Текст книги "Стратегии гениальных мужчин"

Александр Македонский

«Оба были весьма честолюбивы, воинственны и быстры в проведении своих решений, отважны в опасностях, не щадили своего здоровья и не столько полагались на стратегию, сколько на решимость и счастье».

Аппиан об Александре Македонском и Юлие Цезаре

(лето 356 г. до н. э. – 13 июня 323 г. до н. э.)

Александр вошел в историю как один из величайших в мире полководцев, государственных деятелей и преобразователей Древнего мира. Прозванный Македонским и Великим, он прославился уже в двадцать три года, когда подчинил своей воле немыслимо огромные пространства. А следующее десятилетие в течение которого мир находился под влиянием обаяния удивительного воителя (он умер в неполных тридцать три года), изменило ход развития многих государств и оставило неизгладимый след на десятках древних культур. Сам же он, впечатленный романтической идей героизма, сверхчеловеческих подвигов и неземной власти, сумел окутать свою короткую жизнь пеленой тайн и легенд – черта, определенно присущая всем жаждущим жить в человеческом сознании потомков. Имея множество людских недостатков и совершая простые человеческие ошибки, он, тем не менее, сам стал легендой и кумиром для многих людей, живших после него.

Как полководец Македонский не проиграл ни одного сражения, как государственному деятелю ему удавалось управлять практически всем обозримым в то время древним миром. Александр презирал мечты, вернее, мечты и фантазии, однажды посетившие его, тотчас превращались в планы. Он яростно и с непреодолимым напором уничтожал пропасть между желаемым и возможным, и именно это интересно более всего – рождение установки победителя по сути, руководством в жизни которого становится лозунг: «Победа или смерть». Он был человеком-титаном, созданным собственной волей и собственной решимостью. А Фортуна, как известно, пасует перед смелыми…

Родившись в семье македонского царя, Александр провел первые годы своей жизни как и должно – при дворе, с кормилицей из знатного македонского рода. Ощущение свободы, вседозволенности и безграничности наполняло детские годы будущего титана, а чувство достижимости всего, помноженное на сверхъестественную веру в себя, впитанную с грудным молоком, – вот основные символы, который были вбиты в голову царевича и затем развивались его окружением. Мальчик получил в детстве все, необходимое для формирования сильного психологического типа, – и великую любовь, и великую свободу, и великие познания. Его неустанно делали полубогом, а когда он осознал свою роль полубога, то уже ничто не могло бы заставить его отказаться от нее. С одной стороны, он, в силу положения, впитывал суммарный опыт рода, с другой – с самого начала его жизни не существовало настоящего идеала среди живых. Лишь ушедшие из реальной жизни герои и легендарные титаны могли служить Александру ослепительными образами. С самого начала его взоры были направлены в небо…

Вовсе не удивительно, что уже в раннем детстве у Македонского стали проявляться и глубокие перекосы дворцового воспитания: он был подвержен диким вспышкам необузданного гнева, таким, что мальчик переставал руководить собой и в порыве страсти мог совершить все что угодно. Но наряду с этим сформировалась психология победителя малолетнего царевича, а с нею, по меньшей мере, подсознательно была развита и идея: сын царя не мог не получить в наследство от отца жажду высшей всепоглощающей власти.

В становлении бойцовского характера юноши и раннего проявления агрессивных, даже захватнических желаний, без сомнения, наибольшей была роль отца. Филипп, человек с железной волей и непреклонным характером, переданными сыну, был, кроме того, просто неистов в достижении своих целей, осторожен и хитер. Силой захватив власть в Македонии за три года до рождения Александра, он сумел за сверхкороткий срок внедрить ряд таких эпохальных преобразований, которые сыграли позже судьбоносную роль в жизни его сына. Вернее сказать: результатами которых умело распорядился молодой монарх, достигнув власти в Македонии. Имея в наличии людские ресурсы, Филипп создал многочисленную наемную армию, способную вести захватнические войны, – царь был изначально сориентирован на агрессию по отношению к внешнему миру, и потому вполне ясным и объяснимым становится неистовое поведение Александра-захватчика, привитое отцом на подсознательном уровне. Именно Филипп создал знаменитую македонскую фалангу и предопределил построение войск, оказавшееся революционным в определенный период развития Древнего мира. Коварный македонский царь быстро использовал военное преимущество и, захватив часть побережья и золотые рудники, обеспечил развитие древнего государства.

Боготворя сына, в светлую звезду которого он уверовал сам и заставил верить всех окружающих, Филипп пожелал, чтобы образование мальчика не ограничилось придворным обучением. Да и объективно – к тринадцати годам с ним уже не могли совладать многочисленные кормилицы и кормильцы: слишком буйный нрав и непредсказуемый характер Александра предвещали становление в скором будущем настоящего монстра, не считающегося ни с кем. Поэтому желание отца дать своему сыну греческое образование имеет, скорее всего, и подтекст управленческий – Филипп и сам уже ощущал трудности с неординарным подростком и ему хотелось, чтобы кроме черт воина тот впитал еще некоторые знания о сути вещей, что должно было бы пригодиться в будущей борьбе за выживание и расширение государства. Другими словами, Филипп вбивал в подсознание сына мысль о будущих войнах и захватах. Есть основания полагать, что стареющий царь сам ощущал определенный недостаток знаний и потому, часто руководствуясь в своей жизни более эмоциями, чем реальным расчетом, он желал для сына больших вершин, чем мог бы покорить он сам.

Итак, когда Александру было тринадцать лет от роду, Филипп пригласил к нему в качестве учителя и воспитателя знаменитого греческого ученого и философа Аристотеля, который, правда, в то время еще не был светилом философской мысли. Результатом умелой трехлетней обработки подростка (именно на такой период времени оказались связанными великий грек и молодой мекедонский царевич) и осторожного влияния ученого на его восприимчивый и легко впитывающий знания мозг стали любовь Александра к естественным наукам, безусловная власть рассудка в расчетах при подготовке серьезных кампаний, пленительная артистичность, практичность и даже некоторая осторожность, что поразительным образом уживалось наряду с его свирепым, часто необузданным нравом и стремительностью в порывах. Океанический и одновременно острый ум ученого победил в безмолвном споре о том, что первично: сила или разум? Аристотель сумел привить своему строптивому ученику любовь к греческой культуре и литературе; а когда Александр «узнал», что Геракл и Ахилл являются его древними предками, он уже никогда не расставался с «Иллиадой».

Но отнюдь не олимпийские боги, а живые люди написали первые строки биографии Александра. Остального он сумел добиться сам, уже реализовывая идею, по сути взятую у отца. Ряд потрясающих побед Филиппа, результатом которых стало покорение и объединение по сути всей Греции, возбудили жажду славы и дух преобразователя и в Александре. Именно отец готовился к дальнейшему разрушению и изменению преобразованию мира «под себя». И если бы Филипп не увяз в решении семейных проблем и не был бы убит практически в расцвете сил, именно он начал бы реализовывать идею вероломных завоеваний. С другой стороны, ранняя смерть отца поставила Александра в жесткие условия выбора: проявить недюжинную силу духа и доказать, что он достоин быть монархом, или быть сметенным с дороги другими, более сильными воителями. Самостоятельно взяв свой шанс твердой жесткой хваткой, Александр продолжил то, к чему готовился всю предшествующую этому моменту жизнь.

Многие историки и биографы приводят мифологизированный случай с конем по имени Буцефал, что как нельзя лучше отражает всю суть Александра и подчеркивает воспитанные в нем неисчерпаемую решимость и готовность к отчаянным, безрассудно рискованным поступкам. Когда однажды Филиппу предложили купить коня необыкновенно свирепого нрава, выяснилось, что его просто невозможно объездить, так как он ухитрялся сбросить всякого посягателя на его свободу. Когда же от покупки решили отказаться, присутствующий царевич с негодованием и сарказмом воскликнул: «Боги! Какого коня теряют из-за трусости!». Взбешенный и несколько опешивший Филипп предложил амбициозному и самонадеянному мальчишке самому справиться с конем, в случае же успеха пообещал, что конь будет принадлежать ему, а он, Филипп, сам внесет плату за животное. Неожиданно дерзко царевич вскочил на широкую мускулистую спину коня и погнал его по равнине… Говорят, что когда Александр через некоторое время вернулся на взмыленном и покорном Буцефале к изумленной свите, Филипп так растрогался, что благословил сына на будущие великие походы, произнеся знаменитую фразу: «Ищи себе другого царства, так как Македония для тебя слишком мала». Произошел ли этот случай на самом деле, трудно утверждать. Однако он, и особенно последняя часть легенды, наиболее интересны, ибо они являются поздним свидетельством того, что изо дня в день отец и находящиеся с ним рядом воины внушали Александру: «ТЫ ДОЛЖЕН ЭТО СДЕЛАТЬ, ПОТОМУ ЧТО ТЫ МОЖЕШЬ». В этом была главная составляющая идеи вечного искателя-воина.

Беспрерывное раздражение струны воителя в атмосфере свободы и вседозволенности не могли не побудить юношу бросить свой взор в самую высь и прислушиваться только к собственному голосу, отвергая впоследствии даже такие авторитеты, каким был его непревзойденный учитель. Для продвижения идеи необходим рост в собственных глазах, что приводит к возвышению самостоятельно выстраданного и свободно рожденного символа, которому посвящается жизнь. Идея рождается маленьким зернышком и вырастает величиной в солнце только с ростом самого героя и усилением его веры в себя. И не случайно в будущем покорение мира для Македонского стало навязчивой идеей отнюдь не ради возможных богатств и грабежа других народов, а ради удовлетворения своего внутреннего непреодолимого желания, хотя вначале он мечтал лишь о том, как подмять под себя одну лишь крохотную Грецию. В конечном счете, Александром, как и другими титанами, двигали потребность самореализации и дьявольское, почти животное чувство – жажда победы.

Случай с конем также ясно повествует о том, насколько самостоятельно и свободно вел себя Александр в детские и юношеские годы. Независимый и гордый, с необычайной самоуверенностью, которую удалось несколько охладить его не менее знаменитому учителю, Александр не мог не претендовать на реализацию самых фантастических и самые смелых замыслов. Власть или опекунство родителей над Александром длилось достаточно долго, но, к счастью для юноши, он был полностью самостоятелен, независим и, кроме того, непрестанно поощряем властным родителем.

Главным результатом воспитания и соприкосновения с окружением стало формирование у Александра положительной установки на успех, когда единственным исходом любого предприятия может быть только победа. Стоит лишь вспомнить, что Филипп однажды решился доверить Александру самый важный участок в серьезном сражении с союзными греческими войсками, назначив восемнадцатилетнего сына командиром тяжелой конницы. Этот случай вообще едва ли не самый уникальный во всей биографии полководца, ибо не будь решительной победы в тот день, преобразователя мира из него могло бы не получиться. В истории формирования гениальных натур, пожалуй, трудно найти более яркий случай, ибо после такой победы человек уже не может когда-нибудь примерить маску проигравшего. Хотя, скорее всего, непредсказуемый Филипп схитрил, поскольку Александра на этом чрезвычайно опасном участке для дальнейшей судьбы всей Македонии всегда сопровождали один или несколько опытных полководцев.

Стареющий Филипп был действительно мудр в отношении своего сына, и это доказывает последовательность в доверии к Александру. Например, за два года до знаменательного боя царь, уехав в длительный византийский поход, оставил сына руководить государством, правда под присмотром одного из своих наиболее успешных и опытных помощников. Удивительный факт: Александр уже тогда не преминул пощеголять своей дерзостью и продемонстрировать окружению, что и в шестнадцать лет можно руководить войсками – выступив против восставшего фракийского племени, юный монарх жестоко подавил нарушителей спокойствия. Рожденный в дикое время, он рано постиг законы выживания и правила управления человеческой стаей. Он был рожден молодым вожаком, и его первая победа состояла в том, что он состоялся как вожак. С первых дней Александр осознал, что презрение к опасности – необходимое условие его движения вперед. Много раз он мог погибнуть, но усвоенная им цепкость позволяла ему уцелеть, хоть тут нет ни присутствия божьего дара, ни сверхъестественной силы. Это тот пример, где воспитание дало положительные всходы и предопределило идею, способы реализации которой Александр нашел сам.

Михаил Ломоносов

«Не нахожу того совершеннее, как ежели кто приятными и беспорочными трудами пользу приносит. Ничто на земле смертному выше и благороднее дано быть не может, как упражнение, в котором красота и важность, отнимая чувствие тягостного труда, некоторою сладостью ободряет; которое, никого не оскорбляя, увеселяет неповинное сердце и, умножая удовольствие других, благодарностию оных возбуждает совершенную радость».

Михаил Ломоносов

(8 ноября 1711 года – 4 апреля 1765 года)

Гений Ломоносова поражает даже не столько своей универсальностью, сколько потрясающими изменениями представлений человека о границах его возможностей. Выходец из самого низшего социального слоя на задворках России, начавший отсчет своему движению к цели безнадежно отставшим от сверстников по возрасту, благодаря исключительно решительным действиям и настойчивости Михаил Ломоносов сумел превратиться в фигуру мирового значения и оказать несомненно колоссальное влияние на развитие не только Российской империи, но и всего Европейского региона.

Родившись в семье достаточно независимого и весьма преуспевшего в ведении хозяйства крестьянина-помора, Михаил Ломоносов, тем не менее, был изначально обречен на жизнь в узких рамках своего социального круга. Обитатели побережья Белого моря, будучи бесстрашными мореходами и страстными охотниками, исторически избежали жестокого крепостного ярма и имели относительную свободу действий, но у них не было практически никаких шансов изменить свою жизнь коренным образом. Сам факт, что Михаилу Ломоносову удалось добиться совершенно иного положения в обществе имперской России, используя лишь собственный самоотреченный труд, уже уникален. Но еще более фантастично то, что крестьянин, приступив к изучению наук намного позже своих гораздо более именитых (по званиям и родословным) коллег-оппонентов, сумел не только обойти их всех, но и сказать весомое слово в целом ряде научных направлений.

В детстве Михаила произошло несколько важных событий, существенно повлиявших на его дальнейшую биографию.

Во-первых, его отцу удалось благодаря исключительным усилиям и чисто мужицкой смекалке достичь влиятельного положения среди местного окружения. Его единственный сын, которого он с десяти лет брал с собой в морские походы за рыбой и зверем и которому доверял пасти скот и трудиться на постройках и в поле часто наравне со взрослыми, не мог не унаследовать отцовскую хватку и страсть к жизни. Ранняя самостоятельность сыграла немалую роль в становлении гения Ломоносова – благодаря отцовскому вниманию он рано научился не только принимать решения, но и, что гораздо более важно, самостоятельно приводить их в исполнение. По характеру он во многом напоминал сурового родителя: был настолько же выносливый и терпеливый в любом деле, насколько упрямый, упорный и независимый в принятии жизненно важных решений. Последнее пригодилось Михаилу отнюдь не меньше первого – лишь редкая способность отвергать авторитеты и, полагаясь на здравый смысл, самому разбираться в сути любого дела позже обеспечила Ломоносову возможность перешагнуть грани, отведенные прилежному ученику и, пользуясь опытом предшественников, двинуться много дальше их.

Во-вторых, с девяти лет он остался без матери и испытал все «прелести» общения даже не с одной, а с двумя мачехами. Последняя, в зрелые годы названная Ломоносовым «злой и завистливой», сыграла заметную роль в формировании темперамента будущего ученого. И конечно, стимулировала дальнейшее развитие его самостоятельности. Гонимый и подавляемый ею мальчик должен был найти где-то недоступный кусочек пространства, в котором можно было бы существовать. Не удивительно, что он становится замкнутым, глубоко ушедшим в себя, а порой даже озлобляется – лишь таким образом находится опора в условиях, когда всегда занятый предприимчивый предок, к тому же подверженный влиянию молодой супруги, сознательно сторонится близких контактов с сыном. Скорее всего, именно глубокое душевное одиночество, с одной стороны, и природная жажда жизни, воспитанная бушующей средой мужественных людей Севера, – с другой, заставили юношу искать решительно новые способы достижения внутренней гармонии и согласия с самим собой. Интуитивно двигаясь в беспредельном лабиринте, усеянном тупиками людского невежества (хотя в основном и беззлобного), Ломоносов все же пришел к своей заветной двери: терпение привело его в сказочный мир книг. На лету обучившись читать и писать у соприкоснувшегося с образованием соседа и дьячка приходской школы в возрасте десяти-одиннадцати лет, мальчик развил в себе просто уникальную память. Тут тоже вряд ли есть чему удивляться: набор литературы в далекой от цивилизации деревне был настолько мал, что юному Ломоносову для коррекции жестоко ущемленного самосознания и просто духовной подпитки хотелось перечитывать знакомое множество раз. Так что вскоре Михаил выучил любимые книги наизусть. Кроме того, он быстро понял, что таким образом есть возможность выгодно выделиться среди окружения и заслужить любовь многих, в том числе и отца, поощрявшего тягу к знаниям. Однако же главным устремлением было бегство из реального мира, да еще пытливость и восторг познающего, с каждым днем возрастающая в молодом человеке. Выпросив у детей другого соседа «Грамматику» и «Арифметику» и скрупулезно проштудировав книги от корки до корки, Михаил Ломоносов осознал, что внезапно стал на голову выше окружающих его. Причем не только сверстников, но и взрослых людей. С другой стороны, книги стимулировали появление такого безбрежного количества важных вопросов, что поиск ответов на них со временем стал для любознательного искателя просто навязчивой идеей.

Когда же через некоторое время Михаил Ломоносов осознал, что никогда не найдет ответов в той глуши, где родился, он всерьез начал задумываться о возможности изменить свою жизнь. В довершение к этому пребывание в родительском доме с каждым днем становилась все более невыносимым – даже для чтения ему приходилось обрекать себя на «стужу и голод», так как мачеха не давала пасынку покоя и настраивала против него отца, выставляя неисправимым бездельником. Принятию радикального решения способствовали и обескураживающие колоритом рассказы о Петре Великом (не единожды бывавшем в краю поморов), которых Ломоносов наслушался от взрослых и от которых тлеющий огонек в его глазах вспыхивал ярко искрящимся пламенем.

Так или иначе, узнав о существовании Славяно-греко-латинской академии в Москве, Ломоносов начал прорабатывать различные варианты бегства из родных мест и искать возможность выжить в огромном городе. Уже в этот ранний период жизни решение было не эмоциональным порывом, а результатом длительных размышлений, моделирования ситуаций применительно к своему образу и положению, которые, надо полагать, в течение определенного периода времени поддерживали в юноше яростную жажду жизни и непреодолимое желание протаранить жесткие рамки своего социального круга. Нет сомнения, что юношу больше волновало, как добраться до Москвы и получить место в вожделенном учебном заведении, нежели проблема разрыва с семьей, которая тормозила его движение к знаниям и к новой пленительной жизни, волнующий запах которой молодой искатель уже успел почуять в прочитанных книгах. По мере того как в Михаиле, которому уже исполнилось девятнадцать, росла жажда нового, в нем одновременно улетучивались последние сомнения. Наконец, когда представился удобный случай, он, даже не попрощавшись с родными, двинулся вслед за караваном с мерзлой рыбой.

Ломоносов и в этой нестандартной судьбоносной ситуации, и всегда в дальнейшем неизменно использовал все возможные средства, способные приблизить его к решению своей тактической задачи – несомненное качество победителей. Так, догнав караван, он умолил приказчика взять его с собою, чтобы «только увидеть» Москву, и лишь много позже, уже в самом городе, юноша раскрыл истинные замыслы и убедил зачислить себя в ряды учеников Славяно-греко-латинской академии, назвавшись при этом дворянским сыном. Несколько позже, уже в стенах учебного заведения, он еще раз пошел на беззастенчивый обман для получения допуска к большим знаниям и перспективам – чтобы попасть в состав географической экспедиции в должности священника, Ломоносов, ни секунды не колеблясь, объявил себя под присягой сыном священника. Правда, в последнем случае обман раскрылся, и он наверняка поплатился бы будущим, не прояви до этого случая исключительного трудолюбия и просто потрясающей выдержки при приобретении знаний. Все же интересно, что взращенный в достаточно религиозной среде России Ломоносов не побоялся под присягой сказать неправду ради своего будущего – кажется, уже тогда он очень близко подошел к рождению идеи.

Условия для продвижения в царстве наук в те времена в России были действительно предельно сложными: живя в полуголодном состоянии, подрабатывая рубкой дров и чтением псалмов над покойниками, чтобы самому не умереть с голоду и не сойти с ума от напряжения, Михаил Ломоносов все же неотступно вгрызался в старинные письмена Аристотеля, Цицерона, Цезаря, Сенеки, Плутарха, Гомера, Горация, Макиавелли и многих других авторов, которых его более молодые одноклассники игнорировали или бросали недочитанными. На фоне отказа от достатка в отцовском доме и перспективы получения солидного наследства его учение не просто выглядело призрачной иллюзией, а было для окружающих сродни сумасшествию.

Нужна была гигантская выдержка, чтобы победить сознание, требующее успокоительных плодов тотчас, а не через годы непосильного труда. Но скоро искатель не только почувствовал превосходство своих знаний, но и начал нащупывать рациональное зерно самовыражения. Хотя его неумолимо тянуло в гуманитарную сферу, разум ученика говорил другое: он должен освоить принципиально важное для государства, непременно прикладное дело, которое могло бы обеспечить имя ученого и исследователя. А потом уже следовать велению сердца. Выбирать не приходилось – Ломоносов был согласен освоить любое дело, которое будет предложено.

Уже после нескольких лет изнурительной учебы Михаил счел возможным самостоятельно обратиться к руководству учебного заведения с просьбой послать его на год в Киево-Могилянский коллегиум изучать философию и точные науки. Настойчивость будущего светила русской науки была порождена все тем же качеством: никогда не ждать приглашения и не бояться просить или корректно требовать помощи в том, что могло бы помочь взобраться на новую, более высокую ступень в самореализации. Но желание быть справедливо замеченным при этом у него не выглядело наглостью или самоуверенностью, поскольку великовозрастный ученик-трудоголик ярко выделялся на фоне своих по большей части заурядных коллег. Его просьба была удовлетворена, и год, проведенный в городе-колыбели Великой Руси, не прошел даром, хотя и не прояснил мучивших исследователя вопросов. Безусловно, в зрелые годы на работе самого ученого несложно найти отпечаток детально проработанных многочисленных трудов древних и современных авторов, но Ломоносов сознательно воспитывал в себе отнюдь не способность к слепому запоминанию текстов, а умение синтезировать умопомрачительный объем информации, быстро распознавать существенное и, отделяя зерна от плевел, отбрасывать шелуху. Благодаря долгим поискам и просто отверженному корпению над науками он освоил самую сложную и самую очаровательную из них – синтез чужих знаний. Причем так непревзойденно, что потом это качество опрометчивые наблюдатели всегда причисляли к божьему дару, данному ученому.

Ломоносов приступил к учебе в тот возрастной период, когда вдвойне сложно заставить себя отказаться от живого, реального и пышущего молодостью мира ради эфемерной цели, имеющей выражение в виде букв и цифр. Но раз сделав выбор, он с решимостью религиозного фанатика ежедневно совершал насилие над собой, а подспорьем в этой неравной борьбе была лишь глубокая интроверсия его диковатой для столичного жителя натуры да неугасимое желание реализовываться. Имея в день «на денежку хлеба и на денежку квасу», он не сдавался, порой делая выбор в пользу бумаги или книги, а не удовлетворения безумной плоти, вопрошающей пищи.

И первые всходы борьбы появились: когда потребовалось отправить десять лучших учеников в Петербург, среди них оказался и крестьянский сын, не оставивший никаких шансов своим более молодым коллегам. А еще позже, когда Академия наук решила отправить на учебу в Германию трех петербургских студентов, двадцатичетырехлетний Михаил Ломоносов снова был выбран наряду с двумя шестнадцати-семнадцатилетними сынками известных и весьма влиятельных особ Российской империи. При этом в официальном документе было записано, что крестьянскому сыну из Архангелогородской губернии двадцать два. Не исключено, что как раз крестьянский сын сам и оказался автором этой «ошибки».

Он все еще наверстывал упущенное в детстве, и за границей особенно преуспел в этом: пока его молодые товарищи, вдыхая пленительные запахи всего иностранного, только набирались уму-разуму, Ломоносов приехал через четыре с половиной года сформировавшимся самостоятельным исследователем. В течение этого периода он уже написал несколько собственных научных работ, которые направил в Академию наук: подготовленные под руководством немецких научных наставников две работы по физике и абсолютно самостоятельный труд о правилах стихосложения в русском языке. Он также успел обзавестись семьей, взяв в жены скромную и терпеливую марбургскую девушку; его финансовые дела пошли несколько лучше – академия присылала достаточно денег для продвижения в дебрях большой европейской науки, – чтобы не задумываться о хлебе насущном.

Именно в этот период Михаил Ломоносов начал созревать как ученый с сумасшедшими непредсказуемыми амбициями. Он впервые решительно выступил с демаршем против научной некомпетентности – пошел на открытый разрыв с саксонским горным советником, преподававшим русским студентам «химию и металлургию». Последнее свидетельствует не только о научном росте самого молодого ученого, но и о противоречиях его сумбурного экзальтированного темперамента. Во-первых, он настолько трепетно относился к своему времени, что не желал заниматься под началом посредственного ученого, хоть и известного во всей Европе, да еще слывущего в России светилом в области горного дела. Уже тогда Ломоносов осознал, что главной ценностью жизни является время, потому без укоров совести поставил на западном ученом клеймо некомпетентности, что само по себе уже было жестом настолько же смелым, насколько и эмоциональным, и даже безрассудным. Об этой «путеводной звезде» от науки он написал: «…Самые обыкновенные процессы, о которых говорится почти во всех химических книгах, он держит в секрете и вытягивать их приходится из него арканом…» Секрет же Ломоносова состоял в том, что он эти книги изучал самостоятельно, не дожидаясь чьего-либо благоволения, в то время как другие слепо доверяли наставникам, даже не пошевелив пальцем, чтобы узнать, что делается вокруг в необъятном научном мире. Уже после разрыва с преподавателем и вынужденного бегства скитающийся по оказавшейся негостеприимной Германии Ломоносов все равно не прекращает упорных занятий – практически и дня не проходит без все новых и новых шагов на научном поприще. Во-вторых наука не просто стала делом жизни, банальностью, ради которой молодой человек презрел все остальные прелести жизни. Он нащупал идею: именно вдали от родины Ломоносов почувствовал, что его самореализация должна совпасть с самореализацией Российского государства, почти безнадежно отстающего в развитии наук. Он почувствовал свою растущую силу, свое желание и способность сказать веское слово в защиту отечественной науки. Интуитивно он осознал: само время требует не отделять себя от государства, и внутреннее чувство не подвело его и на сей раз.

Прибыв в Петербург с солидным багажом знаний, Ломоносов не получил тотчас обещанной должности профессора. Но это не повлияло на интенсивность работы ученого – он с еще большим ожесточением взялся за новые исследования. Когда же осознал, что официальная должность просто необходима как для восприятия его работы окружающими, так и для решения финансовых проблем, не отказал себе в удовольствии написать соответствующее прошение прямо императрице. Того, что, по мнению Ломоносова, было напрямую связано с движением к уже поставленной цели, он готов был добиваться любыми путями, не колеблясь, обращаться в самые высокие инстанции. Тут, как и всегда ранее, у Ломоносова сработал внутренний механизм творческого созидателя – действовать, расчищая себе дорогу для истинной свободы творчества, к которой он, как любой искатель, стремился интуитивно, но неотступно. Прибывшего из-за границы амбициозного студента, уже считающего себя ученым, назначили «адъюнктом физического класса»…