Текст книги "Триумф графа Соколова"

Шантаж

В «Астории» Соколов принял душ (это он делал два раза в день – после сна и перед сном). Уже вытянулся на широчайшей, но недостаточно длинной постели по диагонали, как вдруг спохватился:

– Ах, письмо!

Он достал чуть смятый конверт, вынул из него обычный лист почтовой бумаги. В левом углу картинка – изящно отпечатанные белые и розовые маргаритки. Мелькнула мысль: маргаритки – смертные цветы, их сажают на могилах. Поднес к носу лист: запах был сложным – табачный смешался с еле заметным нежным – дамских духов, – который показался ему знакомым.

Сыщик улыбнулся, подумал: «Ну совсем как в дешевых книжонках про Ната Пинкертона или пресловутого Шерлока Холмса. Эти выдуманные сыскари по воле их авторов то и дело нюхают вещественные доказательства, словно охотничьи псы».

Расправил письмо, начал читать:

«Милый Теодор!

Все мои дни наполнены только Вами. Вы переменили мою жизнь. Я целую этот лист, ибо знаю, что Ваши руки коснутся его. Нет на свете ничего страшнее, чем любить и знать, что твои чувства никогда разделены не будут. О боже, за что такая мука?!

И все же луч надежды не померк: отдайте этим гнусным людям то, что они требуют. Может, они правы, что это пойдет на пользу нашей России, которую я патриотично люблю?

И тогда они выпустят меня из своих когтей! Я тут же сольюсь в любовной истоме с Вами, о мое дорогое дитя! Ваша душа создана для любви чистой и пылкой. Любовь – это неземное блаженство, которое в полной мере только я смогу дать Вам, ибо никто, кроме меня, не в состоянии оценить превосходные качества Вашей души.

Неужели какой-то пустяк, кучка каких-то жалких бумажек станут непреодолимой преградой между нами? Женское сердце так нежно, что одно неосторожное прикосновение может разбить его, как драгоценную фарфоровую вазу.

Я падаю на колени: Вы, милый ангел, можете растоптать меня, но берегите нашу любовь – она дарована небом!

Вечно Ваша Е.».

Соколов перечитал письмо. С удивлением подумал: «Боже, какой изящный слог! Сама Жорж Занд не писала столь возвышенно своему возлюбленному – Альфреду Мюссе».

Он спрятал письмо в ящик письменного стола, помолился на угадывавшийся за окном в непроглядной тьме купол Исаакиевского собора и через минуту погрузился в беспробудный сон.

Легенда

Утром Соколов спал дольше обычного. Разом пробудившись, открыл крышку золотого карманного «Буре». Стрелки показывали начало девятого. По обычаю размявшись гимнастикой, сыщик перешел к силовым упражнениям: приседания, отжимания с полсотни раз – уперевшись руками в пол, а ноги поставив на широкий мраморный подоконник.

Едва принял душ и оделся, в дверь постучали. Это был Гарнич-Гарницкий.

– Завтракать, сударь, желаете? – гостеприимно осведомился Соколов.

Гость махнул рукой:

– У меня аппетит пропал, похудел на шесть фунтов. Если только чашку крепкого чая…

Лакей принес в люкс из ресторана легкий завтрак и самовар. Соколов, поглощая омлет из дюжины яиц с ветчиной, участливо спросил:

– И что вас тревожит, Федор Федорович?

– Нынешней осенью, в самом конце ноября, я в поздний час возвращался с какого-то приема. Хотелось прогуляться. Я отпустил извозчика, а сам не спеша двинулся вдоль Малой Невки. Кругом ни души. Вдруг слышу торопливые шаги. Оглянулся – меня какая-то долговязая фигура, одетая в ватерпруф, догоняет. Еще на подходе, шагов за десять, фигура вежливо приподымает шляпу:

«Простите за беспокойство. Если не ошибаюсь, вас зовут Гарнич-Гарницкий?»

Лица в темноте не разглядеть. Я удивления не показываю, спокойно отвечаю:

«Чем, сударь, могу быть вам полезным?»

«О да, вы можете быть полезным. Наш разговор совсем конфиденциальный. Я прошу вас не волноваться. Пока вы в полной безопасности». – Слова вежливые, а тон угрожающий.

Чувствую, добра ждать от этой встречи не приходится. Требовательно произношу:

«Для начала, сударь, представьтесь!»

«Можете меня называть Александром Степановичем».

Я заметил: при некоторых звуках у этого типа словно просвист выскакивает. И акцент небольшой. Спрашиваю:

«Вы немец?»

«Это не главное. Наш разговор полезен для вас и для России. Вы ведь любите Россию?»

«Продолжайте!»

«Скажите, вы желаете хорошего для России? В этом случае вы обязаны помочь нам. В противном случае вас ждут очень большие неприятности».

Одним словом, после некоторых угроз, в том числе… – Гарнич-Гарницкий малость замялся. – Ну, в общем, этот тип потребовал, чтобы я передал ему полный набор военных карт. Это значит выдать секретнейшие сведения: дислокацию войск, инженерные сооружения, коммуникации. В случае отказа, заявил тип, меня и мою семью «ликвидируют в назидание другим».

Соколов перестал пить чай, вопросительно поднял бровь:

– И что было дальше?

– Этот господин стал убеждать меня, что все «порядочные» люди так и мечтают изменить Родине: «Многие дальновидные русские полезно сотрудничают с нами.

Ваш приятель-сыщик Соколов столкнулся с одним из них. И еле ноги унес». – «Вы имеете в виду Ульянова-Ленина?» – «Его самого!» – «Жаль, что Соколов не утопил его, а только искупал в реке». – «Утопить Ленина – на его место нашлось бы много других. Вы, к примеру». – «Нет, любезный, как вас там…» – «Александр Степанович!» – «Так вот, Александр Степанович, только отпетый негодяй может сотрудничать с нашими врагами. А для меня Россия – не пустой звук. Так что я не поддамся на ваши угрозы. И вообще советую ко мне с подобными гнусными предложениями впредь не соваться».

Гарнич-Гарницкий подошел к высокому окну, долго смотрел на засыпанные снегом мостовые, на покрытые снегом деревья, на золотившийся в морозном мареве купол Исаакия. Он долго молчал. Наконец продолжил:

– Казалось бы, чего проще разоблачить эти козни! При передаче карт схватить вражеского агента, допросить и устроить крупный международный скандал. Рулон с картами я должен тщательно упаковать в непромокаемую клеенку. Затем выждать ненастный день, когда хороший хозяин собак на улицу не выпускает, и в темное время суток швырнуть секретные карты за ограду германского посольства по Морской, сорок один.

Соколов глядел на собеседника чуть иронично.

– Сделать послу Фридриху Пурталесу бесценный подарок? Ну и приключение! А сколько было обещано заплатить?

– Тридцать тысяч рублей.

– Щедро! И все, конечно, фальшивые?

– Я этого не знаю.

– А способ передачи денег?

– Я даже не стал спрашивать. Я ведь не собираюсь их получать. Может, мне домой принесли бы. При первой встрече я хотя и не имел при себе оружия, но хотел схватить этого типа.

– Однако он оказался не дураком?

– Да, эти люди все продумали. Тип вытащил револьвер, упер мне в спину и приказал: «Идите вперед и не оглядываться! Если подымете шум, тут же пристрелю. Вперед, до конца улицы!» Я двинулся в указанном направлении. Шагов через двадцать оглянулся – типа нигде не было видно.

Соколов незаметно и с наслаждением потянулся в кресле. Спросил:

– И что же дальше?

– Я сказал типу, что подумаю. Сначала хотел направиться в отдел контрразведки. Но потом решил, что эта история может на меня бросить тень. Я решил, что, когда ко мне вновь подойдет этот тип, обязательно его арестую. Или застрелю. Вот видите. – Он подошел к вешалке, влез в карман своей шубы и достал револьвер. – С той поры хожу вооруженным.

Разоблачение

Зоркий Соколов сразу разглядел: карманная модель 1909 года системы «Смит-и-Вессон», так называемый «усовершенствованный», ствол шести дюймов.

Соколов уставился своим знаменитым буравящим взглядом в приятеля. Тот заерзал, завертелся. Нервно спросил:

– Что вы меня гипнотизируете?

– А вы разве не догадываетесь?

– Я вам все по-дружески рассказал, а вы словно не верите мне. Странно, право.

Соколов вскочил с кресла, побегал вперед-назад по ковру, словно не зная, куда девать избыток энергии. Остановился против Гарнич-Гарницкого, вонзил в него немигающий взгляд, укоризненно покачал головой:

– Ну, братец, странно, очень странно!

Гарнич-Гарницкий задумчиво посопел, повертел большими пальцами сложенных кистей рук и пожал плечами:

– Не понимаю, право, вы в чем-то меня подозреваете…

– У меня сторожем в мытищинской усадьбе служит некогда знаменитый «кассир» – взломщик сейфов Буня Бронштейн. Когда ему начинают отливать пушки, то бишь врать, он произносит старую еврейскую поговорку: «Если вы хотите иметь собеседника, то не держите его за дурака». – Соколов вдруг перешел на «ты»:

– Если ты, Федор Федорович, хочешь иметь советчика, то не держи его за наивную институтку.

Гарнич-Гарницкий потупился.

Соколов продолжал:

– Почему германский агент приперся именно к тебе? Только потому, что ему есть чем тебя шантажировать. Ведь ежели ты ничем не запятнал себя перед этой шпионской публикой, то они никогда бы к тебе не полезли. Русский дворянин, действительный статский советник, директор картографической фабрики – нет, такого прельстить на измену за деньги невозможно. Гораздо проще и много дешевле завербовать кого-нибудь из твоих чертежников или топографов. Так, господин фантазер?

Гарнич-Гарницкий совсем сник.

Соколов с улыбкой смотрел на него. Вдруг подошел вплотную:

– Это письмо вовсе не фальшивка. Каждая строка дышит истинной страстью. Дам совет: пиши честную объяснительную записку и топай с ней к Джунковскому или самому министру. Только не пытайся что-нибудь скрывать. Тебя все равно передадут военной разведке, а там ребята ушлые, тебя вмиг насквозь разглядят.

– Да, я смалодушничал, – наконец выдавил из себя Гарнич-Гарницкий. – Я сразу перешел к финальной части этой истории, а про истоки ее умолчал. Стыдно признаваться, ибо все это пóшло. – И он снова надолго замолк, словно задремал в кресле, потупив взор в пол.

Соколов подождал-подождал и самым суровым тоном произнес:

– Нет, это не эндшпиль, это миттельшпиль. Финал предсказать легко: тебя найдут с ножом, засунутым между лопаток. И чтобы этого избежать, ты обязан все рассказать. И не только мне. Ну, не теряй попусту времени. Только признайся: ведь ты знаешь ту, которая тебе прислала письмо, так? Ведь сам тон письма говорит об этом.

Гарнич-Гарницкий обхватил голову руками и часто задышал, словно собрался нырять в морскую пучину.

В царстве любви и азарта

Гарнич-Гарницкий горько вздохнул и начал рассказ: – Да, вижу теперь, что нет смысла от вас таиться.

А история банальная и постыдная.

Все началось в начале октября. На службе я получил месяц для отдыха. Я решил путешествовать по Европе. Побывал дня два в Берлине, затем недолго в Париже и, наконец, оказался в совершенно удивительном месте – в Монте-Карло. Остановился по привычке в самом фешенебельном и страшно дорогом отеле «Де Пари». Не мне объяснять вам, что это за сказочная страна, вознесшаяся среди пышной южной растительности на скале Средиземного моря. Множество отелей, ресторанов, кафе, вилл. А главное, блестящая, роскошная публика со всего света. Повсюду звучит музыка, изящные фраки и смокинги, кружева и шелк бальных платьев, блеск чудовищных бриллиантов и обнаженных плеч. Тут, поверьте, любой потеряет голову. Сама обстановка подталкивает к романтическим знакомствам.

В первый же день моего пребывания в этом удивительном месте я отправился на ужин в ресторан. Народа было довольно много, но метрдотель был со мной особенно любезен. Он провел меня к удобному месту, возле громадного окна, откуда открывался широкий вид на заманчиво мерцающий вечерними огнями город. Словно самый богатый и уважаемый гость, я сидел за отдельным столиком. Меня обслуживали два лакея. У меня мелькнула мысль: «Меня перепутали с каким-то принцем!»

Я заказал роскошный ужин с шампанским.

Успел принять бокал-другой, как сердце мое отчаянно заколотилось. В зале появилась обтянутая шелком, совершенно очаровательная девица лет девятнадцати, хорошего сложения, с пышной прической на хорошенькой головке. Ее сопровождала какая-то пожилая дама, как позже выяснилось, компаньонка. На заманчивой груди девицы искрилось необыкновенной красоты и богатства бриллиантовое колье.

Все мужчины и женщины бросили на вошедшую восхищенные взоры.

Соколов улыбнулся:

– Но повезло только моему приятелю. К столику подлетел мэтр и с тысячью извинений просил разрешения посадить незнакомку именно за ваш стол, так?

Гарнич-Гарницкий удивленно покачал головой:

– Именно так и было! Мы, понятно, тут же познакомились, разговорились. Девушку звали Елизавета Блюм, она оказалась по происхождению русской, родилась и прежде жила в Москве, а недавно перебралась к родственникам в Берлин. Отец был богатым человеком, банкиром, выходцем из Киева. К несчастью, в прошлом году умер. Без него в семье дела пошатнулись, но привычка к красивой жизни, видимо, осталась. Теперь Елизавета Блюм путешествовала по Европе и только сегодня прибыла из Берлина.

– Это она все вам сразу рассказала?

– Не сразу, конечно. Компаньонка жаловалась на нездоровье, у нее постоянно болели ноги. Так что уже на следующий день после нашего знакомства компаньонку я отвел к местной знаменитости – на виллу Де Френс к русскому врачу Владимиру Григорьевичу Вальтеру. Тот выписал микстуру и получил невероятный гонорар – пятьсот франков, которые почему-то пожелал заплатить я сам. Так что теперь компаньонка грела ноги под пальмой на скамейке возле «Де Пари», а я проводил целые дни со своей ненаглядной Елизаветой.

Я сорил деньгами, удовлетворял любые прихоти возлюбленной. Мы побывали на концерте симфонической музыки, а еще посмотрели какую-то глупую оперетку, съездили на электрическом трамвае в соседнее Монако, с любопытством поглядели словно на игрушечный, пыхтящий паровозик, шедший на громадной предоблачной высоте виадука, соединяющего Ментону с Монте-Карло. Мы гуляли по бульвару Кондамин и бродили по песчаному берегу Средиземного моря. Хотелось плавать, но у нас собой не было купальников. Моя девица азартно воскликнула: «Зачем они нам?» Отыскав какую-то глухую бухточку, разделись и прыгнули в синюю морскую прозрачность.

Гарнич-Гарницкий мечтательно вздохнул:

– Ах, что бы ни случилось потом, эти дни вспоминаются каким-то беспрерывным счастьем! А изумрудные глаза стоят передо мной…

Тайны женской прелести

Случилось неизбежное – она пала в мои объятия.

Почти сутки – остаток ночи и весь день, – исходя безумной и нежной страстью, мы провели у меня в номере. Наша любовная фантазия не знала границ. Признаюсь, в гостиничном номере, кажется, не было места, которое не послужило бы нам приютом для любовных восторгов.

Никогда я не испытывал таких чувств. Теперь мы не расставались вовсе. Я был на седьмом небе от счастья.

Утром, пока Елизавета отдыхала после бессонной любовной ночи, я шел в цветочный магазин. Когда моя богиня пробуждалась, возле ее постели уже стоял громадный букет благоухающих роз. Я целовал ее ноги и вновь валился в постель.

Минуло два дня. Моя возлюбленная, мило улыбнувшись, вопросительно посмотрела на меня:

– Теодор, наше счастье заставило нас забыть, где находимся?

– В раю!

– Это так, но рай называется Монте-Карло. Царство вечного праздника и азарта. Должна открыть тебе, Теодор, страшную тайну: я очень азартна. – Елизавета потерла ладошки. – Нынче же пойдем играть.

– Конечно! Но прости мою назидательность. На правах старшего должен тебя, милая, предупредить: будь очень осторожна в знакомствах, здесь множество аферистов всех мастей, выдающих себя за графов, маркизов, банкиров. Все они заняты только тем, чтобы втянуть порядочных людей в какую-нибудь неприятную историю.

Елизавета громко засмеялась. Только позже я понял причину смеха, который теперь припоминается мне демоническим.

Итак, мы зачастили в разгоряченную атмосферу алчности, корыстных восторгов и безутешного горя – в казино.

Любопытно: казино построил в стиле ренессанс в 1878 году архитектор Шарль Гарнье, тот самый, что проектировал Парижскую оперу.

Эдвин

Среди роскошных интерьеров под громадными хрустальными люстрами, источавшими яркий свет, ежедневно свершались трагедии и фарсы. Однажды Елизавета столкнулась с человеком высокого роста, с моноклем в глазу. В руках он держал тросточку с массивным золотым набалдашником. Моя спутница представила человека: «Эдвин, бывший компаньон покойного отца».

У Гарнич-Гарницкого от волнения пересох рот. Он стал наливать себе боржоми – и руки у него мелко дрожали, хотел улыбнуться – улыбка вышла жалкой.

Соколов развалился в кресле и задумчиво глядел на приятеля. Рассказ его очень заинтересовал. Поскольку Гарнич-Гарницкий от волнения не мог продолжать, сыщик сочувствующим тоном произнес:

– Я тебя, Федор Федорович, понимаю. И лишь самый гнусный ханжа может тебя осудить. Женские чары околдовывают, лишают на время воли и разума.

Гарнич-Гарницкий с благодарностью пожал Соколову руку:

– Спасибо, что не осудили!

Соколов продолжал:

– Ну а дальше я поведаю, что было. Ты, как человек рассудительный и умудренный, пытался удерживать свою даму от необдуманных шагов. Советовал играть лишь в рулетку, Елизавета норовила пройти к столикам, где шла крупная картежная игра в трант-э-карант, где мечущий талию тасует шесть полных колод – всего триста двадцать карт. Ставки тут допускаются только золотом или кредитными билетами не меньше двадцати франков. Именно отсюда чаще всего уходят в последний путь – на приморскую террасу, где пускают себе пулю в лоб.

Соколов прервал рассказ, нажал на кнопку звонка. Вбежавшему лакею приказал:

– Сотерн и клубнику, только смотри самую свежую!

Понимающе улыбнулся и продолжил:

– Дама твоя, однако, оказалась чрезмерно азартной. Приобретала у разных темных личностей, которых возле казино тьма-тьмущая, «верные беспроигрышные системы», слушалась бесполезных советов крупье, брала с собой большие суммы денег. Проигравшись, всегда начинала отыгрываться. Так, мой влюбчивый друг?

– Увы, все было именно так! Даже удивительно, сколь точно воспроизводите события…

– Поскольку барышня постоянно твердила тебе, что «хочет сыграть по-крупному», а ты, мудрый соотечественник, ее постоянно удерживал от риска, эта очаровашка однажды сбежала от тебя на игру. А когда вернулась в номер, на ней не было лица и ее тысячного бриллиантового колье. Она с горькими воплями упала в твои объятия. Плечи ее сотрясались от рыданий, твои нежные руки гладили ее мокрые щеки, а возлюбленная вдруг стала прощаться с тобой: «Ах, не забывай меня, любимый! Знай, я уйду из этого мира с твоим сладким именем на устах – я брошусь в морскую пучину. Пусть она поглотит мою юную несчастную жизнь». И тут выяснилось, что она проиграла не только свои бриллианты, но еще и заняла кучу денег у Эдвина. И эти деньги она, понятно, тоже проиграла. А чтобы вернуть этот долг, надо продать все имущество и оставить маму и сестер нищими. Елизавета в последний раз горестно воскликнула, вздымая руки к небу: «Ах, почему я тебя не слушалась!» И направилась прочь, чтобы бросить свое прекрасное соблазнительное тело со скалы. Но ты в благородном порыве остановил несчастную и осыпал лицо страстными поцелуями. Так?

Любовь смертельная

Гарнич-Гарницкий оторопело глядел на гения сыска. Он пробормотал:

– Да, да, все было именно так, как вы, Аполлинарий Николаевич, говорите. Словно были свидетелем этой драматической сцены.

Породистое лицо директора картографической фабрики осунулось, постарело. Он повторил:

– Да, вы поразительно точно воспроизвели… Теперь-то я сам вижу эти козни, но тогда я так был сильно влюблен, словно ослеп. Я стал Елизавете предлагать все деньги, что были при мне, лишь бы она не уезжала, не бросала меня. Елизавета от денег гордо отказалась: «Никогда ни у кого содержанкой не была и не буду! Даже у тебя, которого впервые так полюбила. Единственный!» Ну и новые объятия, обещания вечной верности, любовные утехи…

Лакей принес сотерн и крупную клубнику, разлил желтое сладкое вино по бокалам и удалился.

Приятели выпили.

Соколов с любопытством спросил:

– Ну и когда же началось главное?

Щеки Гарнич-Гарницкого порозовели, он проговорил:

– В тот же вечер! Елизавета куда-то отлучалась, а вернувшись в номер, долго целовала меня и ласково гладила лицо ладонями. Вдруг спросила:

«Милый, ты вправду любишь меня?»

Я воскликнул вполне искренне:

«Конечно!»

Она потупила глаза и прошептала:

«Теодор, ты можешь обещать мне? Ты выполнишь мою просьбу?»

«Какую?»

«Думаю, для тебя она вовсе не трудная, а меня может спасти. И я обещаю тебе, милый Теодор, что никогда больше не подойду к игорному столу. И только тебя одного буду любить – всегда, до самой смерти. Буду твоей рабой!»

Я уже облегченно вздохнул, полагая, что речь идет о деньгах, которые Елизавета хочет попросить у меня. Улыбнувшись, сказал:

«Ради того, чтобы моя прелесть не стала топиться в море, обещаю выполнить любую просьбу».

Елизавета вдруг мило улыбнулась:

«Прости, я рассказала Эдвину, что ты печатаешь карты. Это его заинтересовало. Он уверил, что откажется от денег, которые я ему должна…»

«То есть?!»

«Если ты ему сделаешь небольшую услугу, совсем пустяковую».

«Какую?»

«Пожалуйста, милый Теодор, поговори сам с ним. Я ничего в ваших мужских делах не смыслю».

Еще не понимая, о чем пойдет речь, я согласно кивнул:

«Конечно!»

Елизавета прильнула к моим губам.

И только тут у меня мелькнула страшная мысль: не изображает ли девица свою любовь? Может, не было проигрыша, а меня водят за нос?