Текст книги "Триумф графа Соколова"

Приглашение к позору

Уже подозревая худшее, я отправился на нижнюю террасу, сбегавшую к морю. Там на открытой веранде, покуривая дорогую гаванскую сигару, положив ногу на ногу, в плетеном кресле дожидался меня Эдвин. Он держался крайне независимо, даже несколько вызывающе. Сунув мне руку, без обиняков заявил:

«Я представитель военной разведки Германии. Мне нужны последние военные карты. Я не только прощу долг вашей возлюбленной, – он показал расписку Елизаветы, там была какая-то фантастическая сумма, – но и готов вас лично обеспечить до конца жизни».

Я, признаюсь, уже не был особенно удивлен таким поворотом событий. С усмешкой произнес:

«То, что вы мне предлагаете, называется изменой Родине. Никогда и ни при каких обстоятельствах я не пойду на предательство».

Эдвин нагло пустил мне струю дыма в лицо.

«Пойдете, еще как пойдете. Не хотите за деньги, пойдете из страха быть опозоренным».

Этот негодяй полез в бумажник и вытащил оттуда пачку фотографий, таких, какими в железнодорожных вагонах торгуют глухонемые. Я взял их в руки, вгляделся и просто оторопел: на фото красовались мы с Елизаветой, обнаженные, в самых откровенных позах. К моему стыду, это были подлинные снимки, я помнил эти моменты. Ужас! Нас тайком фотографировали…

Собеседник произнес, нагло усмехнувшись:

«А вы, сударь, шалун! Такую богатую фантазию иметь надо… Пожалуй, следует обрадовать российскую военную контрразведку в лице ее начальника полковника Батюшева – послать ему набор, а другой – вашей милейшей супруге Наталье Алексеевне, проживающей на Загородном проспекте, в доме под номером двадцать один. А потом можем протелефонировать ей по домашнему номеру 57-612 и узнать о незабываемом впечатлении, которое на нее произведут эти забавные фотокарточки».

Я заявил:

«Поступайте как знаете! Скорее себе пулю в лоб пущу, чем выдам государственные секреты».

Эдвин понял, что метод кнута себя не оправдал. Он вдруг стал мягче, начал убеждать:

«Ваша позиция мне симпатична. Вы честный, порядочный человек. Но, простите, плохой патриот. Россия стонет от самодержавия. Самые честные граждане мечтают сбросить ненавистное иго кровавого царизма. Скоро будет война. Ваша услуга поможет избежать ненужных жертв, ускорит свержение проклятого деспотизма. Россия сделается свободным демократическим государством, сольется в едином европейском союзе. Вас вознесут на пьедестал почета, вы станете национальным героем. Вам воздвигнут памятники. Ваше имя станет известно каждому гимназисту. Вы вновь встретитесь с Елизаветой, которая полюбила вас самой горячей, искренней любовью».

«Нет!»

Эдвин скрипнул зубами:

«Ну, как знаете. Только за ваше упрямство придется отвечать».

Прежде чем уйти, я не удержался, задал вопрос, который меня мучил:

«Скажите, Елизавета обо всем этом знала? И о том, что нас фотографируют?»

Эдвин сделал гримасу:

«Какое это может иметь значение? Сделайте германскому правительству услугу, и вы получите дом в любом месте Европы, много денег, и тогда самые красивые женщины станут добиваться вашей любви».

Я поднялся и, не поклонившись, ушел.

Несчастная осень

Гарнич-Гарницкий изрядно волновался. Он выпил сотерна и вдруг простонал:

– Да, лишь в тот момент я до конца понял, как женщины могут играть мужчинами, их чувствами. Уверен, Елизавета была приманкой. Я был оскорблен. Я решил прервать свою поездку. Вернувшись в номер, побросал в чемодан вещи и в самом скверном состоянии духа, проклиная свое легкомыслие, сел на поезд. На третий день я вернулся в Петербург. Впрочем, остаток каникул я использовал для спортивной гастроли, в разгар которой мы встретились с вами, Аполлинарий Николаевич, во Львове. Тут, впрочем, я вновь был вынужден прервать гастроль. – Слабо улыбнулся. – Вы мне ее прервали. Вот такая несчастная осень!

– И что было дальше?

– Я жил в постоянном страхе. Ведь даже спортивную гастроль я придумал для того, чтобы скрыться из Петербурга, который стал казаться мне опасным. В каждой подворотне, за каждым углом теперь мне мерещился убийца. Супруге своей я настоятельно советовал не выходить по вечерам из дому, велел не открывать двери посторонним. Попросил полицмейстера, и возле нашего дома на Загородном проспекте поставили будку с городовым. Но проще спрятаться от дневного света, чем от пули наемного убийцы. Вот теперь – письмо с угрозами. Так я и живу в постоянном страхе. И вся надежда у меня только на вас, Аполлинарий Николаевич.

– Фото этой девицы и образца ее почерка у тебя нет?

– Увы, нет! Да, чуть не упустил главного: тот, кто представился мне Александром Степановичем, как две капли воды похож на Эдвина из Монте-Карло. Даже просвист во время разговора у него такой же.

Соколов прошелся по гостиной, задумчиво почесал подбородок:

– Это очень серьезно! Об этом необходимо сообщить, сударь, в военную контрразведку. Они что-нибудь придумают. И уж во всяком случае, вся эта история станет их головной болью, а не вашей и не моей. Каждый должен заниматься своим делом. Удивляюсь, что еще прежде вы сами об этом не догадались.

– Причину, Аполлинарий Николаевич, я вам объяснил. Слишком много в этой истории сокровенного. Хотел некоторые подробности не предавать огласке, но вы сразу это поняли. Впрочем, я не теряю надежды самому расправиться со своим обидчиком.

– Это пустые фантазии! Застрелишь Эдвина, и тебе придется отвечать перед российским законом за убийство. Всю подноготную будешь рассказывать перед полным залом любопытной публики, падкой на сенсации. Или тебя, Федор Федорович, лишат всех прав состояния и прикуют к каторжной тачке.

– А что делать?

– Я уже сказал: твое молчание будет истолковано как измена Родине. С этим, сударь, не шутят. Всякие поэтические нюансы относительно любовных вздохов и поцелуев суд в расчет не возьмет. Да и где уверенность, что еще прежде без излишних разговоров тебе в каком-нибудь темном переулке не всадят пулю в затылок?

Гарнич-Гарницкий пожал плечами:

– Не верю в это! Ну, ликвидируют меня, другой займет мое место. Какая разница?

Соколов встал с кресла, погрозил пальцем:

– В твоих рассуждениях большой изъян. Во-первых, многим, в том числе и мне, известно, что ты очень редкий по уму и способностям работник. Вот почему и оказался на нынешней ответственной службе. Другого такого найти будет не просто. Ведь не сумела же Россия обрести замену Столыпину. Твой случай, разумеется, иного масштаба, но все же…

Гарнич-Гарницкий вздохнул:

– И потом, новый директор может оказаться более сговорчивым или пугливым… Вы это хотите сказать?

– Правильно, господин предсказатель! Ведь нынче убить человека стало столь же просто, как откупорить для дамы бутылку крюшона. Это лет двадцать назад раскрывали все преступления, какие хотели раскрыть. Теперь многое изменилось. Убийцы стали наглы и жестоки. Полиция завалена нераскрытыми делами и по этой причине бывает нерасторопна.

– Но ведь я именно по доверию к вашему необычайному таланту и обратился, Аполлинарий Николаевич! – Гарнич-Гарницкий замялся, но все же произнес:

– Если со мной что случится, попробуйте, милый мой граф, отыскать убийц и наказать их. Обещаете?

Соколов подошел к приятелю, обнял его и произнес:

– Твердо обещаю, если буду в силах! Дружба, товарищество – для преображенцев звуки не пустые. И ты, Федор Федорович, это уже доказал. Теперь очередь за мной. Только не проще ли предотвратить преступление, чем позже отрывать головы преступникам?

Почтовый штемпель

Сыщик прошел в кабинет и тут же вернулся с конвертом в руках. Он стал внимательно его рассматривать. Задумчиво произнес:

– В Москве семь десятков почтовых отделений. На конверте штемпель двадцатого. Девятнадцатое – на Арбатской площади, двадцать первое – на Большой Царицынской в Хамовниках. – Соколов наморщил лоб. – Но где двадцатое? – Сыщик начал в глубокой задумчивости вышагивать вперед-назад по гостиной.

Гарнич-Гарницкий произнес:

– Зачем мучиться? В справочнике посмотрим…

Соколов резво отозвался:

– Э, нет, обязательно надо вспомнить то, что забыл. Нельзя своим слабостям давать поблажку – никогда! Иначе память будет рассыпаться – медленно, но верно. Когда моложе был и, – он лукаво улыбнулся, – боксом не увлекался, память у меня была феноменальной. Скажем, мне требовалось не больше двух раз перечитать список всех городских почтовых отделений, и он прочно застревал в памяти. – Хлопнул приятеля по плечу: – Ну вот, вытащил из недр сознания. – Двадцатое почтовое отделение находится в Лефортовской части, на улице Княжнина, в доме тринадцать. Фамилия заведующего то ли Красин, то ли… Нет, фамилию не знаю! Я ни разу с ним дел не имел. – Засмеялся. – Иначе бы помнил, включая номер телефона.

Друзья попрощались.

Смертельная схватка

Не прошло и пяти минут после ухода раннего визитера, как раздался стук в дверь. В люкс вошел сам Джунковский. Соколов принял шинель, предложил:

– Завтрак, чай?

– Не до этого!

Джунковский в задумчивости немного походил по кабинету и резко повернулся к сыщику:

– Только что из Москвы срочная депеша. Похищен человек. И не какой-нибудь чистильщик обуви, а сам прокурор судебной палаты действительный статский советник Александров. Гнусная история! Почему похитили именно Александрова? На политических судебных процессах он порой напоминал не прокурора, но адвоката. Право, непонятно…

– Подробности известны?

– Только те, что найти человека не могут – ни живого, ни мертвого.

Помолчали. Джунковский возмущенно продолжил:

– Прежде убивали, становясь в героические позы, на улицах, на глазах сотен людей. Теперь похищать начали.

– С какой целью?

– Сам мечтаю узнать. Во времена молодого Толстого и Шамиля в горах чеченцы воровали русских офицеров с корыстной целью – выкуп просили. Тут, понимаю, нечто другое.

Джунковский остановился возле Соколова, глядя ему в глаза снизу вверх:

– Граф, поезжайте в Москву. Будем поддерживать связь через нарочного – каждый день он станет курсировать между Москвой и Петербургом. Я назначаю вас старшим по расследованию этого преступления. Нет, это не штучки уголовников. Чует мое сердце, что-то страшное на нас надвигается. То-то все живут словно в угаре: шампанское, канкан, всеобщий разврат.

Опять лихорадочно побегал по кабинету, подскочил к звонку, нажал.

Тут же влетел коридорный.

Джунковский не успел открыть рта, как Соколов опередил:

– Беги в ресторацию, принеси водки и необходимые закуски! Живо!

Уже откуда-то из коридора, замирая, донесся ответ:

– Слушаюсь…

Тревожное известие

Слуги были вымуштрованы великолепно. Желание постояльца воспринималось как приказ Цезаря черным рабам.

Кажется невероятным, но не прошло и трех минут, как с первого на четвертый этаж успели подняться услужающие. Постучав, в люкс степенно вплыл метрдотель. Его сопровождал лакей с горкой разнообразных тарелок. Сдерживая от быстрой ходьбы дыхание, прошли в столовую, накрыли принесенной скатертью стол и разложили серебряные приборы.

И тут же на пороге выросли трое официантов с подносами. Стол сразу же украсился запотелыми графинчиками с разнообразными водками, водрузили блюдо с раскрытыми на ледяных изумрудинах устрицами, шел пар от горячей картошки, в селедочнице лежал оформленный луком и зеленью малосольный залом, соблазнительной горкой возвышалась на тарелке маслянистая глыба паюсной икры, появилась нежно-розовая малосольная семга…

Метрдотель налил в рюмки водку и застыл у стены.

– Братец, можешь идти. – Джунковский сделал движение пальцами. – Горячие закуски через полчаса.

…Застолье длилось уже часа два. Обильный завтрак, хоть и медленно, двигался к завершению. Два государственных мужа тщательно и с фантазией продумали первые шаги по распутыванию дела о похищении прокурора.

Когда все тонкости этого странного и малопонятного дела были обсуждены, Соколов, упершись взглядом в Джунковского, огорошил его:

– Сегодня-завтра к вам, Владимир Федорович, пожалует Гарнич-Гарницкий.

Высокий гость удивленно поднял брови:

– Что-то приключилось?

– Да, история такая, что никакому Пинкертону не снилась. – И гений сыска кратко изложил суть происшествия.

Джунковский внимательно слушал, барабаня пальцами по подлокотнику кресла. Потом задумчиво произнес:

– Я докладывал государю, что на Россию накатывается страшная волна европейского заговора. Как бы она не смыла дражайшее Отечество. Ваши новости, Аполлинарий Николаевич, еще раз подтверждают мои самые страшные догадки. Военные карты со стратегическими дорогами, с нитками узкоколеек, с фортификационными сооружениями особенно интересны потенциальному врагу в канун нападения. Так-то, сударь мой!

– Зато в обществе повсюду веселятся, повальное гулянье и любовные флирты, игра в фанты и бутылочку, шампанское рекой льется. Рассказывают, перед тем как «Титаник» пошел ко дну, там тоже неестественно бурно веселились. Как бы дорогие россияне вскоре не прослезились!

Соколов прошел в кабинет, вынул из ящика анонимное письмо.

– Вот послание Елизаветы, а точнее, тех, кто стоит за нею.

Джунковский внимательно осмотрел конверт, вынул послание, два раза перечитал, задумчиво почмокал губами:

– Да-с… Много я отдал бы, чтобы найти автора.

– Могу у себя оставить письмо?

– Разумеется, коль скоро вам придется заниматься этой небывалой историей.

– Судя по почерку, писала женщина, довольно аккуратная, волевая…

Джунковский рассмеялся:

– Вы последователь психографологии Ильи Моргенстиерна?

– Во всяком случае, я уверен, что почерк в сильной степени говорит о внутреннем мире человека. И уж во всяком случае, лишь взглянув на руку писавшего, могу дать ему хотя бы поверхностную характеристику. Неряшливый почерк всегда соответствует неряшливому человеку.

Собеседники, вспомнив Моргенстиерна, имели в виду его толстенный труд почти в семь сотен страниц – «Психографология», вышедший в Петербурге в 1903 году. Автор подверг исследованию более двух тысяч автографов выдающихся людей и знаменитых преступников.

Этот ученый разговор был прерван неожиданным образом.

Нежданный визит

Вдруг дверь растворилась. Соколов поднял голову и остолбенел. Он увидал совершенно изумительной красоты и редкого нахальства даму – Веру Аркадьевну фон Лауниц.

Гостья раскраснелась от мороза, ее личико обрамлял мех прелестной шубки, а меха очень красят хорошеньких женщин.

Ее пытался удержать коридорный, твердивший:

– Барыня, барыня, сюда без доклада нельзя… Никак нельзя!

Вера Аркадьевна размахнулась своим обычным оружием – большим кожаным ридикюлем, норовя припечатать им голову коридорного:

– Пошел вон, дурак!

Тот от ридикюля увернулся, а гостья бросилась Соколову на шею.

– Ах, коварный обманщик! – смеялась она, не обращая внимания на Джунковского. – Ты – плут! Сколько водил меня за нос, а я тебе верила. Ох, жулик ты мой прожженный! Называл себя Штакельбергом, а на самом деле, – она наклонила голову Соколова, горячо дыхнула ему на ухо, – ты граф Соколов, знаменитый сыщик. Как я тебя люблю. А почему у тебя товарищ министра сидит?

– А ты хочешь, чтобы у меня сидел африканский лев?

Соколов поднял красавицу, словно пушинку, в воздух и поставил перед Джунковским:

– Владимир Федорович, позвольте вам представить свою избавительницу – госпожу фон Лауниц. Это та самая отважная дама, что в австро-венгерском Поронине, в самом логове большевистского главаря Ленина, быть может, спасла мою свободу. Она размозжила бутылкой вина голову печально известному Сильвестру Петухову. Петухов держал меня на мушке.

– С той поры у него мушки в голове летают, – звонко расхохоталась гостья. – Его лечат в психиатрической клинике Дрездена.

Джунковский, при виде очаровательной особы, весь преобразился, приосанился.

– Женской природе любезен шампанский напиток.

Был вызван ресторанный лакей, который принес в ведерке со льдом шампанское. Выпили по бокалу.

Джунковский продолжил:

– Вы совершили героический поступок, госпожа фон Лауниц. – Шеф российских жандармов, блестя золотом погон, с чувством поцеловал ей руку. Немного подумал и произнес: – Вы сохранили жизнь и свободу замечательному сыну Российской империи, любимцу государя графу Соколову. Если ваш супруг, важный чиновник германского МВД фон Лауниц, не сделает вам скандала, то Министерство внутренних дел Российской империи будет счастливо наградить вас ценным подарком за исключительное мужество.

Вера Аркадьевна вся расцвела.

– Плевала я на своего Лауница. Он бегает за мной как собачка. Спасибо за подарок! А когда дадите? Дешевые штучки не присылайте. – Перешла на доверительный тон: – А я-то удивилась, что Штакельберг, то есть граф Соколов, якобы немец.

– Почему? – с легкой улыбкой спросил Джунковский.

– А потому, господин генерал, что в Германии таких мужиков не было и не будет. Вот мой муж – германец. Пива и шнапса нажрется, придет домой, от него по всем комнатам трактиром разит. Не успеет головой подушки коснуться, и уже, – рассказчица выразительно закатила глаза, – «хр, хр»! Я его кулаком по лысине: ты, мол, чего, не видишь, какая красавица рядом с тобой лежит? У тебя в душе ничего не шевелится, никакое законное и естественное желание не жжет тебя? А он мне: «Ах, моя фрейлейн, сегодня я устал! Завтра!» – Вера Аркадьевна по-матросски сплюнула на ковер. – Тьфу! Завтра, завтра, только не сегодня. Настоящий мужчина при виде женщины должен, словно племенной бык, наливаться буйной кровью и делаться неукротимым, без раздумий бросаться в ее объятия! Как великий граф Соколов.

Джунковский в восторге хлопнул в ладоши:

– Какая прелесть, как выражается! – и повернулся к Соколову. – Соблазнительна до крайности.

Сыщик галантно спросил:

– Шампанского еще хочешь?

– И не только шампанского! Тебя тоже хочу. – Тяжелое пролетарское детство Веры Аркадьевны время от времени прорывалось наружу. – Еще бутылку, и самого дорогого.

– Дешевым не угощаем, тем более роскошных дам, – вставил слово Джунковский.

– Кстати, господин генерал, вы на службу не опаздываете, а? – нахально состроила глазки Вера Аркадьевна. Ей не терпелось остаться вдвоем с возлюбленным.

На прощание Джунковский пожал Соколову руку и с душевными нотками произнес:

– Очень на вас надеюсь, милый Аполлинарий Николаевич!

Соколов подумал: «Ко мне, как к знаменитому доктору, на прием приходят…»

Духи для блондинок

В номер внесли вино и фрукты.

Соколов взял анонимное письмо, адресованное Гарнич-Гарницкому, и обратился к гостье:

– Ласточка, пока ты еще не вкушала вина, понюхай эту бумажку, скажи, следы каких духов она хранит?

Вера Аркадьевна втянула в себя воздух один, другой раз и решительно произнесла:

– Это «Пастораль», довольно дорогие духи. Маленький флакон стоит тридцать рублей. Но я лично предпочитаю «Суламифь» – сорок два рубля. «Пастораль» хороша для девушек-блондинок, а для молодых дам с каштановым цветом волос элегантней «Суламифь».

– Какая фабрика выпускает «Пастораль» – заграничная или?..

– «Ралле», это наша, российская. Ну давай, тигр ты мой бенгальский, выпьем! – Вновь прильнула к уху, зашептала: – У тебя здесь подслушивают?

Соколов неопределенно пожал плечами:

– Не знаю, все может быть!

Тогда Вера Аркадьевна страстно зашептала:

– Давай еще раз выпьем и предадимся самому сладкому на свете – любви. Твое здоровье, неукротимый ты мой!

Вера Аркадьевна выпила, съела кусок ананаса и бодро проговорила:

– Я топ-топ – в ванную комнату! Ох, как тебя вожделею. Всю ночь, граф, ты снился мне. – Запела:

– «Ты снился мне в сиреневом тумане…» С трудом дождалась утра. – Опять прильнула к уху: – Я тебе подарок принесла. – Она кивнула на свою сумку.

Соколов, удобно сидевший в кресле, нутром почувствовал: начинается нечто интересное!

И он не ошибся.

Любовные и прочие секреты

Блестя капельками влаги на голом теле, из ванной появилась Вера Аркадьевна. Она шла к Соколову, протянув руки и оставляя за собой на ковре влажные следы. При каждом шаге сотрясались упругие мячики грудей с налившимися сосцами. Она с притворной ворчливостью сказала:

– Где мой халат? Или хотя бы простыню дай!

Вдруг, схватив сыщика за руку, увлекла его за собой в спальню. Повалив на широкую постель, жарко задышала:

– Мой граф, мое сокровище, как я соскучилась по тебе! Каждый день ты был в моих мыслях. Я не могу больше без тебя. От страсти сгораю! Я тебя очень люблю. Давай сбежим куда-нибудь далеко-далеко, в какую-нибудь глухомань, скажем, в Америку. Я буду твоей рабыней. Хочешь самую красивую рабыню?

Она начала страстно целовать его обширную грудь, нашла его губы и надолго присосалась к ним. Томно закатывая глаза, произнесла:

– Ну, милый, разденься скорей! Не заставляй девушку изнывать в любовной истоме. От этого девушка быстрей стареет.

Соколов засмеялся:

– Зато бурная любовь сообщает женщине красоту и здоровье.

– Ах, дорогой граф, какие правильные слова ты сказал! Налей еще вина и согрей теплом своего атлетического тела несчастную девушку. Иначе обижусь и тебе ничего не расскажу… А мне есть что рассказать! – И лукаво состроила глазки. – И показать!