Э-э… Вчера в тренажерке забыл. В надежном месте, не пропадет!

– В тренажерке… Ах так их нынче зовут?

– Нет уж! Ни с какими «ими» в чужих залах я не вожусь: у моей… тренажерши… свой именной… дворец спорта!

Ты никак не прекратишь паясничать. Мол, с первого визита в эксклюзивный кабинет начальницы ясно, что его основное назначение – отрицательная калорийность обеденных перерывов в личных и корпоративных интересах.

* * *

– …но, конечно, я…

– Спасибо! – я прерываю. – Вы отлично не теряетесь!

Поднимаясь из-за стола, я невольно оглаживаю юбку. Он тоже вскакивает и измеряет взором меня – во весь рост, насколько тот над столом: от макушки по шлицу. Но мой туалет, как всегда, столь же безупречен, как и его костюм…

* * *

…новая пара чулок, и ничто уже не свидетельствует о зарядке в обеденный перерыв. Задерживаюсь у зеркала, чтобы подкрасить губы, а ты подкрадываешься сзади, чтобы сорвать еще один поцелуй перед запудриванием следов шалости.

– На этот раз за мной остается должок. Но учти: это только мой пендинг, не вздумай раздавать цессии направо-налево!

И направо нельзя?! Но я проглатываю прикол по поводу правого запрета, ибо нет времени тут нагнетать состязание в остроумии.

– Пора! Твой должок я взыщу – еще как! Целиком. С процентами.

– Спасибо, босс, за верность!

– Взаимно! – и я за верность.

* * *

– Спасибо, и вы отлично за словом в карман не лезете, – он не смущается ответного укола.

С широкой улыбкой я подаю узкую руку, он слегка теряется, но уже через мгновенье чувствую по-мужски решительное бережное пожатие.

– Скоро вы получите ответ! До свидания!

– До… скорого! Надеюсь…

* * *

– До свидания, пациент! – я завершаю наш полуденный этюд.

– До скорого, надеюсь… – ты неисчерпаем.

– Постой! Учел? Я сегодня задержусь. Заберешь мальков из садика? Не забудешь? Как кольцо…

– Да сделаю я все, собеседуй их тут хоть до полуночи! – ты куражишься. – А как с тем смазливым простачком? Ну, с этим, трудоманом. Чью половую жизнь прервал брак. Берешь?

– Весьма даже не простак, – я кокетничаю. – Но пусть подождет. Еще ж целую толпу тязать.

– Хорошо, мне на работу, шóфер уже примчал, – ты подбираешь свои аппараты. – Мне ведь обед в кабинет не приносют-с. Как некоторым…

Я отпираю заднюю дверь, чтобы выпустить тебя, но – за компьютером раздается виброзвон, и я спешу к столу:

– Нет, нет, пусть немного подождет: в половине, так в половине!

Кладу трубку. Ты все еще стоишь в дверях и лукаво лыбишься:

– Послушай!

– Да?

– А у этого твоего трудоеда не было в «си ви» домашнего адреса и телефона?

– ?

– Я бы мог пригласить молодую мамочку на обед – пока папа женат…

Мой метко запущенный ежедневник громко шлепается о проворно захлопнутую тобой дверь.

Маленькая ночная серенада

Чуть ли не приятно такое спокойное нытье. Когда можно балдеть в безделье. Лодыжка набухла и болит в такт пульса. Завтра не смогу встать с кровати. А куда мне вставать? Все сделано. Так круто просто валяться в своей постельке и слушать музычку.

* * *

Абаканцы зафигачили нам уже на первой минуте. С угла. Провал! А Ленка как хлопала! Мелкая ухмыляющаяся ящерка!

Ну да, это ж мне одному адресовано. Другой ведь и не заметит, что девчонка аплодирует, как в джазе.

Весь оставшийся тайм нам ничего не удавалось. Мы уже просто бесились. Они давили. Я дважды неплохо выходил, но один раз Палыч промазал, в другой – я сам поздно лупанул, уже из-за кулис.

Зато пендель был мой. Как по маслу! В девятку.

Глянул на Ленку. Сидит такая, морда кирпичом. Ха-ха! Получила?

Так вот, первый тайм ничьей закончили. А второй…

* * *

Маленькая ночная серенада…

Не в такую ли ночь, как эта, маленький Моцарт ее писал?

Без разницы. Скорее – белым днем и в приподнятом расположении духа. Иначе ведь не звучало бы столь по-ночному.

Нога ноет и пульсирует. По телу растекается сладкая усталость. Блаженное ничегонеделание… Сегодня я честно заработал предаваться полному безделью.

Что эта баба там каркает?! Похоже, в притоне, дом четырнадцать, семейные неурядицы. На высоких тонах. Мимоходом по улице часто случается слышать, как спутники жизни враг врага крепкими словцами кроют. До меня, правда, обычно не доходит.

Ой-ой! Человек ли это ваще? Словно поросю хвост дверью прижали. Хоть окно закрывай.

А на улице так смачно пахнет…

* * *

Да… Вторая половина досталась мне. Юрка с Китом – совершенно мимо кассы. Всю ночь кутили. Кит взмыленный весь.

В прошлый раз аж взбесился на Ленку: ой, какой торс у того кента, ой, как дает!

«Ну так беги к нему!» говорю.

«Не поймать же», она лисит, «как тебя. Он определенно бегает быстрее.»

Сегодня уделал Кита по всем статьям. На седьмой минуте. Один через все поле. Вообще-то дурил. Надо было, типа, Палычу пасануть, а мне – до фени! И – банка! Прямо в лоб. В девятку. Я б даже сказал – в десятку.

Глянул. Ленка руками разводит. Пытается не улыбаться, но не выходит. Понравилось, однако!

* * *

Громче, Вольфганг, громче! Этот бардак уже невыносим!

Эй, это же не в бомжатнике… Небось, куда ближе! На улице.

О, вот это уже нехорошо. О боже, как орет! Баба…

Цыц, Амадей! Ау! Нога в жопу, как болит… Аж тошнит. Мог бы ходить, дотащился бы до улицы позырить. Ей-богу, кого-то натягивают.

Нет… Заткнулась… Молчок. Где это могло быть? Кажется, совсем рядом, метров сто…

Опять тишина… Да и хрен с ними! Собаки лают… Ну да, там же Андрюха живет. Если что, напустит своего черного волкодава.

* * *

А потом полило. Те, у кого с глазами не алё, уже не рубали, кто свой, кто чужой. Майки у всех в грязи… Видимо, абаканец меня с кем-то спутал – я уже не раз поваляться успел.

Вдруг оказываюсь метрах в двадцати от ворот, передо мной ни души, с обеих сторон защитники маячат, но куда ж им… Мог спокойно дохуярить до штрафного пятачка. Так нет же!

Замашки у меня обычно вылезают, когда остается пара минут и уже никак не просрать. На этот раз я взбесился преждевременно. Похоже, нельзя телку брать на матчи.

Вратарь гостей прыгает, как макака, где-то на середине штрафной площадки… А я – как залепил…

Бац – девятка! Верьте иль нет, тридевять в одном матче. Неплохой счет даже для баскета.

И тут вот я блеснул тупостью. Стал бегать, махать руками, орать… Сделал в воздухе тройной прыжок. Попытался сделать… Приземлился косовато… Вечно эта лодыжка! Вот не поверите: я не умею кататься на коньках, в натуре не умею. Ну не то, чтоб совсем, но… Хоккей – игра для буйволов. Я люблю изящно – без бронежилета. Некстати все это, короче – больно слабы щиколотки. Сколько я их не растягивал… И вот опять! Короче, дурак.

Конец уже досматривал рядом с Ленкой – на трибунах. A они же, распиздяи…

* * *

Да что за черт, как орёт! И похоже – прямо под окном.

А ну-ка помолчи, Амадей! Послушаем настоящую ночную серенаду.

Кричит. Женщина. Вопит, как недавно приконченная.

Захапываю одеяло и вываливаюсь из кровати. К окну. Не иначе: дурдом здесь же, внизу.

Постепенно разбираюсь. Трое. Бабец и двое мужиков. Один самец норовит во что бы ни стало навредить бабе. Ногой. Другой, такой хиловатый, вяло заслоняет ее и все время ноет: «Саня, да брось! Сань, оставь ее!» Но «санина» нога опять и опять огибает препятствие и долбает цель. И тогда пошло-поехало: «Не бе-е-е-е-ей!!!» И так много-много раз. Неимоверные децибелы.

Отрываюсь от окна. Что делать?

Стою и пялюсь. Как в заду негра. Со второго этажа всего-то и видно, что огонек «саниного» косяка и темные тени, обрисовывающие расположение сил.

Умолкли… Начинаются переговоры. Так я и подумал! Одна шайка. Семейное дело. Самка споткнулась о чужую постель. Иль тому хуже: непрошеный кобель в отсутствие хозяина завалился на «санино» ложе. А божок-то все видит…

«Не бе-е-е-е-ей!!!» – мои расчеты прерывает просто неописуемый вопль. Божок вновь принялся за работу. Ногой… Тень, по голосу отдающая женщиной, летит о забор, другая следует за ней со словами «нинад’, Сань’», третья же своим приближением к первой опять вызывает вопли.

Это продолжается уже минут десять! Даже в моем только кругослухе…

Почему здесь еще нет ментов?!

Подобные семейки меня не колышут. Пусть лупит свою бабу у себя на кухне, коль обоим в радость, но… Вот уже давно перевалило за час, и я не верю, чтобы хоть кто-нибудь на этой улице спал!

«Не бе-е-е-е-ей!!!»

Завалил на землю. Дряхлый заступник пытается поднять сударыню на ноги, но борцу за справедливость удается навесить еще пару пендалей. Слабовато, правда… Да ты бы, долботрах, по мячу попасть не смог бы! Не моя лодыжка, я б тебе показал, что это значит – попасть…

Огонек поворачивается ко мне. Вновь отрываюсь от окна…

Вокруг лают собаки… Да я же знаю вас всех – окружных собак. Во, это – лохматый старой куры Петуховой… Вот только не говори, стерва, что спишь! Когда в детстве случалось зафинделить мяч в твои одуваны, пулей выскакивала из логова! Да в любое время суток! Еще грозила натравить на меня своего тогдашнего людодава, когда я выковыривал мяч из твоих красо-зарослей. «Бандит!» – во как ты меня честила, пока я, в штаны наложив, прыгал обратно через забор! Авось, мяч забить в твой сад по-быстрому?

У кореша напротив окна темные. Вот незадачка… Уж как-нибудь мы перемигнулись бы… У пацана прямо под спальней гараж – монтировки да ломы… У меня внизу под лестницей – топорцо… Вышли б каждый со своей стороны…

А чо у меня руки трясутся? Я же могу спокойно дрыхнуть! Неужто в середине хата моя?! Самая же крайняя!

Перемирие. Потащились все дальше под собственную ругань. Летит красный огонек… Окурок… Ублюдок! В мой огород… Чтоб тебя переменным!

Бью кулак о стену. Пронзает острая боль. Да не кулак. Щиколотку…

Мой дом – последний. Дальше начинается забор новостройки, улица поворачивается и – бог с ними…

Бог…

* * *

Дурацкая повадка: соваться, куда не просят! Бред… Хотя бы вот недавно, когда те двое чмов в троллейбусе взялись одного старого придурка воспитывать. Голова седа, но пуста. Неправильно, мол, на ступеньки плевать! Сразу же шляпа старика на полу, один молодец берется ему шарф поправить покрепче, другой – сливку на носу накручивает. Мужику и деваться некуда – сограждан тьма, ни шагу не ступишь! И все в окна пялятся. И я – сижу возле самой двери, ноги затекли… Вижу – у хлопца с другой стороны прохода лицо зеленеет. Чую – свояк.

Как только остановка, как дверь открывается, я – вжик! – одного батыра за шкирку и вниз по ступенькам. Зеленомордый вскакивает, и мы второго тоже вышвыриваем – вдвоем. Первый уже рвется обратно, связанными веревкой палками крутя. Выкидываем его, тут другой тоже с палками… Дверь захлопывается: благо, водитель не зевака. Мы с чуваком, ни словом не обмолвившись, рассаживаемся обратно по своим местам. Ни одна кляча еще задом не накрыла.

В салоне царит тишина, вот только мой пульсик…

А этих двоих с цепами я встретил уже через полчаса после стычки. На этой же самой темной улице. А они только палками крутят, рьяно обсуждая, как было, как не было, как надо было… Втянул голову в шею, думал – не заметят. Но заметили. В самый последний момент.

Я бежал быстрее.

* * *

Опять! Ёптыть! Снова орет!

«Не бе-е-е-е-ей!»

Слыханный тезис. Бьет, значит любит!

Нет, так уж точно не заснуть. Пойду вниз сварить чаю.

O! Ну, пошло…

«Саня, прости-и-и! Сань, прос…»

Хреново звучит. Вот чесслово, хреново…

И неудивительно. Вон, эти темные, дремучие дома… Возлюбленный их боится. Почему? Не знаю. Дурак. А там дальше домов больше нет…

Кубарем лечу вниз по лестнице. Штаны… Куртка на плечи… На улице тепло, но голым я чувствую себя беззащитным. Вон, под лесенкой… Да, да – здесь! Топор… Ноги… Мгновенно завязываю бутсы. Без них я словно связан.

Фуфло. Маневр. Нет, с топором я точно чувствую себя уверенно. В детстве научился и об руку вертеть, и кидать на втык… Но не рубить же кого-нибудь! Нашли людосека… Не терплю хоккей. Просто прогнать, прогнать… Дабы отстали от той бляди! Тоже ведь людью считается…

Темная улица. Не могу поверить, что я на улице. Совсем один. Странно все-таки… Абсолютно один.

Крики режут слух. Совсем другие крики. Надорванные, утихающие, отчаянные… Без разницы, слышит кто или нет. Так человек кричит абсолютно один.

Ковыляю к пустому темному концу улицы. Высокий холодный забор новостройки. Одиноко…

Анна каренина уже лежит наповал… Вдоль. И тот, что пинает, – такой покрупнее. В общем – здоровенный. Тот, другой – держит его за локоть. За локоть!

Подхожу… Или все-таки не стóит? Пусть сами…

– Прекрати!

Мой голос. До чего ж неуверенный голос! Если б можно было повторить… Руки судорожно сжимают рукоять топора.

Внезапно наступает тишина. Пинки прекращаются, баба затыкается.

Они стоят против меня. Оба. Как лоси. Ничего не происходит.

Mне сейчас следует сказать: «Уважаемый сэр, отпустите, пожалуйста, леди!» Короче, матом покрыть: «Вали, за ногу, пока…»

– Вали… – я вяло начинаю сухим горлом и вдруг, испуганный собственной хилостью, отчаянно реву изо всей силы:

– Не понял?!

Почему я не двигаюсь? Чего я здесь упрашиваю?! Вдруг жалею о своей дурной выходке. Не бежать ли?

Как – бежать?! На меня ведь никто не нападал. Это я нападаю!

Прожонглировав штуковиной восьмерку об руку – пусть видят, что прибор меня слушается, – рисую круг длинному перед пятаком.

– Убью, падла!

Еще мах. Сила! Сила развязалась! Только не остановиться! Никого я не собираюсь рубить! Мне движение нужно. Я могу! Нервы сдают перед стартом. На старте всегда кажется, что противник сильнее. Как только бег пошел, ты чувствуешь свою силу.

– Убью, убью!!!

Большой отскакивает. Большой рвет когти. Прямо к забору. Я машу, он удирает. Ощущаю лихой восторг. На моей улице ты свою шлюху колотить не будешь!

Только не уняться! Движение, движение!!!

Большой упирается в забор. Зачем, дурак, зачем?! Чего не бежишь? Сгинь же!

Он прижался к забору. Я, как дурак, машу топором. Ну сколько можно? Секунды текут, руки устают… Не рубить же!

Вдруг немеет спина. Мурашки холодными ножками расползаются по коже. Где второй?!

Разворот, мах… Изо всей силы черчу дугу топором вокруг себя – в боковом отскоке, чтоб не остаться спиной к большому…

Лицо прямо за спиной… Поднятая рука… Последний момент! Другой был прямо за мною. Не будь он таким растяпой…

Бах!

Падающее тело…

Удар свиреп. Аж пальцы заболели. Топор укатывается по дорожному гравию.

Не осознаю больше своих рук. Едва умудряюсь не потерять из виду, что они делают. В решающие моменты полагаюсь на свои конечности гораздо больше, чем на голову.

Я – один против большого. Маленький, с голыми руками… Малый, да удалый.

– Убью гада! – слышу голос. Не мой.

Руки движутся, ноги мелькают, призрачно мерцает листва деревьев. Рука хватает из пыли рукоятку… Моя рука.

Двигаюсь я, движется большая тень. Спина упирается в забор стройки. Клетка, клетка! Я заперт! Кисти сжимают инструмент, локоть ударяется о доски, размах не удается… Зато нога свое дело знает. Острым носком – прямо по яйцам. Я свободен!

Кто орал?

Я?

Он?

Оба?

Боль ужасна. Проклятая щиколотка! Счас завалюсь! Зубы сжимаются и прихватывают заодно и щеку. Руки истерично машут топором.

На те, на те, на!

Обух топора ударяется о голову.

Бах.

Скорее типа плях.

Это был не обух.

Большой на ковре дергается. Нога вяло царапает влажный дорожный гравий. А лицо…

Охватывает болезненный покой. Обвожу взглядом вокруг. Меньший лежит на боку. Там же, где упал. Не дернулся даже. Под ухом сероватая земля кажется почерневшей. Или всего лишь видение? Короткое замыкание в раскаленных нервах?

Спасенная эвридика вскарабкивается на ноги. До меня доходит, что все действо пролетело за считанные секунды.

Я не чувствую себя рэмбо… Чувствую последним лохом.

Летний ночной бриз жалит, как в лютую стужу. Спину покрывает гусиная кожа…

Все. Хана! Хочу домой. К чертям все! Кричите, бейте, потрошите друг друга – делайте тут, нахуй, что припрет! У меня здесь рядом дом… Домой хочу! Расхлебывайте сами свое говно, оставьте меня в покое!!!

Лицо. Широкая морда, растрепанные, соломенно-желтые волосы с полувершковыми темными корнями… Помятая одежда… Содранный подбородок, кровавый рот, отвисший мешок навалился на глаз… А другой глаз – открыт. Глаз стреляет. Глаз зигзагами измеряет мое лицо, мой стан, мое…

Пялюсь в глаз женщины. Почему ты здесь?! Почему ты еще не далеко, далеко отсюда?! Чего тебе надо от меня?! Mне плохо…

Иди, женщина! Иди своей дорогой! Сгинь с моей улицы! Туда – во тьму. И не приходи никогда больше…

Чо пялишься?!

Мои черты впитываются в чужое сознание. Как барельеф в скалу. Как черничный сок в скатерть.

Она поворачивается. Молча делает шаг. Другой. Шаги мелькают, ускоряются, все быстрее и быстрее… Развевается рвань юбки…

Она не бежит во тьму. Нет, она ковыляет обратно! Назад по улице! Как ночная бабочка – к свету…

Впереди – тусклое окно моей спальни. Дальше – освещенный номер коттеджа Петуховых. Еще полсотни шагов, и она уже будет там. На свету. Дом за домом, один за другим, как зубы в челюсти.