Текст книги "Модернизация и культура"

Если модель среднего класса имела цель сблизить социальные группы, преодолеть классовые антагонизмы исходя из экономических параметров – труда, доходов и статуса, – создавая экономическую картину мира, то выделение промежуточного класса вместо среднего или в качестве среднего на основе культурного капитала означает новую картину мира, где соперничество будет наращиваться по линии прирастания культурного, а не экономического капитала и консьюмеризма. Этот процесс может рассматриваться как попытка преодолеть кризис консьюмеризма и осуществить реконвенциализацию экономических доминирующих ценностей в доминирующие культурные ценности. В какой-то мере здесь представлен обычный механизм смены ценностей, включающий господство некоторых из них, кризис и замену старых ценностей новыми[158]158
  См.: Федотова В.Г., Колпаков, Федотова Н.Н. Указ. соч. С. 261–318.


[Закрыть]. Но произведены они в контексте общества Англии, и требуется изучать такие возможности для других стран.

Этот пример социального конструирования реальности, вытекающего из новой картины мира, сходен с тем, который приводит И. Валлерстайн, сравнивая переход от линейного понимания социальных процессов к нелинейному: «… наши нынешние экологические проблемы, которые суть прямой результат экстернализации издержек капиталистами-предпринимателями. Возникает вопрос: а нельзя ли было их избежать или сделать менее острыми, если бы когда-то холистский, целостный подход победил и занял бы место нынешнего? В таком случае центральное место в анализе заняло бы изучение диссипативных структур и неизбежных бифуркаций; при господствующем ныне подходе системные проблемы такого рода вытесняются в категорию внешних препятствий, в принципе поддающихся техническому решению; при этом предполагается, что линейные тренды будут продолжаться, как и прежде»[159]159
  Валлерстайн И. Исторический капитализм. М., 2008. С. 153.


[Закрыть].

Введенный английскими специалистами промежуточный класс вместо среднего или в качестве такового содержательно является культурным классом, которому авторы проекта отводят ведущую роль в модернизации своего общества.

О новой роли культуры в модернизации

Видя неожиданный подъем Запада, многие незападные страны также вступили на путь модернизации, взяв Запад за образец и стремясь догнать его. Среди них была и Россия. Догоняющая модернизация отличалась от западной. Это был неорганически-мобилизационный тип развития, вовлекавший страны доиндустриального развития. У него был внешний источник – успешный пример Запада, воспринимавшийся как основание для решения внутренних задач преодоления отсталости и ускорения развития. Характер развития – догоняющий, неравномерный, имеющий циклический характер: возвраты назад и возвращение к модернизации. Механизм развития: мобилизация. Темпы развития – медленные. К культурным, духовным предпосылкам относится вера прозападных элит в прогресс, рассмотрение своих стран как отсталых. Образ будущего – вхождение в семью западных народов или приближение к Западу. На пути такой модернизации достигнуты существенные успехи, но вместе с тем процесс явился незавершенным. В частности, наиболее незавершенной оставалась политическая демократия.

Третью попытку модернизации осуществили страны Юго-Восточной Азии. Их тип развития – комбинированный, органически-неорганический, мобилизационно-инновационный, осуществляемый без радикального изменения идентичности. Источники развития также смешанные: внешний – вызов Запада, внутренний – поражение в войне, экономические проблемы. Произошла деархаизация, появились признаки некоторой органичности развития. Механизм развития – мобилизационно-инновационный. Темпы развития – быстрые, но в течение короткого периода. Затем наступает стагнация. Духовные, культурные основания развития – традиции, семейные, коллективистские, религиозные ценности, желание лучшей жизни. Образ будущего – развитие на почве собственной идентичности.

Попытку модернизации (как по капиталистическому, так и по социалистическому или некапиталистическому образцу) предприняли страны третьего мира в период деколонизации. Источники их развития были неорганическими – вызов Запада и других более развитых стран. Механизм развития – этатизм, деятельность прозападных элит. Характер изменений – деархаизация. Темпы развития крайне медленные. Результатом попыток модернизации часто становилось разрушенное традиционное общество. Духовные, культурные предпосылки отсутствуют. Образ будущего – улучшение жизни. Эта модернизация характеризуется как постколониальный тип развития, который не удался настолько, что положил конец в 1960-е годы XX века интересу к модернизационным теориям, пока он не был реанимирован в 1990-е путем применения теории модернизации к посткоммунистическим странам (тоже неуспешно) и пока теория не получила название неомодернизма. Хотя демократия становилась в ней проблемой номер один, она не была осуществлена в адекватной мере из-за не вполне адекватного курса реформ, отсутствия внимания к культурной специфике и поддержки Западом в России не столько демократии, сколько группы, называющей себя демократами.

Остается, наконец, группа стран четвертого мира, где модернизационных попыток не было, где развитие незаметно нескольким поколениям и осуществляется крайне медленно по типу естественной эволюции или по архаическому типу, где имеются органические препятствия для развития России и структуры сознания примитивных обществ, не способствующие развитию. Образ будущего – сохранение существующего.

Итак, классическая теория модернизации адекватно описала модернизационный опыт Запада и способствовала модернизации ряда незападных стран, которая так и осталась незавершенной. Она оказалась плохо применимой к Юго-Восточной Азии, к развитию новых индустриальных стран в этом регионе, не сумела обеспечить модернизацию стран третьего мира и оставила вне зоны интереса страны четвертого мира. Попытка ее применения к посткоммунистическим странам осталась риторической, показав в очередной раз, что времени классической модернизации и присущей ей стратегии догоняющего развития как универсальной тенденции пришел конец.

Классическая теория модернизации подвергается сегодня серьезной критике по ряду параметров. Прежде всего эта теория воспринимается как симптом признания линейности и одновариантности развития, постоянной устремленности к развитию, которую называют девелопментализмом. Она обвиняется в излишне жесткой связи факторов, которые подлежат трансформации при переходе от традиционного общества к современному. Подчеркивается такая негативная ее сторона, как излишний детерминизм, телеологичность, резкое противопоставление традиции и современности, отсутствие анализа рисков подобной трансформации и интереса к положению нижних слоев общества, которые могут оказаться ее жертвой. К списку недостатков классической модернизационной теории добавляется признание за историей непреложной логики и закономерности развития, лишающее общество возможностей выбора, отказ от плюрализма рациональностей и ориентация на рациональность Запада, требование рекультуризации, которое предъявляется незападным народам в процессе модернизации. В ходе западной модернизации произошло формирование наций. Поэтому сегодняшнее применение классической теории модернизации рассматривается как реанимация этноцентризма и источник этноконфликтов. Особой критике подвергается догоняющая модель развития, используемая незападными странами, и их попытка приблизиться к уровню развития западных стран.

Ныне указанные черты развития вызывают сомнение и неудовлетворенность как в теоретическом, так и в практически-политическом смысле. На модернизационную теорию возлагается ответственность за неудачи модернизаций в ряде стран, а также за то, что ни одна из осуществленных или осуществляемых модернизаций не удовлетворяет требованиям классической модернизационной теории, на которую они были ориентированы.

Особое неудовлетворение вызывает тезис о линейности хода истории и жестких требованиях девелопментализма, ориентирующего любое общество на позитивные изменения в соответствии с западной моделью развития. Нелинейность развития является сегодня признанным фактом, создающим возможности для изменения траектории развития как человечеством в целом, так и каждого отдельного общества. Синергетика описала процессы, которые меняют направленность своего развития в точках бифуркации, изучены механизмы накопления предпосылок для подобных перемен и вместе с тем вероятностный, непредзаданный характер их осуществления (В.С. Степин). Появились новые модели развития, которые учитывают фактор нелинейности и рассматривают неравномерность развития не как преходящий и преодолимый феномен, а как своего рода судьбу. Так, И. Валлерстайн отмечает наличие центральной, полупериферийной и периферийной зон, различие которых не может быть преодолено посредством гарантированного развития периферии. У. Бек находит достаточно стабильным и не относящимся к переходному процессу разделение стран, производящих знание (Запад), новых индустриальных стран (Азия) и сырьевых стран[160]160
  Beck U. The Reinvention of Politics. Rethinking Modernity in the Global Social Order. Cambridge (Uk), 1999; Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. М., 2000; Он же. Что такое глобализация? М., 2001.


[Закрыть], к которым относится и Россия. При этом он констатирует постоянное ухудшение положения сырьевых стран даже и в том случае, если в них осуществляется модернизация по классической модели. Дж. Нейсбит прогнозировал в 1984 году в работе «Мегатренд. Десять новых направлений развития будущего» перемену отношений между Югом и Севером в пользу преобладания Юга. Этот прогноз сбылся как в форме подключения к глобальному рынку стран Юга и Юго-Востока (Бразилии, Индии, Китая, Индонезии и др.), так и в форме весьма опасной решимости Юга противостоять развитым странам любыми способами, включая терроризм. Эту тенденцию более решительно выразил С. Хантингтон, предположив в качестве основного конфликта будущего столкновение цивилизаций[161]161
  Huntington S. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. N. Y., 1996.


[Закрыть]. Не сбылись предположения Ф. Фукуямы о конце истории как торжестве западной модели развития[162]162
  См.: Капустин Б.Г. Конец «транзитологии»? О теоретическом осмыслениии первого коммунистического десятилетия // Полис. 2001. № 4. С. 6–24.


[Закрыть]. У классической теории модернизации появились оппоненты и конкурирующие подходы, вложившие в критику своей предшественницы подлинное негодование.

Признавая, что классическая модернизационная теория, как и всякая другая классическая теория, со временем начинает встречаться с обстоятельствами, которые она не в состоянии объяснить и предвидеть, а значит, превратить в факты в своих теоретических рамках, отметим тем не менее несогласие с приведенной критикой, которая отличается, с нашей точки зрения, тремя недостатками: онтологизацией теоретических конструктов, антиисторизмом и презентизмом как разновидностью последнего.

Дело в том, что классическая теория модернизации является именно теорией, а не идеологией, не парадигмой или исследовательской программой, тесно связанной с вненаучным знанием. Она непонятна неспециалистам, построена с использованием идеальных типов (М. Вебер) или теоретических конструктов, как называют эти типы многие современные методологи. С повседневной точки зрения, исходя из обыденных представлений, не существует никакого противопоставления между традицией и инновацией: в любом обществе существуют как традиции, так и инновации. Поэтому нет качественного различия, исходя из этой установки, между традиционным и современным обществами. Если различие может быть установлено, то только количественное: в одних обществах больше традиций, в других – больше инноваций. Радикальность различий традиционного и современного обществ на уровне повседневного сознания не прослеживается. Классическая модернизационная теория использует термины обыденного языка, но придает им понятийное значение. Традиционное и современное общество предстают в ней как идеальные типы. При работе с такими конструктами, представляющими наиболее существенные характеристики рассматриваемых обществ, невозможно онтологизировать идеальные типы, принимать их за реальность. Они выступают как методологические регулятивы, направленные на понимание различающихся по сущностным параметрам обществ, касающиеся логики перехода, драматизм которой очевиден именно из-за противоположности черт традиционных и современных обществ, а не из этических соображений. Мы имеем в виду упрек Б.Г. Капустина теориям модернизации в том, что они не способны подняться до этического сочувствия и размышления о тех слоях, которые станут жертвой модернизации[163]163
  Там же. С. 10.


[Закрыть]. Теория модернизации ясно указывает на коренной характер слома старых структур в случае модернизации и на вытекающую отсюда неизбежность жертв. Но не теория, а элиты, решившиеся на модернизацию, должны осмыслить ее цену и взять на себя этическую и политическую ответственность за тех, кто пострадает в ходе модернизации.

Антиисторизм критики состоит в том, что пятисотлетняя история Запада была историей прогресса и модернизации как самого Запада, так и последовавших за ним незападных стран. Несовпадение целей и результатов модернизации было замечено и вскрыто при классической модели. Его причины – в описанном выше утопизме модернизационной мобилизации, и в невозможности онтологизировать теорию. Но регулятивные функции этой теории осуществлялись успешно там, где были предпосылки для модернизации или где была проявлена способность реформаторов к модернизации даже в неподходящих для этого условиях. Так, журнал «Тайм» несколько лет назад признал человеком века К. Ататюрка, осуществившего модернизацию в, казалось бы, совершенно неподходящем для этого месте – в Турции.

Ведь революционаристская формула «иного не дано» овладела политическим классом и на первых порах и массой, сохраняя неконсолидированность демократии и ожесточение в обществе, отсутствие в нем солидарности.

Появившиеся сегодня постэволюционистские и постпрогрессистские теории реагируют на опыт неудачного применения классической модернизационной теории в случае постколониального и посткоммунистического развития, на теоретические изменения в видении развития – признании его нелинейности и негарантированности в связи с появлением нового мегатренда – глобализации, которая перевела модернизацию на локальный уровень и лишила ее единого образца. Поэтому мы можем констатировать, что изменившиеся обстоятельства привели классическую модернизационную теорию к кризису. Ее коренное противоречие всегда состояло не в тех недостатках, которые ей сегодня в изобилии приписываются, а в невозможности совпадения идеального типа с результатом применения теории. Строго говоря, М. Вебером было доказано, что капитализма западного типа построить нельзя без его духовных предпосылок. На его уникальность указывали С. Хантингтон и другие исследователи. Модернизационная теория не утверждала обратное, она указывала на жесткие условия приближения, считая последнее в той или иной мере возможным. Вина за неудачи применения этой теории лежит на радикальных либералах, которые были уверены в обратном: теорию можно в чистом виде воплотить в реальность, причем не считаясь с ценой.

Ясно, что классическое понимание модернизации является предельно жестким. Оно требует взаимной увязки всех параметров, меняющихся при переходе от традиционного общества к современному. Неосуществимость этих требований при модернизации на основе модели догоняющей модернизации привела к образованию постмодернизационной теории развития. Постмодернизацией называют переход традиционного или современного общества в постсовременное. Постсовременное общество строится путем объединения черт двух первых: традиции и инновации, светского характера социальной жизни и признание религиозности в культуре, цикличности и поступательности в развитии, авторитаризма и демократии, коллективизма и индивидуализма, индустриализации и ограничения пределов роста, предзаданного и приобретенного статуса, ценностной и целевой рациональности, локальности и универсальности (глобальности) и т. д. Примером подобного общества обычно называли Японию. Данная теория имеет и другое название: модернизация на основе собственной идентичности, модернизация без вестернизации (С. Хантингтон). Сегодня она не популярна, вытеснена новыми теориями модернизации, связанными с появлением нового процесса социальной трансформации – глобализацией.

Методологические воспоминания

Уже много лет я читаю спецкурс «Универсальное и локальное в культуре», всякий раз спотыкаясь на его данном мне программой названии. В нем забыты прежние уроки диалектики, которую мы изучали по Гегелю и не по Гегелю, с явным избытком ссылаясь на нее, где надо и не надо. Но вот здесь надо точно. Можно поставить вопрос и так, как он поставлен в заголовке спецкурса, но при этом было бы желательно вспомнить диалектику. Согласно ее правилам и законам, движущей силой многих процессов являются имманентно присущие им противоречия, каждая сторона которых имеет противоположностью «свое другое». Содержание – форма, сущность – явление, необходимость – случайность, единичное – общее, часть – целое, количество – качество и др. Содержание оформлено, форма содержательна, они могут переходить друг в друга, примером чего является абстрактная живопись. Сущность является, явление существенно. Необходимость пробивает себе дорогу сквозь случайности, случайность обнаруживается только в сравнении с необходимым. Единичное проявляется в общем, общее возникает через единичное. Количество и качество связаны взаимопереходами. Повторив эти уроки диалектики, универсальное мы связываем со «своим другим» – партикулярным, глобально – локальным, многообразие культур – с их единством, прошлое с будущим и настоящим. Правильными названиями спецкурса было бы «Универсальное и партикулярное в культуре» или «Глобальное и локальное в культуре», «Универсальное-партикулярное и глобально-локальное в культуре». Такими диалектически связанными парами являются также «интеграция и дифференциация культур».

Толерантность – это ограничение нетолерантности в культурно многообразном мире. И вовсе, добавлю, не то, к чему ведет ее отрыв от «своего другого», когда толерантность воспринимается так, как о ней говорят в медицине, – как о нечувствительности к вредным воздействиям, отсутствие защитной реакции организма на них, т. е. прямо противоположным по отношению к своему социальному назначению образом. Толерантность не только способ консервации культурной идентичности. В равной мере она способ легитимации новых явлений и нравов.

Общечеловеческое имеет «своим другим» национальное, или оно входит в контекст универсального и является самым трудным в понимании источников своего происхождения. Сегодня наблюдается при исследовании разрыв этих парных и связанных между собой характеристик, доказательства преобладания какой-то одной стороны, например плюрализма культур или, напротив, единства человечества и пр., с определенной потерей философской культуры при обсуждении. Средневековый спор реалистов и номиналистов тоже разрывал связь сторон и возникали противоречия, которые выступали как пружина, движущая сила развития. Реализм признавал онтологическое существование общих понятий и универсалий, номинализм видел онтологию единичных предметов. И сегодня номинализм считает, «что делать абстрактное понятие субъектом суждения – значит наделять признак, о котором оно говорит, статусом вещи, реифицировать, гипостазировать его»[164]164
  Левин Г.Д. Проблема универсалий. Современный взгляд. М., 2005. С. 40.


[Закрыть]. Но реализм и номинализм сходятся в том, что они признают онтологическое существование неких начал, которые они понимают противоположным образом – как универсальное, системное на одном полюсе и индивидуальное, связанное с конкретным действием – на другом, если речь идет о социологическом реализме и номинализме. В нашей литературе понятие универсального, общечеловеческого нуждается в более глубокой философской рефлексии, связанной с наличием реалистической и номиналистической парадигм социального исследования, с возрастанием роли онтологии в понимании меняющейся социальности.

Рассмотрение глобализации как единства человечества, источника универсальных ценностей – распространенная автохтонная российская трактовка, которой в западной литературе мало кто следует[165]165
  Пожалуй, ближе всего к этой точке зрения английский социолог Р. Робертсон, который применяет термин «глобализация» в расширительном смысле, опуская его в глубь веков к началу формирования всемирной истории и на этом именно этапе обнаруживает ее связь с формированием общечеловеческих универсалий: Robertson R. Globalization: Social Theory and Global Culture. L., 1992).


[Закрыть] и которая вряд ли вытекает из какой-либо русской традиции – ни из традиции русского космизма, ни из идей всеединства. Мы писали: «Универсалии культуры имеют разную размерность. Это могут быть универсалии определенной конкретной культуры, представляющие то, что принято считать в данном обществе самоочевидным. Складывающаяся в них универсальность локальна. Другая размерность – это те из универсалий культуры определенного общества, которые обретают общечеловеческое значение, чей источник происхождения может даже не сознаваться людьми другой культуры. И наконец, в самом широком смысле – это то, что разделяется всем человечеством»[166]166
  Степин В.С., Федотова В.Г. География культурных универсалий человечества // Космизм и новое мышление на Западе и Востоке. Материалы международной научной конференции. СПб., 1999. C. 42–51.


[Закрыть]. Мысль о том, что все, разделяемое человечеством, формируется на уровне всего человечества, представляется мне ошибочной. В любом случае все универсалии культуры имеют не только историю, но и географию своего происхождения. Глобализация усилила интерес к географии, уменьшив интерес к истории, характерный для прежнего мегатренда – модернизации. Сегодня последняя превратилась в многообразные локальные тренды, ушла от идей догоняющей модернизации и сочетает заимствование успешного опыта Запада и не-Запада (вестернизацию, истернизацию, интерес к другим культурам) с собственными задачами и способами модернизации стран, ставящих перед собой подобную задачу. (Потенциал влияния российского опыта и культуры на мир в целом, на человечество всегда волновал русских философов[167]167
  Там же. С. 43–44.


[Закрыть]. На круглом столе М.Т. Степанянц раскрыла универсалии индийской культуры, важные для человечества.) Система общечеловеческих ценностей – это ценности, созданные модернизацией. Но это произошло на Западе, в Европе глобализация пока не превращает планету в носителя универсальных ценностей, поскольку сегодня доминируют экономические и технологические ценности. Задачу формирования универсальных ценностей предстоит еще осмыслить. Неверная трактовка глобализации вытекает из того, что она не понята как вполне конкретный экономический процесс. Термин этот возник в 1990-е годы. Но в упомянутом качестве первая глобализация уже осуществилась в мире с 1885 по 1914 год. Это был распространившийся английский free trade – свободная торговля, к которой присоединились менее успешные, чем Англия, Россия и Германия. Свободная торговля стимулировала свободный обмен товарами, идеями, капиталами и людьми. Она была прервана Первой мировой войной из-за неудовлетворенности Германии своим местом в мировом раскладе сил. Вторая глобализация началась только в конце 1990-х. На ее возобновление повлиял распад коммунистической системы, открывший возможности распространения капитала, товаров, идей, информации и, в конечном счете, людей. Это новый виток свободной торговли, ограниченной теперь не границами, а способностью распространения своего продукта по миру, обеспечиваемой рекламой, манипуляцией сознанием. Вторая глобализация оказалась неравномерной. В двух докладах ООН отмечено, что она способствовала появлению большего числа стран четвертого мира, бедности многих регионов, подавлению иностранным капиталом национальных интересов ряда стран. Однако многие страны вырвались вперед, используя преимущества своего производства. Так, Китай на 90 % занял рынок глобальной торговли бельем, преуспел на рынке легкой промышленности вообще, в производстве мебели. Вьетнам поднялся на мировой продаже нового для него продукта – кофе и традиционного продукта – риса. Финляндия, потерявшая четверть своего рынка в СССР после его распада, вышла на глобальный рынок с телефоном «Нокия» и восстановила свои экономические позиции. Присоединение азиатских и восточных стран к мировой капиталистической системе сопровождалось международным разделением труда: США и Запад в целом создают модель или, как у них говорят, «дизайн» продукта. Китай и другие страны с дешевой рабочей силой производят продукт. Индия осуществляет сервис – колоссальных размеров аутсорсинг – бухгалтерские операции для Запада, поиск пропавшего багажа в любой точке мира через свои телефонные центры, расшифровку томограмм и других медицинских электронных документов для США. В этом раскладе производительных сил для России было бы важным стать производителем научного и интеллектуального продукта, но этой роли мы лишаемся из-за реформы образования, подрывающей данную перспективу.

В культурном плане глобализация охватила примерно пятьдесят миллионов граждан мира, но в отношении остального человечества английский социолог Р. Робертсон ввел термин «глокализация», стремясь подчеркнуть единство глобального и локального, неустранимость сосуществования универсального и партикулярного. Говорить о глобализации как источнике единства мира можно лишь с оговорками, объясняющими, что это единство сложилось в ходе становления всемирной истории. В культурном отношении глобализация сыграла ту роль, что унифицировала распространение массовой культуры («глобализация ничего», как выразился по этому поводу американский социолог Дж. Ритцер) и упрощенных схем рациональности, доступных для освоения в любой точке мира (названных макдональдизацией тем же социологом[168]168
  Ritzer G. Macdonaldization of Society. An Investigation into the Changing Character of Contemporary Social Life. L, N. Y., New-Delhi, 1993; Ritzer G. Globalization of Nothing. Thousand Oaks., L., New Delhi, 2004.


[Закрыть]). Правда, она универсализировала такие институты культуры, как СМИ, образование, туризм, Интернет, расширение межкультурной коммуникации через электронные средства передачи информации, и, как было отмечено выше, возродили интерес не только к западной культуре, но и ко многим прежде отвергаемым мегатрендом модернизации универсалиям локальных культур.

Исследовательница турецкого происхождения ш. Бенхабиб показывает, что у претензий на универсализм и общечеловечность есть четыре варианта: 1) философская вера в то, что существует фундаментальная человеческая природа, своего рода реализм, которому противостоит номинализм Ж.-П. Сартра, считающего, что мы творим универсалии собственным выбором предоставляемых партикулярными культурами возможностей; 2) универсализм как оправдание пространственного и временного ограничения достижений культуры, попытка их сохранить и представить в своего рода критике «Нечистого разума»; 3) универсализм не только как когнитивное, но и как моральное понятие, ищущее лучшее у всех народов, рас и людей; 4) правовой универсализм, весьма далекий от воплощения[169]169
  См.: Бенхабиб Ш. Притязания культуры. Равенство и разнообразие в глобальную эру. М., 2003.


[Закрыть]. Как видим, влияния глобализации здесь не отмечено. Западный идеал мультикультурализма, сегодня терпящий поражение, рассмативается ею как признание особости, достоинства многих культур без признания права на решения жизненных и социальных проблем носителями незападных культур.

Механизмы наследования культур и их распространения в мире

Эти новые механизмы трансляции культуры до уровня глобальной, мировой или общечеловеческой не отменяют прежних.

Согласно Н.Я. Данилевскому, российскому историку XIX века, культурно-исторические типы (своего рода синонимы цивилизации), в отличие от локальных культур, менее значимых для человечества, внесли во всемирную культуру идею красоты (античность), единобожия (иудеи), права (Рим), познания природы (германо-романская цивилизация). Славянский культурно-исторический тип не сформировался, но может сформироваться, отстаивая справедливость. Взаимодействие культурно-исторических типов он характеризует такими терминами, как пересадка (перенесение культур с одного места на другое посредством колонизации); прививка (уподобление развития культуры растению, привитому к дереву); почвенные удобрения (улучшенное питание культуры, подобное улучшенному питанию растения почвенным удобрением)[170]170
  См.: Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 1991. С. 98–101.


[Закрыть].

Известны исследования А. Тойнби, С. Хантингтона, П. Сорокина, Я. Питерса по вопросу универсального значения локальных культур, а также их столкновения, о чем писал не только С. Хантигнтон, но и А. Тойнби[171]171
  Постижение истории. М., 1991. С. 599–517; Тойнби А. Дж. Столкновение цивилизаций // Тойнби А. Дж. цивилизация перед судом истории. М.; СПб., 1995. С. 130; Сорокин П.А. Социальная и культурная динамика. СПб., 2000. С. 21–37; Huntington S. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. N. Y., 1996. Р. 48–55; 183–300; Pieterse J. Globalization and Culture: Global Melange. N. Y., 2009.


[Закрыть]. Мнение З. Баумана сформулировано в виде афоризма: «Думай глобально, действуй локально». Глобализация культур является наиболее проблематичной частью культурного взаимодействия. Ее трактовка как вместилища культур столь же неверна, как и идея интегрированности культур. Обсуждение проблемы культурного наследия чаще всего является предметом исторического анализа. При всех достижениях этого направления исследования в нем редко применяется концептуальный аппарат теоретического знания. Экспликации концептуальных подходов, имеющихся в анализе культурного наследия и взаимодействия культур, особенно в сфере духовной культуры и самосознания, и применение выдвигаемого подхода для анализа российской культуры не отличаются разнообразием. Я считаю целесообразным введение категории «прецедентные феномены культуры»[172]172
  Феномен прецедентности и преемственность культур / Отв. ред. Л.И. Гришаева, М.К. Попова, В.Т. Титва. Воронеж, 2004.


[Закрыть]. Два моих аспиранта уже пишут диссертации по этой проблеме. Под прецедентными феноменами культуры следует понимать не только понятия прецедентного права, ориентированного на имевшие место в прошлом культурные образцы правонаказания. Они характеризуют и авторство некоторых феноменов культуры, известных в мире, закрепленного за страной или за определенной локальной, национальной культурой. До сих пор это понятие используется как весьма интересная инновация филологов Воронежского государственного университета (Л.И. Гришаевой и др.), применяемая при анализе художественных текстов для доказательства не только их персонального авторства, но и национально-культурного первенства. Прецедентные феномены российской культуры (творения православной живописи и музыки, древние тексты берестяных грамот, произведения русской классической литературы, переведенные в большинстве стран мира, балет, система фундаментального образования, памятники религиозной архитектуры, театр Станиславского, культура Серебряного века, российские научные достижения) стали в мире символами российских достижений, известными во многих странах мира именно как имеющие российское авторство, как представляющие Россию. Персонально – Ф.М. Достоевский как близкий Западу, Л.Н. Толстой как особенный, русский. А.П. Чехов как русский европеец. Русский модерн, русский авангард. Выход в космос. Валенки, дубленки, водка, икра, квас и пр., известные и среди простых людей). Все это и многое другое характеризует русский мир, который можно предъявить человечеству. А кроме того, это нужно для того, чтобы российские граждане, молодежь сами знали и постигали свой культурный мир, русские культурные универсалии, а не те недоделки культуры и подражающие образцы для экспорта, которые сегодня доминируют. Мы были привлекательны своей наукой, культурой и образованием. Профессор Колумбийского университета в США, преподающий конституционное право, Том Макэффи говорил группе русских ученых, что в душе каждого человека в мире живет Алеша Карамазов. Француз, заглянувший в книжный магазин Парижа, сказал русским, рассматривающим альбом с Нотр-Дам-де-Пари (я сама это слышала), что в церкви Покрова-на-Нерли больше души, чем в Нотр-Даме. Турецкий профессор философии Ялчин Коч, в ту пору декан факультета науки и искусства Босфорского университета, говорил мне лично, что с нами ничего плохого не случится, потому что у нас есть Толстой, а в Турции Толстого нет. Наша культура была перенасыщена этими идеями, но сейчас они перестали быть известны массам. Глобализация в ее исходном экономическом понимании могла стать распространителем культурного продукта, коим явились бы прецедентные феномены российской культуры. Но она даже отняла у нас такие бренды, как клюква (она известна в мире как эстонский продукт), водка (преимущественно финская), икра (премущественно иранская). Не поняв, в чем суть глобализации, мы возложили на нее утопические надежды, которые могут реализоваться сегодня не автоматически, а творческими усилиями России и коммерческими усилиями российского не-шоу бизнеса.