Текст книги "27 000 лет втроем. Секс и власть в каменном веке"

Шматок гуманизма

в голове филантропа

– Вам не кажется странным, что люди выбрали для самого древнего охотничьего культа трехметрового травоядного медведя? – внезапно спросил меня Альберт, глядя на часы, – хотя одна из версий его исчезновения гласит, что исчез пещерный медведь самостоятельно, без нашей помощи. Строение широких носовых пазух, ослабившее череп, изменение климата, затянувшаяся зима и бла-бла-бла…

– А вы полагаете, человечество опять решило оправдать человечество?

– Я полагаю, что нам пора поужинать, – профессор решительно схватил свое пальто. – В конце концов, точно мы никогда не узнаем, особенно учитывая, что культ медведеубийства, похоже, мы переняли у неандертальцев. Как вы находите эту преемственность поколений?

– Занятно, – размышлял я, выходя из аудитории, – а откуда взялись бурые медведи, если пещерные исчезли?

– Оттуда же, откуда появились слоны после исчезновения мамонта, – ответил Альберт, запирая кабинет.

Я тупо уставился на него, не понимая ответа, хотя и ощущая в воздухе сарказм. Альберт закатил глаза.

– Перестаньте, пожалуйста! Слоны не являются потомками мамонтов, как бурые медведи – потомками пещерных медведей!

Я смутился, припомнив картинку генеалогии слонов в зоологическом музее Санкт-Петербурга. Потом мысли как-то утекли в тот бар на Владимирском проспекте, ее потрясающую грудь третьего размера и пущенную на ветер неделю.

Похоже, все это время я смотрел профессору в глаза.

– А кроманьонцы не являются потомками неандертальца, вы же помните? – остановил он поток моих ассоциаций.

– А как же насчет четырех процентов генов неандертальцев в нашем геноме? – парировал я.

– Это другое. Это любовь. Пойдемте уже поедим, черт подери.

Я сделал заказ и перевел внимание официанта на профессора.

Немного странно было наблюдать татуировки на предплечьях, над закатанными рукавами белой учительской рубашки. В кафе Hard Rock звучал Bon Jovi, когда Альберт заказывал себе фалафель. И это тоже было странным. Хотя не до такой степени, как его мотивация к рассказу, которую я до сих пор не успел разгадать.

– Альберт, все-таки зачем вам это?

Он отпустил официанта.

– Вы про фалафель?

– Я про эту историю. Зачем вы тратите свое время на этот рассказ малознакомому человеку?

Профессор облокотился на спинку кресла и задумался на секунду. Зазвучал трек Queen «Under Pressure».

– Вы наверняка думали над вопросом, что вы оставите после себя? – наконец ответил он, – машины, дома, деньги и дети, разумеется, не в счет.

– Насчет машин солидарен, – отвечал я, облегченно вспоминая тот день, когда продал машину, – пардон, а что с детьми-то не так?

– А что так?

– Ну как! Это же наследие. Ну… это… как бы…

– Ну? – Альберт внимательно следил за моими мыслительными потугами.

– Ну… вы меня поняли, – развел я руками.

Мой собеседник подумал немного, отбивая такт музыки пальцами рук.

– С конца 80-х годов все человечество живет в долг, производя больше отходов, чем наша планета может переработать. Мы загрязняем природу с такой скоростью, что она не успевает восстанавливаться. Например, один перелет на самолете по выбросу парниковых газов равен восьми месяцам использования автомобиля, – Альберт остановился на секунду, потому как в этот момент ему принесли бокал вина. Он вдохнул аромат.

– Но это мелочи. Вы будете удивлены, узнав, что мировое животноводство приносит больше метана и парниковых газов в атмосферу, чем весь наш транспорт вместе взятый. И при этом каждую секунду для человеческой еды убивают больше 2000 животных, а один человек в среднем за жизнь потребляет их около 7000. На производство одного гамбургера косвенно требуется 2500 литров пресной воды… и это мы даже не начали говорить об ужасных мучениях бедных зверей.

Профессор наконец сделал глоток вина и, глядя в мои глаза, спросил:

– Знаете, почему людям не нравится, когда их собеседники не пьют алкоголь? Люди чувствуют, что вы имеете все шансы прожить дольше и рассказать свою версию прошедших событий. Это раздражает, – сказал профессор и улыбнулся.

– Благодарю за честность, я привык, – пожал я плечами.

– Итак, сегодня происходит самое массовое вымирание видов за шестьдесят пять миллионов лет, так называемое голоценовое вымирание. И самое забавное, что мы часто даже не едим этих зверюшек – люди просто уничтожают леса и моря, в которых эти существа имели несчастье родиться.

– Альберт, ну позвольте, не все же питаются гамбургерами без перерыва. Есть вегетарианцы, есть люди очень экономные в потреблении воды, чем они виноваты перед планетой? Почему бы им не оставить, например, четыре ребенка такого же чудесного склада?

– Я приведу вам ассоциативный ряд, а вы попробуйте самостоятельно найти ответ между строк: туалетная бумага, билет на самолет, школьная тетрадь, стакан молока, салон автомобиля, сыр Рокфор, деревянный кухонный стол, – Альберт сделал еще глоток, – все, что окружает нас, сделано за счет природы, за счет ее уничтожения. Впервые за всю историю человеческого вида наше выживание зависит от способности сдерживать размножение, а не увеличивать его. Так что, когда человек заводит себе четверых детей и наследует каждому по машине и квартире, это не вопрос его личного достатка и успеха. Это не вопрос его высоких моральных ценностей и религиозных убеждений. Это то, сколько потребит и уничтожит каждый из этих новых людей. А если они любят мяско, как большинство – это еще и 28 000 мертвых животных, которых могут съесть эти четыре новых человека.

– И что же вы предлагаете? – возмутился я, – вернуться в природную среду древнего человека, подобно тому как жили индейцы в Америке до прихода европейцев? Гармония с природой во имя жизни на земле?

– Когда люди около пятнадцати тысяч лет назад перешли по Берингии в Америку, они уничтожили в Северной Америке семьдесят четыре процента видов животной мегафауны. В Южной Америке восемьдесят два процента. Миллионы лет животный мир развивался там, не зная приматов, подобных нам, потому животные даже не подозревали о том, как опасна эта обезьянка. Звери просто стояли и смотрели на двуногого, который подходил и убивал в упор. Так что все эти виды были уничтожены до того, как научились просто даже нас опасаться. В Европе таким же образом было уничтожено пятьдесят девять процентов видов, а в Азии пятьдесят два процента. Собственно, мы с вами застали львов, жирафов и слонов в Африке только лишь потому, что человечество там развивалось с ними параллельно и звери уже знали, что можно от нас ожидать.

– Хорошо! Ну то есть не хорошо конечно, но я понимаю. Но здесь, в России, мы объективно вымираем, этого же вы не будете отрицать? – я знал, что «патриотизм последнее прибежище негодяя», но на эмоциях не удержался.

– Да, вы правы, – вздохнул Альберт, – русские вымирают. А земляне на грани катастрофы от перенаселения. Однако, говорят, именно на Россию приходится 20% мировых выбросов метана в атмосферу…

В этот момент официант принес мне заказанный бифштекс и пожелал приятного аппетита.

Почему-то захотелось дать официанту в морду.

– Чтобы несколько поднять ваш аппетит, – заметил Альберт, – надо сказать, что, по последним оценкам ученых, человечество вряд ли перейдет порог в 11 миллиардов особей. Правда, вряд ли в будущем среди них найдутся белые люди, но пусть нас утешает, что разноцветная популяция унаследует нашу цивилизацию. Зато наиболее прогрессивные общества уже сегодня научились сдерживать свою сексуальную активность наркотиками, вакцинацией, гомосексуализмом, компьютерными играми и образованием.

– А что насчет менее прогрессивных?

– О, им пока достаются только наркотики.

Мы вышли из бара и двинулись по Садовому кольцу.

– Вы правда считаете, что многодетные семьи сегодня уже не могут иметь тот почетный статус, что они имели в прошлом веке? – я не мог так быстро закрыть эту тему. В конце концов, я вырос в многодетной семье.

– Инерция человечества огромна, – ответил профессор, – например, в Средневековье в Англии существовала правовая норма – когда двое мужчин спорили, они могли подраться на дуэли и выживший считался правым. Мол, бог таким образом указал на правильную точку зрения. Так вот, это суеверие признали незаконным только… в конце XIX века.

Некоторое время мы шли молча. Надо сказать, что говорить на Садовом кольце трудновато, впрочем как и дышать. Мы нырнули в переулок. Стало тише.

– Простите, что поднял эту тему, должен вам признаться, это ведь почти не имеет смысла. Человечество обречено, – сказал ученый с такой интонацией, будто вспоминал неудачную партию в покер, – мы спасаем пятимесячных недоношенных младенцев и тратим миллиарды на социализацию людей с врожденной инвалидностью, коллекционируя миллион генетических мутаций, которые передадим следующим поколениям. Мы обрекаем людей будущего на жуткие муки. Черт возьми, какой утонченный садизм! Хотя, впрочем, не слушайте меня, я антрополог, мне можно. А вот если об этом заговорите вы – вас как минимум назовут фашистом.

Альберт дружелюбно улыбнулся.

– Красота спасет мир, – пожал я плечами, хотя никогда до конца не понимал этой фразы, – возможно, нам поможет искусство?

– Да-да! Хорошо, что вы напомнили…

Фигурка тарпана из пещеры Фогельхерд, Германия.

Вырезана из кости мамонта, размер 4,8 см.

Создана задолго до приручения лошади – около 33 000 лет назад.

Первое искусство

и глубина его проникновения

Это был дождливый день. Охотники не пошли за добычей и довольствовались запасенным мясом. Все сидели по хижинам и занимались разнообразным бытом: кто-то выделывал шкуры, кто-то строгал кремень. Тиа и ее младший брат Мий сидели у очага и сшивали шкуры в одежду огромными иголками, выточенными из бивня мамонта.

Волчонок, до сих пор остававшийся без имени, сидел снаружи хижины под дождем. Никому не приходило в голову взять его с собой внутрь.

Ари молча сидел у костра и чиркал по земле палкой. Не хотелось ни есть, ни говорить. Время от времени он поглядывал на Тиа и тут же отводил взгляд. Непонятно, что было более болезненно – видеть ее или не видеть.

Внезапно он схватил кость мамонта и принялся резать ее кремневым скребком.

– Эй, Ари, эти наконечники из кости Моа ненадежны, – спокойно сказал ему опытный Дор.

Ари поднял на него свои возбужденные глаза, лишь отрицательно помотал головой в ответ и тут же углубился обратно в свое дело. Ули не упустил повода для шутки.

– Это ты, Дор, когда делаешь наконечник, думаешь о том, как убить зверя. Ари же больше любит охотиться на грибы.

Люди, сидящие вокруг костра, засмеялись. Ари молча продолжал точить кость. Но Ули был ужасно болтлив и не хотел останавливаться на первой шутке.

– Мне вот интересно, почему носорог напал на вас… Может он решил, что вы съедите всю его траву?

Люди засмеялись еще громче. Ари проворчал сквозь зубы:

– Я говорил вчера – в нем было копье. Целиком из бивня Моа. Кто-то охотился на него, и носорог был ужасно зол.

– Никто не охотится на носорогов, и никто в жизни не видел таких копий. Разве можно сделать прямое копье из кривого бивня Моа? – не унимался Ули.

Все сидящие отрицательно покачали головой.

– А чтобы нападать на носорога… Кто вообще способен убить носорога? – подводил Ули разговор к следующей шутке.

– Если бы ты был с нами тогда – сейчас бы мы ели его мясо, – внезапно сказала Тиа и посмотрела прямо в глаза Ули.

Шутник опешил от такого комплимента и повисла пауза. Даже Ари остановил свою резьбу и, не глядя на Тиа, ждал, что она скажет дальше. Юноша чувствовал подступающий к горлу ком. Позже это чувство назовут ревностью.

Ули улыбнулся и хотел было поблагодарить Тиа, но она его опередила:

– Тот носорог был очень зол. Но услышав твою болтовню, он бы точно умер от смеха. Ты бы заболтал его до смерти, Ули!

Хижина взорвалась хохотом, люди падали на землю, держась за животы. Каждый знал, что охота и болтовня – вещи несовместимые, поэтому образ охотника-болтуна казался им очень смешным.

Тиа и ее брат Мий смеялись вместе со всеми. Ули сначала, конечно, это все показалось обидным, но он сам так любил погоготать, что не удержался от всеобщего развлечения.

Внезапно Мий начал задыхаться и стал заваливаться набок. В угаре веселья многие валялись по полу на толстых шкурах, так что люди не сразу обратили внимание на несчастного мальчика. Его дыхание участилось, он закатил глаза и начал подергиваться в мелких конвульсиях. Тиа, сидевшая рядом, закричала первой:

– Мий, вернись, Мий! Замолчите! Тихо!

Люди бросились к юноше и отпрянули в сакральном ужасе – злые духи снова завладели им. Ули побежал в соседнюю хижину звать Оки.

Никто не знал, что творилось внутри несчастного Мия. После седьмой зимы его жизни тело стало искривляться, как бивни Моа, руки и ноги росли непропорционально, плечи перекосились. И чем дальше он рос, тем более это становилось заметно. Когда подобное происходило с младенцем – люди знали, что делать. Они своими руками отправляли ребенка к духам предков, чтобы не мучить племя, не отягощать и без того трудное выживание.

Но Мий – другое дело. Много лет он рос как все, и вдруг – злые духи завладели им. Припадки с каждым годом учащались, руки слабели, ноги переставали слушаться.

Но все любили мальчика. Во-первых, от него для всех была лишь польза – он никогда не отказывал в помощи с выделкой шкур, хорошо управлялся с иглой и был усидчив из-за своей травмы. А во-вторых… никто не знал, что с ним происходит. Он часто впадал в какой-то необъяснимый транс, и людям казалось, что духи разговаривают с нем в это время. Люди боялись и потому были терпеливы.

Но припадки Мия учащались с каждым годом, а тем временем его тело все слабело и слабело. Внешние признаки мужчины проступали все слабее – мальчик казался чем-то средним между мужчиной и женщиной. Это вселяло в головы родичей дополнительный интерес и беспокойство.

Оки покачал головой – Мию все хуже. Внимательный взгляд со стороны мог бы заметить особое отношение старика к этому мальчику и его матери Лое. Нежное тепло ощущалось в глазах Оки, когда он смотрел на них, и если бы вопрос отцовства что-то значил в это время, его обязательно кто-то бы поднял. Но в этом не было никакой надобности.

Старик глубоко вздохнул. Пожалуй, он мог бы сейчас побыть с мальчиком, постучать в бубен и напеть несколько мотивов, что усвоил с детства от своей собственной матери. Но племя зачем-то похоронило ее вместе со всеми волшебными вещами, а передать свои знания она не успела. Глупо как-то получилось. А спросить за это уже давно не с кого.

Оки подложил ему под голову мягкую шкуру и, взяв за руку, затянул протяжную ноту. Одну-единственную. Тиа взяла руку старика и подхватила звучание. Все люди в хижине последовали ее примеру.

Хижина загудела как пчелиный рой. Дыхание Мия успокаивалось от этих вибраций. Каждый думал о том, как помочь юноше, и никому не приходило на ум лучшего способа, чем освобождение его духа из плена больного тела. Все думали об том, и каждый боялся заговорить вслух.

Во время суматохи волчонок прошмыгнул в хижину и теперь тихо скулил в тон человеку.

Ночь навалилась на становище своей пугающей темнотой. Земля, наполненная миллионами живых существ, успокаивалась и остывала. Люди жгли костры, зевали и готовились забыться сном.

Ари закончил свое творение и поднял его на вытянутой руке – маленький белый носорог лежал на его ладони. Юноша не знал, зачем он это сделал. Все это время он просто вспоминал вчерашний день, их необычную близость, ее глаза цвета неба и высокую, упругую девичью грудь.

– Отличная охота, Ари, – сможем накормить все племя! – засмеялся Ули, выхватывая из рук Ари его творение, – так вот каким был ваш носорог?!

Ули пустил вокруг костра по рукам маленького носорога. Он смотрел на лица людей в ожидании смеха, но люди не понимали, как им реагировать. Кто-то, конечно, смеялся над бессмысленностью этого предмета – как его можно применить в деле? Это же не наконечник и не шкура. Зачем это нужно?

Кто-то быстро передавал носорога дальше, в ужасе вспоминая свою встречу с гигантом. Кто-то уважительно кивал головой, оценивая, что такой поделки он прежде не видел.

Но, в целом, вещь для хозяйства, конечно, была бесполезная, а потому не вызвала особых обсуждений. Фигурка завершила движение вокруг очага, снова оказавшись в руках творца.

Только сейчас руки художника почувствовали страшную усталость и окостенение. Не зная, куда девать носорога, Ари привязал его на веревочку для вяления мяса у костра и вышел наружу вдохнуть глубину ночи.

Внезапный крик из хижины прервал его прогулку. В ужасе кричали несколько голосов, будто столкнувшихся с чудовищем. Ошарашенный Ари бросился обратно и увидел сгрудившихся в кучу детей и женщин в углу хижины.

Они смотрели в сторону его маленькой игрушки и вопили. Мужчины с раздутыми ноздрями рефлекторно сжимали в руках копья. Озадаченный юноша перевел взгляд с их глаз на маленького носорога, висящего на веревочке, а от него не стену хижины. Ари отпрыгнул в сторону – во всю стену растянулась огромная фигура шерстистого носорога и плавно покачивалась в бликах догорающего костра.

Ари медленно, осторожно подошел к фигурке и снял ее с веревочки. Носорог исчез со стены. Люди с уважением посмотрели на юношу.

– Да, он был таким. Наш носорог, – сказал спокойно юноша и отправился на свою шкуру.

В этот день в хижине засыпали тише, чем обычно.

Дождь продолжился и на следующий день. Сегодня Ари взялся за новый кусок бивня. Только на этот раз рядом с ним уже уселось несколько любопытных детишек и взрослые настороженно поглядывали на юношу с расстояния.

Волчонка сегодня забыли выгнать на улицу, и он осмелел настолько, что начал подходить к людям вплотную. Многих это пугало, но некоторые с удовольствием трогали зверька, который охотно вступал с ними в игру. Людям случалось и прежде привязать какого-нибудь зверя в становище, но лишь с целью дальнейшего съедения. А это было что-то совсем другое. Что-то новое.

Мий пришел в себя, но почти не разговаривал и не вставал. Его тело очень ослабло.

К вечеру Ари выточил фигурку тура и показал ее людям. Они восхищенно хлопали глазами, и затем кто-то осторожно попросил показать ее на стене. Юноша аккуратно привязал тура на веревочку, и люди с удовольствием наблюдали за ожившим животным. Это представление вызвало больше восторга, чем вчерашнее, – тур все-таки зверь поспокойнее, да и аппетита вызывает больше.

К Ари подошла старая Хия. Она видела уже больше сорока зим, и этот факт, конечно же, отразился на ее внешности. Не стоит забывать, что мало кто переживал свое сорокалетие в те холодные, тяжелые времена.

Она указала на его поделку и тихо спросила:

– Я хочу, чтобы ты сделал для меня кое-что, Ари.

Юноша затаил дыхание.

Эта женщина была довольно странной – свободное время она отводила на то, чтобы собирать крапиву и выделывать из нее ткань, которая никому не была нужна. Выглядела она тоже нелепо и видимо не отдавала себе отчета в том, что это может влиять на ее отношения с людьми.

Во всяком случае, никто из мужчин с ней не ложился – это точно. Это все знали. То ли поэтому она была такой мерзкой, то ли она была мерзкой и поэтому никто к ней не подходил – вот этого никто наверняка не сказал бы. Но все же возраст у нее был почтенный, и за это ее, как минимум, уважали.

– Что ты хочешь, чтобы я сделал, Хия? – ответил он осторожно.

– Я хочу эту штуку.

Хия посмотрела вниз, на бедра юноши. Ари проследил ее взгляд, но ничего не понял.

– Какую?

– Такую, какая есть у тебя.

Хия медленно поднесла свою руку к паху юноши и оставила ее там.

– Ты сделаешь для меня это…?

Ари молчал, не зная, что ответить. Кисть женщины начала сжиматься.

– Сделаешь?.. из бивня.

– Да-да, я сделаю. Завтра сделаю! – смутился юноша и уже собирался убегать из хижины, но женщина разжала пальцы, поднесла ладонь к лицу Ари и мягко похлопала по щеке с улыбкой.

– Спасибо, мой мальчик.

Хия пошла на свое место, оставив юношу в полном недоумении.

В это время дети ввели в хижину Оки. Они хотели показать старику чудеса на стене и услышать какую-нибудь новую историю у костра.

Оки был доволен увиденным. Он ласково погладил Ари по голове и медленно уселся у очага. Старик задумался на минуту, глядя на пламя, как будто искал в его бликах намек на то, что нужно поведать молодым в этот раз.

– Сегодня я расскажу вам про тех, кто жил здесь до нас, – сказал он и подвесил глубокую паузу, – про тех, кто не боялся спать без костра.

Фаллос возрастом около 28 000 лет.

19,2 см в длину и 3,6 см в ширину.

Пещера Холе-Фельс, Германия.