Текст книги "Слёзы войны"

В этот же день он отправил телеграмму в Курган моей маме, чтобы срочно выезжала, и она поняла причину и немедленно выехала, но опоздала самую малость. Баба Лепистинья, деревенская «боженька», уже умерла. Но перед самой смертью, когда в глазах её померк белый свет, подозвала к себе ещё раз сына и деревенеющими губами еле слышно прошептала: «Подушку-то, что подо мной, отдайте моей внученьке Римме, в приданое от меня». Не отдали, видимо, забыли Божью заповедь обязательно исполнять волю покойного. Больше никого баба Лепистинья не вспомнила и не позвала.

10 мая 1955 года на похороны собралась многочисленная родня, кто изловчился добраться по весенней распутице. Приехал и дядя Вася с дочкой Верой и, чтобы избежать скандала, мама упросила дядю Лаврушу в этот печальный день не затевать ссоры. Он маму не ослушался. Между ними всю их жизнь были очень тёплые и трогательные отношения, которым они очень дорожили, поскольку искренне любили друг друга, и мы ими всегда любовались, когда они встречались после недолгой разлуки, и восхищаемся до сих пор. К сожалению, ничего подобного сейчас, среди нашей многочисленной родни, уже не увидишь. Времена и нравы настали другие, исковеркавшие людскую душу и не оставившие в покое и родственные отношения.

Мама вспоминала, что все, кто был на похоронах, горько и безутешно плакали, так велика была скорбь. С раннего утра полоснул лёгкий дождичек, что по народной примете значило, что хоронят доброго человека, а к полудню устоялся тёплый солнечный денёк, и похоронили нашу бабу Лепистинью на местном кладбище, на лесной полянке, и лежит её прах рядом с прахом старшего сына Лавруши, упокоившегося много лет спустя.

После долгих странствий вернулся и я в родные края, и первым делом навестил могилку своей бабы Лепистиньи. К моему великому огорчению увидел полное запустение: даже деревянный крест, сделанный на скорую руку, сгнил и рухнул. Не мешкая, попросил своего сына Коленьку сделать у себя на заводе новый крест, причём с фотографией. Мы, как могли, обиходили могилку, низко поклонились нашей любимой бабе Лепистинье и уехали с тяжёлым сердцем. Будто назло предсказала судьба-злодейка за наше внучатое усердие, что через двадцать страдальческих лет я похороню в Тюмени и своего любимого сынка Коленьку, самого верного и самого преданного мне друга в этой жизни в мои старческие болезненные годы. И жизнь моя с той поры совсем увяла. Могилы, могилы, и счёта им нет, столько нас там собралось к этой поре, что пристигло неумолимое время и мне туда убираться.

Дядя Вася и его дочки Люба и Вера обещали поставить бабе Лепистинье гранитный обелиск, да говорят, уже поставили. Всю непомерную тяжесть ухода за смертельно больной вынесла тётя Нюра, жена дяди Лавруши, и дай ей бог здоровья и долгих лет жизни. Весть о кончине бабы Лепистиньи я получил от мамы, когда служил в армии первый год, и всего два месяца назад виделся с нею, будучи в отпуске, но печаль моя о её кончине была в тот день безгранична, хотя, по молодости лет, всё это быстро и бессовестно забылось. Её любимой внучки Риммы тоже не было на похоронах. Жила и работала она тогда в городе Копейске Челябинской области и приехать не смогла из-за поздно полученной телеграммы.

Вот так, печально и скорбно, закончила свой земной путь наша баба Лепистинья, и мы, сироты, дети её дочери Татьяны, свято помним о ней, хотя её давно уже нет на белом свете, но она всегда с нами, и её благородный образ добрейшего человека на земле никогда не умрёт в нашей памяти. Странно, чем старее становлюсь, тем необходимей и нужней мне становится моя баба Лепистинья в моей старческой жизни, тем всё более и более я думаю о ней. Не могу понять, почему возникает такая острая потребность в ней, но думаю, что дело в её высоких нравственных качествах, которых не хватает сегодня многим из нас. Ведь всё, что должно было случиться со мной, и хорошего и плохого, уже случилось, и ничего сверх этого уже не произойдёт, кроме неизбежного конца. А я так сегодня нуждаюсь в душевной доброте, мне так хочется в воображении побыть с бабой Лепистиньей и безответно спросить о наболевшем. Так и хочется хоть до кого-то докричаться через глухоту сегодняшней жизни: «Берегите в жизни и в памяти бабушек и дедушек, как самую здоровую нравственную опору! В конце жизни кажется сказкой, что они когда-то жили-были с нами, и воспоминания о них согревают и смягчают душу». Да услышат ли, поймут? Не знаю. Не уверен…

Вот такие странные причуды случаются со старым человеком, когда он начинает задумываться о смысле жизни вообще и своей прожитой в частности, и от этого никуда не уйдёшь, не спрячешься. Да, воспоминания – вещь тяжёлая и болезненная, это всё равно что свои внутренности вытаскивать и рассматривать.

27 ноября 1957 года на Челябинском железнодорожном вокзале я навсегда распрощался со своими армейскими товарищами, и мы разъехались каждый в свою сторону, к своим родным, которые нас наверняка заждались. На следующий день после обычного в таких случаях праздничного застолья с радостным нетерпением я переоделся в гражданское, придирчиво оглядел себя в зеркало и в самом наилучшем расположении духа отправился в горвоенкомат, чтобы встать на воинский учёт. Бодро доложил о своём прибытии сидевшему за канцелярским столом майору и протянул документы, но он как-то диковато на меня посмотрел и документы из протянутой руки не принял.

Лицо его налилось краснотой, и вкрадчивым голосом, не предвещавшим ничего хорошего, майор спросил: «А почему не в военной форме явились сюда, молодой человек? Как вас там по-военному называть следует?» – «Не понял, товарищ майор, я только что демобилизовался из армии, вот документы», – с гражданским пафосом свободного человека важно произнес я и снова протянул документы. «Да я тебя сейчас так демобилизую! Да я тебя сейчас на пятнадцать суток…» – наливаясь благородной командирской яростью и не сдерживаясь, закричал майор и стал приподниматься из-за стола. Я же, не дожидаясь, что он предпримет, поспешил поскорее покинуть кабинет и, сгорая от стыда, заторопился домой исправлять допущенную оплошность.

На следующее утро явился в военкомат надраенный, как медный самовар к празднику, и бойко доложил тому же майору о своём прибытии. К моему немалому изумлению, майор даже не посмотрел на меня, не отрываясь от каких-то бумаг, и скучным голосом назвал стол, куда я должен был подойти, где меня за считанные минуты поставили на воинский учёт, и я действительно на этот раз вышел на улицу свободным человеком, но почему-то без гражданского пафоса.

Что мне было делать дальше, я сразу решить не мог, хотя с мамой давно договорились, что станем жить вместе, и всё у нас наладится к лучшему. Да вот беда, Курган показался мне тогда очень провинциальным и скучным городишком, а хотелось жить в большом городе, учиться и заниматься спортом, хотя последнее желание было на исходе, но, видимо, во мне ещё жила и действовала армейская инерция жизни. Я решился уехать в Челябинск и устроиться на прежний завод. Там, как мне казалось, откроются большие перспективы для продолжения учёбы, занятий спортом, и личную жизнь можно было устроить более или менее приличную. К слову сказать, подружка у меня уже была на примете, и были планы, вернее, юношеские фантазии, грёзы о счастливой жизни, не имевшие под собой решительно никаких оснований, что и подтвердили дальнейшие события.

В горячий цех меня не приняли, а в прежний идти не было никакого смысла, да к тому же, как назло, меня свалил жесточайший грипп, и я два дня провалялся один в пустой комнате общаги. Тут я окончательно понял, что время моего молодого жалкого гусарства кончилось, и надо свою жизнь начинать совершенно по-иному, как и говорила мне мама. А перед тем, как заболеть гриппом, я побывал на весёлой свадьбе моего сослуживца Гены Никитина, который жил с родителями в добротном частном доме, и это меня вконец убедило вернуться в Курган к своей семье, а там уж устраивать свою жизнь и, наконец-то, хоть немного материально помогать маме.

Мама. 1972 год

Это было грустное для меня возвращение, мне было стыдно оказаться перед мамой неудачником, но мама и есть мама, и она всегда, невзирая ни на что, прощает своим детям их ошибки в жизни и, если есть возможность, помогает их исправить. Я устроился на работу на автобусный завод, только начинавший свою производственную деятельность, и зарабатывать стал неплохо. Братишка Виталий хорошо учился одновременно в сельхозучилище и в девятом классе. Люся успешно заканчивала медучилище и собиралась продолжить учёбу в медицинском институте (через два года так и случилось). Наша мама, как это делала всю свою жизнь, продолжала неустанно работать и тянуть домашнее хозяйство. И всё это незаметно, без крика и укоров нам, хотя мы-то как раз и заслуживали в этом отношении самого строгого осуждения. Но мы были молоды и эгоистично немилосердны, а полное понимание своих ошибок приходит, к сожалению, значительно позже, когда что-либо исправить бывает уже невозможно.

Валентин. 2012 год

Этот памятный для меня 1958 год был самым счастливым в моей жизни. Мы жили, наконец-то, вместе, все были живы и здоровы, все хотели учиться дальше и, конечно, надеялись на лучшую жизнь, как, видимо, надеется каждый человек в подобных обстоятельствах. За этот счастливый год я очень близко узнал своего младшего брата и от всей души полюбил его за мягкий и добрый характер, за полное отсутствие злобности. Взрослея, он стал походить лицом на нашего погибшего папку, и я в нём души не чаял. Да к тому же он оказался ещё более фанатичным охотником, чем я, и мы пропадали на охоте почти все выходные дни. Это были самые счастливые минуты в нашей с ним тогдашней жизни.

В самом начале октября моего брата призвали в армию. Проводы были весёлыми, но после них я впал в такую тяжёлую депрессию, будто потерял его навсегда. Приходил с работы, что-то жевал, молча ложился на кровать лицом к стене и часами лежал недвижимо. Мне не хотелось ни с кем разговаривать, и это тяжёлое душевное опустошение продолжалось около десяти дней, пока, наконец, не пришло письмо от брата. В себя я приходил, как после тяжёлой продолжительной болезни, и с трудом вернулся в привычный ритм жизни.

Наступил уже 1959 год, а в моей личной жизни никакого устойчивого порядка не наблюдалось, я постоянно ощущал внутренний дискомфорт и пытался заниматься, как обычно в таких случаях делал, спортом, но ничего уже не получалось из-за возникших острых семейных проблем. Мама засобиралась замуж, и это было для меня большим потрясением. Я так и не смог в тот ответственный момент жизни всей нашей семьи занять правильную позицию, как самого старшего, найти верные слова и совершить правильный поступок, который отвечал бы интересам всех. Ведь ни Римма, ни Люся не были ещё замужем, Виталий служил в армии, и впереди у нас было слишком много сложнейших проблем, которые надо было решать вместе. У нас по-прежнему не было своего личного хозяйства, частного дома или хотя бы приличной квартиры, и обзаводиться семьёй кому-либо из нас было чрезвычайно проблематично.

И вот в таком подавленном настроении я съездил в последний раз на крупные соревнования, где выступил неудачно, а после возращения у меня состоялся очень тяжёлый и неприятный разговор с мамой, который и решил все проблемы в самом худшем варианте, какой только можно было придумать. Нашей маме было всего только 38 лет, и всю свою нелегкую жизнь она без остатка посвятила нам. А мы уже выросли, самостоятельно работали и жили. Она же, прожившая с мужем только шесть предвоенных лет, вполне могла устроить свою личную жизнь. Мама и пыталась это сделать, но очень для её возраста неумело, и с выбором мужа, к нашему огорчению, всё сложилось крайне неудачно.

В это драматическое для всех нас время я уволился с работы, выписался и уехал в другой город, чтобы не видеть маминых мытарств с новым мужем. В той ситуации это было самым настоящим бегством. А потом у Риммы, Виталия и Люси возникло много проблем…

Спустя годы я приехал в Курган на похороны моей родной сестры Риммы, умершей от тяжёлой неизлечимой болезни, как и баба Лепистинья в своё время. И, казалось, в этой похожести было что-то мистическое, какая-то злая воля. Римме тогда было 42 года от роду, и вспоминать прожитую ею жизнь всегда было неимоверно тяжело для нас, оставшихся в живых. Мы были в какой-то мере повинны в её трагической гибели, и от этого невольного самобичевания никуда не денешься.

Сестра Римма. 1968 год

Младший брат Виталий. 1970 год

Мои родители. Богдановы, отец Николай Петрович, мать Татьяна Тимофеевна. 1939 год, село Глубокое.

Неожиданно, как гром среди ясного неба, трагически погиб и мой любимый брат Виталий. К своему непреходящему стыду, я не смог приехать на похороны, потому что находился в отъезде. Скорблю, что я не смог ему хоть чем-то помочь в те роковые минуты, когда он крайне нуждался в моей помощи, искал меня и ждал моего приезда, да так и не дождавшись, покончил с собой.

Неизбежность этих трагических событий была напрямую связана с нашей постоянной семейной разобщённостью, особенно в связи с маминым замужеством и всем, что за ним последовало.

После армии у Виталика всё складывалось вроде бы удачно. Закончил профтехучилище по специальности экскаваторщик, а заодно и десять классов, после чего поступил на вечернее отделение Технологического института и успешно его окончил. Но до этого, не посоветовавшись с нами, женился, и выбор подруги жизни оказался явно неудачным, просто губительным для него. Его жена неожиданно оказалась совершенно чужим человеком как для него самого с его мягким податливым характером, так и для всей нашей родни. Неприемлемые для нас семейные и культурные традиции её национальности, полное отсутствие какого-либо семейного воспитания, сиротство с самого детства – всё это вместе взятое приводило Виталика, да и всех нас, в смятение.

Сразу после свадьбы он устроил жену в педагогический институт, где она оказалась совершенно не способной учиться, а потом с помощью Люси – в медицинское училище, которое она с трудом осилила. Своего сынишку, кажется, с трёх месяцев, она отдала в круглосуточные ясли, что тяжело и непоправимо сказалось впоследствии на его здоровье. Жена Виталика была пустым, безответственным и безнравственным человеком, не способным быть заботливой матерью и любящей женой, и он запил. Жена уходила на работу, ребёнок круглосуточно был в яслях, а потом и в садике, лучшей его подружкой стала бутылка. Через двадцать лет такой семейной жизни Виталик стал стариком и покончил с собой, не пощадив этим изуверским поступком никого из нас. Все старались помогать ему, чем только могли, а я пытался развести его с этой неимоверно жестокой, совершенно невоспитанной и безнравственной женщиной, но безуспешно.

Похоронили Виталика рядом с могилой Риммы. А ровно через девять лет рядом с ними мы хоронили нашу маму. Теперь они все трое навечно вместе, как мы хотели при жизни…

Наша мама умерла неожиданно, как это зачастую и бывает в нашей жизни. С утра почувствовала неладное с сердцем и сама вызвала скорую помощь, приготовила узелок с необходимыми принадлежностями, успокоила родных, что чуть отлежится и вернётся домой, спустилась к подъехавшей машине скорой помощи и уехала. Получилось, что навсегда. Соседи по больничной палате рассказывали, что она сама зашла в палату, разобрала постель и стала ждать лечащего врача. Этот мерзавец заявил, что она уже старая, лечить её очень сложно, и с её сердцем может случиться всякое, в том числе и обширный инфаркт, что равносильно смерти. Мама от страха побелела лицом и закрылась простыней с головой в ожидании самого худшего. Ей не сделали никакого укола, не дали никакого лекарства, и когда соседки по палате её окликнули, мама уже умерла. Врач-убийца даже не пришёл посмотреть на свою жертву.

Наш отец был убит на войне, а его вдову, мать пятерых детей, с профессиональным безразличием убил в мирное время дебильно спокойный палач в белом халате, почему-то надменно-уверенный в своей полной безнаказанности. Нелюдь!

Я, как юрист, и Люся, как врач, решили обратиться в суд по поводу убийства в больнице нашей мамы. Но, тщательно взвесив уровень нашего правосудия в те сумрачные годы, невиданную корпоративную солидарность медперсонала в защите своего мундира и не так уж редкое «крышевание» правоохранительными органами подобных случаев, решили в это болезненно-мучительное дело не ввязываться. Ввиду его полной бесполезности и напрасной траты своего здоровья, времени и последних сил, которых при длительности судебной тяжбы нам явно бы не хватило. Мама всю жизнь защищала нас, как могла, сберегла во время войны и после, а мы не смогли её уберечь от убийцы или хотя бы привлечь его к ответственности. И наша беспомощность и бесправность при воспоминании о маминой смерти отравляла нам жизнь все последние годы.

На похороны мамы приехал и младший её сын от последнего брака Александр, уже отец двоих сынишек. Она очень хотела посмотреть на самых младших своих внуков, но мечте не дано было сбыться. Внуки к ней не спешили. Для молодых это стало сейчас обременительным…

В ночь, когда умирала моя мама, я увидел пророческий сон, поразивший меня до глубины души. Будто лежит она в гробу с испуганным лицом и заплаканными глазами и через маленькое стеклянное окошко просит меня открыть крышку и освободить её. Машет мне, показывая руками, что её насильно заколотили в гроб. Я тогда в ужасе проснулся и сказал жене, что, видимо, с мамой плохо и надо срочно ехать в Курган. Вскоре раздался телефонный звонок, и Люся сообщила, что мама умерла. Вот и не верь после этого в мистику и вещие сны.

Дядя Лавруша умер 28 марта 1973 года, баба Лепистинья, наша незабвенная «боженька», 10 мая 1955 года, мама – 13 мая 1994 года. Виталий с дедом Арсентием умерли 1 июня: внук – в 1985-м, а дед – в 1954-м. Как сговорились мои дорогие родичи умирать весной, в пору радостных надежд и возрождения природы. Римма ушла из жизни 27 июля 1977 года – самый разгар животворящего лета. Господи, упокой их грешные души!

Каждый год я приезжаю в Курган к Люсе, и с её милым и добрым мужем Валерием Петровичем мы идём на кладбище, что в посёлке Рябково, и долго молча стоим у родных нам могил, а потом возвращаемся домой и за скромным застольем в тихой печали поминаем наших усопших родных. Мы давно уже не говорим пышных и шумных слов, как-то неприметно исчезли они из нашей жизни, а тихо сидим и вспоминаем и вспоминаем нашу прошлую тяжкую жизнь, и каждый раз находятся новые подробности из нашего прошлого, о которых почему-то только сейчас вспомнилось.

Всё-таки длинную и трудную жизнь мы прожили, и разных событий накопилось так много, что и не вспомнишь, даже напряга я уставшую память. Давно и невозвратно затихли голоса самых родных для меня людей, куда-то навсегда унеслись по синему небу облака моего детства, навсегда смолкли звуки той далёкой поры, уползла и неумолимо сгинула целая эпоха невыносимо тяжёлой жизни, но я не буду кидать камни в своё прошлое и мстительно его проклинать. Это не моя вина, что я родился незадолго перед войной и жил в то тяжкое время и выжил. Судьба, которая, говорят, пишется на Небесах, предопределила, когда и где мне суждено было родиться. Глупо и бессмысленно проклинать своё прошлое, каким бы оно ни было. Не зря же говорят, что в прошлое надо смотреть с благодарностью, вперёд – с надеждой, вверх – с верой, а вокруг себя – с улыбкой и любовью. До прошлого не докричишься, и ничего уже там не поправишь, и свою прожитую жизнь я воспринимаю такой, какой она получилась. И всё-таки как мало надо человеку, чтобы быть счастливым, и как много, чтобы не быть несчастным…

В этой книге я собирался написать о своей личной жизни, но подумал, что это будет скучно, неуместно и некорректно по отношению к некоторым персоналиям. Отсылаю любознательного читателя к словам русской песни «Когда я на почте служил ямщиком…». Это и будет правдой обо мне с небольшими вариациями на заданную тему. А несколько лет назад я прочитал замечательное стихотворение Давида Самойлова, и мне навсегда врезались в память последние четыре строчки:

 
В жизни было всего понемногу,
И не долгим остался мой путь.
Я с восходом поднялся в дорогу
И с заходом прилёг отдохнуть.
 

Как предельно кратко, пронзительно глубоко и правдиво сказал Поэт о Главном, а я написал целую книжку, и что из этого получилось – решит читатель, помня, что была война. Аминь.