Текст книги "Красивые штаны. Рассказы и фельетоны (сборник)"

Галерея выставочных посетителей

Руки глубоко засунуты в карманы штанов. На носу старомодное пенсне. Толстая нижняя губа выпячена. Говорит в нос. Рыжий.

– Ну-с! Где же ваша хваленая Всероссийская сельскохозяйственная выставка?

– Да вот же, вокруг. Она и есть.

– Н-не вижу.

– Не видите? Но павильоны, экспонаты, посетители… Арка главного входа опять же…

– Да, но я не вижу выставки. Выс-тав-ки самой не вижу!

– Помилуйте, да это же выставка и есть! Вокруг.

– Вот это? Вокруг? Выставка? Это вы называете выставкой? Ну, знаете…

– А что такое?

– Ничего, ничего… Не стану спорить… Конечно… Может быть, это и выставка… Но только не так, как я себе представлял, молодой человек, эту выставку!

– Вы меня удивляете. Ведь налицо имеются павильоны и экспонаты. Не станете же вы отрицать…

– Бога ради, я ничего не отрицаю! Нечто вроде павильонов я действительно вижу, но есть ли в вышеупомянутых павильонах экспонаты? Это ба-а-льшой вопрос!

– Как вопрос? Позвольте! Мы можем войти в любой павильон. Прошу убедиться. Вот вам и экспонаты.

– Где?

– Да вот же. Стоят. Видите?

– Не вижу. Лошадей действительно вижу, а экспонатов не вижу.

– Так это же и есть экспонаты.

– Лошади? Экспонаты?

– Да, экспонаты.

– Может быть… может быть… У каждого свой взгляд на вещи. По-вашему, пожалуй, этот автомобиль тоже экспонат?

– Экспонат.

– Ах, так… Ну конечно… В таком случае… Не смею сомневаться. Но только не так я представлял себе эту хваленую выставку! Что ж, по-вашему, этот человек с сигарой тоже экспонат?

– Нет, он не экспонат. Он экспонент.

– Ах, простите, простите! Экспонент. Не стану спорить. Значит, автомобиль – экспонат, а господин – экспонент?

– Да.

– Так, так… Выставка, значит? А не будете ли вы добры мне объяснить, что же это у вас здесь натыкано?

– Это показательный огород. Картофель, помидоры.

– Ага! Это, значит, как же – экспонаты или экспоненты?

– Экспонаты.

– И картофель – экспонат, и помидоры – экспонаты? Превосходно! О-ча-ро-ва-тельная выставка! Бла-го-дарю, не ожидал…

– Подождите. Куда же вы уходите? Вы еще не видали и сотой части. Я сейчас вам покажу лесной павильон, мелиорационную систему, показательный колхо… Подождите. Не уходите… Ушел, проклятый!

И напрасно вы будете его удерживать. Скептик непоколебим. Все равно он будет вечером пить чай у знакомой старой генеральши и говорить:

– Понимаете, Глафира Петровна, такое большевики устроили… такое… Построили павильоны. Понаставили лошадей, автомобилей. Понатыкали какие-то подозрительные овощи. Гуляют иностранцы. «Это, говорят, экспоненты, а то, извольте видеть, экспонаты». Прррродают билеты! И уверяют, что это все – Всероссийская сельскохозяйственная выставка! И чего только Европа смотрит? Не понимаю… Ужас-с!

1923

Гранит науки

И наступил жуткий день экзаменов…

Впрочем, не экзаменов (экзамены – это понятие старорежимное), а выпускных испытаний Минской профшколы путей сообщения.

За столом восседала грозная комиссия: начальник школы, заведующий учебной частью, преподаватели предметов и представители профсоюзной и комсомольской организаций.

– Ну-с, приступим, – сказал председатель комиссии и плотоядно улыбнулся. – Только, ребята, предупреждаю: не мямлить, не ковырять в носу, голову держать бодро, на вопросы отвечать быстро – сто слов в минуту, не меньше! Раз-раз – и готово! Чтоб без никакой волокиты. Быстрота и натиск! А не то срежу. Правильно?

– Правильно, – бледно улыбнулись учащиеся.

– То-то же! Итак, пожалуйте сюда, товарищ Икс.

– Подойдите-ка, молодой человек, поближе! Да что это вы так передвигаете ногами, точно они у вас весят по шести пудов каждая? Веселее! Раз-два – и готово. Я такой человек – я люблю, чтоб учащиеся выглядели орлами! Ну-с! Перечислите-ка нам, унылый молодой человек, виды блок-аппаратов. Только живо!

– Станционные блок-аппараты, товарищ председатель, подразделяются, так сказать, на следующие виды. Во-первых…

– Короче!

– Во-первых, двухочковые, во-вторых…

– Кор… роче! А не то срежу.

– В-во-в… во-вто-рых, четыре…

– Кор-р-роче!..

– Четырехоч… ч… чковые… В-третьих…

– Да что у вас, черт возьми, язык отсох? Говорить разучились? Срежу, ей-богу, срежу! Короче!

– В-третьих, так сказать, восьмиочковые…

– Нет! Нет! Восьмиочковых аппаратов не бывает. Садитесь на место!

– Тов… варищи! Честное слово, бывают.

– Не бывают! Садитесь.

– Бывают! Клянусь честью! Можете кого угодно спросить.

– Как? Что? Что вы этим хотите сказать? Вы этим хотите, может быть, сказать, милый молодой человек, что я лгу-с?

– Н-никак нет… Но…

– Никаких «но»! Садитесь! Ставлю вам литер В. Неудовлетворительно!

– Но…

– Молчать! Ступайте на место. Следующий!

– Нуте-с! Подойдите. Голову выше. Грудь вперед. Живот убрать. Отвечать быстро, четко, ясно. Расскажите нам, что вы знаете про диалектику Гоголя.

– Гоголя? Гм… Видите ли, насколько я вас понимаю…

– Короче!

– Насколько я вас понимаю, вы хотите сказать – диалектику Гегеля?

– Что-с?

– Гегеля-с?

– Как-с? Вы мне, кажется, возражаете, нахальный молодой человек?

– Но ведь Гоголь…

– Молчать! Расскажите про диалектику Гоголя – и дело с концом!

– Нету у Гоголя никакой диалектики.

– Нету-с?

– Нету. У Гоголя есть «Мертвые души», «Тарас Бульба»…

– Сами вы бульба! Садитесь. Ставлю вам литер В. Поучитесь!

– Но…

– Никаких «но»! Следующий!

– Перечислите местные комиссариаты. Быстро! Раз-два. Голову выше. Улыбайтесь. Ну!

– К числу местных комиссариатов отно…

– Короче!

– …сятся…

– Кор-р-роче!..

– Наркомюст…

– Ничего подобного! Садитесь.

– Позвольте, но ведь…

– Никаких «но»! Провалились… Литер В!

– Н…

– Кончено! Следующий!

– Есть.

– Подождите!

– Слушаюсь.

– Молодец!

– Рад стараться!

– Знаете?

– Ого! В два счета. Раз-раз – готово.

– Вот это я понимаю. Не ученик, а орел.

– Служим нар-роду!

– Правильно. Скажите нам, бодрый и симпатичный юноша, кто такой Маркс?

– Издатель «Нивы».

– Кто такой Бебель?

– Философ.

– Молодец. Что такое Третий Интернационал?

– Излюбленный гимн пролетариата.

– Браво! Какие бывают паровозы?

– Всякие: маневровые, пассажирские, санитарные, сельскохозяйственные, автоматические, электрические, санитарные, поломанные, музыкально-вокальные, красивые, некрасивые, колесные, воздушные…

– Довольно! Молодец! Садитесь. Литер А. Выдержал. Берите все с него пример. Взгляд бодрый, грудь вперед, ответы быстрые, точные… Раз-раз – и готово! Старайтесь, старайтесь, симпатичный юноша! Следующий!!

1926

Два гусара

I

1825 год

Пушкин – Вяземскому

П. А. Вяземскому (14 и 15 августа. Из Михайловского в Ревель…)

Мой милый, поэзия твой родной язык, слышно по выговору, но кто ж виноват, что ты столь же редко говоришь на нем, как дамы 1807-го года на славяно-русском. И нет над тобою как бы некоего Шишкова, или Сергея Глинки, или иной няни Василисы, чтоб на тебя прикрикнуть: изволь-те-де браниться в рифмах, извольте жаловаться в стихах. Благодарю очень за «Водопад». Давай мутить его сейчас же.

…с гневом

Сердитый влаги властелин.

Вла вла – звуки музыкальные, но можно ли, например, сказать о молнии властительница небесного огня? Водопад сам состоит из влаги, как молния сама огонь. Перемени как-нибудь, валяй его с каких-нибудь стремнин, вершин и тому подобное.

2-я строфа – прелесть! – Дождь брызжет от (такой-то) сшибки.

Твоих междоусобных волн.

Междоусобный значит mutuel, но не заключает в себе идеи брани, спора – должно непременно тут дополнить смысл.

5-я и 6-я строфы прелестны.

Но ты, питомец тайной бури.

Не питомец, скорее, родитель – и то не хорошо – не соперник ли? тайной, о гремящем водопаде говоря, не годится – о буре физической также. Игралище глухой войны – не совсем точно. Ты не зерцало и проч. Не яснее ли и не живее ли: Ты не приемлешь их лазури… etc. (Впрочем, это придирка). Точность требовала бы не отражаешь. Но твое повторение ты тут нужно.

Под грозным знаменем etc. Хранишь etc., но вся строфа сбивчива. Зародыш непогоды в водопаде: темно. Вечно бьющий огонь, тройная метафора. Не вычеркнуть ли всю строфу?

Ворвавшись – чудно хорошо. Как средь пустыни etc. Не должно тут двойным сравнением развлекать внимания – да и сравнение не точно. Вихорь и пустыню уничтожь-ка – посмотри, что выйдет из того:

Как ты, внезапно разгорится.

Вот видишь ли? Ты сказал о водопаде огненном метафорически, то есть блистающий, как огонь, а здесь уж переносишь к жару страсти сей самый водопадный пламень (выражаюсь как нельзя хуже, но ты понимаешь меня).

Итак, не лучше ли:

Как ты, пустынно разразится.

etc. a? или что другое – но разгорится слишком натянуто. Напиши же мне: в чем ты со мною согласишься. Твои письма гораздо нужнее для моего ума, чем операция для моего аневризма. Они точно оживляют меня, как умный разговор, как музыка Россини, как похотливое кокетство итальянки. Пиши мне, во Пскове это для меня будет благо-деянье. Я созвал нежданных гостей, прелесть – не лучше ли еще незваных. Нет, cela serait de l'esprit.

При сем деловая бумага, ради бога, употреби ее в дело…

Пушкин

II

1934 год

Сашка – Петьке

Дорогой Петька! Пишу тебе, увы, из Михайловского, так как все более или менее приличные Дома отдыха уже, гады, расхватали. В Узком – ни одной койки, в Малеевке – ни одной, в Абрамцево – ни одной.

О Сочи и Гаграх я уже и не говорю. Сам понимаешь! Чуть было не попал в Поленово, – обещали отдельную комнатку! – буквально рвал зубами, рыл носом землю, колбасился, как тигр, и все-таки какой-то сукин сын из горкома увел комнату на глазах у всех прямо-таки из-под носа. Так что приходится торчать в Михайловском.

Вот гады! Не могу успокоиться!

Но, впрочем, тут не так уж плохо: имею совершенно отдельную комнату, шамовка довольно-таки приличная, можно по блату иметь за обедом два раза сладкое. Компания тоже ни хрена себе, подходящая. Ребята свои. Ты их знаешь. Васька-беллетрист из горкома, Вододька-малоформист из месткома и Жорка-очеркист из группкома. Конечно, бильярд, волейбол, вечером немножко шнапса и все прочее. Одним словом, творческая атмосфера вполне подходящая.

Кстати, о творческой атмосфере. У меня к тебе небольшое литературное дельце. У нас тут распространился странный слух, что отменяется сухой паек. Неужели правда? Ради бога, сообщи спешно, что и как, а то ребята сильно беспокоятся. Лично я не верю. Какое же это искусство без сухого пайка?! Абсурд!! Наверное, обывательская трепотня!

Кроме того, очень прошу тебя, если будешь в центре, не поленись зайти в издательство, к Оськину, в бухгалтерию, и позондируй там почву насчет монеты. Они, понимаешь ты, мне должны по договору, под роман, две с половиной косых. Полторы я уже отнял, осталась одна. Но дело в том, что рукопись у меня еще не готова (сам понимаешь!) А дублоны нужны до зарезу. Так вот ты этому самому Оськину там что-нибудь вкрути. Вполне полагаюсь на твою богатую фантазию: скажи, болен, или там в творческой командировке, или там что-нибудь в этом роде.

Как тебе понравился последний роман Андрюшкина? Главное с кем? С Катькой!! Вот уж номерок!

Последний анекдот знаешь? Идут отец и сын мимо памятника Пушкину. И сын спрашивает: «Папоцка, это Пуцкин?»

По-моему, гениально! Впрочем, до тебя уже, наверное, дошло.

Что ты скажешь насчет последнего письма в редакцию Женьки Манькина? Не правда ли, прелесть? Вот сволочь Женька, как здорово насобачился писать письма в редакцию!

Каков язык! Какова композиция! Каковы ритмические ходы! Какова лексика! Прямо Вольтер, не шутя. Аж зависть берет. Нет, надо и мне что-нибудь такое брякнуть! Только ума не приложу, что бы такое бабахнуть, не посоветуешь ли?

Ну, дружище, будь здоров.

Не забудь же про сухой паек и про Оськина!

Крепко жмаю руку! Пока! Бувай!

Твой Сашка

Детский разговор

Американский мальчик вежливо улыбнулся английскому мальчику.

– Здравствуй, мальчик!

– Здравствуй!

– Ты очень красивый.

– И ты очень красивый.

– Спасибо. Ты мне очень нравишься.

– Давай дружить.

– Давай.

– У вас есть король?

– Много: король железа, король сахара, король свиней, ко…

– Н-н-у! Покажи свои игрушки.

– Пожалуйста. Вот солдатики… Видишь, сколько? Много. Целая уйма!

– И у меня есть солдатики. Тоже уйма. А пушки у тебя есть?

– Есть. Сто коробок пушек. И еще есть броненосцы. А у тебя?

– И у меня броненосцы. Тоже сто коробок…

– Гм! Давай дружить.

– А у тебя есть нефть?

– Есть.

– Много?

– Сто бочков.

– А у меня больше. У меня сто бочков, и еще сто бочков, и еще сто бочков.

– Ну-ну! Где же ты взял?

– Накрал. В Персии, Месопотамии и прочих местах.

– А у меня флот.

– А у меня нефть. На тыщу лет хватит. А у тебя не хватит.

– А у нас… небоскребы.

– А у меня нефть.

– А мой папа миллиардер.

– А у меня нефть.

– А ты ворюга!

– А у меня нефть. А ты не ругайся, воспитанные мальчики не должны ругаться, а то я тебе дам по морде, паршивая сволочь!

– Это я-то сволочь? Ах ты, сукин сын, и мать твоя сука вместе со своими лордами!

– А это видел?

– Дам в морду.

– Попробуй.

– Ну давай опять дружить.

– Давай.

И так далее. Впрочем, невдолге один другому даст в морду. Это уж верно!

1923

Дневник горького пьяницы

Январь 1935, 1. Вторник

Голова болит. Руки дрожат. Во рту такой вкус, будто вчера съел несвежую собаку. Абсолютно не в состоянии работать. Нет. Хватит. Довольно. Будет. Черт знает до чего я дошел: товарищам совестно в глаза смотреть. Типичный алкоголик. С моим мягким характером нельзя пить. Другие, бывает, пьют, но знают меру. А я не знаю меры. Не могу остановиться. Вчера, например. Встречали в одной компании Новый год. Все было так прилично. «С новым финансовым годом. С новым промышленным счастьем» – и так далее. Выпили рюмку, выпили другую. Включили радио. Потанцевали. В фанты, представьте себе, играли. Все веселились.

Один я как свинья надрался. От стола не могли оттащить. Конечно, ужасно наскандалил. А чего наскандалил – совершенно не помню. Может быть, дом поджег, может быть, кофточку чью-нибудь салатом оливье обляпал, может быть, в милиции был. Не помню. Нет! Это безобразие пора прекратить! Кончено. С сегодняшнего дня бросаю пить.

Окончательно и бесповоротно бросаю. Трудно будет на первых порах не пить. Очень трудно. Особенно с моим мягким, разболтанным характером. Но я твердо надеюсь, что друзья и знакомые меня поддержат в моем трудном начинании. Не может быть, чтобы коллектив допустил, чтобы я погиб от пьянства.

Итак, решено. С верой и надеждой отдаю себя в руки общества. Оно чуткое. Оно внимательно к слабости живого человека. Оно не даст мне окончательно опуститься. Оно поддержит меня. Итак, с Новым годом, с новой, трезвой жизнью!

Январь 1935, 7. Понедельник

Опять. Это ужасно! Пять дней держался как скала. Капли во рту не было. И вдруг вчера… Нет, нет! Об этом даже страшно вспоминать. Об этом слишком больно писать… Но все равно. Надо иметь гражданское мужество. Пусть щеки мои заливает густая краска стыда. Пусть! Так мне и надо, безвольному, слабому дураку, тряпью, сосульке, шлюпику!.. Честно запишу, как все произошло.

Пошел вчера вечером в гости к Володиным. Маленькая вечеринка. Вхожу в комнату. Надышался свежим морозом. На щеках румянец. Голова светлая, трезвая. Настроение прекрасное. Мысли возвышенные.

За столом сидят друзья, приятели, товарищи.

– Здорово, ребята!

– А! Петруха! Ну как живешь, старик? А и здорово же ты нализался под Новый год у Корнаковых! И смех и грех. Стул зубами сломал. На балкон без пальто вылазил. Хотел с парашютом прыгать с седьмого этажа, насилу у тебя зонтик из рук вырвали. Помнишь?

– Ничего я, товарищи, не помню и вспоминать не желаю, и не напоминайте, не заставляйте краснеть. Ну, что было, то было. Прошлого не воротишь. А уж на будущее время, будьте уверены, этого не повторится.

– Не повторится? Ну да, рассказывай! Знаем мы тебя, пьяницу!

– Товарищи, нет, теперь уж твердо. Больше ни капли. С того самого дня как отрезало. Бросил! Кончено! Будет! Хватит!

– Да что ты говоришь? С того самого дня ни капли?

– Ни капли.

– Хо-хо! Товарищи, Петруха пить бросил! Прямо анекдот какой-то.

– Так-таки с того самого дня и не пьешь?

– Не пью, товарищи!

– А почему у тебя нос красный?

– С морозу.

– Ха-ха-ха! Ребята! Вы слышите? У Петрухи с морозу нос красный. Сильный мороз… хе-хе… небось градусов сорок? А то и все пятьдесят шесть?

– Товарищи!.. Честное слово!..

– Э, будет врать! Будто мы тебя не знаем, пьяницу такого! Ты лучше, чем нам баки вкручивать, выпей баночку – тогда всякий мороз как рукой снимет.

– Честное слово, товарищи! Мне даже горько это слышать. Вместо того чтобы поддержать своего друга, помочь ему, укрепить его волю…

– Ну, ясно. Небось уже надрался где-нибудь в другом месте и болтаешь всякую чепуху. Людей бы постеснялся. А то ломает из себя святого: «не пью» да «не пью», – а у самого изо рта как из винной бочки… Пей, не разговаривай! Раз-раз – и готово!

Стакан чайный налили и хлопают в ладоши, галдят хором:

– Пей до дна, пей до дна, пей до дна!

Человек не камень. Тем более – обида такая. Никакого доверия. Ну, я, конечно… Эх, да что там говорить! Вспомнить страшно. И вот теперь опять в голове такое делается… Ну да ничего. Теперь я знаю, что мне надо делать. Не маленький. Перестану ходить в компании, где хоть капля алкоголя на столе. Буду ходить только в совершенно трезвые дома. Пойду, например, под выходной к Сержантовым. Приглашали. Хорошая семья. Культурная. Безалкогольная. В домино поиграем, чайку попьем. Авось и встану на ноги.

Январь 1935, 13. Воскресенье

Ну его к черту! Голову поднять не в состоянии. Прихожу к Сержантовым. Сидят, пьют чай с вареньем и с пастилой. Колбаса, масло. Выпивки ни малейшей. Дочка Катя на пианино играет «Забыть тебя, забыть весь мир…».

Только что вхожу – начинается паника. Зовут домработницу:

– Любка! Скорее! Петухов пришел. Сыпьте в «Гастроном», понимаете?

– Как не понять? Понимаю. Литровку, что ли? Или полторы?

– Товарищи, – говорю, – в чем дело? Зачем паника? Любочка, можете снять платок и никуда не ходить. Я совершенно ничего не пью. Бросил.

– Нет, нет! Что вы! Как можно? Раз вы привыкли… Мы, конечно, сами не пьем, у нас этого нету, но поскольку вы пьющий…

– Я непьющий.

– Ой, уморил! Ой, непьющий! А под прошлый выходной у Володиных, помните?

– Ничего я не помню. И не напоминайте. Что было, то было, а теперь – баста!

– Хе-хе!.. Чудак человек! Чего стесняетесь? Быль молодцу не укор. Любка, скорей, а то закроют!

Приносит Любка водку, ставит передо мной на стол, и все смотрят на меня выжидающими глазами. Я сижу, чай прихлебываю – и ни-ни.

– Выпейте, Петухов! Не мучьте себя! Ведь хочется небось?

– Не хочется.

– Нет, хочется. По глазам видно. Небось еще после вчерашнего не опохмелился?

– Я вчера ничего не пил.

– Да будет вам! Вы ж известный… любитель этого. Каждый день пьете. Втянулись уже.

– Я не пью. Я не втянулся. Я не любитель. Я хочу тихого, культурного, трезвого общества. И вот я пришел к вам. А вы меня спаиваете. Небось сами не пьете?

– Чудак человек! Чего же вы волнуетесь? Ну-ну, действительно, не пьем. Так что же из этого? А вы пейте. Не смотрите на нас и пейте себе на здоровьечко.

– Не буду пить.

– Ай-ай-ай! Мы для вас специально работницу в лавку посылали, а вы не хотите выпить. Нехорошо! Тем более если бы вы были непьющий, а то ведь все знают, что пьющий… и даже очень… Смотрите, какая симпатичная бутылочка! Так на вас и глядит. Один стаканчик. Вот я вам наливаю. Видите, какая холодненькая. Ну, раз-раз – и огонь по телу.

– Вы настаиваете? – спрашиваю я мрачно.

– Господи! Конечно! – радостным хором восклицает трезвая семья Сержантовых. – Не только настаиваем, но даже, так сказать, умоляем. А то вы нас обидите.

А Катя перестает играть «Забыть тебя, забыть весь мир…», смотрит на меня ангельскими голубыми глазками и говорит, надув губки, красные, как ягодки:

– Ведь вы не хотите меня обидеть, Петухов?

– Ах, так! Хорошо! В таком случае за ваше здоровье. Ура!

Ну уж и надрался я у трезвых Сержантовых, будь они трижды прокляты! Что было, точно не помню, но, вероятно, нечто неописуемое, безобразное, потому что сам Сержантов со мной не разговаривает, а Катя вернула мне письма и попросила выбросить из головы всякие фантазии насчет нашего взаимного счастья: «Я, говорит, ни за что не пойду за алкоголика».

Ох, как голова трещит! Как болит сердце! Но я не сдаюсь. Спорт! Только спорт спасет меня. Буду ходить на каток.

Январь 1935, 23. Среда

Кончено. Не могу встать с постели. Что-то ужасное. Опять придется не идти на службу. Вероятно, меня скоро выгонят. Так мне и надо, пьянице!

Пошел вчера на каток. Какое упоение! Катаюсь я, правда, неважно. Но это не беда. Похожу месяц, другой – и научусь.

Покатался часа два, иду домой по улице. Впереди – две знакомые девушки с коньками в руках. Они меня не видят и разговаривают. Прислушиваюсь. Про меня.

– Видела на катке Петухова?

– Как же, как же! Пьян как зюзя! Ноги скользят, каждую минуту падает, нос красный, щеки красные, уши красные. И смешно и жалко.

– Ничего не поделаешь. Наследственный алкоголизм. Куда смотрят, интересно, его близкие, друзья, товарищи? Хоть бы повлияли на него.

– Ну уж, на такого не очень повлияешь. Думаешь, не влияли? Неисправимый тип. Рюмки равнодушно не может видеть. Пропащая душа.

Ах, так?

Я дошел до первой попавшейся пивной, и… что было! Что было! И… и дальше ничего не помню…

Ох, как мне гадко, как мне плохо!

Товарищи, друзья мои, добрые знакомые, общественность! Спасите меня, поддержите!

Ау-у-у-у-у!..

1935