Текст книги "Бесы в красной гостиной"

Часть вторая
Большое видится на расстоянии

Историю первых трех лет «Российской газеты» невозможно отделить от истории новой России. Родившись в час великой смуты, газета пережила бескомпромиссную борьбу властей СССР и РСФСР, путч, распад большого государства, конфликт Верховного совета России и президента Бориса Ельцина, завершившийся расстрелом российского парламента.

Могут сказать: что с того, ведь то же самое пережили и другие газеты, телевидение. Но особенностью «Российской газеты» являлось и является то, что она, будучи первые три года своего существования изданием Верховного совета, а затем – правительства России, встроена во власть и поэтому вынуждена быть близкой к ней. Потрясения 90-х годов, наложившие глубокие шрамы на страну, не только не обошли стороной «Российскую газету», но и привели к изменению ее статуса. За три первых года ее дважды закрывали, а в сентябре-октябре 1993 года она оказалась единственной среди печатных изданий России, выход которой был прекращен на две недели. Распоряжением председателя правительства был освобожден от должности главный редактор с формулировкой «за противодействие выполнению указа президента России № 1400». В тот день редакцию по собственной инициативе покинули более 40 журналистов и сотрудников издательства. А через полгода-год от прежнего состава остались единицы.

Неразрывность историй страны и газеты и обусловила содержание и композицию повести. Все главные события в России в полной мере находили отражение на полосах «Российской газеты», и сегодня, на взгляд автора, нет более полного, правдивого и убедительного документа о том времени, чем страницы газеты. Окунемся же в них…

Время выбора и бремя испытаний

Из всех периодов развития Большой страны – СССР, исключая войну и годы восстановления, самый несчастный выпал на долю Михаила Горбачева. Позже поясню, почему так считаю. А сейчас о его предшественниках.

Человеку свойственно крепче помнить неудачи, обиды, поражения. Мы с усмешкой вспоминаем времена Никиты Хрущева: кукурузник, не успел соединить пол с потолком, кузькина мать… И забыли, не ценим того, что именно при нем началось массовое жилищное строительство, в итоге десятки миллионов семей покинули полуподвальные помещения, коммунальные квартиры и справили новоселье пусть по нынешним меркам в убогих, крошечных квартирах, но в своих, изолированных, с коммунальным обогревом, с водой горячей и холодной, туалетом. Я помню, как с женой и сыном заселялись в двухкомнатную квартиру, помню, какое испытали счастье. Да, квартирки были не ахти, но не потому, что подкачали архитекторы, а потому что дешевы, и вместо одного дворца, например, на Рублевке, удавалось строить десятки «хрущевок». При «кукурузнике» были выстроены все нынешние академгородки, наука получила, пожалуй, самые мощные вливания, что позволило стране отправить в космос первый спутник, а вскоре и Юрия Гагарина. При Хрущеве началось освоение Западной Сибири, за первые годы 60-х были разведаны десяток месторождений, некоторые из них и по сей день держат на плаву Россию.

Никита Хрущев судорожно искал пути и методы управления экономикой: то совнархозы противопоставил министерствам, то разделил партию на промышленную и сельскую. Многое не получалось, были допущены чудовищные ошибки, особенно в сельском хозяйстве. Но было и поступательное развитие.

Большой стратегической ошибкой Хрущева стала чрезмерная ориентация на партию и фактическое отстранение Советов от власти. Никогда, ни при Ленине, ни при Сталине, до такой степени не скукоживалась власть Советов. Правда, во время войны Сталин временно сосредоточил все властные полномочия в Комитете государственной обороны (ГКО), аппарат которого был заимствован в основном из состава аппарата Центрального комитета партии. Однако сразу же после победы партийные комитеты подвинулись в сторону пропаганды и агитации за социализм и коммунизм, а Советы занялись рутинным делом – хозяйством. Хрущев все перевернул с ног на голову. Хозяйственные дела стали вершить партийные комитеты, впрочем, ответственность за неудачи и провалы осталась за Советами. Круг возможностей и полномочий Советов сократился до минимума. Облисполком мог, например, иметь под своим управлением рудный карьер, прачечную, мастерскую по ремонту обуви. Всем, что было покрупнее, распоряжались отраслевые министерства, которые, в свою очередь, выполняли постановления партии, согласовывали свои планы и действия с региональными комитетами партии. Перекачка функций из Советов в партийные комитеты в конце концов сыграла злую шутку с партией.

Эту практику продолжил и Леонид Брежнев. Правда, ему повезло больше, чем предшественнику: мощным потоком на Запад пошли нефть и газ, а оттуда доллары. Я не экономист, не могу копать глубоко, но ведь у всех у нас есть здравый смысл, есть бытовая память. И мы не должны не замечать, что и в годы добродушного, незлобивого генсека было построено много заводов, фабрик, комбинатов. В заброшенном, всеми забытом Забайкалье возведены Краснокаменский урановый комбинат (более известный теперь как место отбывания тюремного срока Михаилом Ходорковским), крупнейший в стране камвольно-суконный комбинат (обеспечивал чуть не всех ребятишек Сибири школьной формой), автозавод по сборке грузовых автомобилей в северном исполнении, ГРЭС, Харанорский угольный разрез мощностью до 15 миллионов тонн бурого угля, овчинно-меховая фабрика. Многое оборудование приобретали на иностранную валюту, а валюта шла, как и теперь, за нефть и газ. Вся в казну шла, по 100–150 миллиардов долларов в год, не утекала в иностранные банки. Вот и было на что строить заводы, фабрики, пароходы.

Что же случилось в конце 80-х-начале – 90-х годов? Если прислушаться к Марксу (а к нему, кажется, интерес возрастает, и прежде всего на Западе), то производительные силы вступили в противоречие с производственными отношениями. Академик Глушков, один из первых наших кибернетиков, специалист по управлению, еще в 60-е годы предупреждал о том, что эти противоречия начали нарастать уже в конце 50-х годов, когда в основном было восстановлено народное хозяйство. Представьте себе, писал он (а писал он образно, метафорично), что вы оказались в джунглях, на утренней «раскомандировке», на которой вождь племени распределяет соплеменников по рабочим местам: вам на охоту, тебе за водой, вам коренья копать, той-то и той-то за детьми наблюдать. Вечером племя собирается, у каждого «результаты трудового дня» в руках. Простое, эффективное управление.

Но с развитием производительных сил управление усложняется. Академик признавал, что до войны и во время войны наиболее эффективной была система командно-административного управления. Она позволяла быстро и без лишних разговоров и споров сосредоточивать ресурсы в нужном месте и в нужное время. Однако эта система не может существовать долго; она изнуряет человека, подавляет его волю, превращает в простого исполнителя, не способного к творчеству. Командно-административная система, искусственно задерживая свое существование, глушила инициативу, уничтожала посевы и ростки всходов, и политическое, гражданское поле становилось бесплодным.

Такими или примерно такими словами сформулировал академик свое представление о состоянии управления в стране, и пришел к выводу, что систему управления необходимо менять. Как? Он не произносит слова «рынок», но это понятие вытекает из всего им сказанного. Невозможно управлять многосложным механизмом по-старому, никакие госпланы и госснабы с этим не справятся, если бы даже в их распоряжении оказалась электронно-вычислительная машина размером с …Московский государственный университет. Да, академик не понимал рынок, как его поймет Гайдар, но, безусловно, он не просто допускал, но и настаивал на внедрении рыночных элементов в социалистическую экономику. Позднее эту мысль выскажет истинный демократ академик Сахаров, назвав частичное и мягкое проникновение рыночных элементов в социалистическую экономику конвергенцией.

И теперь о несчастном времени Горбачева… Противоречие между производительными силами и производственными отношениями к этой поре достигли предела. Косыгинская реформа (разрешили предприятиям создавать фонды материального поощрения, развития) быстро исчерпала себя. Требовалась большая свобода, разгосударствление (в первую очередь в сферах торговли, бытового обслуживания), разрешение частной собственности. Требовалась замена игрушечного соревнования настоящей конкуренцией, а она невозможна в экономике, где действуют директивные, назначенные сверху цены и административное распределение произведенного продукта. И при Брежневе необходимость реформ осознавали, но испугались, свернули косыгинские преобразования.

Горбачев решился. И какую же смелость, мужество (а может, безрассудство?) надо было иметь, чтобы попытаться поставить экономику на новые рельсы! Да еще решиться на преобразования в момент, когда на страну упала страшная тень: резко вниз пошли цены на нефть и газ. Они упали до 12–14 долларов за баррель. Валютные поступления в 1985 году уменьшились в три раза, в 1986–1988 годах бюджет недополучил 40 миллиардов долларов. А ведь те доллары – не нынешние… Снизился экспорт оружия на два миллиарда долларов. В 1988 году бюджет был сверстан с дефицитом в 60 миллиардов рублей, к 1990 году государственный долг составил 400 миллиардов рублей (почти 50 процентов ВВП).

Западные банки всполошились, стали вносить СССР в список ненадежных должников. Условием кредитования выдвинули требование перехода к рыночной экономике. При росте денежной массы были опустошены прилавки магазинов; из учитываемой тысячи видов товаров в свободной торговле осталась десятая часть.

Сегодня мы, наученные долгим горьким опытом, понимаем, что все это означало, во что вляпалась страна, сегодня мы, наконец, способны оценить огромные риски предпринятых Горбачевым реформ. Мы также понимаем, что положение страны в середине 80-х-начале 90-х годов – не следствие этих реформ, а, напротив, реформы есть следствие всего послевоенного развития государства. Но… невозможно было выбрать для серьезных реформ время более неудачное, чем то, которое выбрали Горбачев и его сторонники. Реформатор оказался заложником своих благих намерений, чем и воспользовались сначала ГКЧП, а затем и Ельцин. Хотя и смертельно опасно было откладывать реформы.

Персона: Михаил Горбачев. Не только винить,
но и понять

Призывая именно так относиться к Горбачеву, я рискую: многие ненавидят этого человека. За излишнее многословье, за то, что везде возил с собой супругу, а главное, разумеется, за то, что произошло с СССР. Вторую причину, кажется, унесла с собою незабвенная Раиса Максимовна в могилу, и люди вроде бы поняли, что она с Михаилом Сергеевичем и он с Раисой Максимовной старались всегда быть вместе не потому, что она «выскочка», а он «подкаблучник», а потому, что просто любили друг друга.

Я это разглядел в августе 1993 года. Позвонил академик Георгий Шахназаров, давний и верный помощник Горбачева, и с восточной деликатностью подвел к тому, что Михаила Сергеевича, дескать, стали забывать, и неплохо было бы дать ему возможность опубликоваться в «Российской газете». Условились, что я приеду в Фонд Горбачева и там побеседуем.

Встретил Горбачев так: вышел из-за стола, на ходу с улыбкой представил меня двум помощникам: «Вот главный мой критик!». Я действительно, будучи народным депутатом СССР, несколько раз «прокатывался» на съездах по Горбачеву. На реплику его отреагировал и для самого себя неожиданно: «Михаил Сергеевич, ну, какую голову надо иметь, чтобы помнить все».

Горбачев, как показалось, был со мной настороже, но только до того момента, пока я не поинтересовался здоровьем Раисы Максимовны (после Фороса у нее случился инсульт). Горбачев преобразился. Стал рассказывать, что говорят врачи, какие результаты лечения в Германии. И так он рассказывал, с волнением и одновременно по-домашнему, что и человеку бесчувственному стало бы видно, как он переживает, а мысли его постоянно заняты супругой. И я тогда подумал: что же мы за люди такие, почему не видим простых и понятных вещей, а непременно стремимся объяснить все шиворот-навыворот?

Полагаю, и всем действиям, решениям президента Горбачева следует искать объяснения не в заумных политологических лабораториях, а в обыкновениях наших, в повседневной нашей жизни. Ведь Горбачев не предложил ничего нового и ничего особенного, что не было бы востребовано обществом. Все, может, лишь за исключением крайних консерваторов и людей сверхосторожных, требовали перемен. Причем, преобладало требование именно радикальных преобразований, как в экономике, так и политическом устройстве страны.

Нынешние коммунисты обвиняют Горбачева в предательстве партии. Сомнительное обвинение. Конечно, если исходить из того, что не следовало бы вообще ничего начинать, то с натяжками можно признать такие обвинения. Но неизвестно, чем бы закончился так называемый застой в общественной жизни и общественной мысли. Ведь партия к тому времени не просто превратилась в тормоз развития общества, над нею стали насмехаться. Возможно, прошло бы еще несколько лет и членство в ней стало бы расцениваться как дурной вкус.

В этих условиях Горбачев чуть ли не в ногах валялся у партии, упрашивая ее модернизироваться. Мы, убеждал он своих мастодонтов, отстаем от развития общества, а это смертельно для правящей партии. И как отвечала ему верхушка КПСС и ее аппарат? Создали параллельную организацию в РСФСР. Устроили в августе 1991 года политический дебош – глупый и трусливый.

В беседе я высказался в том роде, что основную вину за развал СССР должна взять на себя КПСС. Горбачев тогда не согласился с этим, сказал, что такая постановка вопроса для него неожиданная. Однако все последующие его рассуждения свелись, помимо его воли, к тому, что так оно и есть. И впрямь: всевластная политическая организация, обладавшая всеми политическими, экономическими, силовыми ресурсами, разрушилась буквально за два года. Что, ее мог разрушить один человек, пусть даже генеральный секретарь? Двести членов межрегиональной депутатской группы? А если разрушить 19-миллионную партию удалось такими малыми силами, туда ей и дорога.

Причины разложения партии на самом деле другие. Партия возомнила себя «умом, честью и совестью» эпохи», поверила в это свое предназначение сама. Если проще сказать, понятнее, то она превратилась в нечто такое, о ком говорят: в каждой бочке затычка. Куда только ни совалась одряхлевшая старушенция, куда ни заглядывала, чем только ни интересовалась! И при этом не допускала ни одного слова против, даже намека на существование оппозиции. А между тем и самые верные друзья не способны дать правящей партии более умные советы, чем оппозиция. Она, конечно, остро, зло критикует, нередко незаслуженно, что крайне раздражает, но умная правящая партия, публично защищаясь, должна принимать критику оппозиции как совет. И – всегда учиться отвечать требованиям времени. На то в реке и щука, чтобы карась не дремал.

Горбачев и многие рядовые партийцы готовы были принять такой порядок в отношениях общества и правящей партии, верхушка партии и ее аппарат – нет. И вскоре Центральный комитет с аппаратом, обкомы оказались в изоляции. Не только народ их не поддержал, но и миллионы коммунистов (к 1990 году партию покинули 4 миллиона человек. – Авт.).

В целом в ожесточенной критике Горбачева прослеживается стремление свалить вину за все, что случилось с нами, с больной головы на здоровую. Не Горбачев явился автором такой организации власти, которая пришла к самоуничтожению. Если даже допустить, что во времена Ленина и Сталина требовалось единовластие, сосредоточение власти в одних руках в интересах державы, для ее выживания и выживания народа, и поэтому в жертву были принесены интересы личности, то и в этом случае возникает вопрос: почему не остановились в 60-е-70-е годы? Почему продолжили с еще большим рвением укреплять диктатуру партии? Почему окончательно загнали в угол Советы и советскую власть? Почему превратили в фарс выборы? Почему так гонялись за бабушкой, которая торговала пучком укропа, почему заставляли спиливать «лишние» пять сантиметров у садового домика (6х6 метров – и не сантиметром больше!)? Почему вместо законов действовал устав партии и ее постановления? Вся народная жизнь была тщательно упакована, перетянута веревками и помещена на видном месте под наблюдение партии.

А между тем общество уже во времена Хрущева, а тем паче Брежнева, созрело для восприятия демократических идей. Молодежь где-то шуткой, а где-то и всерьез обращалась к отцам: «Партия, дай порулить!». И путь медленного, но настойчивого переустройства государственного управления был известен. Это путь разделения властей на законодательную, исполнительную и судебную. При условии свободы слова и печати. Испытанный веками способ управления государством. Только в этих условиях можно было строить правовое государство, искать и находить ответы на вопросы экономического развития, решать вопросы отношений собственности

Горбачев это понимал. Доказательством может служить последовательность его решений и преобразований. Выборы народных депутатов страны (тот же всероссийский Собор), изменения в Конституции, в соответствии с которыми значительная часть власти перетекала из ЦК КПСС и политбюро к Съезду и в Верховный совет (на местах – от обкома партии в областные Советы), укрепление позиций «четвертой» власти (СМИ) свидетельствует только об одном: генсек и его ближнее окружение взяли курс на умаление роли партии, на перевод ее на подобающее ей место. А главное, на формирование благодаря свободным всеобщим выборам представительной власти, которая в свою очередь на законных основаниях сформирует власть исполнительную. При этом Горбачев опасался действовать решительно и бескомпромиссно. Ибо понимал, что партия, находящаяся у власти в течение многих десятилетий, превратилась в некий «позвоночный хребет» государства. Убрать в одночасье этот «хребет», вынуть его из тела государства, куда он врос, опасно и может оказаться смертельным для страны. Поэтому медлил, сомневался, колебался.

На Съезде, на котором выбирали президента СССР, я, сославшись на избирателей, спросил Горбачева: готов ли он, если его изберут, отказаться от поста генерального секретаря коммунистической партии? Что тут началось! Десятка полтора депутатов убеждали коллег и прежде всего самих себя в том, что совмещение постов в данный момент необходимо, что именно сосредоточение власти в одних руках является гарантом успеха реформ. Но что-то подсказывало: уход Горбачева с поста генсека в тот момент помог бы избежать катастрофических событий в 1991 году. Во-первых, авторитет Горбачева в 1989 году был еще велик, а его отказ от поста генсека в глазах граждан только прибавил бы ему веса. Во-вторых, сама партия получила бы шанс на развитие, поскольку она неизбежно разделилась бы минимум на два самостоятельных течения: коммунистическое и социал-демократическое, что предохранило бы ее от развала. В-третьих, непременно появился бы новый важнейший институт власти – Совет республик, который (и только он!) способен был удержать каркас единого государства. В-четвертых, страна получила бы совершенный механизм истинного народовластия, когда граждане избирают Собор (Съезд), который формирует постоянно действующий парламент и избирает президента. Президент формирует правительство, которое подотчетно ему, а в чем-то и парламенту. Таким образом, президент остается подконтрольным Съезду, поскольку может быть им переизбран в соответствии с законодательством.

Конечно, переформатирование властных институтов не протекало бы спокойно и мягко, но оставалась бы надежда уйти от жесткой конфронтации, в первую очередь от конфронтации с Россией. Обсуждался тогда и другой вариант, более приемлемый: выборы президента СССР и Верховного совета всеми гражданами страны (Съезд при этом исключался). К концу 80-х годов большинство партийных функционеров (около 1800 в Москве и несколько сотен тысяч в регионах) были лишены прав и привилегий; выведен за скобки главный штаб аппарата – секретариат, фактически распущены партийные комитеты в министерствах, а на местах власть передана избранным Советам.

Теперь мало кто помнит, но первую попытку разделить партию сделал Никита Хрущев. При нем были образованы сельская и промышленная компартии с единым Центральным комитетом КПСС в Москве, но с двумя областными (республиканскими) комитетами в регионах. Был, скажем, в области один обком КПСС, а стало два – сельский и промышленный. Был один первый секретарь, а стало два. Хрущев, озабоченный положением в стране, судорожно искал возможности повысить эффективность управления, но искал их не в том месте. Партии создаются не по отраслевому признаку, а исключительно на идеологической основе. Попытка Хрущева изначально была обречена на неудачу, с чем он и сам согласился, возвратившись к прежнему строительству партии.

В конце 80-х годов настало другое время. «Перестройка» Горбачева подняла дремлющие пласты общества такого объема и размаха, такого энтузиазма и такого разнообразия мнений, что их было уже не остановить. Требовалась лишь организация и крепкая опора на нее. Такой организацией и опорой тогда могла стать лишь партия, освобожденная от догм и идеологических шор, наученная 70-летним опытом строительства социалистического государства, опытом неудач, успехов, побед и поражений.

Такую партию можно было создать чуть ли не в считанные дни. Сам Горбачев считал, что из 412 членов Центрального комитета КПСС было «две, три, а то и четыре» партии. Но только две из них имели значение: максимально приблизившееся к социал-демократии крыло КПСС во главе с Горбачевым и консервативная, отстаивающая традиционные коммунистические убеждения. Раскол партии стал бы самым быстрым способом создания в СССР многопартийной системы. Важно и то, что им удалось бы развестись, поделив между собой имущество КПСС, органы печати, местные организации, а самое главное, организационный опыт, кадры, поддержку избирателей. Опираясь на закрытые исследования, Горбачев считал, что в результате развода за ним последовало бы 5–7 миллионов членов КПСС. До четырех миллионов членов КПСС могли бы последовать за консерваторами – «вчерашними». И это были бы не «кухонные» партии. Это – реальная сила, оснащенная мировоззрением, идеологией.

Так бы и произошло: к середине 1991 года, когда обе стороны созрели для расставания; в ноябре-декабре этого года на внеочередном съезде партии развод состоялся бы. Но в августе случился путч, который нарушил естественный ход истории, удалил президента СССР Горбачева из политики, открыл дорогу для радикальных сил, прежде всего в России.

Но послушаем самого Горбачева, то, что он говорил ровно 25 лет назад. Это тем больший интерес представляет с учетом пройденного пути, приобретенного опыта и полученных результатов. Мы имеем теперь возможность сравнить два проекта реформирования государства, которые условно назовем «проектом Горбачева» и «проектом Ельцина».