Текст книги "Полет орла"

VII

На стрельбах поручик Сеславин добивался от своих канониров собранности, особенной быстроты и тщательной прицельности. Он неустанно сам наводил орудия на мишень, чтобы показать мастерство и добиться того же от подчиненных. И добивался почти чудес в быстроте наводки и меткости.

Начавшаяся в 1806 году Русско-прусско-французская война продолжалась. Пруссаки в первые же недели были разгромлены «корсиканским чудовищем». Армия Пруссии, по сути, перестала существовать. После Аустерлица не стало также и дееспособной австрийской армии. Англичане, как всегда, тянули, в основном отслеживая продвижения армии Бонапарта, чтобы предупредить (все возможно ожидать от этого монстра!) внезапный бросок французов через Ла-Манш. Впрочем, от всей прусской армии остался лишь шеститысячный отряд генерала Лестока. А агенты английского короля заседали во всех военных советах «союзников» и жаждали продолжения войны с Наполеоном. Они готовы были сражаться с узурпатором до последнего русского солдата. Потому что у России армия еще была. И хотя количеством она почти вдвое уступала Наполеону, славные ученики Суворова помнили слова великого старца: «Воевать надобно не числом, а умением».

Русским же мыканье по чужим землям и необходимость погибать неизвестно за что изрядно надоели. Впрочем, среди офицеров бытовали разные мнения. Одни мечтали вернуться к родным, близким и возлюбленным, к балам, обедам и развлечениям. Другие (их все-таки было большинство) понимали: победные марши и рокот французских барабанов приближаются к границам России. И если не понимать этой явной угрозы, то участь отечества может решиться трагически: враг окажется на ее территории.

В феврале 16-го числа главнокомандование объявило поход. А в марте, уже пригретые первыми весенними ростепелями, Сеславин вместе со своей ротой конной артиллерии пересек границу Прусского королевства. Здесь было намного теплее, чем в русских пределах, где, по ночам еще властвовала зима. Дороги раскисли, распустились, отмякли. Грязь и слякоть стояли неимоверные. Артиллерия могла двигаться не более 2–3 верст в сутки. Известны случаи, когда всадники почти тонули при понижении рельефа местности, их приходилось по-настоящему спасать.

Наконец в апреле дороги подсохли. К концу мая возобновились прерванные военные действия. А 29 мая при городе Гейльсберге Сеславин был направлен для усиления авангарда Петра Ивановича Багратиона, атакованного французами. Запряженные сильными лошадьми, пушки Сеславина примчались на боевую позицию.

И вот молодой офицер услышал не учебный, а поражающий близостью смерти свист пуль, визг картечи и глухие взрывы от неприятельских ядер. Большой отряд французской кавалерии, блистая клинками, атаковал русский авангард. Сеславин приказал снять с передков пушки на самой ближайшей дистанции от противника. Он уже различал в первых рядах французов их лица с открытыми ртами и чертами, искаженными яростью боя. Гвардейцы Сеславина привычно, ловко и весело заряжали картечью и наводили орудия.

– Ну, братцы, не посрамимся. Дадим врагу отпор достойно. Заряжай, наводи… Пали! – По команде поручика канониры подносили дымящиеся пальники к затравкам. После оглушительного грохота сквозь рассеявшийся дым Сеславин увидел отступающего противника. На кочковатом от разрывов поле корчились в последних судорогах или неподвижно лежали тела убитых и раненых людей и лошадей. Все внимание Сеславина было сосредоточено на действии его орудий. Он следил и моментально реагировал на изменение диспозиции.

– Ага, эти с фланга скачут… Быстро сдвинуть две пушки влево. Заряжай, наводи… Пали!

Некоторые опытные офицеры, находившиеся поблизости, в горячке боя все же обратили внимание на сноровку сеславинских гвардейцев и его хладнокровие, спокойное, точное командование. Невозмутимость поручика невольно передавалась и его канонирам. Хлесткие выстрелы картечью заставили врага отступать.

Однако усиленный все новыми свежими войсками, противник опять бросался в атаку. Арьергардный бой превратился в серьезное сражение. Тут что-то черное бесформенное вылетело из клубов сизого дыма и ударило Александра в грудь. Скорее всего, это был кусок вражеской разорвавшейся гранаты, но, к счастью для Сеславина, на излете. Тем не менее поручик упал, прохрипев своим канонирам: «Продолжайте…» Горлом пошла кровь от удара. Александр потерял сознание.

Очнулся он уже в лазарете с перевязанной грудью. Прежде всего ощутил досаду из-за того, что его первый бой был столь скоротечен. Однако кровь время от времени шла горлом, как у чахоточного. Через день он оказался в походном госпитале. Тут к лежачему Сеславину подошел, улыбаясь, Лев Нарышкин. У него повязка на левой руке.

– Какая встреча, господин поручик гвардейской артиллерии! – шутил жизнерадостный Нарышкин, усаживаясь рядом с постелью Сеславина. – Сколько лет, сколько зим, Саша!

– Да не так давно имел удовольствие тебя видеть, – отозвался приветливо Сеславин, хотя чувствовал себя довольно скверно. – С тобою-то что?

– Вот, сам видишь, ручонку поломал, – продолжал посмеиваться с юношеской беспечностью Лев. – Размахивал очень уж ручонками-то, ну и дождался… А с тобой чего приключилось?

– Сам не пойму. Треснуло чем-то в грудь. Болит проклятая, да кровью поплевываю. А так вроде бы… – Тут он смолк и перевел взгляд на солдат-санитаров, проносивших мимо него тело, накрытое с головою плащом. – Словом, пока еще живой. Может, Бог помилует, оклемаюсь да вдругорядь повоюю.

– Спаси Господи да все святые земли Русской.

– Чем обрадуешь в положении нашей армии? Я-то несколько времени ничего не имею из военных известий.

– По правде говоря, хорошего нет. Дрались наши чудо-богатыри, аки медведи, но проворных галлов не одолели. Под Фридландом случилась конфузия. Хотя полегло и наших, и супротивников более достаточного. Все же удачливого Буонапарте никак не угоняем, не уломаем. Больше он нас в ретирадное положение ставит. Ахти нас, бедных! – Нарышкин шутить перестал, и на красивом лице юноши явилось выражение печали.

VIII

Прусская кампания закончилась Тильзитским миром. Монархи, как заносчивые подростки, приуставшие в жестоких играх, договорились прекратить на время боевые действия. Решили похоронить убитых из-за их несговорчивости солдат. И подождать, пока снова явится желание и сопутствующие обстоятельства поиграть «в солдатиков» – пострелять ядрами и картечью из пушек, погонять стройными колоннами замордованную пехоту, дать свободу показать свою лихость кавалерийским частям: всем этим хвастунишкам уланам, гусарам, кирасирам, конным гренадерам и остальным.

Бонапарт демонстрировал при встрече с Александром I лишь личную дружбу с российским императором. Создавая снисходительно-улыбчивым видом впечатление полного доверия, хитрый корсиканец вел себя очень надменно по отношению к русским вельможам и генералам. А что касалось пруссаков, то, расколотив их армию в пух и прах, французский завоеватель долго не желал с ними вообще о чем-либо говорить. Находившийся среди адъютантов русского главнокомандующего – на тот день великого князя Константина Павловича – Денис Давыдов клялся приятелям, что император Александр, едва ступив на плот посреди Немана (где происходили переговоры) сразу торопливо произнес: «Сир, я так же, как и вы, ненавижу англичан». – «О, в таком случае, – ответил Наполеон, – мир между нами заключен».

– Вот, ей-богу, – клялся потом бравый гусар и модный поэт, – когда наш государь предложил заключить одновременно мир и с Австрией, этот корсиканский наглец заявил: «Я часто спал вдвоем, но никогда втроем». – Слушая о сальных насмешках Наполеона, гусары хохотали. – Однако, – продолжал Давыдов, – встретив случайно его взгляд, я почувствовал всё презрение этого человека к остальному человечеству и пожалел, что при мне нет моей турецкой сабли и что я не могу ее применить.

Получив, как офицер отличной храбрости, орден Владимира IV степени, Александр Сеславин возвратился в Россию, чтобы продолжить службу в гвардии и полечиться у петербургских врачей. Однако лечение не слишком ему помогало. На службе же менялось многое в отношениях с вышестоящими чинами: времена менялись. Для модного либерализма, может быть, недостаточны были образцовая «павловская» дисциплина и безукоризненная репутация боевого офицера. К тому же заслуженный под Гейльсбергом орден Владимира кому-то несомненно мозолил глаза. Чтобы жить в столице даже весьма скромно, денег из офицерского жалованья не хватало. Сеславин подал прошение об отставке (напоминаем, что уход и возвращение в армию стало делом довольно свободным). Одновременно покинул военную службу и его брат Николай.

Александр остался временно в столице, лелея некоторые планы. Николай уехал в деревню к родителям.

Спустя много лет, уже умудренным человеком и опытнейшим военным, Сеславин писал: «С 1807 года, когда я принужден был оставить службу по неудовольствию, я решил предпринять путешествие в Ост-Индию, собрав наперед нужные сведения о странах, которые я должен был проходить. Рассуждая часто об Англии и о причинах возвышения ее, утвердился в той мысли, что не в Европе должно искать средств ослабить влияние Англии, но в Ост-Индии. Россия к ней ближе всех; одна Россия в состоянии разрушить владычество англичан в Индии и овладеть всеми источниками ее богатства и могущества…»

Рассуждая о наибольшей опасности для России со стороны Британской колониальной империи через граничащие с российскими пределами странами Востока, молодой гвардейский офицер предвидел многое, проявившееся позже, и был совершенно прав. Однако ни власти (в лице приближенных к императору сановников), ни официальная дипломатия, ни военные чины, ни мнение образованной части общества не обращались к этой мысли.

Недостаток средств не позволил Сеславину осуществить столь рискованное предприятие. Совершить путешествие в Индию было невозможно по многим причинам, не только сугубо материальным. Кругом под разными обличьями кишела британская и французская агентура. Русская дипломатия контролировалась преимущественно иностранцами. Это никому (в первую очередь императору) не казалось по меньшей мере удивительным.

С прежней увлеченностью (чем занимался он с удовольствием и в Шляхетском корпусе) Сеславин продолжал изучение военной литературы. Труд французского теоретика Жомини пользовался огромной популярностью не только среди военных. Доходило до того, что его «Рассуждения о великих военных действиях» цитировали при дамах в модных салонах Петербурга. Преклонение перед Бонапартом и теориями французских менторов заслоняло в сознании светских франтов и «львиц» сожаление о гибели тысяч русских солдат. Но Сеславин не исключал полезности некоторых положений Жомини. Он внимательно листал и другие книги по искусству боевых действий. Особенное восхищение будили в его сознании описания походов Ганнибала, Цезаря и несравненного русского предводителя армий Александра Васильевича Суворова. Чтение этих книг расширяло кругозор молодого офицера, обогащало его теоритические познания. Кроме «командного образования» Сеславин перечитывает книги авторов, которые в те годы были «властителями дум» европейцев: «Рассуждения о всеобщей истории» Боссюэ, «Приключения Телемака» Фенелона и, конечно, «Исповедь» Руссо. Не исключался и Вольтер. Русская литература еще только начинала прорастать, предвещая будущих гениев.

Здоровье возвращалось медленно. Но все-таки возвращалось. И не столько от припарок и бальзамов сомнительных эскулапов, сколько от внутренних сил молодости.

Сеславин нередко посещал Михайловский замок, где началась его гвардейская служба. Темным видением наплывали в воображении мысли о циничном и жестоком убийстве императора Павла руками аристократов, подталкиваемых агентами иностранных (преимущественно английских) послов. Там, где флейты высвистывали маршевые наигрыши ежедневных вахт-парадов, теперь была угрюмая тишина. Редкие часовые стояли при въезде и кое-где на крутой лестнице. Настало лето. Белесое небо простиралось над болотистыми пространствами. Солнце превращало темную воду в бледное золото и вспыхивало внезапными огнями в дворцовых садах. Каналы были неподвижны, как зеленые зеркала, в них отражались переросшие купы цветущей сирени. Настроение Александра складывалось таким образом, что гатчинские места привлекали его своим безлюдьем. Он проходил мимо полосатой будки гренадера и прогуливался по дальним дорожкам. А сады разрослись и словно застыли в пышном оцепенении. Иногда он бормотал нараспев стихи, автора которых не помнил:

 
Ночь опустила тьму на старые сады.
Холодный ветр свистит и бьется на полянах.
И сердце верное, все в пламени и ранах
Трепещет с полночи до утренней звезды.
Может быть, томный девичий взгляд и несколько слов, сказанных ласково или таящих коварство, тревожили его воспоминания?
 

Он старался отвлечься занятиями не только по военной истории, но и принялся за регулярные записи о текущих событиях, ибо склонность к литературно высказанной мысли явно присутствовала в его натуре.

Со временем Сеславин даже начал писать работы для представления в Артиллерийский департамент Военного министерства. Он высказывал в своих работах немало интересных взглядов по поводу более успешного использования и быстроты передвижения орудий, что, по его мнению, способствовало бы отмене обозов с зарядными ящиками. Александр предлагал заменить повозки специальными вьюками, с помощью которых гораздо маневреннее возможно стало бы передвижение конной артиллерии. «Во всех случаях, где должно усилить огонь, зажечь ли отдаленную деревню, в которой засел неприятель, словом – где нужна поспешность, там употребляется конная или летучая артиллерия», – писал Сеславин. «Мнение» Сеславина подшили в дело и отправили в военный архив. В департаменте приняли его «мнение» к сведению, тем и ограничились.

Глава вторая. Дунайские крепости

I

Султан Селим III, худощавый человек среднего роста, с подстриженной бородой, одетый в полувосточный, уже с каким-то европейским оттенком костюм – подобие сюртука с золотыми пуговицами и орденом, на который наверняка ушла горсть драгоценных камней, сидел в широком ярко-алом кресле во вполне партикулярной позе. На голове его красовалась шапочка, расшитая золотыми арабесками. Напротив в мундире с белой лентой и орденом Почетного легиона почтительно наклонил голову посланник Наполеона генерал Себастиани.

Позади султана, слегка прислонившись могучим туловищем к инкрустированному столику, ухмылялся в густую бороду военный визирь султана Юсуф. Беседа продолжалась.

– Русские не обладают достаточным количеством войск, чтобы напасть на граничащие по Дунаю крепости вашего султанского величества. Наоборот, по мнению разведчиков из специального военного подразделения императора Франции, они, то есть генералы русской армии, полностью поглощены, после разгрома австрийских и русских войск под Аустерлицем, хоть какой-то подготовкой в сдерживании приближающейся к границе России великой армии Франции. Это совершенно очевидно, Ваше Величество. Вот карта, где указаны расположения немногочисленных русских гарнизонов, находящихся у южных областей России.

Себастиани несколько витиевато, но свободно говорил по-турецки, хотя султан приказал позвать переводчика, молодого грека, владеющего французским.

С глубоким поклоном получив карту из рук Себастиани, переводчик передал ее по знаку султана военному визирю Юсуфу. Тот нахмурил толстые брови и сузил еще больше тюркские черные глаза, всматриваясь в картографические обозначения и надписи, сделанные по-французски и по-турецки.

– Да, владыка франкских стран, непобедимый император Наполеон, по воле Аллаха, продолжает громить своих врагов, – торжественно произнес после этого султан Селим. – И мы здесь также не думаем дремать. Мы давно хотим возвратить Кавказ и Крым. Там нас ждут преданные мусульмане, в не столь давние времена жившие в собственном ханстве с троном Гиреев в Бахчисарае, всегда почтительно исполнявших волю Стамбула и не дававших покоя дерзостным гяурам-урусам. Также и преданные племена Кавказа склонялись покорно у ног султанов Турции. По стечению несчастливых обстоятельств, урусам удалось захватить наши старые владения. Но Аллах меряет время и, когда захочет, изменит положение вещей и восстановит справедливость.

Султан сделал характерное движение, коснувшись кончиками холеных пальцев своего смуглого лба и седеющей бороды.

– Блистательная Порта, в лице Вашего Султанского Величества, должна твердой ногой встать на побережье Черного моря и вновь во всем своем величии править Крымом, Кавказом и прилегающими территориями. Следует возвратить Азов и Очаков, Кинбурн, Яссы, Измаил.

Перечислив все эти заманчивые для Оттоманской империи перспективы, Себастиани сделал особенно строгое выражение на своем довольно желчном лице и продолжил:

– Император Наполеон Бонапарт надеется, что Ваше Султанское Величество останется доволен его предложением доставить в Стамбул барки, груженные штуцерами, ружьями, полевыми пушками и мортирами на десятки тысяч франков. Кроме того, в ближайшие дни император двинет в Далмацию двадцатипятитысячный корпус генерала Мармона.

Султан Селим медленно поднялся из кресла, ноздри его горбатого носа раздувались. Он приложил правую руку к груди, потом сказал медленно:

– Господин посланник, передайте своему владыке. Оттоманская султанская армия начинает военные действия против войска урусов, находящихся вблизи Дуная. Визирь Юсуф, заготовь мой приказ о начале войны. В качестве главнокомандующего выезжай на Дунай в помощь трехбунчужному паше Кушанице-Али.

Себастиани покинул дворец султана Селима со всеми надлежащими словами и поклонами, обеспечивающими ритуал почтения повелителю Оттоманской Порты.

Несколько позже, получив ряд чисто военных распоряжений султана, который считал себя стратегом волею провидения, удалился визирь Юсуф. Султан еще размышлял около получаса, разглядывая в полукруглое окно пестрые крыши дворцовых пристроек. Затем он позвал заслуженного предводителя одного из подразделений своей отборной конницы. С полупоклоном и простодушной ухмылкой «близкого» человека вошел Мамешоглу, седоватый и сутуловатый, одетый в военную одежду, а не в придворный мундир и не боявшийся разгневать взор повелителя простым коричневым чекменем из анатолийской шерсти.

Слуги принесли два вызолоченных кальяна тончайшей работы, поставили столик с шахматными фигурками и исчезли, задернув тонкую занавесь входного проема, сиявшую мелкими жемчужинами, расположенными по бледнорозовому муслину в виде звездочек. Мамешоглу приложил узловатые пальцы воина к бритому лбу, к сердцу и склонил голову.

– Садись на франкский пуховый диван, – ответив кивком на приветствие старого рубаки, сказал султан Селим. – На нем удобнее, чем на турецких подушках… да простит меня Всевышний за неподобающую владыке правоверных привычку нечестивых франков.

– Ничего, – снова «по-свойски» ухмыльнулся Мамешоглу, устраиваясь напротив султана и трогая у себя на груди бриллиантовый знак полумесяца. – Мы достаточно насиделись на седлах наших коней. Всевышний помнит твои походы, да хранит он тебя, твое здоровье и удачу, повелитель правоверных.

Скорчившись в поклоне, явился доверенный дворецкий, сириец Бен-Масуд.

– Не прогневайся, великий, к тебе управители гарема. Их двое. Впустить?

– Опять базар в гареме? – слегка помрачнел султан. – Впусти, да покарает их Аллах.

– Там не базар, а скорее беспутство, о повелитель правоверных, – качая пышной шафрановой чалмой, прошептал дворецкий.

Старая женщина в черном платье, укутанная черным покрывалом, осталась за занавесью. Вполз разодетый пестро, как индийская птица, пухлощекий евнух, названный по смешному совпадению Селимом с прозвищем Шербет-ага, то есть Господин Сладостей.

– Говори быстро, – сказал султан Селим, – ты отвлекаешь меня от важных государственных дел, о помет верблюда.

– Прояви милость, великий повелитель правоверных…

– Я предупредил: говори быстро…

– Так вот, о великий, произошло неподобающее…

– Ну? Дальше что?

– Наложницы Гюльчёхра и Мамин-Аза уличены в блуде с темнокожим стражником Гамалеем. Гюльчёхра – курдянка, Мамин-Аза – француженка. Как быть? Каково будет твое решение, о великий?

– Курдянку в мешке с камнями бросить в Босфор. Француженку продать купцу куда-нибудь… в Миср, но предварительно отрезать ей язык. Стражника посадить на кол.

– Но проклятый Аллахом Гамаль застрелил одного из стражей, отрубил голову другому и скрылся в неизвестном направлении, – простонал евнух, как бы в отчаянии царапая себе пухлые щеки.

– Каков удалец, Твое Султанское Величество, – буркнул Мамешоглу, – его бы отправить в передовой отряд твоих самых отчаянных всадников. Настоящий делибаш[6]6
  Делибаш – сорвиголова, отчаянный храбрец, поединщик.


[Закрыть], да покарает его беспощадный Азраил[7]7
  Азраил – ангел смерти по мусульманскому поверью.


[Закрыть].

Как ни странно, султана не очень разгневали слова Мамешоглу. Он даже фыркнул горбатым носом и скривил в усмешке выбритый рот.

– Скоро моих самых смелых делибашей будут набирать из осквернителей моего гарема, – хрипло проговорил султан. – Сделать, как я сказал. Убирайтесь. А ты, мой друг, не слишком почтительный перед лицом султана, узнай другую новость. Я начинаю войну с царем урусов, чтобы возвратить захваченные этими нечестивцами наши сокровенные земли… Крым, Кавказ и все морское побережье.

– Да благословит тебя Всевышний, о великий султан. Аллах акбар. Ты победишь нечестивое племя урусов и вернешь потерянное.

– Иншалла, иншалла… Да будет воля Аллаха.