Текст книги "Блуд на крови"

Проделки педагога

После рождественского бала минуло три дня. Наталья пребывала в лихорадочном состоянии. Ей постоянно чудился голос князя, она явственно ощущала запах его одеколона, перед ней стояло его лицо – на нем добротой и смелой решительностью сияли черные глаза. За столом она почти ничего не ела, на вопросы семейных отвечала невпопад.

Братец Андрей язвительно улыбался:

– Наташка влюбилась в полковника, сохнет по нему!

– Прекрати паясничать! – обрывала его мать. – А хоть бы и влюбилась, что ж такого! Он знатный и богатый, о таком женишке можно лишь мечтать.

В разговор вступала Елизавета:

– Маман, о чем это вы? Какой «женишок»? Да у него таких «невест» на каждой улице по дюжине! Знаем мы этих конногвардейцев.

Елизавета, которой шел двадцать третий год, уже успела побывать замужем. Года за три до описываемых событий за нее посватался овдовевший начальник пересыльной тюрьмы. Хотя ему было под пятьдесят, но родители Елизаветы с радостью согласились. И причин тому было несколько. Главная – жених считался человеком состоятельным, на солидном месте имел приличное жалованье.

Генрих Леопольдович за дочерью дать ничего не мог. Однако, имея блудные наклонности, соблазнил сироту, бедную болезненную девушку, учившуюся в восьмом классе (диплом о его окончании давал звание домашнего учителя). Опекун – квартальный надзиратель, узнав о проделке педагога, явился прямо в гимназию, публично разбил в кровь ему нос и потребовал громадной компенсации.

– Пойдет моей сиротинушке за оскорбление невинности! – прорычал квартальный. – Иначе – в каторгу. Вертопрах!

Это был замечательный спектакль для гимназисток, а для семьи педагога – полное разорение и конец карьеры Генриха Леопольдовича. С той поры Скобло-Фомины перебивались на ничтожные проценты с незначительного капитала Дарьи Семеновны.

Вот по причине этой амурной связи и выпихнули Елизавету замуж за тюремного командира. Молодые, кстати, имели квартиру при пересыльном замке. Так что целый день дочь экс-педагога могла слышать звон кандалов и получать тяжелые впечатления от вида серых тюремных бушлатов.

Чтобы слегка развеять сии грустные переживания, Елизавета вступила в любовную связь с одним молодым надзирателем. Тот по пьяной лавочке похвалился об этом начальнику корпуса. Последний по долгу службы донес обо всем самому мужу.

Муж выследил шалунов, забравшихся для своих упражнений в пустовавшую камеру. Что было дальше? Думаю, самой смелой фантазии не хватит, чтобы догадаться о том наказании, которому подверг блудников ревнивец. Разъяренный начальник замкнул висячим замком узилище, ключ спрятал себе в карман и приказал кормить преступников против семейной нравственности раз в сутки:

– А я посмотрю, потянет ли их на блуд после хлеба и воды.

С великим изумлением дня два в смотровую дыру он наблюдал, как новые зэки продолжали свои упражнения на нарах, укрывшись тюремным суконным одеялом.

Одеяло было отобрано.

Упражнения не прекратились. Правда, паузы между ними становились все больше и больше. Начальнику надоело это обезьянье бесстыдство, и он пинком вышиб блудников: бывшую жену – к родителям, надзирателя – со службы. Справедливость восторжествовала!

* * *

Эти приключения заставили смеяться весь Петербург. Они же лишили надежд: папашу – устроиться на приличное служебное место, а дочку – найти достойного мужа.

Отвечая на отцовские упреки в безнравственности, Елизавета огрызалась:

– Вы, папаша, на себя оборотитесь! А в супружество я и сама не желаю! Мне все мужики гадки. Я, знаете ли, устала от их ухаживаний.

Последние утверждения вряд ли были справедливы. По причине бедности, чтобы не принимать у себя, Скобло-Фомины почти никуда не выезжали. Елизавета целые дни проводила в четырех стенах, и ухаживать за ней было некому.

Характер у нее до крайности испортился. Она срывала ожесточение на семейных, и в первую очередь на безответной Наталье.

Первый поцелуй

Наталья совершенно выпадала из этого своеобразного ансамбля и была домашней мученицей. Она ходила на базар и таскала тяжеленные корзины, помогала по кухне и за столом разливала чай. Подобно пушкинской Лизавете Ивановне из «Пиковой дамы», она была виновата за большие расходы по хозяйству, за плохую погоду, за то, что братец Андрей пьянствует и тащит из дома каждую копейку. А она была самолюбива, тяжело переживала нищету и рваные платья и горячо молила Бога, чтобы какой-нибудь добрый человек избавил ее от этого ада. Сколько тайных и явных слез пролила она, но избавитель не спешил явиться.

И вдруг – влюбленный взор блестящего полковника! Он сказал, что найдет ее, и Наталья свято верила этому обещанию. Найдет не для того, чтобы надсмеяться над ней, а для того, чтобы повести ее под венец. А уж она станет самой нежной и самой верной женой! Их дом будет полной чашей, счастье принесут маленькие детишки – пусть их будет много. Она очень любит детишек.

* * *

Итак, на третий день Рождества, уже описанного нами, Наталья, помолившись Богу, попросив в своих девичьих молитвах о скорой встрече с возлюбленным, притушила тусклую сальную свечу в медном шандале и легла в холодную постель, зябко кутаясь под тонким одеялом.

Как и предыдущие ночи, Морфей долго не смеживал ее очи. Девушка уносилась в сладких мечтах к своему возлюбленному.

Вдруг ее покой нарушили какие-то звуки под окном, и – невероятно! – в ее окно, расположенное на высоком втором этаже, кто-то осторожно постучал.

Наталья, прижимая рукой к груди белую ночную рубашку, вскочила с постели и взглянула в окно. На фоне светло-синего неба, освещенного полной луной, она увидела… фигуру мужчины. Плечи его шинели украшали золотые эполеты.

Наталья с испугу чуть вскрикнула, заметалась по комнате, не зная, что делать: то ли звать на помощь, то ли накинуть на себя платье.

Но не сделала ни того ни другого. Чиркнув серником, она зажгла свечу и поднесла ее к стеклу. Наталья увидела знакомое лицо, блестевшие в полутьме черные глаза, пышные усы и белозубую улыбку.

Князь с трудом держался на узком обледенелом карнизе, и его уста беззвучно произнесли: «Откройте!»

Наталья, как была в спальной рубахе, бросилась снимать с подоконника герань. Она повернула бронзовые шпингалеты и рванула внутреннюю раму к себе. Хотя окно было заклеено на зиму, оно с легким скрипом открылось. С наружной рамой было сложнее, но князь чуть сдвинулся влево, и… рама распахнулась, обдав Наталью морозным воздухом.

Князь, продолжая улыбаться, с трудом протиснулся в узкий проем и, гремя саблей, оказался в комнате. Окно было тут же плотно закрыто.

Князь сбросил на пол холодную шинель и протянул руки Наталье. Схватив ее кисть, он прижал ее к губам и долго-долго целовал. Слезы выступили на его глазах. Потом он выпрямился и с восторгом смотрел на нее. Они слились в поцелуе – долгом-долгом.

– Ты не сердишься на меня? – спросил князь, заботливо укутывая девушку одеялом.

– Нет, милый! Я так ждала тебя…

– И я тоже, долгих три дня.

– Я ждала тебя всю жизнь. И я знаю, что мы навсегда будем вместе. Ведь так?

– Клянусь! Я не посягну на твою честь. Мы пойдем с тобой к венцу.

И они вновь замерли в поцелуе. Счастливо вздохнув, он с нежностью заглянул в глаза девушки:

– Первый раз в жизни я испытал то настоящее счастье, которое может испытать смертный. Никогда не забуду этого мгновения. Спасибо тебе!

Ласково улыбаясь, она спросила:

– Как ты узнал мое окно?

Князь, опираясь на саблю, негромко засмеялся:

– При помощи рубля и вашего дворника.

Потом он вдруг погрустнел и произнес:

– Я ведь пришел проститься с тобой.

Она округлила глаза, губы ее задрожали:

– Как? Почему?

– Командируют в Гатчину. В царском дворце буду охранять государя.

– Надолго?

– Увы, до самой весны. Обещают на Пасху сюда вернуть. Служба!

– Буду с нетерпением ждать.

– Вернусь, пойду к твоему отцу… Кстати, кто живет в угловой комнате?

– Моя старшая сестра.

– Ой, неудобно! Я влез нарочно возле ее комнаты по водосточной трубе. Там я снег примял, так что не догадаются, что к тебе был ночной визит.

– Если бы к Елизавете кто ночью забрался в окно, так она всем бы об этом рассказывала и гордилась, как бравый вояка Георгиевским крестом.

Князь нежно обнял Наталью:

– Прощай, моя ласточка! Будет случай, дам о себе весть.

Вновь распахнули окно, вновь увидали морозное небо в ярких звездах. Князь встал на карниз, дошел до угла и спрыгнул, глубоко уйдя сапогами в сугроб.

Повернувшись к Наташиному окну, князь приветливо помахал рукой, зная, угадывая в темноте, что она смотрит на него:

– До встречи, милая! Я очень тебя люблю.

Монастырский сад

Зима тянулась томительно долго. Дворник Яков три раза тайно передавал Наталье весточки от князя, который с оказией посылал их из Гатчины.

Наши предки были людьми замечательными во всех отношениях: не терпели лжи, более всего ценили честь, уважали достоинство возлюбленной, на поле брани смерть предпочитали поражению и стрелялись из-за женщин. Души их были бесхитростны, как амурные послания.

Вот что писал князь:

«Мой друг, Наташа! Твой милый образ не исчезает из моих мыслей. Я ежечасно благодарю Бога, который послал на нашу грешную землю такое прелестное создание! Я люблю тебя до бесконечности, до безумства. Если ты прикажешь, я опущусь на дно моря, спрыгну с высокой скалы, дабы доказать тебе, моя ласточка, мои чувства.

Если бы я твердо знал, что и ты меня хоть немножко любишь! Я старый, много видевший на земле человек – ведь в мае мне стукнет тридцать два! А ты, мое солнышко, юна и невинна. Но я вижу, что мы назначены судьбой друг другу. Любовь пусть станет нашим вечным спутником. Как сказал поэт, любви все возрасты покорны. Твой…»

Два других письма были подобны этому, не считая разве стихов, которые князь нарочно сочинил для Натальи. В этой поэзии было много искренней страсти, восклицательных знаков и горячих клятв – все то, что неизменно присутствует в подобного рода творчестве, литературу, впрочем, не обогащающем. Так что воздержимся приводить их здесь.

Наталья целовала бессчетное количество раз эти послания, обливала их слезами, считала дни, оставшиеся до встречи, и еще терпеливее, чем прежде, выносила все домашние мытарства.

* * *

Но все на свете рано или поздно кончается. Все выше подымалось в полдень солнце, все жарче делались его лучи. Вот уж шумными потоками устремились по мостовой ручьи, сливаясь на потемневший лед Черной речки. А потом и лед тронулся, сошел снег. Обнажилась земля, обмытая дождем.

Настал первый день Пасхи. Наталья вместе с семьей отправилась в монастырскую церковь. Служба была долгой. Желая немного отдохнуть и размять ноги, Наталья вышла на воздух и направилась к монастырскому саду. Едва она ступила на землю, как кто-то взял ее за руку.

От неожиданности Наталья вздрогнула, повернула лицо и увидала князя. Все на нем было новое, золотом сияли эфес шпаги, эполеты, обшитый ментик.

Князь весело проговорил:

– Христос воскресе!

Наталья любовным взглядом окинула всю его могучую и благородную фигуру и в тон ему ответила:

– Воистину воскресе!

Он долго и крепко целовал ее руки, потом они вместе направились в сад Воскресенского монастыря. Счастливо улыбаясь, забыв обо всем на свете, радостно глядя в глаза друг другу, они говорили, говорили…

– Я дня на три-четыре покину Питер, – сказал князь улыбаясь. – Скучно опять скакать в Гатчину, да сорок пять верст для кавалерии – пустяк. Вернусь, пойду к твоему, Наташа, отцу просить руки. Потом представлю своим родителям. Я уже говорил с ними, они согласны и очень хотят тебя видеть. Уверен, что влюбятся в тебя. Да-с!

Наталья грустно улыбнулась:

– Они знают, что все мое приданое – несколько французских книг?

Князь горячо возразил:

– Вот и неправда! Твое бесценное приданое – твое золотое сердце, твоя красота, твоя чудесная душа. А главное – мы любим друг друга.

…На другой день дворник передал Наталье записку: «Моя душа, наши планы рухнули. Командир сегодня отправляет меня в Москву, ибо государь и его семья должны вскоре прибыть в Первопрестольную. Я обязательно должен вернуться обратно к Троице. За неделю, что будет до Петропавловского поста, посватаюсь. После поста сразу сыграем свадьбу. Я уже получил разрешение командиров, даже сам государь пожелал нам счастья в брачной жизни. Горячо любящий тебя…»

Пришлось вновь ждать.

Картежный омут

Если бы досужий фантазер пожелал сочинить жуткий конец этой истории, то и тогда нельзя было бы придумать ничего страшнее того, что произошло на самом деле.

Все началось с братца Андрея. В каком-то клубе он вдребезги проигрался. Как на грех, за соседним столом в отличном настроении закончил игру сосед-домовладелец по Шестой линии Листер. Он был в сильном выигрыше. Андрей чуть не со слезами на глазах стал просить у него пятьсот рублей в долг: «До утра!»

– Что, игруля, продулся? – счастливо улыбнулся Листер, всех называвший на «ты».

– Черт знает что! – сплюнул Андрей. – Положил даму червей на семьсот рублей, ждал, что придет девятка, а пришла шестерка, да слева лег валет. Если денег не достану, застрелюсь! Будь я проклят, коли вру.

– Не плети, игруля, не застрелишься! Если бы все после проигрышей стрелялись, так на кладбище уже свободных мест не было бы, ха-ха! – благодушно хохотнул Листер, аккуратно засовывая ассигнации в черный засаленный бумажник. – К тому же, игруля, у тебя и оружия нет. Ха-ха!

– Утром обязательно верну, – канючил Андрей.

– Не врешь?

– Клянусь жизнью!

Листеру, заядлому картежнику, самому не раз бывавшему в трудных положениях, жалко было «мальчишку», как он сам про себя назвал Андрея. «Ничего, с отца в случае чего получу!» – утешил себя Листер. Он порылся в бумажнике, нашел самые замусоленные ассигнации, протянул Андрею:

– Тут три сотни. На проигрыш, ха-ха, тебе хватит. Куда побежал? Пиши расписку. Ведь если не повезет опять, вдруг и впрямь пульнешь в себя? Как тогда без расписки получать? Ха-ха!

* * *

Через час не стало и этих денег. Тогда Андрей выклянчил еще сорок семь рублей у какого-то отставного гарнизонного офицера. Вскоре он спустил и их, и фамильные золотые часы, принадлежащие отцу и взятые «для представительства» без ведома владельца.

Андрей пошел в буфет, выпил полбутылки рейнвейна и застыл в тягостных размышлениях. «Да, все, что мне осталось, – это пуля в лоб, – говорил он себе, и эта мысль уже не пугала его. – Но, впрочем, Листер прав: у меня даже нет пистолета. Тогда повешусь». Он представил себя висящим на чердаке, как раз над комнатой Елизаветы, с высунутым языком, со струйками крови из ушей, с задранной набок головой – в прошлом году так висел лавочник Матвеев, Андрей ходил его смотреть, – и его аж передернуло.

В это время подошел гарнизонный офицер, который давал в долг, и сочувственно сказал:

– Не везет в картах, повезет в любви!

Андрей обрадовался собеседнику, угостил его рейнвейном. Офицер сказал:

– Вы с банкиром Зусманом знакомы? Разве нет? Он здесь бывает, да и сегодня тут крутится.

– Что в нем интересного? – вяло спросил Андрей.

– Большой любитель женской красоты! – причмокнул губами офицер.

Андрей скучно протянул:

– Эка невидаль! Тем более если есть деньги…

– В том-то и дело – именно в деньгах! Тому, кто сведет его с приятной девицей, не потерявшей невинность, Зусман отваливает бо-ольшой капитал.

Андрей минуту подумал и вдруг привскочил:

– Где этот самый Кузман?

– Надо знать – Зусман. А у вас, извините, есть… предложение?

– Есть. Ведите меня к этому любителю клубнички.

Фартовый Зусман

Они прошли колонный зал, миновали продымленную бильярдную, вошли в карточную комнату. За четырьмя столами шла игра.

Андрей с любопытством озирался:

– Где банкир?

Офицер слегка подтолкнул его:

– Не здесь. Идите за мной.

Они прошли между столов и вышли на лестницу, поднялись на следующий этаж. Здесь перед темно-вишневой портьерой развалился на стуле мордатый лакей в засаленной манишке. При виде господ он неспешно поднялся:

– Сюда нельзя!

Офицер вежливо сказал:

– Илья Борисович просил меня прийти.

Лакей помедлил, словно размышляя, нужны ли такие люди банкиру или нет, и, откинув портьеру, чуть приоткрыл небольшую дверь. Заглянув в комнату, он тихо, но строго сказал:

– Только без шума. Илья Борисыч играют.

В углу за небольшим продолговатым столом, обитым зеленым сукном и ярко освещенным четырьмя свечами, сидели четверо. Полный важный господин с редкими, зачесанными назад волосами и спокойным, уверенным в себе выражением на круглом приятном лице вопросительно глянул на вошедших, но тут же перевел взгляд на карты.

Громадный белый бульдог, до того сидевший у ног важного господина, при виде вошедших с легким рычанием встал на четыре толстые лапы, обнажив черную слюнявую пасть.

– Фу, Милан! – строго сказал важный господин. – Он сегодня возбужденный, порвал какую-то дворняжку.

– Совсем загрыз? – равнодушно спросил банкомет, бородатый мужик приказчицкого вида.

– Да, задавил насмерть, горло прокусил насквозь, – с улыбкой повторил важный господин. – Лукич, ты ко мне с делом? – обратился он к спутнику Андрея.

– По делу, Илья Борисович, – тряхнул головой офицер. – Если вы заняты, мы подождем… – И, взяв с маленького столика бутылку вина «Замок Роланда», налил полные стаканы себе и Андрею.

– Губа не дура, – подмигнул бородатый Илье Борисовичу. – Бутылка этого французского пятьдесят рубликов стоит.

– Пусть гуляют, – улыбнулся тот. – Не мы для денег, деньги для нас.

– Вы – человек капитальный, вам себе позволить можно, – заискивающе произнес бородатый.

Илья Борисович вновь обратился к Андрею и его спутнику:

– Ребятки, мы сейчас закончим…

И впрямь, минут через десять игроки произвели взаимные расчеты. Илья Борисович был в выигрыше.

– Оно дело известное, – вздыхал бородатый. – Деньги к деньгам бегут. А я вот семь сотен профуфукал.

– Уж видно судьба, – посочувствовал офицер.

Илья Борисович строго взглянул на партнеров:

– Ребятки, быстренько – кыш-кыш отсюда! У нас большой конфиденциальный совет государственной важности.

Игроки засуетились, собрались и торопливо откланялись.

Деликатное предложение

Масленые глаза банкира уперлись в гостей.

– Ну-с, господа почтенные, какое срочное дело заставило вас прервать мою счастливую игру?

Офицер, стараясь сохранять независимый вид, небрежно стал говорить:

– Вот мой старинный товарищ… – И он замялся, вдруг сообразив, что не знает имени нового знакомого.

– Андрей Генрихович Скобло-Фомин! – по-военному вытянувшись перед банкиром, представился тот.

– Ну и что? – плотоядно улыбнулся банкир.

– Он рекомендует вам, Илья Борисович, девушку, которая вас любит.

– Приятно, приятно… И что за птичка? Вы, Андрей Генрихович, хорошо знаете сию особу? Не заблуждаетесь в ее горячих чувствах ко мне?

Андрею было неприятно признаваться, что речь идет о его сестре. Но выхода не было. Удержав вздох, не глядя в лицо банкира, он промямлил:

– Как не знать! Это моя сестра.

– Имя?

– Елизавета.

– Сколько годков?

– Двадцать! – соврал Андрей.

– Где живет?

– Вместе с родителями на Васильевском острове. Это Шестая линия, в доме Шерцера.

– Прекрасненько! – Банкир вынул из жилетного кармана крошечную записную книжечку в бронзовой обложке и на костяной страничке что-то чиркнул карандашом. Потом, уставившись глазами-маслинами в переносицу Андрея, вопросил: – Вы уверены, что ваша сестрица сохранила невинность?

Андрей, постоянно робевший в присутствии банкира, покраснел, но, набравшись куражной решимости, затараторил:

– Истинный крест, да чтоб меня!.. У нас родители строгие, они за Лизкой глядят в оба глаза. Если бы она, да они ее…

Банкир перебил:

– Почему же она так долго не замужем?

Андрей развел руками:

– Так это ясное дело – бесприданница-с! Женихи не на красоту девичью смотрят, а к папаше в карман заглядывают – что за невестой даст.

– Это так! – согласился банкир. – Народ нынче порочный пошел, корыстью испорченный. Только о деньгах и думают. А я превыше всего ставлю невинность и девичью красоту. На деньги я плевал. Озолочу, если угодите, ребятки! – Он повернул лицо к офицеру: – Ты видел эту Елизавету? Действительно хороша?

Офицер, не моргнув глазом, с восторгом ударил себя по колену:

– Антик! Дульсинея! Таких нынче, считай, и не бывает. Водись у меня деньги, да я сам бы…

Банкир, не слушая офицера, спросил у Андрея:

– Так вы уверены, что ваша прекрасная Елизавета не выкинет фортелей?

– Будьте покойны! Она любит деньги.

Милан на кушетке

– Итак, сведем дебет с кредитом. Вы приводите Елизавету, скажем… – банкир наморщил лоб, – ну, к торцовому фасаду Академии наук…

– Со стороны Большой Невы?

– Думаю, лучше с противоположной, там, где Академический переулок.

Андрей подсказал:

– Возле дома Сальваторе!

– Наверное. Там вас будет ожидать экипаж. Возница знает, куда ехать. Часа через три-четыре я верну ваше сокровище в целости-сохранности.

Офицер загоготал:

– Ну, Илья Борисович, относительно «целости» вы обманываете…

Все дружно засмеялись.

Банкир продолжил:

– Все будет обставлено мило. Девице эти сладостные минуты запомнятся на всю жизнь: нега, роскошь, в соседней комнате без перерывов играет квартет. Но есть у меня еще одно условие, которое может показаться странным: Милан во время… любовного акта будет находиться рядом, но на специальной отдельной кушеточке.

Андрей побледнел. Заикаясь, он спросил:

– Он… что… тоже?

Банкир опять засмеялся:

– Нет, но если девица сама захочет…

– Тогда зачем этот… – Андрей покосился на слюноточивого бульдога, – станет наблюдать?

– Милан любит это зрелище, а я ему ни в чем не отказываю. Впрочем, все это тоже учитывается в оплате. Вы получите… – И банкир назвал такую цифру, что у Андрея сперло дыхание и ему показалось, что он ослышался. Но переспрашивать он не стал. – Аванс получить желаете? – Банкир достал бумажник.

– Оно, конечно, для пользы дела…

Банкир протянул ему несколько крупных кредиток и приказал:

– Вот вам чернила и бумага, пишите расписку. – Он стал ходить из угла в угол и диктовать: – «Я, такой-то, получил от почетного гражданина Зусмана И.Б. денежный аванс в сумме – цифрой и прописью – по соглашению сторон и с добровольного согласия ее родителей – укажите их по отдельности – и с согласия самой девицы за право нарушить ее девственность». Поставьте дату и подпись. Готово?

Банкир сложил расписку вчетверо и убрал в карман:

– Вот этот документ меня на случай непредвиденных обстоятельств всегда оправдает. Только с согласия сторон и без всякого насилия! А теперь давайте выпьем. Когда вы мне назначите день?

– Илья Борисович, я вам тут же сообщу! Но мне нужно несколько времени, следует уговорить сестру.

Гости пожали банкиру чистенькую пухлую руку и вышли из комнаты.

Андрей протянул офицеру сорок семь рублей – долг.

– С вас, господин хороший, еще двести, – твердо сказал офицер, – за полезное знакомство.

– Да, да, конечно… – И Андрей отдал деньги.

«Теперь начинается самое трудное!» – сказал он себе.