Текст книги "Бесы в красной гостиной"

Валентин Логунов
Бесы в красной гостиной
Свидетельства главного редактора «Российской газеты»
(1990–1993 годы)

© Логунов В.А., 2019

© ООО «Издательство Родина», 2019

Часть первая
Три первых года одной газеты

Так сложились карты

Какой же дивный день выдался пятого октября 1993 года! Словно запамятовало солнышко о поздней поре, о том, что накануне уже попрощалось со слезами на небесных глазах с Москвой, и теперь, в забывчивости своей, глянуло на улицы, на тополя, клены, березы, и, глянув, само удивилось осенней красоте. Золотые листья не торопились расстаться с кроной, молили хотя бы еще на денек-другой продлить им жизнь. Лишь отдельные разочаровавшиеся, то ли уставшие от дождей, то ли отравленные сгоревшим бензином и потому обреченные, медленно, словно парашюты, падали на землю, тротуары, украшая их и облагораживая.

Стояла тишина, неожиданная после вчерашней стрельбы российских танков по российскому парламенту – Верховному совету. Вчера из окон «Белого дома» валил черный дым, слышались женский крик и мат мужчин, а теперь – тишина; и веяло от нее теплом, благостью и умиротворением, будто не случилась великая русская трагедия, не пролилась кровь, не перевернулась жизнь миллионов и миллионов людей.

Мы с моим первым заместителем, ответственным секретарем редакции «Российской газеты» Александром Куприяновым, вышли на улицу и, кажется, не совсем понимали, что с нами только что случилось. А между тем нас полчаса назад выгнали из редакции газеты, которую создавали с первых колышек.

Нас выгнали, а нам было весело!

…Как-то уж очень театрально, стремительно, в длинном темном плаще с распахнутыми полами и в сопровождении двух молодых накачанных охранников, заимствованных у вице-премьера Полторанина, вошла в кабинет Наталья Полежаева и объявила, что она назначена главным редактором газеты, и мне отпущено двадцать минут на сборы. Через двадцать минут она займет кабинет главного редактора. Лицо ее было в красных пятнах. Волновалась, конечно. «Наташа, – сказал, – разумеется, я уйду, но скажите, зачем он взвалил на женские плечи такую ношу? Ведь вас тут никто не ждет». Она посмотрела на часы и повторила: «Двадцать минут».

С Наталией Полежаевой проработал года два в «Московской правде»: я заместитель редактора, она – редактор отдела строительства. По тогдашним правилам отделы курировали заместители редактора; мне достался как раз отдел строительства. Не помню ни взлетов, ни падений в ее журналистском творчестве. Да и своего кураторства не помню. Скорее всего, была она просто «рабочей лошадкой», без которых, кстати, не может существовать любая газета, требующая ежедневно строчки, строчки, строчки…

Я и впрямь был удивлен, что вице-премьер, министр печати и средств массовой информации России Михаил Полторанин остановился на кандидатуре Полежаевой. Неожиданный выбор. И только позднее узнал: он перебрал десяток кандидатур на место главного редактора, но все отказались; кто-то не захотел связываться с «подстреленной» газетой, кто-то посчитал неприличным идти на «живое» место. Народный депутат СССР, журналистка из Украины Алла Ярошинская позднее расскажет, как сватал ее тогда Полторанин, и почему она отказалась. Во-первых, объясняла она министру свой отказ, это наш коллега, и я не хочу идти на «живое место», а, во-вторых, отстранение его от работы нарушает наш закон, соавторами которого мы с вами, Михаил Никифорович, являемся.

А ведь был нормальный вариант замены главного редактора. Накануне мои заместители побывали с визитом у Полторанина, которого проинформировали о моей добровольной отставке, но с условием, что они сами вместе с журналистским коллективом предложат (кстати, в полном соответствии с уставом редакции) кандидата на должность главного редактора. Тут же, впрочем, и предложили: Александр Куприянов. И Полторанин одобрил этот вариант. Одобрить-то одобрил, но на другой день заслал Полежаеву с вооруженной охраной. Куприянов и по сей день шутит: я целую ночь пробыл главным редактором «Российской газеты».

…Итак, мы вышли с Куприяновым из холла; навстречу по лестнице поднимался некий Лев Шемаев в окружении десятка мужчин, одетых в казачью форму. Они приехали на автобусе и прибыли, видно, наводить порядок.

Кому сейчас за пятьдесят, могут вспомнить этого красавца, энергичного организатора митингов и шествий. Он экзотически выглядел в первой шеренге митингующих: оливковое лицо обрамлено серебристой с синеватым отливом сединой; особенно выдавалась борода, весьма напоминавшая бороду Карла Маркса, о которой Герберт Уэллс заметил, что ее роскошное состояние свидетельствуют об одном: хозяин прилежно, часами, за ней ухаживает. Глаза Льва во время шествия по площадям сияли светом, который излучают страстные натуры в минуты восторга, высочайшего вдохновения и оргазма.

– Что, Лев, – спросил его, – прибыл арестовывать меня?

Шемаев не то чтобы растерялся, но, кажется, немного смутился:

– Что ж, так карты выпали.

Он в нерешительности остановился на лестнице. Похоже, и, правда, привел казаков гнать меня и журналистов в шею из редакции. Но опоздал. И теперь не знал, что делать. Деталь: Лев Шемаев весной 1989 года, во время выборов народных депутатов СССР, был моим доверенным лицом в Кунцевском избирательном округе Москвы. Этой же чести (язвлю, разумеется) был удостоен тогда и Михаил Полторанин.

Безголосая Россия

В пятидесятые-восьмидесятые годы советские люди любили разгадывать ребус: кто станет очередным генсеком, кого судьба вынесет наверх, кто займет место того-то, кого переведут туда-то. Ориентировались в основном на то, кто, где и с кем рядом стоит. («Отрыжка» того времени уже при Ельцине: при очередной смене председателя правительства, посмотрев на собравшихся членов правительства, Борис Николаевич сказал: «Не так сели!». То есть не по ранжиру.)

Влиять на выбор власти рядовой советский гражданин никак не мог, ибо вся власть была сосредоточена в коммунистической партии.

Впрочем, и партийцы были лишены права прямого выбора. Внутри партии действовал изощренный устав-регламент, который исключал участие рядовых членов партии в прямых выборах лидера. Генсека избирал съезд партии, делегатов же съезда избирали республиканские съезды, краевые и областные конференции, а делегатов этих съездов и конференций избирали делегаты городских, районных конференций, и только их, делегатов городских и районных конференций, избирали члены партии на собраниях первичных организаций. Да и на этом этапе, как правило, голосовали не за человека из своих рядов, а за рекомендованного райкомом партии.

В общем, «все было схвачено», никакие нынешние фильтры не сравнятся с прежним фильтром. Граждане игру понимали, приучились видеть мираж вместо реальности, и политическая их активность проявлялась лишь в угадывании «Кто? Кого? Куда?».

Но если представить, что члены партии имели бы возможность голосовать за генсека напрямую, а не опосредованно, все равно ни о какой демократии не могло идти речи. Ведь членов партии насчитывалось около двадцати миллионов, а граждан-избирателей – в полтора десятка раз больше. И они не участвовали в выборе руководителя страны: ни прямо, ни косвенно. Никак.

В связи с этим маленькое отступление. Летом 1971 года Чита, где я в то время жил и работал, наполнилась слухами: Воронова Геннадия Ивановича убрали с поста председателя Совета министров Российской Советской Федеративной Социалистической Республики (РСФСР). Забайкальцев эта новость заинтересовала потому, что Воронов с 1948 по 1955 год был первым секретарем Читинского обкома партии. Узнали, что смещению Воронова посодействовали первый секретарь Центрального комитета партии Украины Петр Шелест и первый секретарь компартии Грузии Василий Мжаванадзе. На одном из совещаний у Брежнева, где речь шла об экономическом развитии страны и распределении финансовых и материальных ресурсов, и где каждая республика тянула одеяло на себя, Воронов, не согласившись с предложенным бюджетом, ущемляющим интересы РСФСР, едко заметил: «Пора Россию поднимать до уровня национальных окраин». Некоторые «окраины» поморщились, но промолчали, а Шелест и Мжаванадзе пошли на Воронова штурмом: ставится под угрозу национальное единство, братство, и вообще, произнесены неправильные, идеологически вредные слова…

Брежнев снял Воронова с поста председателя правительства РСФСР. Правда, тут же назначил его председателем Комитета народного контроля страны. После чего народный контроль проявил активность в расследовании обстановки в Грузии и на Украине, и через год Мжаванадзе потерял должность (правил Грузией с 1953 по 1972 год). Причина – покрывание «цеховиков» (позднее их назовут «новыми русскими»). Тогда же убрали и Шелеста.

Зачем я вспомнил события давно минувших лет, на первый взгляд не относящиеся к теме? А только затем, чтобы напомнить: и в большом, и в малом Россия была ущемлена, являлась для центра некоей «золушкой». Те же коммунисты России хотя и втихую, но все же нудили: на Украине свой, республиканский комитет партии, в Белоруссии, Казахстане, во всех союзных республиках – свой, а в России нет. Разумеется, они понимали, что создание российского комитета партии неизбежно привело бы к двоевластию, однако на всякий случай ворчали. Мы, российские журналисты, тоже были в обиде: есть «Украинская правда», есть у всех свои «правды», а «Российской правды» нет; и это несправедливо.

Ответом на тихое ворчание стало решение ЦК КПСС об издании с 1956 года газеты «Советская Россия», которая, тем не менее, стала органом все того же ЦК КПСС, а в придачу – президиума Верховного совета РСФСР и российского правительства. Два последних учредителя, разумеется, оказывали на газету минимальное влияние.

Отсутствие собственных средств массовой информации, конечно же, не устраивало новую центральную российскую власть. Сначала Борис Ельцин и Руслан Хасбулатов предприняли попытку взять под свое крыло «Советскую Россию». Михаил Горбачев не сопротивлялся, однако коллектив редакции решительно отказался идти под руку российского парламента и правительства. Дело там дошло до раскола, в результате которого группа журналистов ушла из редакции.

На съездах народных депутатов РСФСР с 1990 года вопрос о создании российских средств массовой информации возникал с частой периодичностью и настойчивостью. Ельцин был особенно озабочен этой проблемой. В те годы ему крепко доставалось от центральных газет и телевидения, попытки пообщаться с телезрителями решительно и грубо блокировались. Партийные газеты изобиловали критическими заметками в адрес российской власти, разного рода репликами, шпильками. Конечно, такое отношение к председателю Верховного совета, а затем и президенту России воспринималось болезненно. Ельцин просил Руслана Хасбулатова как можно скорее создать свою, республиканскую газету. Хасбулатов наседал на министра Полторанина и одновременно пытался решить проблему самостоятельно, каким-то кружным путем.

Вместе с Полтораниным, пользуясь «корочками» народных депутатов СССР, мы много раз обивали пороги в Центральном комитете КПСС, пока не было принято решение об издании двух газет – «Российская газета» и «Российские вести». Первая – издание Верховного совета РСФСР, вторая – издание правительства РСФСР. В эти же дни усилиями Хасбулатова зарегистрирована газета «Россия» как издание Президиума Верховного совета РСФСР (по аналогии с «Известиями», издателем которой был Президиум Верховного совета СССР).

Не стану преувеличивать наши с Полтораниным усилия в открытии российских газет. Времена, когда без решения Секретариата ЦК КПСС невозможно было начать издание даже заводской многотиражки, остались позади. Партия ослабла, приотпустила вожжи и уже не способна была противостоять напору гражданского общества. Но, что существенно, продолжала владеть – и владеть законно – типографиями, без допуска к которым выпуск российских газет был невозможен. Тогда все типографии и издательства (за исключением маломощных профсоюзных) являлись собственностью партии.

Еще одно короткое отступление… В советское время студенты факультетов журналистики чуть ли не наизусть знали работу В.И.Ленина «Партийная организация и партийная литература». Умная и логически безупречная статья. В ней автор обосновал зависимость партийной печати от партийной организации. Проще сказать: партийная газета печатает на своих страницах только то, что позволяет партийный комитет, органом которого она является. Обращу внимание: речь шла исключительно о партийной литературе. Но затем усилиями партийных идеологов сталинско-сусловского призыва акценты были сознательно смещены, и в итоге вся литература вдруг стала партийной. Без партийной цензуры не могла выйти и кулинарная книга.

Одновременно в советские годы были вложены огромные средства в развитие издательского производства: строились типографии, комбинаты, способные ежедневно выпускать сотни миллионов экземпляров газет и журналов. И партия стала собственником чуть ли не всех новых типографий и комбинатов, где производилось более 90 процентов периодической печатной продукции. Огромные доходы потекли в партийную кассу, взносы коммунистов в сравнении с ними – крохи.

Как «химичила» партия

Что, однако, произошло с газетами, почему все так резко подорожало? Не знакомый с издательской сферой человек и представить себе не может, какие способы использовала партия, чтобы извлекать из отрасли огромные доходы. Что там взносы? Копейки! Все типографии, за исключением немногих профсоюзных и советских, принадлежали партии. Это была их собственность. Ни госплан, ни Минфин, ни правительство не имели к ним никакого отношения. И, надо сказать, партия успешно развивала эту отрасль: в республиках, краях, областях были построены десятки полиграфических комплексов, которые печатали не только партийные газеты, но и книги, журналы, формально не относящиеся к партийным изданиям. Однако все доходы и прибыль шли в партийную кассу.

Займемся арифметикой. «Известия» имели 12-миллионный тираж, «Правда» (как ни старался ЦК партии увеличить ее тираж) – 9 миллионов, «Труд» – 30 миллионов. Газеты стоили тогда две-три копейки. Себестоимость на самом деле раз в десять выше, но партия, озабоченная политическим и духовным воспитанием советских людей, конечно же, не могла допустить удорожания идеологической пищи. Выход отыскала простой, но эффективный: во-первых, все бумажные комбинаты перевели в разряд планово убыточных предприятий и заставили их поставлять издательствам тонну бумаги за …30 рублей (а стоила она все 150); во-вторых, приказали министерству связи брать за доставку экземпляра газеты полкопейки.

Колоссальные убытки почтовиков и бумажных комбинатов покрывались не из партийной, а из государственной казны. Так партия изящно залезала в государственный бюджет. И получала огромный барыш. Умножьте 10 рублей (столько стоила годовая подписка) на 12 миллионов тиража и получите 120 миллионов рублей дохода. Расходы же по изданию мизерные. А ведь общие тиражи газет, включая областные партийные газеты, исчислялись сотнями миллионов экземпляров. Доходами от издательской деятельности кормились частично и центральные органы профсоюзов (от «Труда»), некоторые творческие союзы (например, «Литературная газета»).

Не говорю, что это плохо. Идеологическая пища должна быть дешевой. Но в начале 90-х годов прежняя система идеологической подкормки рухнула. Почтовики не соглашались за полкопейки доставлять газету из Москвы на Чукотку, бумажные комбинаты отгружали бумагу тем, кто платил за нее в десять раз дороже, чем прежде, типографиям прежних денег хватало на одну лишь краску. А читатель, еще вчера платя за годовую подписку десять рублей, не пожелал покупать газету за сто рублей. Впрочем, он, может быть, и купил бы, да не на что стало купить.

«Российская газета», как и другие, тоже дорожала – с двух до десяти копеек за экземпляр. И тем не менее, спрос на нее возрастал. В номере за 19 февраля опубликован опрос читателей и киоскеров нашими собкорами: есть ли интерес к газете? Ленинград: «Читатели города увидели "Российскую" впервые только 30 января 1991 года. Поступили сразу номера с 22 по 25 января. Раскупали последний номер; остальные возвращены на склад. Из 700 киосков «Российская» поступает в десяток, причем трехдневной давности». Новгород: «На сто союзпечатевских точек города и области поступает всего тысяча экземпляров. Во всех киосках, куда обращался наш собкор, он получал один и тот же ответ: «Российской» уже нет». Волгоград: «В субботу инженер Юрий Гаврилов купил газету за четверг. Объяснил: «Хочется знать о деятельности руководства России из первых рук». В киоске № 15 подтвердили, что газета разошлась мгновенно. «Место у меня бойкое, – сказала киоскер Л.Мельникова, – а привозят лишь 50 экземпляров. Целый день только и отвечаешь: "Российской" уже нет». Нижний Новгород: «Газета поступает с большим опозданием, поэтому на весь полуторамиллионный город заказывают всего пять тысяч экземпляров. Капля в море. Расходится без проблем».

Нулевой номер

Как сегодня готовят издание газеты? Учредитель (хозяин) подыскивает главного редактора, обозначает сроки готовности продукта, называет сумму расходов на содержание. Редактор формирует творческую группу. Группа разрабатывает тематику газеты, определяет ее направленность, придумывает рубрики, выбирает основные жанры. В соответствии с тематикой и направленностью (идеологией) создают отделы, идет подбор журналистов. На все это уходит минимум месяца три, а если хозяин газеты не сведущ в этом специфическом производстве, то можно потянуть и год.

«Российская газета» зарегистрирована в конце октября 1990 года, пробный (нулевой) номер вышел 1 ноября. Подготовила его группа журналистов под руководством помощника министра печати Бориса Миронова. Помимо него в подготовке четырехполосного номера участвовали Андрей Жданкин, Вячеслав Долганов, Ирина Веретенникова, Сергей Байгаров. Никаких дизайнеров, никаких трех месяцев и предварительно обдуманных рубрик, никаких зарплат и никаких кабинетов. Номер делали «на коленях», подобно тому, как прежде делали стенную газету. Напечатан он была ограниченным тиражом, исключительно для глаз власти.

Помнится, Полторанин попросил меня (я был тогда заместителем министра) посмотреть, «что они там сочиняют». Увидел я уже отпечатанную газету часов в двенадцать ночи. Раздобыл бутылку вермута, кусок колбасы. Ребята счастливые, и так и этак вертят свое создание, насмотреться не могут. Поздравил, выпили, зажевали.

…А через три дня меня разжаловали из заместителя министра и назначили главным редактором «Российской газеты».

Отступление. Как узнал, что я редактор

Министр печати и средств массовой информации России Михаил Полторанин в министерстве был редким гостем. А когда появлялся, то непременно в окружении дюжины телевизионных камер. Телевизионщики за ним гонялись. Во-первых, Михаил Никифорович прослыл чуть ли не первым другом Бориса Николаевича Ельцина, а стало быть, считали коллеги, человек он информированный, определяющий политику новых российских властей. Во-вторых, и говорил он в многочисленных интервью смачно, образно, «эксклюзивно», что любит наш брат-журналист.

В один из таких дней, в самом начале ноября 1990 года, я отловил-таки его на рабочем месте. Внутренних дел во вновь созданном министерстве – уйма. Оно было создано на базе республиканского Госкомиздата, функции которого ограничивались книгоизданием. Назначение же нового министерства было совершенно другим: организация условий для развития свободных средств массовой информации – газет, журналов, телеканалов, радио. То есть министерство, по сути дела, явочным порядком перехватило функции, которые много десятков лет выполняли партийные комитеты разного уровня. Мы активно, «пачками» регистрировали ежедневно различные газеты, не интересуясь тем, кто их учредители, на что они собираются существовать, где будут размещаться. Одновременно проходила перерегистрация старых изданий, пожелавших перейти под крыло российского (не союзного) законодательства. В общем, во всем царил хаос. По коридору министерства бегали неизвестные люди, в кабинетах рыдали увольняемые в связи с ликвидацией Госкомиздата женщины, на белую нитку формировались новые управления и отделы министерства.

Министра эти и подобные им проблемы и вопросы мало интересовали. Но меня, заместителя министра, оказавшегося «на хозяйстве», они не могли обойти стороной. Особенно тяжелыми были разговоры со специалистами (в основном женщинами), которые никак не вписывались в новую структуру министерства и подлежали сокращению.

Так вот, в тот день с какими-то вопросами я зашел в кабинет Полторанина. Кабинет огромный, метров семьдесят-восемьдесят, окон, наверное, пять. Около одного стоял министр, у другого – Борис Миронов, человек, знакомый мне еще с забайкальских времен. Стояли молча, глядя на прилегающий к зданию малюсенький скверик. Я попытался сострить:

– Такое впечатление, что у вас не удалась ночь.

Они не сразу ответили. Затем Полторанин со вздохом сказал:

– Бориса не утвердили главным редактором «Российской». – Помолчав, объявил. – Тебя утвердили.

А я и не знал, что он именно сегодня поведет кандидата на утверждение в президиум Верховного совета. Хотя накануне и советовал Борису: не торопись, выпусти номеров пять-десять, после и утверждайся. Там ведь бешеные депутаты, реагируют на все советское, как бык на красную тряпку (Миронов пришел в помощники министра из ненавидимого российскими депутатами «рыжковского» Совета министров, перед этим окончил «красную» Академию общественных наук). Вылезут, говорю ему, на трибуну с претензиями, а им в ответ: человек уже приступил к делу, у кого есть замечания по существу? Но Борис совета не принял.

Впрочем, до подобных разбирательств – кто есть кто – на этот раз дело, как оказалось, не дошло. Оказывается, его кандидатуру сходу отмел Хасбулатов. Причина? Она соответствовала тому растрепанному времени. Оказывается, ранее, при регистрации газеты вышел спор по поводу ее названия; Хасбулатов настаивал на логотипе «Республика», Миронов предлагал название «Российская газета». Скорее всего, спор был бы забыт, но Миронов написал Ельцину …жалобу на Хасбулатова. Начальство, дескать, покушается на свободу печати. Глупость, конечно. С какой стати учредитель не имеет права поучаствовать в выборе названия своего издания? Почему на это имеет право лишь предполагаемый редактор? Вот эта мелочь и сыграла свою роль. «Мы еще дня с ним не поработали, а он на меня уже жалуется», – сказал Хасбулатов. И к Полторанину: «Какие еще есть предложения?». Полторанин назвал: Логунов.

Меня это не то что обидело, скорее, удивило. Ни в какие времена (разве только в сталинские?) не назначали человека на новую работу, не спросив его мнения. А тут, как говорится, раз и на матрац. Мелькнула мысль: может, не устраиваю министра в качестве зама? Однако ответил: «Что ж, партия сказала "Надо", комсомол ответил "Есть!"».

Пикантность ситуации заключается и в том, что Миронов почему-то предположил, будто решение Хасбулатова инспирировал я. Ума не приложу, с чего это он взял. В то время я не был лично знаком с Хасбулатовым. На совещаниях, которые он устраивал, бывал в качестве заместителя министра, но лично представлен не был. Миронов, видимо, так был обескуражен случившимся, что уже не контролировал себя. Мне постоянно звонили газетчики, телевизионщики, просили дать объяснения по поводу «облома», намекали, очевидно, со слов Бориса Миронова, на мою роль в этом. Активно добивался встречи приятель Миронова, сотрудник «Комсомольской правды»; я наконец согласился, но с условием, что на встречу придет и Миронов. Встреча состоялась. Я искренне хотел выяснить у Миронова его претензии ко мне; он краснел, терялся…

А ведь Бориса Миронова я знал с его семнадцати лет. В 1968 году мне довелось открывать новую газету – «Забайкальскую магистраль» для железнодорожников Забайкальской железной дороги. Позвонил редактор районной газеты из Могочи (станция на востоке Читинской области, родина Миронова) Анатолий Снегур и предложил кандидатуру на место собкора на Могочином отделении дороги. Спрашиваю: кто такой? Оказывается, парень, который только что окончил среднюю школу. «Ты что, не выспался? – спрашиваю. – Как школьник может стать собкором?» Аргумент Снегура развеселил: а у него отец машинист локомотива. И добавил: больно талантливый парень, я бы взял, но мест нет. Я предложил Миронову перебраться в Читу, выбили для него общежитие. Шефство над ним взял талантливый очеркист Игорь Красиков.

Так Борис вступил на журналистскую тропу. Поработал он в газете немного: призвали в армию, затем обком комсомола, учеба в Москве. Однажды на полгода вернулся в Читу, опять оказался рядом со мной в областной газете «Забайкальский рабочий», в отделе, где я был заведующим. Наконец окончательно перебрался в столицу. Работал в «Правде».

Талантливый, образованный человек, из тех, кого называют вечными оппозиционерами и революционерами, убежденный патриот с ярким националистическим окрасом, он в 90-е годы после разгрома российского парламента успел побывать министром печати и СМИ, но был отстранен Ельциным от должности министра за публичные предостережения о «засилии» евреев. С тех пор занимался политикой, писал и пишет книги, но, судя по его заявлениям, предисловиям к книгам и многочисленным интервью в интернете, вершиной карьеры считает то, что был «организатором и создателем» «Российской газеты».