Текст книги "Кровавая плаха"

Дьявольский перстень

Сыщикам с самого начала было ясно: убийца – преступник неопытный. Но вопреки этому, он так ловко сумел замести следы, что, казалось, рука правосудия никогда его не достанет. Однако, как очень часто бывает, в дело вмешался случай – и случай невероятный…

Снег на крыльце

Два дня задувала метель. Без конца валил сухой колючий снег. Лишь к вечеру 1 января небо над Москвой как– то сразу просветлело, ветер стих, мороз крепчал. Сквозь разрывы в черных облаках проглянул апельсиновый диск заходящего солнца.

Его слабо-розовые лучи коснулись стен приземистого дома о двух флигелях по Верхнему Кисловскому переулку.

Это было одно из владений крупного виноторговца Ивана Шелягина, державшего склад и магазин в Охотном ряду. Второй этаж правого флигеля с минувшей осени Шелягин сдавал Илье Попову, отставному капитану, перебравшемуся из Петербурга. Попов оплачивал аренду помесячно. За платой и был послан к нему мальчик – слуга Шелягина. Поскольку все это случилось в именины Попова – в День святого Ильи, купец послал Попову подарок, две бутылки ликера – «Крем де банан» и «Мараскин» фирмы Мария Бризан и Роже.

Весело насвистывая, мальчишка подошел к крыльцу и вдруг задумчиво раскрыл рот. Все крыльцо было занесено нетронутым снегом. Более того, дверь в сени была приоткрыта, и туда намело. Солнце вновь спряталось за тучи, сразу померкло, но ни в одном окне большой квартиры Попова свет не зажигали.

Мальчишку обуял страх. И все же любопытство взяло верх. Он пролез в узкую щель двери, и под его неуверенными шагами заскрипели деревянные ступени. Неожиданно тишину огласил дикий вопль мальчишки:

– А-а-а!.. Мерлый человек!

Он пулей вылетел в пустынный двор, оттуда на улицу.

Надо было так случиться (и это не выдумка автора!), что мальчишка едва не сбил с ног человека, который, как выяснится, имеет некоторое отношение к этой истории. На случайном прохожем была военная шинель и полковничьи погоны.

– Дяденька военный, – залепетал мальчишка, – там, – он махнул рукой в сторону флигеля, – мерлый человек лежит!

– Что такое, какой такой «мерлый»?

– Сам сейчас видел, вы пойдите посмотрите…

Полковник изменился в лице. Он напряженно что-то обдумывал.

В этот момент со стороны Воздвиженки выкатились низкие розвальни. Завернутые в большую медвежью полость, в санях расположились несколько полицейских чинов.

Полковник шагнул на дорогу, замахал рукой:

– Стойте, стойте!

Розвальни, раскатившись, остановились не сразу. Из них выскочил высокий узкоплечий полицейский:

– Частный пристав Тверской части Гольм! Что случилось?

– Вот, – полковник кивнул на мальчишку, – утверждает, будто в этом доме что-то неладно. Говорит, какой-то мертвый…

– Истинный крест, дяденька полицейский!

Гольм недовольно хмыкнул. Экспедиция отправлялась по доносу о производстве фальшивых купюр здесь же, в Верхнем Кисловском переулке. Теперь планы рушились. Мгновение поколебавшись, он обратился к своим товарищам:

– Полковник Козеровский, попрошу вас, пойдемте со мной! Извозчик, поворачивай обратно, пришли сюда медиков да попроси, может, Ребров приедет. Мальчик, беги, найди дворника. Пусть прихватит свечи – уже темно, да возьмет кого-нибудь с собой – будут понятыми. Господин полковник, вас не затруднит сопровождать нас?

– С какой стати? – возмутился полковник. – Я случайный прохожий.

– Представьтесь, пожалуйста! – мягко, но твердо попросил Гольм.

– Полковник от инфантерии Веловзоров. Вот моя визитная карточка. Я сейчас живу у Ильинских ворот, в доме Семенова, хотя постоянное жительство имею в Коломенском уезде.

– Честь имею! – козырнул Гольм.

Кровь на ступенях

На ходу застегивая рваный нагольный тулуп, к Гольму подбежал громадный мужик лет сорока, с пышной, уже начавшей седеть бородой. Он суетливо представился:

– Лука Степанов, здешний дворник! А это, – он ткнул пальцем в сторону невысокой бабы с вострыми глазами, наспех повязанной крест-накрест шерстяным платком, – моя супружница Дарья. Привел, как приказано.

Из его рукава высовывалась ладонь левой руки, перевязанная грязной окровавленной тряпкой.

Лука Степанов был спокойный и работящий мужик. Но раз в месяц он крепко напивался. И вот тогда впадал в беспамятство, становился страшным: бил жену и двоих детей (третья – дочка лет пяти, умерла от крупозного воспаления легких как раз перед Новым годом), пропивал с себя одежду, выносил из дома все, что попадалось под руку.

Хозяин знал о проделках Луки, но терпел его выходки: свои дворницкие обязанности он исполнял с усердием, да и семью его было жалко.

– Кто живет вон в том флигеле? – спросил Козеровский.

– Отставной капитан Попов со своей прислугой Марией Нордман, – торопливо отвечал Лука.

Увязая в снегу, процессия двинулась к флигелю. Гольм повернулся к дворнику:

– Что Попов, богатый человек?

– Доподлинно знать не могим, но они дают деньги под заклад. – И, сбавив тон, доверительно добавил: – Они человек одинокий, вновь прибывший, родственников не имеют вовсе. Ну, моя Дарья раз в неделю бывает у господина Попова, полы моет. Платят за это два рубля в месяц. Тихо живут!

Подошли к флигелю. Гольм сапогом осторожно смахнул с крыльца снег. Дарья, следившая за всем происходящим внимательным лихорадочным взглядом, вскрикнула:

– Ай, кровь на ступенях!

Открыли шире двери. Впереди, освещая дорогу свечой, шел Козеровский. Это был пятидесятилетний желчный человек, за двадцать семь лет беспорочной службы достигший должности полицейского пристава. Он считал себя первостатейным сыщиком, не оцененным начальством и обойденным наградами. Козеровский любил подчеркивать свое превосходство, свою проницательность и бездарность окружающих.

Москва жила сытно и спокойно. Убийства были редки. Теперь же Козеровскому представлялся счастливый случай отличиться.

– Посмотрите, Гольм, – он осветил свечой пятна крови на ступенях и стене, – у преступника ранена левая рука. Спускаясь с лестницы, он, очевидно, чувствовал слабость и был вынужден даже опираться на стену.

Дарья, державшая другую свечу, все время норовила пройти вперед. Вот и теперь она угодливо опустила свечу, показывая Гольму округлые пятна крови на ступенях. Она первой прошла наверх, делая пояснения:

– Справа – спальня и кабинет Ильи Егоровича Попова, слева – вот тут, возле лестницы, – комната служанки Марии Нордман.

– Осторожно! – предостерег Гольм.

Дарья, оглянувшись, заметила труп, вскрикнула и упала без чувств.

– Ну вот, еще одна жертва! – усмехнулся Козеровский, а дворник дунул в лицо своей перепуганной супруге, и она пришла в себя.

В этот момент на лестнице загрохотали шаги. В сопровождении следственного пристава Реброва прибыли медицинские эксперты Басов и Дудкин.

Ребров – стройный блондин с нордическим характером. Он славился умением распутывать самые сложные дела.

Медики склонились над трупом Марии Нордман. Вся шея сорокалетней женщины была превращена в кровавое месиво. Ее запрокинутая голова едва держалась на сухожилиях да нескольких неперерезанных мышцах. Глаза у мертвой были дико выкачены, рот перекошен в предсмертной гримасе.

– Нанесено не менее двух десятков колото-резаных ран, – заключил медик Басов.

– Зверское убийство! – согласился Дудкин.

Ребров тем временем подал голос из кабинета Попова:

– Идите сюда! Вот где разыгралась главная сцена трагедии.

Посреди кабинета, широко раскинув руки, лежал пожилой мужчина. На убитом был халат. Голые волосатые ноги обнажены. Вся грудь и шея являли собой страшное зрелище.

– Я насчитал двадцать четыре раны, – сказал Басов. – Крови натекло более двух с половиной фунтов. Целая лужа!

– Убийца, без сомнения, был знаком со своей жертвой, – заключил Козеровский.

– Иначе тот не встречал бы его в одном халате и не пил бы с ним запросто пиво, – согласился Гольм.

Ребров кивнул на маленький стол у окна:

– Убийца и убитый мирно выпивали. Они, правда, не успели докончить и одну бутылку. Попов был убит на стуле, он курил сигару. Она была зажата между пальцев и слегка прожгла пол. Под стулом, посмотрите, туфля. Другая – на ноге убитого. Его свалил вот этот удар ножом – сзади, в шею.

– Да, – подтвердил Басов, – убийца сразу же перерезал сонную артерию. Случайно? Или это опытная рука, привычная к убийствам?

– Разберемся, – заверил Ребров.

– Что здесь имело место ограбление – можно не сомневаться. Теперь надо найти главное – деловые записи покойного – и выяснить, какие именно закладные предметы исчезли, – веско заметил Козеровский.

Сыщики с ним согласились.

В кабинете все было перевернуто вверх дном.

– Преступник, видимо, нервничал и торопился, – заключил Гольм. – Из-за этой нервозности и располосовал себе руку. Не так ли?

Все обернулись на Луку. Тот покраснел и смущенно спрятал завязанную руку за спину.

– Следствие обязательно найдет убийцу! – Козеровский жестко посмотрел Луке в глаза.

Серебряная солонка

На столе расчистили место. Писарь сел за протокол. Он вывел заголовок: «1 января 1866 года такими-то произведен осмотр квартиры отставного капитана И. Попова, жительство имевшего в Арбатской части I квартала в доме купца Шелягина…»

Далее диктовал Ребров: «Ящики стола и комода в кабинете найдены раскрытыми и вынутыми. Их содержимое разбросано на полу и по столу. На всех ящиках заметны кровавые знаки, преимущественно на левой стороне. В комнате служанки Нордман обнаружены обильные следы крови на подносе, на самоваре и в полоскательной чашке. По всем этим следам можно заключить, что убийца был ранен и обмывал руки в комнате Нордман».

Прервав писание протокола, вновь продолжили осмотр помещения.

Ребров внимательно осматривал подоконник. На нем лежали разделанная селедка, сонник, в цветастой обложке песенник, еще какие-то книжки.

– Вот что искал преступник! – Ребров торжествующе поднял над головой толстую общую тетрадь, которую обнаружил за выгоревшей занавеской. – Это залоговая книга Попова! Надо же, убийца всю занавеску обхватал, столько кровавых пятен оставил, а записи не нашел!

– Место какое-то случайное – подоконник! – покачал головой Гольм.

– В том-то и дело! Преступник, верно, знал постоянное место книги. Но убитый положил ее на подоконник, а убийца знать об этом не мог! Будь преступник опытней, он обязательно нашел бы предлог и заставил Попова вынуть книгу.

В этот момент начала канючить Дарья:

– Господа полицейские, у меня печка топится, да и дети у соседа-слесаря сидят. Пустите домой!

Козеровский сказал:

– Ну беги, печку посмотри да быстро возвращайся! Ты нам нужна как понятая.

Дарья моментально подхватилась и понеслась к противоположному флигелю – до него (согласно судебному протоколу) было семьдесят пять шагов.

Ребров с неудовольствием посмотрел на Козеровского:

– Зачем этот неуместный либерализм?

Тот ничего не ответил. Он вчитался в закладную тетрадь и вдруг побагровел:

– Тут всего три фамилии: какой-то Григорьев, ваш случайный знакомый – полковник Веловзоров и, – Козеровский впился взглядом в побледневшего дворника, – ты, Лука.

– Так точно, ваше благородие! – с торопливой подобострастностью отвечал дворник. – Мне на похороны дочки было очень нужно. Господин Попов дали три рубли за серебряную солонку.

– Ты ее выкупил?

– Никак нет! – И даже не понимая, что говорит, добавил: – Но я ее обязательно выкуплю, как только жалованье получу. Под Татьянин день…

Гольм хмыкнул, а Ребров обратился к Козеровскому:

– Какие еще предметы числятся в залоге?

Тот прочитал скрипучим голосом:

– «17 декабря 1865 г. От господина Григорьева, проживающего на Покровке близ церкви Воскресения в доме Лукьянова, принят золотой перстень, осыпанный тремя большими и 22 малыми бриллиантами, за 750 рублей». Ну и по всей форме приложена расписка Григорьева о своем желании отдать сей перстень под залог. Другая запись: «24 декабря. Под залог золотой табакерки и образка, осыпанного бриллиантами, получено полковником Веловзоровым 600 рублей». И последнее: «Дворник Лука под солонку получил 3 рубля».

– Могу доложить: залоговых вещей в кабинете Попова нет! – заявил Гольм, закончивший осмотр помещений. – Думаю, что похищены и все наличные деньги. У Попова обнаружено всего семнадцать рублей пятьдесят три копейки, находящиеся в портмоне.

Свое слово вставил Басов:

– Разве бывает ростовщик без наличных денег или ценных бумаг?

Подтверждалась первоначальная версия – убийство совершено с целью грабежа.

Улика

– А где твоя супруга, Лука? – спросил Козеровский. – Почему не возвращается?

Тот неопределенно хмыкнул.

Сыщики переглянулись.

– Может, пригласишь к себе в гости? – усмехнулся Ребров, про себя уже решивший, что Лука и его супруга замешаны в убийстве. – Я попрошу вас, – он обратился к Гольму и медикам, – еще раз осмотрите место происшествия, отправьте трупы в анатомический театр университета, а мы прогуляемся к Луке. Что-то ты невесел, Степанов?

– А чему веселиться? Тут все-таки хорошего человека убили. Да моя солонка, глядишь, теперь пропадет. А она мне память покойных родителев.

– Ишь как резонно отвечаешь! – покачал головой Козеровский. – А что-то у тебя левая рука перевязана?

– О гвоздь на заборе оцарапал!

– Так-с! О гвоздь, говоришь? Басов, осмотрите рану. Медик развязал тряпку.

– Рана довольно глубокая! Возможно, и о гвоздь…

Козеровский приказал:

– Ну пошли!

Широко шагая громадными латаными сапогами, Лука возглавил процессию. Он подошел к занесенному снегом и слабо освещенному окну, постучал в стекло пальцем.

В сенях послышался звук отлипаемой двери. Затем стукнула щеколда, и распахнулась наружная дверь. В нос шибануло чем-то кислым, застоявшимся. Небольшая клетушка дворника освещалась керосиновой плошкой. Кроме широкой лавки, стола да узкой с металлическими шишаками кровати, мебели не было никакой. На лавке сидели два малыша, золотушные и бледные. Они испуганно глядели на полицейских.

Из соседней комнаты доносились пьяные голоса, песни, сменявшиеся вдруг громкой руганью и женским плачем. За стенкой жил слесарь, работавший в Доме неисправных должников. Это карательное заведение помещалось в самом Кремле.

Козеровский чувствовал себя виноватым, отпустив с места происшествия Дарью. По этой причине он проявлял особое усердие. Полковник положил руку на печь – она была еле теплой.

– Как же ты, Дарья, говорила, что у тебя печь топится, а она холодная? – Козеровский сверкнул серыми щелями глаз.

Дарья потупилась:

– Мне к детям надо было!

Вдруг двери в соседней комнате хлопнули, и на пороге появилась тщедушная фигура слесаря. Протягивая ладонь, на которой лежала солонка, он громко объявил:

– Господа полицейские, извольте знать: Дарья принесла моей Агриппине вот это, просила спрятать. Так что имею доложить… Что-то тут нечисто!

Козеровский победоносно усмехнулся:

– Теперь мы знаем, где искать убийцу!

Ребров снял допрос со слесаря и его жены. Последняя подтвердила слова мужа: Дарья, страшно взволнованная, прибежала из флигеля Попова, вызвала Агриппину и умоляла спрятать солонку. Слесарь подслушал разговор, отобрал у жены солонку и теперь, докладывая полиции, мстил Луке. Он страшно к нему ревновал (и не без причин) свою супругу.

«Чистосердечное признание»

Лука и Дарья были отправлены под конвоем в участок. Их детей временно поместили в семье слесаря, откуда уже на другой день Агриппина отвела их на Новую Басманную – в Голицынский сиротский приют.

Повторно произведенным обыском под крыльцом флигеля Попова было обнаружено орудие убийства – остро отточенный нож, хранивший следы засохшей крови на клинке и кожаной рукоятке. Когда нож предъявили для опознания, слесарь, едва кинув на него взгляд, утвердительно закивал головой:

– Ножик Луки, провалиться на этом месте. Я по металлу разбираюсь, не ошибусь!

Дарья и Лука нож не признали. И вообще они категорически отрицали свою вину. Допросы вел Козеровский. Он убеждал дворника:

– Не валяй дурака! За двойное убийство тебя как пить дать упекут на рудники. И Дарью твою. А если признаешься, Дарью отпустим, да и суд учтет твое раскаяние…

– Не убивал!

– Все равно упечем! Признайся, облегчи свою совесть, пожалей Дарью и детей!

В конце второй недели тюремного сидения посыпались вдруг признания. Лука подписал протокол, в котором заявлял: «Да, Попова убил я, нож бросил под крыльцо. Взял свою солонку, но больше ничего не брал».

Довольный Козеровский продолжал убеждать:

– Глупая твоя голова, Лука! Кто же тебе поверит: убил, а деньги не взял! Деньги ведь украдены. Признайся: украл, но потерял!

Лука вздыхал:

– Не могим в том признаться. А Дарью выпустили?

– Скажи, что деньги взял, тогда отпустим.

– Да вы в прошлый раз говорили: «Признайся в убивстве, жену отпустим», а сами не отпускаете.

– Теперь, коли пропажу денег возьмешь на себя, точно отпустим.

Лука отрицательно мотал головой:

– Не могим никак!

Дарья, на каждом допросе закатывавшая истерики, вдруг ошарашила:

– Солонку мне отдал сам Попов – на Новый год.

– За какие услуги?

Дарья нервно взвизгнула:

– За те самые! Сами небось знаете, за какие заслуги ваш брат жалует нас, женщин… Не подумавши взяла, а потом не знала, что делать! Прятала подарочек от Луки. Не возвращать же!

– А если бы Лука принес деньги Попову?

– Откуда он взял бы три рубля? У него и гривенника никогда не бывает. Чтобы жалованье не пропил, я уже третий месяц им заработанное у Шелягина из рук получаю. Отпустите меня к детям!

– Ты что же, любовницей убитого была? – криво усмехнулся Козеровский, понимая, что такое неожиданное признание сводит на нет все обвинительные построения следствия. – Неужели не срамно?

– Коли было бы не срамно, давно призналась бы. Думала, что так отпустите, да вы говорите, что мой дурак в чем-то «признался». А он ни в чем не виновный! И на суде заявлю. Суд оправдает.

– Не оправдает! Лука признался, а у тебя свидетелей нет, что убитый тебе солонку отдал. Ведь нету? Так что, как не раскаявшуюся, суд упечет тебя крепко. Вдвоем убивали? Или один Лука ходил?

Дарья начала истерично рыдать. Конвой увел ее.

Современник Екатерины Великой

Тем временем Ребров допросил полковника Веловзорова. Тот подтвердил, что свои вещи из заклада не выкупал. А нежелание присутствовать на месте происшествия объяснил просто:

– Из слов мальчика я понял, что убийство совершено именно в квартире Попова. Поскольку я имел с ним коммерческие отношения, счел неуместным присутствовать при обыске.

Далее последовало нечто неожиданное. Ребров отправился по третьему адресу. На Покровке в доме Лукьянова ему сообщили: «Григорьев здесь никогда не проживал!»

Ребров вызвал к себе ювелира Феллера, который оценивал Попову ювелирные изделия.

– Да, я ценил драгоценности, которые приносили в заклад Попову. У меня был Григорьев – симпатичный молодой человек, интеллигент. Хорошо владеет немецким – моим родным языком, – охотно рассказывал ювелир. – Я оценил его старинный перстень в пятьсот рублей серебром. Но Григорьев очень просил именно семьсот пятьдесят. Попов с симпатией отнесся к юноше. Он дал ему эти деньги.

Гольм, помогавший следствию, собрал сведения о состоянии убитого. В основе своей оно заключалось в пятипроцентных банковских билетах и составляло двадцать девять тысяч рублей. Капитал значительный! Список номеров билетов лежал в закладной книге, той самой, что обнаружили во время обыска на подоконнике.

Эти билеты хранились в комоде Попова и были похищены. На запросы полиции из банковской конторы «Ахенбах и Колли» сообщили, что два билета этого списка – на пятьсот и тысячу рублей – предъявлены к оплате еще 16 января.

Ребров поспешил в банк.

Вальяжный, с толстой золотой цепью на обширном чреве, управляющий весело усмехнулся:

– Вы хотите, чтобы мы вспомнили приметы одного из сотен наших клиентов? Считайте, что вам сказочно повезло. Шестнадцатого января деньги выдавал Аполлон Михайлович Михайлов. Если у вас будет досуг, порасспрашивайте его о похоронах императрицы Екатерины Алексеевны…

Ребров недоверчиво покачал головой:

– Тому событию семь десятков лет…

– Да, наш кассир был тогда мальчиком. Но он наблюдал проезд катафалка с прахом. Он помнит в деталях те давние события. Удивительный человек! Он с Иваном Андреевичем Крыловым дружил. Впрочем, вот и сам герой. Знакомьтесь!

Михайлов оказался сухоньким старичком с чистеньким лицом в рамке белесых волос. Он был удивительно похож на святого с иконы древнего византийского письма. Вникнув в сущность вопроса, старичок бодро произнес:

– Как же, как же! Милый такой человек, лет восемнадцати, назвался фамилией Всеволжского. У него большие мешки под глазами, думаю, болезнь почек. Да, еще левая рука забинтована. Он сказал мне: «Ах, как неловко я утюгом обжегся!» И еще: у него маленькие оттопыренные уши, весьма своеобразные. Как хрящечки!

Ребров с чувством пожал руку этому реликту. В тот же день московская полиция получила приказ: «По прилагаемым приметам задержать человека восемнадцати лет от роду, может называться фамилиями Григорьев и Всеволжский».

В то время обер-полицмейстером был знаменитый Николай Устинович Арапов, человек горячий и честный. Узнав подробности дела, он затопал ногами:

– Вон из полиции Козеровского! Немедленно освободить несчастных супругов Степановых. И выдать им из кассы полиции десять, нет, пятьдесят рублей!

Приказы были в точности исполнены.

Лука со своей супругой прежде всего направился на Новую Басманную. Здесь в Голицынском сиротском приюте исходили от печали их малютки. Встреча была со слезами радости на глазах.

Дарья искренне покаялась в своем грехе, а Лука простил свою блудливую супругу.

Брызги шампанского

Вот уже два с половиной месяца студент второго курса юридического факультета Московского университета Алексей Данилов жил словно в горячечном бреду. Днем он боялся показываться на людях, чтобы не быть узнанным и пойманным за страшное злодеяние. Ночью его мучили кошмары: он оглашал дом жуткими криками, просыпался, крестил постель, но ничего не помогало.

Все началось в период летних вакаций. Он гостил у своих дальних родственников, живших в сельце Быкове Тульской губернии. Здесь он познакомился с перезревшей девицей по имени Елена. Воображение Данилова воспламенила тяжеловесная девичья походка, могучее покачивание бедрами и зазывные кокетливые взоры.

Елена была москвичкой. Так что, вернувшись в Белокаменную, молодые продолжали дружбу. Хотя отец давал студенту на карманные расходы семьдесят рублей – деньги немалые! – но тот вечно нуждался: занимал, закладывал вещи…

Приближалось Рождество. Елена заявила:

– Давай, Алеша, отпразднуем его в Купеческом собрании. В прошлом году я была на пятидесятилетии этого клуба, очень мне понравилось. Богато так!

– Да там билеты стоят целый капитал!

– У моего папеньки есть дорогой перстень. Мы его заложим, а ты потом выкупишь!

Отец Елены служил в кавалерии в скромном звании корнета. Единственное богатство семьи – фамильный перстень с тремя крупными бриллиантами и двадцатью двумя более мелкими. Корнет перстень надевал лишь в исключительных случаях, хранил его пуще собственного ока.

Студент весело согласился:

– И то – выкуплю!

Говоря так, студент отлично знал, что денег на выкуп такой дорогой вещи у него не будет. Легкомыслие – причина многих самых страшных преступлений. Увы, так случилось и на этот раз.

Разговор этот происходил 17 декабря 1865 года в доме Соковниной. Именно в этот день отставной капитан Попов опубликовал в «Полицейских ведомостях» объявление о выдаче денег под заклад. Кто-то из гостей забыл газету в прихожей. Она попалась на глаза Данилову. Он азартно проговорил:

– Милое дело! Давай, Елена, скорее перстень, отнесу его этому самому Попову!

Отставной капитан был когда-то лихим рубакой, а вот в ростовщическом деле отличался качествами, вредившими этому занятию, – был добрым и уступчивым.

Он дружески улыбнулся студенту:

– Раз вам так надо, дам семьсот пятьдесят рублей. Худ талан, коли пуст карман!

Еще прежде Данилов решил не открывать своего настоящего имени: «А то начнет докучать выкупом перстня!» Когда Попов записывал его в книгу, студент дал о себе вымышленные сведения.

В веселом настроении возвращался студент. Он напевал модную песенку «Ах, Люси, не будь глупышкой…» и размышлял: «Елене отдам пять сотен, остальные возьму себе. Если бы не мое усердие, за перстень никогда бы так много не дали!»

Сказано – сделано. Вечером, выбивая копытами снежное облако, резвый жеребец нес их на Большую Дмитровку, к Купеческому клубу. С размахом гуляк, никогда не знавших истинную цену денег, они отвалили за два билета четыреста рублей.

– А теперь, моя пышечка, в «Стрельну»! – воскликнул студент.

Там пели цыгане, летели вверх пробки от шампанского, и за ужин они оставили сто рублей – трехмесячный заработок чернорабочего.

Жизнь пьянила, словно бокал шипучего редерера!

Ловушка

Минуло Рождество. От денег давно не осталось ни копейки. Но нужны были двенадцать рублей за ложу в Большом театре, требовал давний долг портной, манили ресторанные развлечения.

На беду Елены, корнет Соковнин заглянул в шкатулку и не обнаружил там перстня. Он гневно кричал:

– Куда ты дела фамильную драгоценность? Перстень этот носил мой знаменитый прадед, сподвижник светлейшего князя Потемкина!

– Виновата… – И, расплакавшись, дочка рассказала всю правду.

Отец продал наручные часы с репетитором, новую конную сбрую с серебряным набором, занял деньги у родственников и однополчан и наивно вручил своему чаду пятьсот рублей:

– Бога ради, выкупи перстень!

Елена передала деньги Данилову:

– Тащи скорей заклад, а то отец помрет от тоски!

Данилов деньги взял. Он размышлял: «Однако я влип! Выкупить перстень я не могу. Вместе с процентами нужно где-то достать еще двести восемьдесят пять рублей. Елена положительно глупа! Пусть сама выпутывается как умеет!»

Студент поспешил промотать и эти деньги: купил новый сюртук, говорящего попугая, шарф и театральный бинокль. Потом на лихаче помчался на Цветной бульвар. Здесь, в веселом заведении мадам Гурманович, окруженный девицами, студент гулял до утренней зари.

Отправился домой с головной болью и без копейки денег.

В Большом Гнездниковском его уже поджидала Елена. Она набросилась на него с упреками:

– Куда ты пропал? Где перстень? Где пять сотен?

– Не волнуйся! – Студент насмешливо глядел на подругу. – Ростовщик уехал на несколько дней. Скоро вернется, и получишь свое добро.

– Отец сказал, что, если ты не возвратишь перстень, он пожалуется твоим родителям!

– Верну, верну… А ты, пожалуйста, напомни ему, что деньги за перстень я прокутил вместе с его любимой дочерью.

Елена стояла взбешенная, гневно сверкая глазами. Потом развернулась и ушла.

– Однако папаша ее от меня не отстанет, – сказал себе студент и крепко задумался.

Шальная мысль

На следующий день, возвращаясь из университета, Данилов заглянул в Патрикеевский трактир. Часы на башне пробили два часа. Это было то время, когда сюда стекались купцы, за чашкой чаю обделывавшие миллионные сделки, всевозможные аферисты, удачливые жулики, скупщики краденого и ростовщики.

Он выпил ликера и вновь задумался: «Что делать?»

Вдруг слуха его коснулась вкрадчивая речь какого-то бородача в чуйке, сидевшего с приятелем за соседним столом:

– Слыхал, на Остоженке купца замочили?

– Пятьдесят «косых», сказывают, унесли!

– Ушли с концами, не сгорели?

– Фьють! Сыщицкая свора если и заметет кого, так только малявок или шкетов.

– Оно, конечно, настоящий мазурик или домушник завсегда на малине отсидится.

– Точно! С клевой барулей отлежится…

Как током всего передернуло Данилова. «Вот бы моего Попова кто замочил! Сказал бы, что деньги ему вернул… Эх, нашелся бы такой добрый человек! Все равно Попову скоро умирать, он уже старый – лет пятьдесят скоро будет».

Заказал Данилов теперь уже водки – малый графинчик (в те времена даже в захудалых трактирах водку в бутылках не подавали – это считалось верхом неприличия), выпил под паюсную икру и сказал себе: «Нет, Алексей Михайлович, не рассчитывай на благодетеля с топором! Твое счастье – в твоих руках. Только следует все продумать – до малейших деталей, все предусмотреть. Ведь вся эта воровская шваль попадается по своей тупости. Если с умом прикончить Попова – ищи-свищи ветра в поле, в Москве ведь шестьсот тысяч жителей! И тогда Николай Устинович Арапов со своей полицейской сворой не страшны. Вот так-то! Одним махом – разбогатеть! Попов – мужик денежный, у него есть чем поживиться».

Студент-юрист шагал по прекрасной зимней Москве. Но он не замечал золотого блеска церковных глав, его не трогал, не проникал в омраченную душу малиновый колокольный звон, не ласкала взор пестрая оживленная толпа. Первоначальная шальная мысль оформлялась в реальный замысел. Не только корысть, азарт все более распалял его помутненный разум: «Вся Москва содрогнется от того, что я сделаю! Газеты напишут!»

Вдруг он вспомнил про Соковнину: она-то сразу догадается, кто убийца! Но нет, не проболтается. Она получит свой перстень и будет молчать. Да и влюблена в него, Данилова, как кошка.

– На этой неделе – даю себе слово! – твердо решился студент на жуткое дело.

Визит на Сушку

Ночь выдалась беспокойной. Данилов то и дело просыпался, терзаемый сомнениями. Куражная решимость сменялась робостью и страхом. Утром он долго валялся в постели. Обедал дома. Затем с родственницей поехал кататься по городу. Глядя на обилие товаров в магазинах, подогревал себя азартной мыслью: «Уже завтра смогу купить все, чего душа захочет!»

Данилов отвез родственницу к дому Солодовникова на Кузнецком мосту. Здесь размещался музыкальный магазин П.Ю. Юргенсона. Отсюда уже в одиночестве покатил на Сухаревский рынок. Сушка (как звали его москвичи) раскинулся на громадной площади против роскошного дворца Шереметевской больницы. Он возник после изгнания французов в 1812 году. Когда жители Москвы стали возвращаться на родное пепелище и разыскивать свой скарб, генерал-губернатор Ростопчин во избежание тяжб издал удивительный приказ: «Все вещи, откуда бы они взяты ни были, являются неотъемлемой собственностью того, кто ими в данный момент владеет».

Этим скарбом было разрешено торговать в единственном месте – на площади возле Сухаревой башни. С той поры это торжище процветало. Здесь можно было купить все – от поющей канарейки и подзорной трубы до первопечатных книг и картин знаменитых мастеров ушедших времен.

Данилов толкался среди разношерстного, порой откровенно уголовного люда. И вот – искомое! Громила с замотанным грязной тряпкой глазом среди прочего добра положил перед собой кинжал. Студент взял его в руки. Тяжелый клинок имел почти треугольную, наподобие штыка, форму. Рукоять обтягивала изрядно потертая свиная кожа.

– Бери, барчук! – осклабил щербатый рот громила. – Хошь – на медведя аль кабана. А при случае возьмешь зверя покруче. Гы! – Торговец понимающе подмигнул единственным оком.