Текст книги "Полет орла"

Глава четвертая. Бой за Смоленск

I

Впоследствии в своих записках Александр Никитич Сеславин напишет: «С первого шага отступления нашей армии близорукие требовали генерального сражения[20]20
  Генерального сражения особенно жаждал Наполеон.


[Закрыть]. Барклай был непреклонен. Армия возроптала, главнокомандующий подвергнут был ежедневным насмешкам и ругательствам, а у двора – клевете. Как гранитная скала с презрением смотрит на ярость волн, разбивающихся о подошву ее, так и Барклай, презирая незаслуженный им ропот, был непоколебим».

Однажды ночью, в теплой испарине земли, при постоянном звоне цикад и шелесте деревьев под дыханием теплого летнего ветра, Сеславин возвращался из арьергарда с очередным рапортом. Спешившись, он вошел в палатку главнокомандующего, доложил о прибытии, сообщил необходимые сведения по поводу передвижения неприятеля.

– Какой дух в войске? – внезапно спросил адьютанта Барклай-де-Толли. – Как дерутся, что говорят? – Его морщинистое лицо с высоким лбом, переходящим в бледную лысину, было утомленным.

– Бранят вас, – честно ответил Сеславин. – Но когда ропот заглушается громом пушек и свистом пуль, забывают о своем неудовольствии. Все дерутся, как следует русским.

Нахмурившись, главнокомандующий сказал:

– Я не уважаю брань по моему поводу, потому что она несправедлива. Я думаю о пользе отечества, потомство вспомнит обо мне с честью. Всё, что я ни делаю теперь, последствие обдуманных планов и многолетних трудов.

Сеславин молча наклонил голову, выражая свое согласие с мнением полководца и патриота. Он знал, что глубоко уважаемый им, но слишком резкий, яростный и горячий Петр Иванович Багратион, как ни старался, не мог постичь «ретирадную» политику Барклая. Угрожающее положение, сложившееся на военном театре, пылкий грузин не чем иным, как изменой, объяснить не мог. Многие русские полководцы были с ним согласны. Но Барклай был еще военным министром, а император Александр пока молчал.

Впоследствии, конечно, и Ермолов, и Коновницын, и Денис Давыдов да и многие другие поймут и со стыдом и раскаянием убедятся в неправоте своих поспешных суждений. Они позже сумеют оценить твердость духа и высочайший нравственный подвиг шотландца Барклая-де-Толли, сумевшего до конца исполнить свой долг перед Россией среди почти общей хулы и оскорбительного недоверия.

…22 июля 1-я и 2-я Западные русские армии соединились под Смоленском. План Наполеона по отдельности разгромить их потерпел неудачу.

Древний русский город на западном направлении от центра Руси, бывший когда-то и значительным удельным княжеством, захваченный в свое время Великим княжеством Литовским, потом вошедшим в состав Польши (Речи Посполитой), и с трудом отвоеванный Московским царством. Наконец – после победы Петра над Швецией – выросший одним из крупных городов России, стал на пути русских армий и «Великой армии» Наполеона. Поначалу Смоленск защищали генералы Раевский и Неверовский, оба опытные полководцы, знаменитые и личной храбростью.

Барклай решил заменить войска Раевского пехотным корпусом Дохтурова. Сеславин приехал в пехотный корпус с распоряжением главнокомандующего. Его встретил сухощавый генерал невысокого роста, с темным от усталости лицом, измученный лихорадкой и жаром. Сеславин доложил обращение к нему Барклая. Обращение будто и не являлось обычным приказом. Оно было осторожным и вежливым.

– Ежели умереть мне теперь, – слабым голосом сказал Дохтуров, – так лучше на поле чести, чем на кровати.

Однако, поразмыслив, генерал вызвал адьютантов и приказал строить корпус для похода. Повсюду на подступах к Смоленску шли яростные бои. Багратион отбивался от войск Латур-Мобура, причем стремительные атаки казаков атамана Платова способствовали более быстрому продвижению остального войска.

Николай Николаевич Раевский в шести верстах от города, у деревни Салтановки, наткнулся на спешно укрепленные позиции французов и с ходу начал бой, который все более ожесточался. Русские неистово наступали, французы стойко оборонялись. Раевский, не применяя конницы из-за крайне неудобной болотистой местности, продолжал действовать пехотой при поддержке артиллерии. Видя тяжесть боя и ослабление русской пехоты, Раевский взял шпагу и пистолет, справа поставил шестнадцатилетнего своего сына, а слева двенадцатилетнего и во главе пехотной колонны пошел на французские укрепления. Солдаты устыдились и воодушевились, глядя на идущих в атаку детей генерала и, обогнав их, взяли укрепления.

Корпус маршала Нея, одного из любимцев Наполеона, попытался ворваться в авангарде французской армии в Смоленск. Но защищавшие древний русский город Раевский и Неверовский отбили атаки многочисленных колонн врага. Дым, грохот орудий, оружейная стрельба не смолкали, солдаты бросались и в штыковые атаки.

После совещания Барклая и Багратиона было решено: 1-я армия удерживает Смоленск, а 2-я прикроет московскую дорогу. Оборону Смоленска Барклай возложил на корпус Дохтурова и дивизию Коновницына. Русские пехотинцы, а также егеря не прекращали перестрелку даже ночью. Повсюду, в отдаленных деревнях вспыхивали схватки между отрядами французов и местными жителями, которые, собираясь толпами, подстерегали врагов с топорами и дубинами. У некоторых имелись и ружья. Конечно, они не могли справиться с всё прибывавшими отрядами французской конницы и пехоты.

Артиллеристы-конногвардейцы под командованием Сеславина скакали по окрестностям со своими пушками. И, при видимом скоплении французов, быстро тащили заряды – ядра, картечь, гранаты…

– Прицел! – срывающимся голосом кричал Сеславин, видя плотный накат синих мундиров с красными эполетами, видя щетину вражеских штыков и сверкающие тесаки. – Гото-овсь! Пустить ближе… еще ближе… Пали! – Орудия окутывались пороховым дымом, клубами застилавшим рваные картины боя. Визжала смертоносная картечь, и французы откатывались, захлебываясь кровью, руганью и устилая кочковатый луг телами убитых…

Под Смоленском, в одной из пройденных французскими драгунами деревне, появилась группа всадников в конногвардейских русских мундирах. Оставив орудия на опушке трепещущего листочками осинового перелеска, верховые въехали на середину деревенской улицы. Это было немалое село с достаточно длинными порядками изб, с небольшим храмом, стоявшим, распахнув кованые ворота ограды.

Во главе всадников, спешившихся у церкви, был молодой (лет двадцати семи) штабс-капитан с округлым спокойным лицом, светло-русыми редкими волосами и очень пристальным взглядом холодных голубых глаз. Он оглядывал деревню, чьи жители либо разбежались и попрятались в лесу, либо лежали поперек улицы и около своих дворов, рассеченные драгунскими палашами. Многие дворы тлели, не разгораясь. Видимо, поджигали их французы неосновательно, второпях.

– Ишь, посвирепствовали-то как, Александр Самойлович, – сказал молоденький подпоручик Гришанов. – Даже мальцов вон разрубили в куски. – Он указал на трупы мальчиков у одного из домов.

Александр Фигнер молча снял кивер. Совершив крестное знамение при входе, он поднялся по ступеням в храм, За ним вошли, крестясь, подпоручик и канониры. Зрелище, представшее перед ними, поразило даже их, привыкших к ожесточенным боям и множеству трупов на полях сражений. Кроме нескольких зарубленных мужчин и женщин, наверное, надеявшихся спастись в Божьем храме, на амвоне лежал убитый седобородый священник, сжимавший в окостенелой руке латунный крест. Три крестьянские девочки лет семи – десяти лежали прямо на алтаре с задранным подолом платьишек в позах, говоривших о том, что над ними надругались и изнасиловали самым зверским и издевательским образом.

– Господи, да что же это… – мрачно бормотали солдаты, глядя на истерзанных детей. – Девчоночек-то за что опоганили… Да и батюшку убили, нехристи бессовестные… – Некоторые от жалости вытирали глаза. Потом приблизились сурово и скорбно. Расправили-одернули на изнасилованных девочках платьишки, закрыли им выкаченные от боли и ужаса глаза. Вынесли из иконостаса, положили молча на скамью. Также на другую скамью перенесли тело священника, а на грудь ему положили крест. Фигнер стоял, как каменный. Его бледноватое лицо еще явственней побледнело.

– Господь Бог мой Иисус Христос! – внезапно громко поизнес Фигнер, кладя правую руку на алтарь, а левую прижимая к сердцу. – Здесь, в храме, перед лицом твоим, клянусь с сего дня мстить врагам без всякого закона и договора, без пленения и пощады! Аминь.

– И то правда, – говорили, выходя из церкви, солдаты. – Энто уж не война, а похуже нападения стаи волков хищных. Верно, обет принес Богу его благородие, господин штабс-капитан.

– Вона казачки из корпуса атамана Платова прихватили как-то под Витебском басурман, что натешились над девками и бабами, да повесили мужиков ихних… У казаков расправа своя, – рассказывал один из солдат с обвязанной тряпицею раненой головой. – Аркан басурманам на ноги узлом затянули, а конец аркана к седлу и лошадей рысью… А потом в галоп… Вдрызг разнесли… Да еще и башки им поотрубали, на дротики свои воткнули и поехали себе большой дорогой… Наши войска идут, дивятся, офицеры сердятся… А казакам-то хоть бы что – башки рубленые не сымают да еще кричат: «Любо!» Еле уговорил их один большой генерал энто веселие прекратить…

II

Утро после дождливой ночи было солнечное. За городом слышалась перестрелка, не прекращавшаяся с ночи. Главнокомандующий вместе со штабом выехал для осмотра боевой позиции на левом берегу Днепра. Проезжая через город, Сеславин обратил внимание, что, несмотря на доносящийся шум боя, в городе царит оживление. Сновали разносчики с пирогами и оладьями. Продавали даже мороженое. Некоторые лавки в центре были открыты. Соответственно немало народу – мужчин и женщин – расхаживало по улицам и собиралось кучками, обсуждая происходящее. Видимо, жители надеялись, что Смоленск отстоят, что наши войска при главном генерале не отдадут врагу город.

Высокий, долговязый, нахмурив морщинистое лицо, Барклай-де-Толли со свитой подъехал к Малаховским воротам – центру позиции наших войск под командованием Дохтурова. Отсюда хорошо обозревались окрестности. Сеславин увидел вдали неприятельские колонны, обложившие город. Ближе, среди кустарников и небольших рощиц цепи стрелков противника вели частую перестрелку с нашими егерями.

Завершив объезд позиции, главнокомандующий остановился на левом фланге, у батареи, поставленной на возвышенном месте супротив предместья. У французов дробно застучали барабаны, колонны двинулись к городу. Начался штурм Смоленска.

Во время штурма Сеславин принял участие в отражении неожиданной атаки французской кавалерии, переправившейся вброд через Днепр, попытавшейся овладеть батареей и захватить главнокомандующего. Конвой Барклая-де-Толли вместе с адьютантами и ординарцами бросился навстречу противнику. После короткого рукопашного боя французские кавалеристы, потерявшие половину состава от прицельного огня, штыков и сабель окружения Барклая, обратились в бегство.

Ожесточенные атаки наполеоновских войск мужественно отражали русские солдаты, не желавшие отступать ни на шаг. Крепостные стены древнего города способствовали успеху обороны. Штурм Смоленска Напалеону не удавался. И тогда император Франции приказал разрушить город бомбардировкой. Подвезли мортиры.

На город обрушился убийственный огонь ста пятидесяти орудий. Смоленск запылал во многих местах. Ядра и рвущиеся гранаты разили идущих в бой солдат и мирных жителей.

Барклай послал Сеславина в Смоленск обстоятельнее узнать положение дел. Пули над Днепром свистели беспрерывно – в том и другом направлении. Переехав обстреливаемый мост, Сеславин во второй раз побывал в городе. Всё разительно отличалось от виденной утром картины. Смоленск горел. По улицам катились, отскакивали рикошетом от стен ядра. Разрывались гранаты. Вечерний Смоленск был переполнен дымом, огнем, грохотом рушащихся домов, криком и стонами погибающих, мечущихся людей. На носилках торопливо проносили раненых. Кругом лежали убитые солдаты и мирные жители. Предместья города, состоявшие в основном из деревянных строений, были охвачены пожаром. Вокруг стен Смоленска кипел яростный рукопашный бой, который постепенно прекратился с наступлением темноты. Но канонада продолжалась до глубокой ночи.

Солдаты и офицеры кроме тех, кто находился на постах и в засадах, отдыхали, по возможности расположившись кто где смог.

– Враг не сумел сломить сопротивления русских, – говорили перевязанные окровавленными бинтами офицеры.

– Да уж, Господь помог, а город мы не отдали и не отдадим, – вторили офицерам солдаты.

– Не отдадим Смоленск, не уступим… – коснеющими губами бормотали тяжелораненые и умирающие. Не участвовавшие в сражении завидовали сражавшимся.

– Завтра продолжим бить нехристей, – таковым сложилось общее мнение русской армии.

Однако главнокомандующий был другого мнения.

Адъютанты Барклая Сеславин и Грабе приехали ночью к Дохтурову.

– Его высокопревосходительство господин главнокомандующий приказал войскам, вверенным вашему превосходительству, оставить Смоленск и, отведя войска на правый берег, уничтожить мосты, – приложив пальцы к киверу, печально доложил Павел Грабе.

– Передайте, капитан, господину главнокомандующему, что я выполняю его приказ, – сухо ответил больной, но мужественно державшийся Дохтуров.

Возвращаясь ночью в главную квартиру, оба адьютанта остановились на высоком правом берегу Днепра. Там же находилась группа русских генералов и офицеров. Они смотрели вниз, на пылающий как огромный костер Смоленск. Все в безмолвии не могли отвести от него глаз.

По дороге из города шли колонны отступающих войск, на скрипучих телегах везли тяжелораненых. Рядом, по обочинам, брели толпы жителей, покидавших Смоленск. Кто-то катил тележку с бедным скарбом, кто-то нес на руках маленьких детей, кто-то вел на веревке корову или козу. Следом за хозяином бежали собаки. Рыдания женщин, потерявших родных, плач детей раздирали душу. И Сеславин впервые особенно остро ощутил сочувствие народному горю. Вспомнил родных, отцовский дом в Есемове на Сишке и подумал: «А если бы фронт боевых действий проходил там…» Особенное удовлетворение ощутил капитан Сеславин, думая о том, что, будучи в составе русской армии, он сможет в такую страшную для России годину принести пользу отечеству.

III

В четыре часа утра были разведены плавающие мосты и сожжен постоянный. Город опустел. Однако французы решили преследовать ушедшую русскую армию и навязать бой арьергарду.

– Догоните их, – с саркастической усмешкой сказал Наполеон маршалам, – этих издыхающих крыс. Не дайте им улизнуть. Нечего отдыхать, пусть дерутся.

Передовые отряды маршала Нея вброд перешли Днепр и проникли в предместье. Об этом тотчас доложили Барклаю.

– Приказываю генералу Коновницыну при содействии полковника Гавердовского, капитана Сеславина, штабс-капитана Ахшарумова и поручика Фонвизина отогнать неприятеля обратно за Днепр, – жестоко произнес главнокомандующий. Здесь не шел счет малочисленности или достаточности русского отряда по сравнению с форсировавшими реку колоннами Нея. Ориентир Барклая заключался в уверенности успеха из-за самоотверженного состояния духа русских солдат.

Коновницын с другими указанными командирами и егерьским батальоном вернулся в город, чтобы задержать неприятеля. Цепи французской пехоты уже взбирались по Покровской горе.

– Братцы, не дадим врагу торжествовать! Все за мной, атакуем француза! Ура! – закричал рослый, светловолосый, молодой генерал Коновницын и, взмахнув саблей, первым бросился на врагов. За ним устремились полковник Гавердовский, дальше Сеславин, Ахшарумов и Фонвизин; за командирами с грозным ревом ринулись особо подготовленные могучие егеря, выставив ружья с примкнутыми штыками. Это смертоносное появление русских солдат из пламени догорающего Смоленска произвело на французов ошеломляющее впечатление. Нападение русских было столь быстро и удачно, что французские цепи покатились с возвышенности, смешались и, потеряв обычное мужество, стали валиться в воду. Вопли умирающих, блеск штыков и сабель, отражающих горящие развалины, звон от столкновения штыков… Неся значительные потери, наполеоновские гренадеры не выдержали штыковой атаки. В плеске будто вскипевшего Днепра, под меткими пулями русских егерей они обратились в бегство.

Отогнав обратно за Днепр французские пехотные цепи, егеря возвратились в почти уничтоженный Смоленск. Неся раненых, присоединились к отступающей армии Барклая.

Когда маршал Ней подошел к палатке императора, он понял, что Наполеон уже всё знает. Приземистый корсиканец положил для удобства подзорную трубу на плечо высокорослого адъютанта и внимательно осматривал тлеющие развалины Смоленска.

– Ну что, Мишель, благополучно опозорились? – спросил он хмурого маршала. – Теперь ваши гренадеры будут сушить на солнышке свои панталоны?

– Так получилось, сир, – жуя слова, прогундосил простуженный Ней. – Откуда-то они свалились, как бешеные быки… Прямо из огня, что ли? Мои парни не ожидали такого сумасшедшего нападения в четыре часа утра.

– А я думаю, что моим маршалам и солдатам пора прекратить замашки беспечных гуляк, – сказал император и отодвинулся от подзорной трубы. – Всем вам придется как следует потрудиться, чтобы одержать настоящую победу над этой толпой славян. Прикажи подогреть себе бутылку бордо. Попей горяченького. А твои засранцы обойдутся немецким шнапсом. На сегодня ты свободен, пришли-ка сюда Даву. Надо все-таки догонять русских.

Пока происходило столь неприятное объяснение между императором французов и его маршалом, русские армии продолжали отходить по Московской дороге.

На следующее утро Сеславин участвовал в новом арьергардном бою при деревне Гедеоново.

Сеславин провел необычайно точный и принесший ощутимую пользу обстрел вновь появившихся французских колонн. Его конная артиллерия, перемещаясь, наносила урон все прибывавшим войскам Наполеона. Французы упорно наступали. Появилась тяжелая кавалерия в кирасах с развивающимися на касках конскими хвостами. Они рвались рассеять и подавить нашу пехоту, уставшую от ночного перехода. Послышались крики «ура» и воинственные клики – это мчались на помощь пехоте гусары Изюмского полка. Началась яростная сеча, переросшая в значительное сражение. Положение в нашем арьергарде становилось критическим. Пушки уже не успевали перезаряжать. Французы валили со всех сторон. Сеславин пересел на коня, приготовил пистолеты и вынул саблю. Канониры бросили банники и взяли ружья со штыками.

В эту минуту из ближайшей березовой рощицы карьером вылетел эскадрон изюмских гусар во главе с ротмистром Нарышкиным. Сеславин сразу его узнал. С неистовым криком и свистом, заимствованным у казаков, гусары атаковали французов с фланга, смяли строй кирасиров и вынудили их отступить, а потом и спешно ретироваться.

– Сережа! – крикнул Сеславин, подъезжая к приятелю, с которым подружился в прусском походе.

– Александр! Здравствуй, друг мой, – обнял Сеславина разгоряченный Нарышкин. – И ты здесь, а не в штабе…

– Мне приказано быть пока в арьергарде, отгонять назойливых галлов. А тебя надобно поздравить с твоей блестящей атакой. Я думаю, начальство ее оценит.

И днем Сеславину не пришлось отдохнуть. С кавалерийским отрядом графа Орлова-Денисова он до вечера сражался, участвуя в атаках на многочисленную конную гвардию «неаполитанского короля» Мюрата.

На другой день послышался близкий гул артиллерийской канонады.

Арьергард был остановлен, развёрнут и построен в боевой порядок. Примчался гонец, сообщил, что за рекой Строганью при Валутиной горе отряд генерала Тучкова ведет против французов нешуточную баталию.

Глава пятая. Бородино

I

Войска арьергарда простояли весь день в томительном ожидании. Но приказа выступить к месту сражения так и не последовало. Вечером, когда канонада стала смолкать, пришло распоряжение двигаться далее по Московскому тракту.

– Повоевали, – разочарованно говорили между собой солдаты. – Теперь и вправду поведем хранцуза прямо в Первопрестольную.

От пылающего Смоленска до села Царево-Займище шли, задыхаясь от жары (дождей не было больше месяца). Густая, плотная пыль висела над отступающими войсками, пыль небывало душная, въедливая, так что приходилось обматываться тряпицами до самых глаз всем – от простого пехотного солдата либо пропотевшего вместе с лошадью конника до офицера любого ранга и даже генерала. К жаре и жуткой неестественной пыли присоединялась гарь и дым горящих обочь дороги сел и деревень, жители которых сами поджигали свои крытые соломой избы. Крестьяне либо присоединялись к отступающим войскам, либо, вооружившись топорьем да дрекольем, прятались в окрестных лесах.

Когда войска расположились у Царева-Займища, разнесся слух, быстро распространившийся по всему войску. Это была радостная весть, о том, что прибыл назначенный государем главнокомандующий всех вооруженных сил, генерал от инфантерии Михаил Илларионович Кутузов, незадолго перед тем получивший титул светлейшего князя за успешное заключение мира с Оттоманской Портой (таким образом освобождалась для военных действий Молдавская армия). Его военные подвиги сподвижника и ученика Суворова были всем ведомы. Войска вдохновлялись прибытием нового главнокомандующего в надежде на крутой поворот в войне с Наполеоном. Тогда и пошла гулять народная поговорка, оставшаяся в истории: «Пришел Кутузов бить французов».

Александр Сеславин тоже невольно взволновался возможным изменениям в ходе войны, хотя и почитал искренне полководческую мудрость и железную волю Барклая-де-Толли. Под предлогом того, что до последнего времени он значился адъютантом военного министра и командующего 1-й Западной армии, он сел на своего светло-серого Черкеса (великолепного скакуна, приобретенного после лечения на Кавказе) и помчался в Царево-Займище. Ещё на подъезде он услышал перекатывающееся от колонны к колонне воинское многоголосье «ура!».

Светлейший производил смотр частям, выстроенным по лугам вокруг Царева-Займища. Сеславин подоспел вовремя, чтобы, остановившись поодаль, рассмотреть происходящую церемонию и самого овеянного уже народной любовью полководца.

Кутузов медленно проехал мимо него на невысоком, широкогрудом белом коне. Он заметно утомился из-за своей тучности при такой жаре, а возможно, и от обычных недомоганий почтенного возраста. Широкое лицо старого фельдмаршала было медно-красным и лоснилось от пота. Волосы были уже снежно-белыми. Впрочем, он держался в седле довольно твердо. Одет был чрезвычайно и даже подчеркнуто просто: будничный серый армейский сюртук без эполет и каких-либо регалий, на голове белая с красным околышем кавалерийская фуражка без козырька. На плече его лежала вольно кинутая нагайка. Кутузов говорил что-то с приятельской улыбкой статному, предупредительно склонившемуся к старику Багратиону. Что-то всезнающее, недоступно величественное и вместе с тем хитровато-азиатское мелькало в его манере щурить единственный глаз, что-то данное ему от далеких завоеваний степного Востока чувствовалось в этой грузной, небрежной посадке (конь Кутузова взмахивал длинным нестриженым хвостом в противоположность вылощенным по-европейски лошадям остальных генералов).

Багратион тоже улыбался по-приятельски, но в то же время с тонким восточным подобострастием (совсем незаметным, а только угадываемым внимательным наблюдателем). Он согласительно кивал своим длинноватым с крупной горбинкой, кавказским носом. И неожиданно в голове Сеславина пронеслась странная мысль. Вот два лучших полководца императора Александра, формального потомка Петра Великого, на самом же деле отпрыска западноевропейских принцев и принцесс – гессен-готторпских, даже карликовых эльхен-ангальтских, а, возможно, коль сплетни имеют под собой почву, вообще сын не больно сановитого московского дворянина Васильчикова. А эти: один представитель царской грузинской династии Багратидов (Багратиони), ведущих свою родовую ветвь (ну, легендарно, конечно) от библейского царя Давида, другой, обрусевший за несколько поколений, но произошедший от крестившегося в православие ордынского мурзы Кутуза, большого полководца и чингизида.

Сеславин видел дважды в подзорную трубу завоевателя Европы, приземистого, толстоватого корсиканца, выходца из семьи провинциальных клерков, даже не дворянина. И сразу пришло сравнение внешнего облика Бонапарта с подчеркнуто полувоенной и слегка небрежной экипировкой Кутузова. Напоминающий кутузовский, походный серый сюртук без эполет, заношенная низкая треуголка, старые невысокие ботфорты.

За светлейшим князем ехал, чопорно подтянувшись, долговязый Барклай с узким и длинным лицом, за ним пышущий здоровьем, выделяющийся богатырским сложением Ермолов, потом словно аршин проглотивший Бенигсен с презрительным выражением на лице, впоследствии придумавший для главнокомандующего употребляемое среди штабных немцев прозвище «Старый господин», и самоуверенный, даже слегка напыщенный барон Толь, и скромный, с очень русским лицом, добродушный с виду, храбрец Коновницын, и утомленный болезнью и постоянными боями Дохтуров, и другие.

– Стало быть, здесь где-нибудь, Михаил Илларионович? – спрашивал негромко Багратион. – И пространства хватает. Позиция, как мне кажется, вполне пригодная.

– Ну, знаете ли, Петр Иваныч… – покашливая, сказал Кутузов, – дождемся-ка, пока Милорадович резерв приведет. А мы даже малость подтянемся к нему. В одну кучку все соберемся и тогда уж поглядим, чего будет дальше…

Понаблюдав за церемонией смотра воинских частей у Царева-Займища, Сеславин возвратился в расположение арьергарда. Что ж будет-то? Какая перемена произойдет с назначением светлейшего? Однако внешне все было по-прежнему.

На следующее утро войска возобновили отход по московской дороге. Но что-то переменилось во внутреннем состоянии солдат и офицеров, даже в их облике. Они подтянулись, расправили плечи, подогнали более ловко и ладно амуницию, просветлели лицами. В колоннах, марширующих к Москве, впервые за долгий изнурительный путь от Смоленска стали время от времени лихо запевать с переливом, прибауткой и посвистом полковые песельники.

19 августа в Сельце (таково, можно сказать, безымянное название места) произошла встреча всей русской армии с резервом генерала Милорадовича, давнего кутузовского сподвижника и ученика Суворова, бесстрашного, надежного серба.

В этот же день станет известен приказ Кутузова о составлении общего арьергарда под командованием генерал-лейтенанта Коновницына. Ахтырские гусары почти беспрестанно находились в огне, сшибаясь в яростных кавалерийских стычках с передовыми конными отрядами нетерпеливо рвущегося вперед Мюрата.

Наконец между почти не прекращающимися боями, которые вел арьергард Коновницына, подполковник Денис Давыдов предлагает князю Багратиону свой смелый план партизанского передвижения в тыл противника, создания «летучих» отрядов, карающих мародеров, и прочие способы организации народной войны. Багратион спешно докладывает о плане Давыдова главнокомандующему.

Кутузов молча выслушал Багратиона. Встал, посмотрел в меркнущее оконце избы, где находилась его главная квартира. Багратион ждал.

Кутузов еще подумал и сказал серьезно:

– Партизанские летучие отряды на манер испанских гверильясов? Ну что ж, сие не только желательно, но и необходимо. И прямо сейчас, до генерального сражения. Для начала приказываю дать подполковнику Давыдову пятьдесят гусаров и сто пятьдесят казаков. Начать партизанский поиск, в виду его чрезвычайной важности, незамедлительно.

Совместная служба в арьергарде сблизила Сеславина с его ровесником Яковом Гавердовским, с которым они впереди оставшихся батальонов отразили, уходя из Смоленска, ночную вылазку неприятеля. Они сидели в редкие минуты отдыха у бивачного костра и рассуждали о том, что тяжелый и досадный путь русской армии, несмотря на продолженную Кутузовым «тактику отступления», кажется, остановился у деревни Бородино.

Накануне под Гридневом Сеславин был ранен пулею в ногу. На следующий день он участвовал в бою под Колоцким монастырем. Здесь арьергард русской армии присоединился к главным силам. Превозмогая боль в простреленной ноге, Сеславин вернулся в штаб Барклая-де-Толли. Здесь он узнал, что главнокомандующий всех русских армий светлейший князь Голенищев-Кутузов решил дать генеральное сражение на холмистой равнине вблизи деревни Бородино.

Верхом на своем Черкесе Сеславин расположился рядом с батареей на скате высоты у сельца Горки. Все распоряжения были сделаны, войска строились в боевые порядки. Ночная сырость тревожила свежую рану в простреленной ноге Сеславина. Боль не утихала. Сражаться пешим было невозможно.

– Как нога-то? – спросил Сеславина полковник Гавердовский сочувственно. – Плохо?

– Вся надежда на моего верного Черкеса, – ответил Сеславин, морщась и принужденно улыбаясь.