Текст книги "Стратегии гениальных мужчин"

Может показаться, что Фромм тщательно примерялся, прежде чем сделать каждый новый шаг. Но это связано не с робостью, а скорее с желанием представить неоспоримые доказательства своего обновленного анализа. Напротив, Фромм после длительного синтеза чужих идей всегда действовал радикально. Например, он сумел порвать с Рабинковым, когда осознал, что его путь должен отличаться от интерпретаций учителя. Из пытливого студента он медленно преобразовывался в основательного мыслителя с собственной очень действенной и часто завораживающей аргументацией. Уже в те годы обескураживающая искренность его наставлений овладеть миром в той мере, в которой каждый из людей способен это сделать, заметно выделяла его из числа пассивных исследователей мироздания. И это были до конца конструктивные наставления, основанные на внутренних силах человека и его потенциальной способности вознестись над временем и пространством. Хотя во многом судьбоносные мысли Фромма основывалась на ростках идей, полученных от интеллектуально сильных наставников, он сумел осознать важность адаптации их наследия, как и наследия древних духовных пророков, к новым понятным реалиям современного мира. Примечательно, что Фромм не ограничился использованием религиозного опыта лишь той среды, в которой он воспитывался и рос. К примеру, развивая свою идею, он сумел найти рациональные зерна в буддизме, зато решительно отверг сионизм и никогда не поддерживал государства Израиль.

Собрать все рациональные идеи и знания воедино, осуществить их синтез и выдать миру тщательно отфильтрованные результаты этого анализа (на понятном современному человеку языке) – для этого Фромму потребовалось увязать различные философские интерпретации: от Аристотеля и Спинозы до Ницше и Маркса. Кроме того, Фромм сумел оживить абстрактные философские учения древних мыслителей, влив в них жизнь и энергию более современных наук: психоанализа и социологии. В этом состояло ядро новой идеи, макроидеи Эриха Фромма.

Огюст Роден

«Микеланджело и Рафаэль – величайшие гении, но к ним можно приблизиться».

Огюст Роден

(14 ноября 1840 года – 10 ноября 1917 года)

Эта фраза, однажды оброненная Роденом, свидетельствует об осознании своей собственной силы и силы Человека как такового. В понимании одного из самых знаменитых ваятелей истории, человек способен подняться на ту высоту, которую определит себе сам. Его полет не имеет предельных границ, его возможности неведомы никому…

Человек – это демон, но только в том случае, если он хочет быть демоном. Огюст Роден доказал это своей жизнью, и самооценка сыграла далеко не последнюю роль в его нелегкой творческой жизни. Он сумел подняться над героическим искусством Эллады, преодолеть сатанинскую силу Рима и освободиться даже от беспредельного обаяния Возрождения. Он просто поверил в себя!

Родившись в семье мелкого клерка, вырвавшегося в большой город из провинциальных дебрей, Огюст Роден, казалось, не имел шансов на творческое будущее. Он, к тому же, оказался довольно поздним ребенком по меркам того времени (отцу на момент рождения сына было тридцать восемь, матери – тридцать четыре), а многочисленные обязанности родителя не позволяли уделять адекватного внимания сыну. У мальчика, ко всему прочему, развивалась неуверенность в себе в среде сверстников – преимущественно из-за близорукости. С другой стороны, зафиксированная исследователями предрасположенность к творческим ремеслам по материнской линии вполне могла стать причиной первичной заинтересованности искусством. Не исключено, что мать и продемонстрировала сыну возможности построения воображаемого внутреннего мира – на листе бумаги.

Неудивительно, что из множества других детей этого несколько странного мальчика выделяла лишь глубокая замкнутость: он жил внутренними эмоциями, не знакомыми окружающим и не постижимыми для них. Почему так произошло, сегодня трудно дать однозначный ответ. Возможно, одной из причин является низкое социальное происхождение Родена, которого он до безумия стыдился и которое с ранних лет вызывало в нем бурные внутренние переживания. Может быть, именно эти эмоциональные противоречия вкупе с детским недугом (сдерживающим общение со сверстниками) и стали толчком к рано появившемуся невообразимому желанию рисовать. «Сколько я себя помню, я всегда рисовал», – вспоминал Огюст впоследствии. Построение внутреннего сказочного мира характерно для многих детей, однако он так же быстро разрушается, как построенный для игры карточный домик. А впоследствии напрочь забывается под влиянием более эмоционального, более действенного и более сильного реального мира. Но и не только поэтому. Еще одной неоспоримой причиной потери яркого внутреннего «Я» становится слепое следование законам общества и его уравнивающей морали – негативное социальное влияние особенно опасно в пору становления ребенка: оно ограничивает возможности самостоятельно продолжать развитие собственных фантазий и настойчиво требует следовать тем стадным условностям общества, которые правят окружающим миром.

В то же время существуют стойкие причины-стимулы, заставляющие некоторых детей продолжать поиски совершенствования своего внутреннего мира. И альтернативного самовыражения. Основными из них являются яростное отвержение их родителями (или одним из них) и появление элементов устойчивого материализованного самовыражения, позволяющих трансформировать образы и видоизменять внутренний мир. Такими первичными элементами детям обычно служат карандаши или мел, глина или камень, музыкальные звуки. А несколько позже буквы, слова и ноты. Похоже, что Огюст Роден в детстве получил оба стимула, потому что его глубокая задумчивость не исчезала, а его тяга к творчеству лишь непрерывно росла. Неожиданно он нашел дополнительную подпитку воображению – страницы иллюстрированных книг и гравюр, которые бакалейщик использовал для упаковки овощей. Они, по признанию самого Родена, и стали его «первыми моделями», которые он старательно копировал, оттачивая начальные навыки рисования.

Маленький Огюст стойко охранял построенный в своем воображении волшебный город, решительно отвергая навязываемые взрослыми правила. Первым практическим подтверждением неприятия существующего миропорядка стал протест юного Родена против Школы как таковой. Вследствие психологического отторжения процесса учения «от других» до четырнадцати лет он едва ли сумел научиться писать и читать. А орфографию не освоил до конца жизни, доказав таким образом, что сосредоточение на единственной идее может заменить даже базовое образование. В основе его маниакального желания трудиться было стойкое желание избавиться от детской неуверенности.

Но если Огюст Роден не признавал канонов школы, то книги, из которых он рано научился черпать недостающие знания, стали отменной заменой учителей. Именно из книг, где юноша отыскал ослепившие его великолепием и точностью гравюры Микеланджело, родились контуры будущих неординарных образов. Испытав неистовый восторг от увиденного и прочитанного, Роден превратил посещение библиотек в систему, и вожделенная страсть к знаниям со временем переросла в такую же страсть, как желание рисовать. Это вовсе не было общением безразличного ученика с посредственным учителем, что происходит в подавляющем большинстве школьной жизни. Это был самостоятельный мотивированный поиск, неуклонные попытки найти подсказку для разработки достойной и насыщенной абсолютной новизной идеи. Уже в этом возрасте почерпнутый из мировой сокровищницы опыт гениев подсказывал, что для неоспоримого успеха необходимо нечто такое, чего еще не было, чего никто не сумел предложить миру.

Упрямством и сосредоточенностью он убедил отца, что его занятия рисованием имеют под собой серьезную основу. И в самом деле, уже в возрасте четырнадцати лет Роден жил непоколебимой верой в то, что непременно должен стать художником. Пока просто потому, что это ему нравилось – проблема осознанной самореализации была пока еще где-то далеко впереди. С поступлением в так называемую «Малую школу» рисунка началось складывание первых кирпичиков будущей идеи. Хотя в отличие от «Большой школы» «Малая» предназначалась для подготовки всего лишь ремесленников, Родену в значительной степени повезло: во время его учебы авторитетные в художественном мире преподаватели придали учебному заведению определенный ореол творчества и новаторства. Конечно, нет смысла преувеличивать роль школы как таковой; но главное, что вынес из своей школы Роден, – это дух и атмосфера борьбы за собственное рождение, жажда немыслимых достижений и героических побед, неугасимое стремление творить.

Это была впервые всплывшая из глубин подсознания навязчивая мысль о самореализации, а отдельные детали творческого процесса, как важные, так и смело отброшенные за ненадобностью, оказались вторичным. Главное, в школе Роден встретил молодых и таких же отчаянных искателей успеха, как и он сам, и общение с ними дало новые импульсы, новую энергию и новый колорит его поиску. Наконец, школа и ее жаждущие побед ученики помогли несколько самоуверенному юноше критически посмотреть на себя, осознать слабые места и принять целый ряд решительных шагов, направленных на латание интеллектуальных брешей и самосовершенствование в избранном деле. Он хотел быть лучше и потому отдавал едва ли не все силы на познание того, что еще не поддавалось. И речь идет не только о творческом процессе, и не столько о нем. В основе рождения гения не только профессионализм, хотя и без него нельзя достичь высот. И Роден понял это. Он осознал, что в борьбе профессионалов победу одерживает тот, кто сумел представить миру такую многогранность и широту суммарных знаний, какой не может обладать поверхностный ремесленник.

Еще одним безусловно важным стимулом оказалась вечно преследовавшая Родена, словно зловещая тень, уничижительная бедность. Она стала не просто сильным дополнительным раздражителем в борьбе за успех, резко усиливающим его общую фрустрированную мотивацию, она оказалась одной из основ его удивительно тщательной проработки объектов изучения, порой уникального детализирования форм и сосредоточения на таких потрясающих зернах, которые часто становятся символами успеха творческой личности. Будучи фактически нищим, Роден мог посещать лишь те места, что предоставлялись бесплатно, и этот факт заставлял его работать с гораздо большими усилиями и несоизмеримо большей отдачей, чем это делали его более богатые и беспечные сверстники. Роден трудился по многу часов ежедневно и почти непрерывно, тратя время лишь на смену мастерской, музея или библиотеки. Лувр стал его вторым домом, а бесконечное копирование и прорабатывание эпизодов позволили проникнуть в самые отдаленные и скрытые уголки внутреннего мира древних творцов. Внезапно открывшийся, как старая рана, недостаток знаний, стимулировал гипермотивиро-ванное и страстное изучение литературы. Молодой искатель с неутомимостью бредущего по пустыни верблюда вникал во все открывающиеся детали, и в голове у него зарождались новые мысли, порой противоположные полученным в коллективе знаниям. Несмотря на дикое напряжение творческого поиска, это ему нравилось. Едва ли он чувствовал, как зарождалась отрешенность создателя…

Значительным эпизодом в судьбе Родена стало получение им в семнадцатилетнем возрасте двух премий – за античный рисунок. Неожиданно высокие оценки, подкрепленные довольно лестным заключением известного в то время в мире искусства скульптора Ипполита Мендрона, окрылили Родена и вселили уверенность в том, что он сможет стать большим художником. В качестве следующего шага для продвижения своих планов Роден выбрал поступление в Школу изящных искусств. Но результатом участия в конкурсе оказался ошеломляющий, как ушат холодной воды на голову, отказ. Потом еще один. И еще. Но отказы не подорвали его веры ни в себя, ни в избранный путь творческого самовыражения. Напротив, каждый новый отказ усиливал разочарование в общепринятой классике и развивал веру в собственный путь. Все, кто знал Родена в этот период, единодушно отмечали его врезающуюся в память глубокую «неосознанную веру» в себя и «бесповоротную решимость». Роден сознательно работал в противоречии с классическими нормами Школы – он словно выжигал эти нормы из своего сознания каленым железом, понимая, что только ноу-хау в искусстве может дать ему новый шанс. И именно это спасло его: он не растворился в безликой массе подражателей, отказавшись подстраиваться под существующие течения и сумев со всей решимостью убежденного в своей правоте творца противопоставить собственное новое видение развития искусства. Именно провал в Школе изящных искусств можно считать первой и самой весомой ступенью, на которую Роден сознательно встал, чтобы бросить вызов признанным авторитетам. Предпосылка успеха – это яростный вызов отчаянного духа, и Роден понял это. Много лет спустя метр признал, что для него было «большой удачей» отказаться от влияния Школы изящных искусств. Но это было потом. А в то время он обрекал себя на годы нищеты, чтобы пройдя через пекло бедности, доказать свою состоятельность в искусстве. Это была отметка начала мрачного многолетнего периода скитаний по чужим мастерским – чтобы развить собственное направление, собственную идею, собственное дело… Нужно было иметь прочный запас стойкости, чтобы не сойти с ума и не впасть в отчаяние. Худшим исходом для него было бы остаться ремесленником. «Роден вел двойную жизнь: днем работал на заказчиков, вечером создавал для себя», – указывают его биографы. Он прошел через долгие и тяжелые скитания, чтобы выстоять и вынести из ада свое искусство.

Брюс Ли

«Мы можем видеть насквозь других только тогда, когда видим насквозь себя».

Брюс Ли

(7 ноября 1940 года – 20 июля 1973 года)

И до, и после Брюса Ли было много подлинных мастеров боевых искусств, выдающихся спортсменов и просто отважных людей, собственным примером убедивших мир в том, что возможности человека безграничны, а его пламенное стремление к необъятному имеет в основе вечное томление творческих натур по красоте, свободе и любви – наиболее ценным вещам для личности, которой отведено не так уж много времени, чтобы раскрыть себя, увидеть самому и показать другим, чем ты являешься. Потрясающее достижение Брюса Ли и его отличие как от мастеров единоборств, так и от киноактеров, состоит в том, что он на своем коротком пути к невероятному успеху никогда не подстраивался под мир, а заставлял мир подстроиться под себя и принять его целиком таким, каким он себя создал.

Не менее важным явилась способность и отвага Брюса, презрев все существующие до него классические боевые стили, создать новую философию и адаптировать конгломерат древних учений к современной жизни, не потеряв при этом главной сути – необходимости для каждого мыслящего существа совершенствовать собственную личность, кристаллизовать собственное «Я», чтобы, прежде всего, быть способным постигнуть бесконечность граней человеческого самовыражения.

Родившись в многодетной семье китайского оперного артиста в Гонконге, Брюс не получил в детстве даже того минимума, который должен получить каждый нормальный ребенок – любви и помощи. Очевидно, именно это отпечаталось на его характере на долгие годы в виде странной, почти звериной агрессивности. Если мать еще пыталась уделять сыну крохи внимания, то с отцом у него не существовало вообще никаких отношений. Поэтому не удивительно, что большую часть детства Брюс провел на улице, а первыми моральными принципами для мальчика стали ее законы. Единственным настоящим другом Брюса в семье была овчарка, спавшая под его кроватью. Похоже, что одинокие детские размышления сохранили в нем чувствительность и впечатлительность, не исчезнувшие даже во время пребывания на жестокой и не терпящей сентиментальности улице. Почитание грубой физической силы и абсолютной свободы улицей возводилось в культ, поэтому невысокий мальчишка, жаждавший прослыть непобедимым бойцом, часто ходил с синяками, а его родителей нередко посещала муниципальная полиция. Скорее всего, если бы Брюс так сильно не переживал поражения, его дождалась бы тюрьма. Но с самого детства им всегда руководила одержимость, почти маниакальная страсть, и желание побеждать очень скоро превратилось просто в навязчивую идею. Он без устали смотрел сериалы о боевых искусствах, тренировал свое тело и… продолжал участвовать в ужасно опасных уличных потасовках.

Кошмарные отношения с отцом сделали из юноши страстного честолюбца, и он жаждал доказать, что он на кое-что способен. Интересно, что с самого детства для него было характерно самоотречение: если Брюс за что-нибудь брался, то полностью отдавался этому делу, не считаясь с напряжением. Трудности лишь подзадоривали его. Улица сделала его неприхотливым, огрубевшим и взрывоопасным. Последнее было просто необходимо для получения непререкаемого авторитета в среде сверстников, что, впрочем, очень скоро Брюсу удалось, так как к тринадцати годам он умудрился даже организовать собственную банду.

Такие вещи, как воспитание и образование, напрочь отсутствовали в детстве и юности Брюса Ли, он часто прогуливал уроки и кое-как учился практически лишь благодаря тому, что запугивал одноклассников и заставлял их давать ему списывать и подсказывать. Еще не дав жизни собственной личности, он начал морально разлагаться. Хотя в детстве Ли снялся в нескольких фильмах и однажды даже заявил матери, что станет когда-нибудь знаменитым киноактером, это еще не означало какой-либо будущей ориентации. И все же один аспект не должен быть упущен при расшифровке брюсовского успеха: наличие ярко выраженного демонстративного темперамента в сочетании с элементами подлинной паранойи как нельзя лучше подходили для карьеры актера, способствовали его совершенствованию как мастера боевых искусств и сделали его упорство и настойчивость настолько действенными, что он успокаивался только тогда, когда сполна мог получить то, чего жаждал. Скорее всего, было тут и косвенное влияние отцовской профессии оперного артиста, так как актерские черты игрока проявились у Ли очень рано и способствовали тому, что он становился чувствительным игроком, так же легко проникающим в психологию врага на поединке, как и перевоплощающимся в различные роли на съемочной площадке. Перевоплощения вообще ему хорошо удавались с раннего детства, и вполне возможно, что первые кинопробы в совсем юном возрасте отложили на уровне подсознания роковой отпечаток, так отчаянно подталкивающий его к созданию кинофильмов. Не трудно представить, чем бы окончилась жизнь этого безрассудного юноши, жившего без видимой цели и без какой-либо устойчивой идеи, если бы не его внутренняя одержимость и проникновенная страсть.

Его полуосознанное движение к прообразу идеи началось в тринадцать лет, когда Брюс, подобно тысячам других сверстников, начал заниматься в секции китайской борьбы кунг-фу. Первоначально занятия целиком были посвящены одной маленькой, но необузданной страсти – стать самым сильным бойцом и суметь победить всех в уличной схватке. Возможно, Брюс, достигнув кое-каких результатов, бросил бы секцию, если бы учитель не заставил его посмотреть на вещи гораздо глубже, заглянуть в их суть сквозь увеличительные стекла микроскопа беспристрастного философа. С другой стороны, Брюс так увлекся одним из наиболее действенных и практических стилей кунгфу – вин-чунг, что по многу часов подряд занимался в зале и на улице искусством рукопашного боя. Он был настолько нетерпелив и настойчив, что все, кроме единоборства, перестало существовать и иметь какой-либо жизненный смысл. Все мысли были посвящены непрерывному поиску, а все силы – тренировкам.

Удары Брюс повторял снова и снова, до умопомрачения, и даже разговаривая с кем-либо или занимаясь чем-то другим, он продолжал напрягать мышцы, отжиматься от пола или с силой давить на стену, выдумывая все новые и новые упражнения. Яростный и непокорный, как вихрь, он не признавал никаких авторитетов и вскоре сам прослыл авторитетом среди сверстников. Нутром бойца он понимал, что настоящим воителем может стать лишь тот, кто сам излучает опасность. Хотя Брюс все еще не прекращал хулиганских выходок, «проверяя» на практике выученные приемы, но все же внутри у него уже начались необратимые качественные изменения. Они резко усилились, когда юноша начал запоем читать книги по философии боя, изучать психологию и больше времени посвящать размышлениям и совершенствованию духа. Так вполне обычное желание быть лучшим стихийно переросло у Брюса в неутолимую жажду постичь тайны человеческой воли и духа, что в конце концов неминуемо привело даже такого неуча, каким он был, к самым замечательным учителям на свете – книгам. Забегая вперед, можно сказать, что к концу короткой жизни Брюса Ли в его личной библиотеке только по вопросам боевых искусств насчитывалось не менее трех тысяч томов.

Однако беспутная жизнь еще продолжалась. Конкуренция в среде учеников была так велика, что иногда Брюс позволял себе пускаться и на примитивные хитрости – он вводил в заблуждение других учеников, говоря, что учитель заболел, и таким образом получал больше внимания. В отместку завистники так взбунтовались против Брюса, что ему в конце концов пришлось уйти от своего учителя. Но он отнюдь не бросил заниматься и не оборвал с ним связь. По сути, зерно, посаженное мудрым мастером кунг-фу, начало медленно прорастать в стихийной и всегда беспокойной натуре Брюса. За его глуповатыми мальчишескими трюками и дикарскими выходками уже стояла небывалая любовь к совершенству, может быть, уже тогда он начал смутно понимать, что боевые искусства станут экстравагантным выражением его личности. Ведь он всегда хотел быть не похожим на всех остальных, и он как будто начал нащупывать свой особый, хоть и несколько странный путь.

Учитель указал ему НАПРАВЛЕНИЕ, ПУТЬ же Брюс выбрал сам. Он еще не имел устойчивой идеи, но в то же время был удивительно сосредоточен на одном направлении. Он еще не видел конечной цели, но зато точно знал, что это его дело, и не желал даже думать о чем-либо другом. Пылкое желание завладело всем его существом, и первоначальная навязчивая идея превратилась беспрерывное неугасимое стремление, не доступное слабым и изменчивым характерам.

Когда возраст Брюса приближался к восемнадцати, мать настойчиво посоветовала ему поискать счастья в США, на что он имел полное право, поскольку родился в Сан-Франциско. Мать же просто хотела хоть каких-то перемен в жизни неугомонного и непредсказуемого сына, ибо была убеждена, что в Гонконге вся его жизнь близится к чудовищной катастрофе. Брюс оценил предложение – дома он был никому не нужен, Америка же могла открыть новые перспективы, скрытые от него в Гонконге.

Однако на деле первые несколько лет в Америке были годами тяжелой фрустрации, нахождения на грани между недостижимыми возможностями и необходимостью зарабатывать на жизнь. Они были тяжелым испытанием высокой самооценки Брюса. Несколько лет он просто шел по натянутому канату, причем падение могло оказаться если и не смертельным, то абсолютно разрушительным для еще не созревшей личности. Очевидно, они-то и оказались кульминационной и в то же время отправной точкой в жизни Брюса, поскольку внутренний конфликт, пережитый им в глубине души, не только закалил и подготовил сознание к серьезной длительной борьбе за успех, но и подтолкнул к решительным действиям, готовности к жестоким лишениям, титаническому напряжению всего естества Брюса. Главным достижением первых лет в США оказалось следующее: ему удалось не допустить самого страшного – разрушения собственной самооценки.

Брюс ясно почувствовал, что должен любым путем привлечь к себе внимание. Чего бы это ни стоило, он обязан приковать взоры окружающих к себе. Но понимая, что одним из необходимых условий для этого должны быть еще знания, он вдруг самозабвенно бросился в водоворот учебы. Он молод, силен, он уже обладает страшным, еще не известным в этом мире и потому таинственным оружием. Отступать – просто трусость, сказал он себе однажды. Тем более что Брюс, хоть и терпел в ранней юности поражения, никогда не отступал. Его невыносимое, стремительное, как ураган, естество предпочло бы смерть отступлению. Другими словами, он всегда был готов к смертельной схватке, но сейчас он еще, кроме того, знал, чего хотел, – пробить себе путь к славе, известности и убедительному успеху. А трибуной для этого всего будет кинематограф, всерьез решил дерзкий изгой Ли.