Текст книги "Тревожные годы Приморья (1917-1922 гг.). Свидетельства эпохи"

Долгожданная победа была достигнута, четыре года, страданий и великих жертв принесли свои плоды. И русская кровь, пролитая так обильно на полях всего света, служила вместе с другими тем фундаментом, на котором теперь должны были утвердиться мир, право и справедливость. Ведь из-за них воевало человечество?..

Английские офицеры шумно радовались победе. Они выражали с чисто офицерской искренностью мнение, что без России и ее жертв никогда бы им не получить этой победы. Да, верно, истина. Но из-за этих-то великих жертв и из-за медлительности, из-за затяжки войны, из-за того, что от России потребовали слишком большого напряжения, наша страна не выдержала и впала в такое несчастье, в степень гибельного разорения. А понятно, если бы Россия не вступила в войну или, вступив, не жертвовала так беззаветно, то Антанта никогда не выиграла бы войны.

Как теперь отнесутся к нам бывшие союзники? Во что теперь выльется их призыв к Русскому народу? Понятно, все, что обещалось, будет выполнено, несомненно, останутся прежние отношения к вам, как к нашим близким союзникам, – так отвечали англичане.

Но то, что пришлось видеть с первых шагов во Владивостоке, било не по самолюбию даже, а по самой примитивной чести. Каждый иностранец чувствовал себя господином, барином, третируя русских, проявляя страшное высокомерие. Было впечатление, что теперь, когда долгая война окончилась, им совсем не до нас, что они делают величайшее одолжение, приехав сюда, оставаясь здесь.

Надо отдать справедливость, что лучше всех относились японцы, их офицеры и солдаты проявляли самую большую, почти полную корректность, чувствовалось даже искреннее, чуткое и дружественное понимание нашего несчастия и временного характера его.

Хуже всех было отношение домашних, так сказать, интервентов, войск, сформированных из наших бывших военнопленных.

Лучшие здания в городе, все вагоны, места в поездах отдавались иностранцам, наши соотечественники как бы согнули спину и тащили на себе их, ожидая спасения. Ведь

была обещана помощь, призывали к совместной борьбе с немцами и большевиками. Немцы выбыли из строя врагов, в Версале собралась мирная конференция, но другой-то враг, большевики, остались. И русские люди ждали от интервентов помощи, верили в нее.

В первой половине ноября прибыл во Владивосток со своим штабом французский генерал Жанэн. Ступил он на русскую землю, приветствуемый, как избавитель, как заранее признанный герой. На приветственные речи Жанэн отвечал определенно и довольно ясно, обещая поддержку, самую активную, выражая веру в успех общего дела. Сюда же прибыл французский батальон, что-то около взвода их колониальных цветных войск, да одна батарея. И вслед за английскими батальонами французы двинулись по железной дороге на запад, к нашим боевым линиям.

Когда ген. Нокс объезжал фронт, его повсюду встречали не только дружественно, но торжественно. Выставлялись почетные караулы, оркестр играл английский гимн, предоставлялось все лучшее, что только было у самих. На его слова о помощи заранее благодарили, почти везде просили прислать хоть взвод английских солдат – необходимо было показать нашим солдатам и офицерам, что давнее обещание союзников о помощи не одни слова. Атаман Дутов в тяжелые дни Оренбурга прислал телеграмму ему в Омск: дайте мне одну роту французских или английских войск, и я отстою Оренбург, а то казаки уже не верят словам о помощи союзников.

В ответ мы слышали, что помощь будет, но не сейчас, что надобно подождать, не все еще готово, войска еще в пути. Мы ждали и верили.

Не все было благополучно и на остальном обширном пространстве Сибири.

Партии социалистов-революционеров и меньшевиков ушли в подполье, спрятались, тщательно замаскировались, но не прекратили свою губительную работу. А где было можно, там они действовали и в открытую.

Таким обетованным местом для них являлся Владивосток, благодаря интернациональному характеру, приобретенному этим городом с 1918 года от массы наехавших туда интервентов. К декабрю 1918 года здесь были уже полностью все военные миссии, прибыли высокие иностранные комиссары, в Сибири сосредоточились войска японские, британские, американские, немного итальянских и чехи, а на рейде стояли военные суда всех наций. При этом, чем дальше шли переговоры в Версале, тем неопределеннее и запутаннее было отношение здесь этой разношерстной массы. Как-то вышло, что войска бывших союзников, прибывшие в Сибирь, чтобы образовать общий с русскими фронт против немцев и большевиков, теперь на этот фронт не шли – война с немцами была кончена, а «вмешиваться в наши внутренние дела» союзники не желали.

Вместе с тем во Владивостоке некоторыми из союзных представителей допускался прямой контроль именно над чисто внутренними распоряжениями русской власти, здесь как раз и было вмешательство в наши внутренние дела. Особенно отличались этим два лица одной из дружественных наций, ген. Гревс и его начальник штаба полк. Робинсон. Так, с их стороны последовал форменный протест, когда ген. Иванов-Ринов арестовал ряд вредных лиц, бывших в связи с большевиками и ведших пропаганду среди населения, призывавших его открыто к восстанию против правительства. Господа Гревс и Робинсон заявили, что они не могут допустить этого ареста и настаивают на освобождении, оставляя в противном случае за собою свободу действий. Затем с их стороны последовал новый протест, когда из Омска военный министр хотел сместить коменданта Владивостокской крепости полк. Бутенко, офицера в сущности неплохого, но впавшего слишком в сильную ориентацию на эту нацию и объединявшегося раньше с эсерами. Когда полк. Чубаков, служивший в этой иностранной миссии и работавший одновременно в противоправительственных партиях, был вызван в Омск для отчета в своих действиях, то от ген. Гревса, представителя дружественной нации, последовал ряд телеграмм с отказом. В конце концов он потребовал гарантии личной безопасности Чубакова и непредания его суду. А после этого Чубаков перешел, при первом удобном случае, на сторону большевиков и в Красноярске вошел крупным лицом в Чрезвычайную следственную комиссию (большевистскую чека). Можно было бы написать несколько томов, приводя все случаи подобного «невмешательства» – так их было много. Были даже документально установлены сношения с американской военной миссией некоторых шаек, восставших с оружием в руках в районе Сучанских копей и бывших фактически большевиками.

Много, может быть, и невольного зла причинили России эти представители интервенции, Гревс и Робинсон, но немало зла причинено ими и своему отечеству, ибо по их действиям Русский народ и общество судили о всей их стране. А в связи с другими агентами и мелкими представителями ее в Сибири, извращенно представлявшими здесь интересы своей страны, мнение о ней среди русских составилось крайне отрицательное. Это отразилось и на местной прессе, газеты день ото дня все едче и остроумнее писали о действиях этих интервентов и о иххозяйничанье на Дальнем Востоке. И вот в один день начальник миссии Гревс приехал к ген. Иванову-Ринову, как помощнику Хорвата, и просил, нельзя ли подействовать и надавить на газеты для прекращения неприятных фельетонов. Это уж совсем не вязалось с его прежними протестами, что он и его войска прибыли во Владивосток защищать всяческие свободы. Но надо оговориться: эти газеты были правого лагеря.

Нет сомнения, что многие из этих господ действовали по незнанию и полному непониманию того, что происходит в России, ни наших настроений, ни верований и надежд, но был и несомненно умышленный, организованный вред.

В декабре [1918 года], будучи по делам во Владивостоке, я заехал отдать визит полк. Робинсону, посетившему на Русском острове мою военную инструкторскую школу. Робинсон вышел, радостно улыбаясь во всю ширину лица, и начал меня поздравлять, когда, видимо, на моем лице отразилось недоумение, он быстро скрылся и вернулся с переводчиком. Начался разговор.

– Поздравляю вас, генерал, скоро будет конец вашей гражданской войне. Мы получили известия из Версаля.

– ?!

– Союзники решили пригласить на Принцевы острова все русские партии: от большевиков, от генерала Деникина, от адмирала Колчака, от Юденича и из Архангельска, а также и от народа.

– С какой целью?

– Чтобы вы могли сговориться и кончить войну.

Долго мне пришлось доказывать полк. Робинсону всю нелепость этого плана и неосуществимость, почти 1,5 часа затянулся визит, а в конце его почтенный полк. Робинсон с ясной улыбкой заявил мне:

– Нет, все это не так. Вот послушайте, что мне пишет миссис Робинсон из дому о том, как там у нас говорят ваши русские. – И он вытащил из письменного стола пачку писем своей жены. – А миссис Робинсон пишет даже в газетах!

Аргумент такой веский, что отбил у меня охоту говорить с ним когда-нибудь впредь.

Весьма характерный случай из этого разговора… В одном месте, почти в начале разговора, когда я разъяснил Робинсону задачи нашей армии и всего дела борьбы, я обнаружил, что переводчик отклонялся в сторону и плел уже от себя. Я остановил его и по-английски сказал, что моя мысль была совсем не та. Переводчик смутился… Он тоже был русский, но Моисеева закона… И большинство переводчиков было из того же изгнанного народа…

Во Владивостоке образовалась штаб-квартира эсеров, оставшихся в Сибири, другая часть их перекочевала в Москву и там открыла другой свой центр. Связь шла через Европу, – с одной стороньц а с другой, – при помощи большевицких агентов через фронт. Во Владивостоке же они работали почти в открытую, подготовляли и проводили тот плащ который погубил дело русских людей, направленное на возрождение Родины. Отсюда они раскинули по всей Сибири свою сеть. Прежде всего были устроены опорные пункты, которые образовались в самой администрации. Верховный Правитель получил от директории в наследство аппарат, далеко не готовый и несовершенный, но со значительной дозой введенных в него партийных социалистических деятелей. Как уже сказано раньше, губернатором Иркутска был эсер Яковлев, и он оставался незамененным до последних дней. Он умел, когда нужно, явиться в золотых губернаторских погонах, в черном пальто с красной подкладкой, по-военному тянулся и часто прибавлял титул, а вечером того же дня он шел к своим «товарищам» в синей блузе, и они при его участии делали в его губернии свое дело. И сделали его.

В другом важном центре и университетском городе Томске губернатором был тоже партийный соц. – революционер Михайловский, который именовал себя поручиком и даже носил военную форму, надев вместе с нею и личину самого искреннего благожелательства к армии и лояльности. У Михайловского начальником контрразведки, т. е. тайной полиции, был еврей Д., бывший коммунистический деятель. В Томске была и другая контрразведка, военная, с талантливым тов. прокурора Смирновым во главе, Смирнов прямо задыхался, с неимоверными трудами раскрывая заговоры, находил склады оружия, посылал обстоятельные и обоснованные доклады, но им ходу не давали. До самой весны 1919 года министром внутренних дел был также социалист Грацианов, приходившийся, вдобавок сродни губернатору Михайловскому. Между прочим, крепко было занято в Томске эсерами почтово-телеграфное ведомство, благодаря этому многие важные телеграммы, особенно шифрованные, возвращались или замедлялись, а также обо всех распоряжениях заблаговременно предупреждались их партийные деятели. В центральной конторе у чиновника Рыбака нашли в стене склад оружия, подготовленный на случай восстания, был произведен арест, начался процесс, который, увы, ни к чему не привел.

Следующей цитаделью их был Красноярск, где имелась эсеровская тайная типография и где работал, скрываясь под чужой фамилией, один из наиболее вредных иудеев Дербер.

Как будет видно дальше, катастрофа, погубившая все дело, и грянула одновременно предательством в тылу армии, в Томске, Красноярске, Иркутске и Владивостоке. И ведь это было все известно раньше, русскими людьми были обнаружены эти гнезда интернационала, но не было силы вырвать их с корнем и обезвредить.

Дальше работа эсеров направлялась в народные массы, для этой цели они избрали такие безобидные и полезные учреждения, как кооперативы. И центральные управления, и местные отделения были наполнены их людьми и ответственными партийными работниками. «Синкредит», «Центросоюз» и «Закупсбыт» – три главных кооператива в Сибири – всецело были в руках эсеров. Этим путем распространялась литература, добывались деньги, велась пропаганда на местах и подготовлялись восстания.

Наконец, направлялись усилия проникнуть в действующую армию. К сожалению, и это удалось им сделать, не всюду, в одну лишь армию вошли они, но и этого было достаточно, чтобы замкнуть круг…

Белая Сибирь. В 6-ти гл. Мюнхен, 1923.

Источник: Дело не получило благословения Бога. 1992.

ДОНЕСЕНИЕ УПРАВЛЯЮЩЕГО НОВОКИЕВСКИМ ТАМОЖЕННЫМ ПОСТОМ С. ДЬЯКОНОВА

владивостокскому таможенному инспектору

24 октября 1918 г.

Имею честь донести, что в понедельник 21 октября с.г. пришли в Новокиевск из Посьета японские войска – пехота и конница и разместились в жилых казармах и в хирургическом павильоне военного лазарета. С японскими войсками прибыл воинский груз, в числе коего много японской водки «саке», папирос, консервов и т. д. На другой день японцы разоружили корейское национальное войско в числе 40–50 чел., собранное ранее поручиком Бонгаем, расставили свои патрули на улицах Новокиевска и не пропускают ни одного корейца, которого бы не обыскали. Также обыскивают и русских жителей, что видел досмотрщик Хотимченко, будучи дежурным на пристани. Вчера же, 23 октября около 7 час. вечера обыскали и досмотрщика поста Хотимченко, который с поста шел к себе на квартиру. В Новокиевской управе отобрали все находящееся там оружие: трехлинейные винтовки, винтовки Бердана и револьверы, ранее отобранные у корейских солдат по приказанию командующего войсками Бутенко.

23-го же октября заняли каменноугольные копи в Посьете, принадлежащие Канивцу, сняли его рабочих-китайцев, запретили продавать уголь, почему жители остались без топлива. Телега, посланная мною за углем, вернулась порожней. Угля не дали. Угрожали Канивцу, что застрелят его. Канивец подал жалобу на японцев в управу, эту жалобу я видел лично. Японцы творят полный произвол как завоеватели.

Всего японского войска в Новокиевске человек 200. Также расставлены войска в Славянске, Барабаше, Посьете и других местах. Сейчас в Посьет пришел транспорт с английскими войсками. Об этом сообщил матрос с катера «Федя».

Управляющий постом С. Дьяконов.

АВПР МИД РФ. Ф. 324. Оп. 894. Д. 12. А. 218.

Источник: Колчак и интервенция на Дальнем Востоке. 1995.

ИЗВЛЕЧЕНИЯ ИЗ СТЕНОГРАММЫ ДОПРОСА А.В. КОЛЧАКА

Иркутской чрезвычайной следственной комиссией 30 января 1920 г.

[О возвращении из Японии во Владивосток осенью 1918 года и последующей поездке в Омск].

… Из Японии я уехал беспрепятственно. Прибывши во Владивосток, я обратился к своим знакомым сослуживцам-морякам. В свою очередь, последние, узнав о моем приезде, обратились ко мне с просьбой, чтобы я им посвятил вечер и высказал свое мнение, что им делать, кому подчиняться и каково должно быть отношение морских офицеров и команды к существующему троевластию. [Имеются в виду Временное Сибирское правительств в Омске, Временное правительство автономной Сибири во Владивостоке и претензии на власть управляющего КВЖД генерала Хорвата]. Я сказал, что я это сделаю, но прежде я прошу дать мне несколько дней, чтобы ознакомиться с тем, что делается во Владивостоке.

Владивосток произвел на меня впечатление чрезвычайно тяжелое – я не мог забыть, что я там бывал во время империи. Тогда мы были хозяевами. Это был наш порт, наш город. Теперь же там распоряжались кто угодно. Все лучшие дома, лучшие казармы, лучшие дамбы были заняты чехами, японцами, союзными войсками, которые туда прибывали, а наше положение было глубоко унизительно, глубоко печально. Я чувствовал, что Владивосток не является уже нашим русским городом…

Я считал, что эта интервенция, в сущности говоря, закончится оккупацией и захватом нашего Дальнего Востока в чужие руки. В Японии я убедился в этом. Затем я не мог относиться сочувственно к этой интервенции ввиду позорного отношения к нашим войскам и унизительного положения всех русских людей и властей, которые там были. Меня это оскорбляло… Затем самая цель и характер интервенции носили глубоко оскорбительный характер: это не было помощью России – все это выставлялось как помощь чехам, их благополучному возвращению, и в связи с этим все получало глубоко оскорбительный и глубоко тяжелый характер для русских. Вся интервенция мне представлялась в форме установления чужого влияния на Дальнем Востоке.

Во Владивостоке я получил первые сведения о Западно-Сибирском правительстве, которое тогда называлось правительством Вологодского. Затем я узнал, что в Уфе состоялось совещание, на котором было решено из Сибирского правительства образовать всероссийскую власть и что во главе этой власти будет стоять Директория в составе Авксентьева, Зензинова, Вологодского, Чайковского, Болдырева…

К этому времени как раз прибыла миссия Вологодского во Владивосток… И сейчас же, в тот или на другой день, Вологодский созвал представителей дерберовского правительства, которые моментально сложили свои полномочия и признали власть Сибирского правительства. Затем, по-видимому, земство тоже признало это правительство, и вслед за тем Хорват сказал, что он тоже подчиняется сибирской власти.

Я лично представлялся тогда Вологодскому, так как бывший с ним один из морских офицеров сообщил мне, что было бы желательно, чтобы я повидался с Вологодским. Я сделал ему визит, он был страшно занят, ни о чем серьезно не говорил. Я ему сказал совершенно определенно, что морские части, которые имеются здесь, безусловно подчинятся распоряжениям этого правительства. Затем эта миссия уехала, а я еще оставался, так как не мог никак выбраться из Владивостока, и в конце концов мне пришлось обратиться в чешский штаб. Сюда относится и первая моя встреча с Гайдой, который находился тогда во Владивостоке.

Я получил известие, что он желает меня повидать. Я пошел к нему в штаб и встретился с ним в здании бывшего порта, где он тогда находился. Я спросил его, в каком положении находятся все дела. Он мне ответил, что вся сибирская магистраль очищена совершенно от большевиков, что есть постановление союзного командования о том, чтобы чехи не уходили из России ввиду невозможности предоставить им тоннаж, а чтобы они шли на Урал, что на Урале теперь образуется чешско-русский фронт, который будет продолжать борьбу с большевиками… Гайда обращался в то время к Вологодскому относительно назначения себя главнокомандующим вооруженными русскими и чешскими силами…

Для меня было совершенно ясно, что чехи были поставлены в необходимость этой борьбы для того, чтобы выбраться из России… Мне представлялось, что они действуют совершенно самостоятельно, но что союзники им помогают…

Когда я прибыл в Омск, на ветке уже стоял поезд с членами Директории и поезд Болдырева, который был тогда назначен верховным командующим и прибыл со своим штабом в Омск…

Болдырев задал мне вопрос, что я намерен делать. Я сказал, что я хочу ехать на юг России, никакого определенного дела у меня нет, и я хочу выяснить вопрос, как туда проехать. Он мне сказал: «Вы здесь нужнее, и я прошу вас остаться…»

Через два дня после этого меня снова вызвал ген. Болдырев к себе в вагон и сказал, что он считает желательным, чтобы я вошел в состав Сибирского правительства в качестве военного и морского министра… В заседаниях Совета министров я встретил совершенно определенную атмосферу борьбы Сибирского правительства с Директорией. Я явился к председателю Совета министров Вологодскому и сообщил, что со стороны Болдырева есть такое-то распоряжение, и я стал являться туда как член правительства… Таким образом, я был назначен Болдыревым, не единолично, а от имени Директории…

Источник: Колчак Александр Васильевич – последние дни жизни, 1991.

ИЗ РОМАНА ЖОЗЕФА КЕССЕЛЯ

«Смутные времена. Владивосток 1918–1919 гг.»

[Автор был во Владивостоке в этот период в составе Французского экспедиционного корпуса. Роман «Смутные времена…» написан им в 1975 году].

[1918 год]

… Однако, когда мы добрались до места расположения французской миссии во Владивостоке, тогда все остальное было забыто и потеряло значение. Чтобы в это поверить, надо было увидеть все собственными глазами. Из-за нехватки места миссию разместили в музее этнологии, археологии и естественной истории. Вдали от Омска, месторасположения ставки, французским офицерам приходилось работать среди скелетов гигантских китов, чучел сибирских тигров – самых крупных в мире, стрел, сделанных из костей, и прочей утвари каменного века.

Вот в какой обстановке мы впервые услышали о том, что происходит.

Порт Владивостока контролировали японцы, этим объясняется их далеко не последняя роль в этой сибирской истории. Нельзя было умалять и роли чехов. Они удерживали железную дорогу.

И тут история принимает удивительный оборот. Чехия против собственной воли входила в состав Австро-Венгерской империи. До завоевания в истории королевства была славные времена. В течение многих веков чехи вели борьбу за независимость, устраивая бунты и восстания. Имея славянские корни, они видели в России свою естественную покровительницу, а в русских – старших братьев. Когда началась Первая мировая война, взводы, роты и целые батальоны чехов дезертировали, чтобы присоединиться к русской армии. В 1917 году в России их объединили в армию численностью от 15 до 20 тысяч человек, хорошо вооруженную, с собственным командованием и движимую единственным желанием: вернуться на фронт и оказаться по другую сторону линии военных действий, откуда они бежали, сражаться против бывших хозяев, чтобы вернуться на освобожденную родину.

Но тут в России произошла Октябрьская революция, Советы и Германия подписали Брестский мир. И вот чешские добровольцы, организованные и дисциплинированные, страстно желающие вступить в бой, оказались в самом сердце бескрайней России, погруженной в пучину Гражданской войны, к которой чехи не имеют никакого отношения. Тогда они принимают решение, почти безумное. Они решали расчистить себе путь, чтобы вернуться на родину.

Прямой путь, с запада, им закрыт. Здесь хозяйничают немцы. Но это не имеет никакого значения. Они захватывают восточное направление. Это значит – Волгу, Урал и всю Сибирь до Тихого океана, чтобы однажды сесть на какое-нибудь судно. Такой путь растянулся на десятки тысяч километров посреди неизвестности в самом пекле кровавого хаоса. И чехи проделали этот путь. Они брали, одну за одной, станции Транссибирской магистрали и добрались до Владивостока. Построенная два года назад новая ветка присоединилась к самой длинной железной дороге в мире не так давно.

Таким образом, у японцев был необходимый, уникальный по своим возможностям выход к морю, где благодаря ледоколам была возможна круглогодичная навигация. А у чехов была железная дорога, дающая пропитание и жизнь. Японцы и чехи, две силы, великолепно организованные, надежные и эффективные.

Но во всем остальном – беспорядок, несогласованность, беспредел и полный кавардак. В таких выражениях рассказали нам об этом офицеры. Все вызывало у них отвращение. Собрав людей с четырех концов света во имя борьбы с призрачным врагом, но теперь сложившая оружие, эта противоестественная экспедиция представляла собой невероятную смесь. Словно над ней колдовал какой-то безумец.

В состав английских войск входили индийский батальон и французский батальон из частей Тонкина. И это в Сибири, в самый разгар зимы! Наверное, от того, что они находились ближе всего.

Еще были дезертиры и военнопленные из австро-венгерской армии, собранные в отдельный отряд в соответствии с национальностью. Подчинялись они специальному командованию, а именно никакому.

– Вы заметили патрули, когда приехали? – интересовались наши сослуживцы. – Выглядят они неплохо, правда? Ну так вот, они сформированы из представителей двенадцати стран, один солдат от каждой страны. Именно двенадцать. Давайте посчитаем вместе. Соединенные штаты, Франция, Англия, Канада, Новая Зеландия, Австралия, Чехословакия, Венгрия, Румыния, Сербия и Япония. И, наконец, Россия.

– Но какая именно Россия? – спросили мы. Вот где действительно был кошмар. Во главе иерархического треугольника, в Омске, огромном сибирском городе, находился генерал Колчак, наделенный всеми внешними атрибутами власти. Премьер-министр, правительство, внушительный генеральный штаб, многочисленная свита из высокопоставленных генералов, высших должностных лиц и высшего духовенства старой Святой Руси. Провозглашенный регентом империи, Колчак поклялся уничтожить красных и вернуть трон наследнику царской семьи.

Но в этой империи, европейской части России, имевшей в своем распоряжении истинные ресурсы, как человеческие, так и промышленные, – ее поддерживал цвет нации, – в этой России правили Советы. На территории же Сибири, вне всяких сомнений бескрайней, но малонаселенной, Колчак мог рассчитывать только на несколько деморализованных полков регулярной армии да на несколько батальонов белых офицеров, выполнявших обязанности обычных солдат.

Удалые казаки, находящиеся в бегах, каторжники, сбежавшие благодаря царящему беспорядку, шайка золотоискателей, охотники и бродяги, всегда готовые поживиться, – вот из кого состояли другие «войска» Колчака.

В том, что касалось снабжения, все зависели от Транссиба, то есть от чехов, и от порта, а значит, от японцев.

А отряды красных партизан вели свою войну, нескончаемую и жестокую…

Жозеф Кессель. Смутные времена. Владивосток 1918–1919 гг. 2012.

ОБРАЩЕНИЕ БАРАБАШЕВСКОЙ ВОЛОСТНОЙ ЗЕМСКОЙ УПРАВЫ К ПРИМОРСКОЙ ОБЛАСТНОЙ ЗЕМСКОЙ УПРАВЕ

Ноябрь 1918 г.

Сего числа в управу явилась делегация от крестьян Богословского сельского общества с заявлением, что над гражданами с. Богословского японские вооруженные солдаты учиняют насилия в самых грубых действиях.

Со своей стороны управа заявляет, что японские отряды уже однажды делали насилия над гражданами деревень Малютино и Занадворовки, о чем областной управе было донесено в свое время.

Нынешнее заявление о применении японцами грубой силы подтверждается еще и другими действиями японцев, например: требование от волостной управы сведений и справок о числе жителей в волости, количестве земли по категориям и еще разные другие статистические сведения. О том, что ими предпринимается, они ни у кого [разрешения] не спрашивают, а если что им нужно – просто-напросто требуют.

Донося о вышеизложенном, управа просит принять русских граждан под защиту от насилия над ними вооруженных отрядов Японии.

Председатель (подпись). Члены: (подписи).

ГАРФ. Ф. 3476. Оп. 1. Д. 350. Л. 48.

Источник: Колчак и интервенция на Дальнем Востоке. 1995.

ТЕЛЕГРАММА ИЗ СТАВКИ А.В. КОЛЧАКА ОВ ОТКРЫТИИ ВО ВЛАДИВОСТОКЕ ОФИЦЕРСКОЙ ШКОЛЫ

[Ноябрь 1918 года].

Военная – по трем адресам: Владивосток, ген. Иванову-Ринову, ген. Флугу, копия – полковнику английской службы Блеру – из ставки главковерха.

№ 221/425.

Открытие инструкторской [школы] при содействии ген. Нокса состоится не ранее декабря, а поэтому пока надлежит произвести только все подготовительные работы по вызову офицеров и унтер-офицеров. Тех офицеров, которые уже прибыли во Владивосток, надлежит передать на учет начальнику гарнизона, а списки на них – полковнику английской службы Блеру. Начальником школы будет назначен Генштаба полковник Сахаров, прибывший во Владивосток вместе с ген. Ноксом.

ГАРФ. Ф. 162. Оп. 1. Д. 2. А. 103–105.

Источник: Колчак и интервенция на Дальнем Востоке. 1995.

К.В. Сахаров.

БЕЛАЯ СИБИРЬ: ВНУТРЕННЯЯ ВОЙНА 1918–1920 гг.

[О «школе Нокса». Учебно-инструкторская офицерская школа на Русском острове (так называемая «школа Нокса») была создана приказом адмирала А.В. Колчака от 10 ноября 1918 года].

… В ноябре [1918 г.]… я прибыл во Владивосток, чтобы начать подготовку и провести формирования там, на Дальнем Востоке России. Местом был избран Русский остров. Лежит он в океане, верстах в 15–20 от города, имея сообщение с ним только пароходами, на острове еще до войны были построены казармы, больше, чем на дивизию. При создании во Владивостоке крепости после 1905 года на острове были возведены форты и батареи, прекрасные, построенные по последнему слову техники, укрепления, сам остров, благодаря своему выдвинутому положению, гористому характеру и большому количеству закрытых, глубоких бухт, представлял большие стратегические преимущества. До революции доступ на остров был обставлен очень большими трудностями, без пропуска коменданта Владивостокской крепости никто не мог попасть туда, въезд иностранцам был воспрещен вовсе. Когда после революции товарищи захватили власть в свои руки и контроль попал в их комитеты – все переменилось. И это сокровище Русской Державы было очень скоро приведено в состояние печального разрушения и упадка. Все огромные здания казарм стояли ограбленные, без окон, печей и дверей, грязь была невообразимая, такая грязь, которую можно было видеть только после революции. На остров ехал и жил на нем всякий, кто хотел, там образовались даже притоны преступников.

Приходилось заняться исправлением всего разрушенного, наладить снова порядок и охрану Русского острова.

При ремонте и очистке зданий мне много помогли британские офицеры. С присущей им энергией и размахом они более двух месяцев работали без устали над приведением казарм в жилой вид… Должен по правде сказать, что со стороны английского офицерства русские видели много доброго, много искренних дружеских чувств и откровенно благодарного признания великих заслуг России в Мировой войне… И тем обиднее для обеих сторон, и тем невыгоднее – та двойственная политика, которую вел все время их словесный диктатор Ллойд Джордж, этот, как его называли в Сибири, Керенский крупного масштаба. Эта двойственная политика, полная какого-то скрытого смысла, в числе других причин привела в конце концов к гибели на востоке Русского дела, а вместе с ним и много млн. военного груза, который Англия привезла в Сибирь. Эта же двойственность совершенно затемнила те услуги и ту работу, которые бескорыстно и рыцарски несли здесь британские офицеры.

Мне удалось собрать для подготовки 500 офицеров и около 800 солдат. Курс был составлен самый простой, почти применительно к учебной команде и школе подпрапорщиков мирного времени. Главной целью было – упорным трудом и регулярной казарменной жизнью счистить революционный товарищеский налет, показать на самом деле все преимущества крепкой воинской дисциплины и порядка.