Текст книги "Модернизация и культура"

Новейший период – XX век. Николай II (первая треть XX века), большевики и коммунизм (последние две трети XX века), антикоммунистическая революция (конец XX века).

Новейший период – начало XXI века. Посткоммунистическое развитие, переход России к капитализму.

Ниже результаты исследования представлены в виде предлагаемой мной таблицы, в которой каждому из названных периодов будет поставлен в соответствие тип модернизационного развития и его связь с преобладанием либо архаики, либо традиции, либо инновации.

В древний период, признаваемый при разных трактовках, который некоторыми русскими историками рассматривался как период родового быта (С.М. Соловьев, К.Д. Кавелин) или общинного быта (К.С. Аксаков), развитие начал этого быта, состоящее в органическом переходе от родового кровно связанных племен и их союзов к государственному быту. Кровное отношение характерно для княжеских родов, где князья, соответственно своему месту в роде, считали управляемые ими земли и населяющих их людей, своей собственностью. В целом древний период отличается чрезвычайным господством архаики и отсутствием выработанных традиций. Разложение родового быта совершалось, по мнению названных историков, путем перехода к семье. Междоусобица выделяет княжескую семью, эта семья начинает господствовать. На этапе перехода семейного быта в государственный кончается древний период. Кончается и то состояние, которое является предисторическим.

Средний период, с нашей точки зрения, начинается с Ивана III, сына Ивана Темного, и завершается правлением Екатерины II. А Петр Великий – только его кульминация. Принадлежность к общему серединному периоду российской истории (при первой периодизации) деятелей русской истории – от Ивана III до Алексея Михайловича, выражение в их деятельности уже не архаики, а русской традиции, как правило, не вызывает возражений. Даже и те, кто обращает внимание на инновации, которые они произвели, не отрицают основополагающей значимости традиции для той эпохи. Ни С.М. Соловьев, ни Н.И. Костомаров не приписывают Ивану III особых личных заслуг, которые обусловили его достижения. Н.М. Карамзин же считает его реформатором, превосходящим Петра Великого ненасильственностью действий. Иван III объединил Русь в Московское великорусское государство. Во многом благодаря браку с Софьей Палеолог он развил отношения с Западом. Возвеличил свою роль в стране до царской. Подготовил Судебник, определявший правила судопроизводства. При нем Русь обрела независимость – с монгольским игом было покончено. По мнению Карамзина, «отселе история наша приемлет достоинство истинно государственной, описывая уже не бессмысленные драки княжеские, но деяния царства, приобретающего независимость и величие. Разновластие исчезает вместе с нашим подданством; образуется держава сильная, как бы новая для Европы и Азии, которые, видя оную с удивлением, предлагают ей знаменитое место в их системе политической»[108]108
  Карамзин Н.М. История государства Российского. М., 2009. С. 457.


[Закрыть]. С Карамзина же начинается трактовка нашей истории как истории государства Российского, понимаемой так от правления Алексея Михайловича до Екатерины II.

Казанские походы Ивана Грозного и его внутренняя реформа 1550–1564 годов, улучшение Судебника, опора на выборных людей в судах в финансовом управлении, реформа местного самоуправления означали начало смены класса, на который опирался царь. Начавшаяся смена господствующего класса обрела кровавые формы: «опричнина получила значение политического убежища, куда хотел укрыться царь от своего крамольного боярства»[109]109
  Ключевский В.О. Указ. соч. С. 359.


[Закрыть]. Стеснявшему Ивана Грозного правительственному классу – боярству он искал в опричнине прообраз будущего дворянства, пытался найти альтернативу в идее служилых людей.

Князь Юрий Долгорукий говорил Петру Первому, что отец его Алексей Михайлович в ряде вопросов сделал больше, чем сам Петр[110]110
  См.: Платонов С. Указ. соч. С. 428–429.


[Закрыть]. Алексеем Михайловичем был создан Кодекс, который формировали выборные люди из 130 городов. Этот Кодекс был, по словам Платонова, «победой средних классов на Соборе 1648 года»[111]111
  Там же. С. 434.


[Закрыть]. Он произвел серьезные общественные преобразования. Алексей Михайлович умел сочетать стремление к заимствованию образцов с Запада, например в образовании, с сохранением самобытности. Это не избавило его правление от столкновения национально-консервативных охранительных сил с прозападными, еще не сформировавшимися в устойчивые группы. И позже не вполне еще оформившиеся западники считали, «что если бы в период культурного брожения в Московском государстве середины XVII в. московское общество имело такого вождя, каким был Петр Великий, то культурная реформа могла бы совершиться раньше, чем это произошло на самом деле. Но таким вождем царь Алексей быть не мог»[112]112
  Там же. С. 487–488.


[Закрыть]. Ни по характеру своему, считает Платонов, ни по времени своему, – полагают многие другие.

Важным вопросом имеющихся периодизаций российской истории, и в особенности предлагаемой мною, стало отношение к Петру Великому. Оно исключительно значимо для попытки построить периодизацию русской истории, связанную с модернизацией. Для одних он стал выдающимся модернизатором, отделившим новую, современную Россию от древней (архаической) или серединной (традиционной), особенно России Московского царства Ивана III, рассматриваемого славянофилами XIX века как образец исконных русских традиций. Эта граница и определенность в истолковании «подлинно русских традиций» были полностью потеряны в псевдославянофильских исканиях конца XX века после слома коммунизма. Никакая историческая эпоха не была представлена как ее носитель. Императорский период XX века, на который иногда намекали современные славянофилы как на наиболее близкий состоянию исконно русскому, был на деле периодом капитализма, войн, революций, глубинных трансформаций и модернизаций, а следовательно, никак не представлял национальную традицию в ее устойчивых формах, близких к архетипу и архаике. Но, как отмечал С. Платонов, и прежнее славянофильство «оставалось верно своей метафизической основе, а в позднейших представителях отошло от исторических разысканий»[113]113
  Там же. С. 31.


[Закрыть].

Петра Первого при этом возвеличивают очень многие – ранний Н.М. Карамзин, особенно С.М. Соловьев. Первый однако постепенно понимает высокую цену его преобразований и считает, что им стоило быть более медленными и более продуманными. Второй же сообщает, что реформы Петра не проросли всю толщу общества, ибо нравы народа указами не изменишь. Вопрос о том, с Петра ли началась российская современность в отличие от прошлого, истории, получает у этих авторов двойственный ответ – даже у Соловьева, который восхищен Петром и героизирует его. Но мне кажутся наиболее убедительными доводы В.О. Ключевского, который оспаривает упрощенную систематизацию российской истории в ее разделении на Русь древнюю, допетровскую, и новую, петровскую и послепетровскую[114]114
  См.: Ключевский В.О. Указ. соч. С. 876.


[Закрыть]. Именно эта периодизация кажется мне несостоятельной исходя из модернизационных критериев, хотя она вполне удовлетворяет как критерию значимости государства Карамзина, так и критерию завершения расселения русского народа и образованию Российской империи Ключевского.

Приведем некоторые цитаты Ключевского. «Я сделал далеко не полный очерк преобразовательной деятельности Петра, не коснулся ни мер по общественному благоустройству и народному образованию, ни перемен в понятиях и нравах, вообще в духовной жизни народа. Эти меры и перемены или не входили в круг прямых задач реформы, или не успели обнаружить своего действия при жизни преобразователя, или, наконец, почувствовались только некоторыми классами общества… реформа по своему исходному моменту и по своей конечной цели была военно-финансовая, и я ограничил обзор ее фактами, которые, вытекая из этого двойственного ее значения, коснулись всех классов общества, отозвались на всем народе»[115]115
  Там же.


[Закрыть]. Данный критерий реформы – ее значимость для общества в целом, для населения страны – Ключевский считает основополагающим. И уж если страстный поклонник Петра С.М. Соловьев указывает, что его реформы не проросли общество, то Ключевский оценивает его деятельность без всяких прикрас: «…как Петр стал преобразователем?.. Петр Великий и его реформы – наше привычное стереотипное выражение. Звание преобразователя стало его прозвищем, исторической характеристикой. Мы склонны думать, что Петр I и родился с мыслью о реформе, считал ее своим провиденциальным призванием, своим историческим назначением. Между тем у самого Петра долго не заметно такого взгляда на себя. Его не воспитали в мысли, что ему предстоит править государством, никуда не годным, подлежащим полному преобразованию (Алексей Михайлович умер, когда Петру было 4 года, и ничему его не успел научить. – В.Ф.)… Он вырос с мыслью, что он царь, и притом гонимый, и что ему не видеть власти, даже не жить, пока у власти его сестра со своими Милославскими… все, что он делал, он как будто считал своим текущим, очередным делом, а не реформой… Только разве в последнее десятилетие своей 53-летней жизни… у него начинает высказываться сознание, что он сделал кое-что новое и даже очень немало нового. Но такой взгляд является у него, так сказать, задним числом, как итог сделанного, а не как цель деятельности»[116]116
  Там же. С. 880.


[Закрыть]. Его отдельные мероприятия, нередко задуманные между походами, не сложились в ясную модель развития и не устранили, а усугубили то, что Ю.А. Пивоваров и А.И. Фурсов назвали «русской системой» – системой «власть – народ» без посредствующих их отношениям общественных звеньев.

Сходно мыслит и С. Платонов: «Так рядом с борьбой семейной, политической и церковной в конце XVII в. разрешился вопрос о форме воздействия на Москву западноевропейской культуры. Разрешили его те влияния, под которыми Петр находился в годы отрочества и юности»[117]117
  См.: Платонов С. Указ. соч. С. 552.


[Закрыть]. То есть военные забавы, интерес к кораблям, к мастерству, к технике.

При всей чрезвычайной инновативности Петр унаследовал и укрепил властную систему абсолютистского государства, решая задачу защитить Россию от возможной колонизации со стороны Запада, неожиданно ставшего чрезвычайно сильным в ходе собственной модернизации. Английский историк А. Тойнби считал, что «функция “внешнего фактора” заключается в том, чтобы превратить “внутренний творческий импульс” в постоянный стимул, способствующий реализации потенциально возможных творческих вариаций»[118]118
  Тойнби А. Постижение истории. М., 1997. С. 108.


[Закрыть]. Согласно концепции «вызов – ответ» вызов – это прежде всего то внешнее воздействие, которое способно создать в стране внутренний импульс собственного развития.

Первый вызов, который испытала Россия, – природный. Она не могла поставить в соответствие суровость природы и интенсивное хозяйствование и пошла по экстенсивному пути – расширению земли, единственно возможному для традиционных обществ, и коллективным формам деятельности и сознания.

Дальнейшие вызовы последовали из Азии (Монголии) и с Запада (его форпостов – Польши и швеции). Российской цивилизации пришлось осуществить консолидацию в ответ на вызов Азии и самоидентификацию, отличную от монгольской, – закрепление своих духовных (православие) и хозяйственных достижений (оседлое земледелие) Недостаток внимания завоевателей к идейной стороне дела, завоевание с целью собирания дани, способствовало и собственному развитию русской духовности и культуры даже в условиях неволи.

Ответить на вызов Запада Россия могла, достигнув мощи, которая не позволила бы Западу сделать ее колонией[119]119
  См.: Уткин А.И. Вызов Запада и ответ России. М. 1997.


[Закрыть], а впоследствии осуществить поворот к Европе со стремлением к духовному и материальному развитию по западному образцу (христианство, светская культура, промышленность). Вызов со стороны Запада (со стороны Польши и швеции) Россия испытала в XVII веке: «Временное присутствие польского гарнизона в Москве и постоянное присутствие шведской армии на берегах Нарвы и Невы глубоко травмировало русских, и этот внутренний шок подтолкнул их к практическим действиям, что выразилось в процессе “вестернизации”, которую возглавил Петр Великий. Эта небывалая революция раздвинула границы западного мира от восточных границ Польши и швеции до границ Маньчжурской империи. Таким образом, форпосты западного мира утратили свое значение в результате контрудара, искусно нанесенного западному миру Петром Великим, всколыхнувшим нечеловеческим усилием всю Россию»[120]120
  Тойнби А. Указ. соч. С. 147–148.


[Закрыть]. Тойнби тем самым показывает, какие реальные военные угрозы пытался предотвратить Петр, обратившись на Запад за новым вооружением и техникой. Появление Запада как более развитого и сильно изменившего свой менталитет в результате модернизации образования оказало на мир огромное влияние. С его появлением история превратилась во всемирную. Запад показал миру новые возможности, воззвал мир к новому виду пафоса, включавшего в себя идею быстрого развития, самостояния, свободы. С появлением современного, вступившего в Новое время Запада очевидные различия незападных стран оказались в значительной мере стертыми их общими отличиями от Запада. Запад настолько отличался от других регионов мира, что стало возможным говорить о незападном мире. Западный мир был небольшим и чрезвычайно динамичным, полностью изменившим свою прежнюю, сходную с другими народами «средневековую природу». Незападный мир был огромен, многообразен, но един в своей незападности – в меньшей скорости своего развития, в недостижимости для него новых черт сознания – индивидуализма, свободы, веры в науку, нового психологического склада, включающего оптимизм, уверенность, полагание на собственные силы.

Незападные страны не могли не ощутить своей отсталости, того, что направление движения задается Западом, одновременной привлекательности Запада и исходящей от него опасности для их традиционного существования. Вызов Запада предстал как вызов современности прошлому. Он был в идее прогресса, утверждавшей в теории то, что уже начало осуществляться на практике, – общую линию развития по пути, предлагаемому лидирующим Западом.

Но Ключевский весьма скептичен и в оценке отношения Петра к Западу. Западная Европа, скорее всего, была для него учителем, у которого он перенимал знания в области математики, естествознания, кораблестроения, мореплавания, финансов, но которая не была для него образцом и не интересовала его с точки зрения ее социальных ценностей и модели человека, которая там утвердилась. Это был учитель, научившись у которого можно было с ним расстаться. Он приводит пример, как в 1967 году под прикрытием посольства Петр под вымышленной фамилией стал участником «секретной воровской экспедиции с целью выкрасть у Западной Европы морского техника и технического знания. Вот для чего была нужна Петру Западная Европа. Он не питал к ней слепого или нежного пристрастия, напротив, относился к ней с трезвым недоверием и не обольщался мечтами о задушевных ее отношениях к России, знал, что Россия всегда встретит там только пренебрежение и недоброжелательство»[121]121
  Ключевский В.О. Указ. соч. С. 885.


[Закрыть].

К Западу он обращается, чтобы освоить его технические и военные достижения и в конечном итоге защитить Россию от Запада, от возможных попыток колонизировать Россию. Но именно факт спасения России от колонизации и обеспечения ее независимого развития составляет величайшую заслугу Петра.

В итоге Ключевский делает вывод: «Реформа, совершенная Петром Великим, не имела своей прямой целью перестраивать ни политического, ни общественного, ни нравственного порядка, установившегося в… государстве, не направлялась задачей поставить русскую жизнь на непривычные ей западноевропейские основы, ввести в нее новые заимствованные начала, а ограничивалась стремлением вооружить Русское государство и народ готовыми западноевропейскими средствами, умственными и материальными, и тем поставить государство в уровень с завоеванным им положением в Европе, поднять труд народа до уровня проявленных в нем сил… Она (реформа. – В.Ф.) была революцией не по своим целям и результатам, а только по своим приемам… Реформа Петра была борьбой деспотизма с народом, с его косностью»[122]122
  Там же. С. 889–890.


[Закрыть]. Образование, наука, за которые ратовал Петр, плохо сочетались с несвободой и деспотизмом. В плане отношения со старой Русью Ключевский уверен в сохранении основных прежних элементов власти и общественного строя. Не имея старых юридических оснований удельного владения землей в связи с утратой ее вотчинного характера и боярских привилегий, Петр не только сохранил прежнюю власть, но и расширил ее путем ликвидации боярской Думы и отмены патриаршества. Петр разделил роль государя и государства, и они, пишет Ключевский, были, как домохозяин, который юридически сливается со своим домом[123]123
  Там же. С. 883.


[Закрыть]. Государственные интересы Петр ставил превыше всего. Переход власти стал осуществляться не от отца к сыну по завещанию, а по соборному избранию. Но крепостная Россия расширила число людей, которые имели этот статус. И Ключевский утверждает, мне кажется, вполне оправданно, что, не трогая порядка старой Руси, «старых основ и не внося новых, он либо довершал начавшийся в нем процесс, либо переиначивал сложившееся в нем сочетание составных частей», в результате чего «московское законодательство XVII в. вышло из реформы с более резкими и округленными сословными очертаниями, а каждое сословие с более осложненным бременем повинностей на плечах»[124]124
  Там же. С. 884.


[Закрыть].

Подобно этому Н.И. Костомаров считает, что превосходство в уме и трудолюбии над другими правителями Европы могло бы преобразовать Россию в лучшее общество, чем это удалось Петру, который в нравственном отношении не представлял собой положительного примера. «Зато и общество, которое он хотел пересоздать, возникло не лучшим в сравнении с теми обществами, которыми управляли прочие Петровы современники. До Петра Россия погружена была в невежество и, хвастаясь своим ханжеским обрядовым благочестием, величала себя “Новым Израилем”, а на самом деле никаким “новым Израилем” не была. Петр посредством своих деспотических мер создал из нее государство, грозное для чужеземцев войском и флотом, сообщил высшему классу ее народа наружные признаки европейского просвещения, но Россия после Петра все-таки в сущности не сделалась “новым Израилем”, чего ей так хотелось до времен Петра»[125]125
  Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. М., 2009. С. 766.


[Закрыть]. Последователи Петра, пережившие его, отмечает Н.И. Костомаров, запутались в распрях, полностью признав полезным безнравственное. И все же он считает в нем нравственным любовь к России, желание сделать ее лучше. С горечью вновь звучит мысль, что диктатура пытается поднять к лучшему народ, не сознающий своих интересов: «За любовь Петра к идеалу русского народа (курсив мой. – В.Ф.) русский человек будет любить Петра до тех пор, пока сам не утратит для себя народного идеала и ради того идеала простит ему все, что тяжелым бременем легло на его памяти»[126]126
  Там же.


[Закрыть].

Здесь зреет историческая традиция и начинается модернизация, которая состоит в появлении инноваций, в обновлении, в создании новых институтов, в заимствовании технологий и вооружений Запада, в вестернизации. Еще раз обратимся к Платонову: «Когда преобразования Петра Великого окончательно определили новый государственный и общественный порядок, Российская империя получила вид типичного для этой эпохи “полицейского государства”, послужившего формой для “просвещенного абсолютизма” Петра… установив особое “крепостное право” государства на жизнь и труд всех сословий одинаково. Не было ни сословного права, ни сословных льгот, были только сословные службы и сословные повинности. Ими определялись положения в государстве общественных групп и отдельных лиц»[127]127
  Там же. С. 862.


[Закрыть].

Екатерина пришла к власти на штыках гвардейцев. Екатерина чтила память Петра и его достижения. Екатерина II была просвещенной императрицей. Ее переписка с Вольтером и Дидро делала ее в глазах общества склонной к либеральным идеям, которые ей, однако, трудно было провести на практике, не подорвав своей социальной базы в дворянстве. Размышляя даже об отмене крепостного права, Екатерина не могла вступить в конфликт со своей опорой – дворянством и, при всей неэффективности крепостного хозяйства, сохранила этот институт.

Деятельность Екатерины характеризуется укреплением традиций, которые относят ее к истории, а не к современности. Как справедливо показывает Платонов, политика Екатерины II «была прямым продолжением и завершением тех уклонений от старорусского строя, какие развивались в XVIII», и все же «Екатерина – традиционный деятель, несмотря на отрицательное ее отношение к русскому прошлому, несмотря, наконец, на то, что она внесла новые приемы в управление, новые идеи в общественный оборот… Историческое значение екатерининской эпохи чрезвычайно велико именно потому, что в эту эпоху были подведены итоги предыдущей истории, завершились исторические процессы, раньше развивавшиеся»[128]128
  Платонов С. Указ. соч. С. 257–258.


[Закрыть].

Мы объединяем всех этих деятелей российской истории выделяемого нами второго периода как связанных русской традицией, которая, несмотря на начатые Петром Первым инновации и последующую деятельность Елизаветы и Екатерины, оставляла их в русском традиционном обществе, в истории, еще не ставшей современностью.

Новый период наступает в XIX веке.

Война с Наполеоном, а затем союз с ним и сделали Александра I важной фигурой европейской политики, а Россию – европейской державой с международными обязательствами. Отечественная война 1812 года вновь столкнула Александра с Наполеоном, включила его в коалицию западных держав, борющуюся с ним. Русские увидели Париж. Мост Александра в Париже в камне запечатлел пребывание русских в этом городе. Два русских течения – славянофильство и западничество, питаемые немецкой метафизикой (для одних в плане подражательного обращения к русской «почве», для других – в признании немецкой «почвы» наиболее высоким образцом) пополнились теперь повседневным западничеством разговоров аристократии на французском, светскими беседами дворян, постепенно становящихся еще с XVIII века не военно-служилым, а праздным классом, интересом к Франции и ее идеям. Т. Веблен – американский социолог – увидел ранние пороки капитализма в Америке конца XIX – начала XX века в превращении буржуазии в праздный класс, написав книгу с одноименным названием. Эти карикатурные превращения мы видим и в посткоммунистической России. Но праздность дворян и их повседневное псевдозападничество, ставшее одной из ужасающих причин российского революционаризма из-за следования моде, почти смехотворны: «Положение этого класса в обществе покоилось на политической несправедливости и венчалось общественным бездельем; с рук дьячка-учителя человек этого класса переходил на руки к французу-гувернеру, довершал свое образование в итальянском театре или французском ресторане, применял приобретенные понятия в столичных гостиных… С книжкой Вольтера в руках где-нибудь на Поворской или в тульской деревне этот дворянин представлял очень странное явление: усвоенные им манеры, привычки, понятия, чувства, самый язык, на котором он мыслил, – все было чужое, все привозное, а дома у него не было никаких живых органических связей с окружающими, никакого серьезного дела, ибо… ни участие в местном управлении, ни сельское хозяйство не задавали ему такой серьезной работы… чужой между своими, он старался стать своим между чужими и, разумеется, не стал: на Западе, за границей, в нем видели переодетого татарина, а в России на него смотрели как на случайно родившегося в России француза»[129]129
  Ключевский В.О. Указ. соч. С. 1099.


[Закрыть].

Стремление Александра I к быстрым реформам по проекту М.М. Сперанского было приостановлено запиской Н.М. Карамзина «О древней и новой России» (историки в ту пору советовали государям). Карамзин предупреждал против механической пересадки в Россию нового опыта, подрывающего дворянство, а вместе с этим самодержавие и Россию. Неохотно согласившись с ним, Александр I приостановил реформу а в конце своего правления перешел на консервативные позиции перед угрозой растущего революционного движения. царю, как и растущему революционному движению, присуща постоянно возобновляющаяся в России вера, что все дело в правлении и прочие черты общества немедленно исправятся с изменением политики.

Николай I убедился в том, что революционное движение, развившееся в стране при Александре I направлено не против отдельных правителей, а против основ российского правления, против порядка, основанного на крепостничестве. Восстание декабристов 14 декабря 18825 года показало ему, что «представители сословия, достигшего исключительных сословных льгот, теперь проявили стремление к достижению политических прав», – пишет Платонов[130]130
  Там же. С. 801.


[Закрыть].

Цели XIX века в России, объективно состояли в достижении равенства сословий и их участия в жизни общества. Но выступление декабристов историки сравнивают с гвардейскими переворотами, направленными на захват трона. Среди декабристов было много офицеров, участников войны 1812 года. Притязая на трон, на выдвижение на царство Константина Павловича, на деле они подорвали сословное преимущество своего класса и дали дорогу буржуазии. Дворянство переставало быть опорой власти. Росла реакция. Недовольство существующими порядками и объективную необходимость перемен продемонстрировало поражение в Крымской войне.

Александр I и Николай I столкнулись с острой необходимостью общественного переустройства, на которое решился Александр II. Вопрос об освобождении крестьян, о всесословности и совместном действии прежде разделенных сословий был им решен. Освобождение крестьян и введение земств рассматривалось как способ решения проблемы. Отмечая выдающиеся заслуги императора, Ключевский указывает и на третью задачу, которая была им разрешена: напитавшийся чужими идеями и нравственными побуждениями с XVIII века русский ум оказался оторванным от русской действительности. В XVIII веке этот ум смирялся с противоположностью идей и действительности. В начале XIX столетия этот ум осознал, что надо привести к согласию идеи и реальность, но не нашел способов решить проблему. Ни славянофилы, ни западники не нашли подходов к решению вопроса о соотношении идей и действительности. Но «со временем этих великих реформ (Александра II. – В.Ф.) русский ум становится в другое отношение к окружающей действительности, в то, в каком мы стоим теперь. Русская жизнь стала передвигаться на основании, общем с теми началами, на которых держится жизнь западноевропейских обществ»[131]131
  Ключевский В.О. Указ. соч. С. 1179.


[Закрыть] (курсив наш. – В.Ф.). Но, предупреждает историк, при том надо действовать своим умом, прилагая западные идеи к другой реальности, а не навязывать ей заученные клише.

Еще лучше сказал С.Ф. Платонов: «В условиях нарождения этих всесословных учреждений 1860-х годов кроется начало нашей современности (курсив наш. – В.Ф.), то есть тот момент, когда для нас кончается история и начинается действительность, занятая мучительными поисками новых форм общежития, которые привели бы Россию к гражданской правде и социальному счастью»[132]132
  Платонов С. Указ. соч. С. 860.


[Закрыть]. С Александра II Запад становится для России образцом развития, идея приблизиться к нему – догоняющей моделью модернизации, индустриализация, капитализм – целью, которую надо выполнить.

В XX век Россия вступила с этими заветами, о чем свидетельствовала политика С.Ю. Витте, быстрый рост капитализма и индустриализации. Но поражение в русско-японской войне, неудачи первой русской революции, ошибочное вступление в Первую мировую войну, новая неудача Второй буржуазной революции привели к революции социалистической как обходному пути индустриализации и догоняющей модернизации, снова с применением насилия, но со старыми целями поднять и защитить страну, с новой ориентацией на передовое на Западе, но с учетом собственных возможностей.

Я много писала о догоняющей модели модернизации, о ее реализации в России[133]133
  Сошлюсь на книги, где этот вопрос подробно рассмотрен: Федотова В.Г. Модернизация «другой» Европы. М.: ИФ РАН, 1997. С. 50–63, 101–109. Образы России в XXI веке. Модернизация и глобализация / Отв. ред. В.Г. Федотова. М.: ИФ РАН, 2002.


[Закрыть]. Индустриализм осуществился в двух формах – капиталистической и социалистической. Коммунизм дал вариант догоняющего развития.

И наконец, новый век, давший России демодернизацию под флагом модернизации в 1990-е годы, повторяя неудачи двух других буржуазных революций. Глобализация как новый мегатренд, сменяющий модернизацию, потеря Западом статуса образца развития, многообразие моделей модернизации, решающих собственные задачи многих незападных стран на определенном уровне вестернизации, получившие название национальной модели модернизации. Россия, Китай и другие незападные страны движутся сегодня в этом русле. Наступило новое Новое время для незападных стран[134]134
  См.: Федотова В.Г., Колпаков В.А., Федотова Н.Г. Глобальный капитализм: Три великие трансформации. Социально-философский анализ взаимоотношений экономики и общества. М., 2008. С. 536–566. См. так же: Уткин А.И, Федотова В.Г. Будущее глазами Национального совета по разведке США: глобальные тенденции до 2025 года. Изменившийся мир. М., 2009.


[Закрыть].

Русская система и ответственный класс

При всех периодизациях русской истории оказалось невозможным выйти за концептуализацию русской истории как истории государства Российского. Ю.С. Пивоваров и А.И. Фурсов, как уже было отмечено, обозначили это как «русская система» – власть – народ. И она воспроизводится. Обычно это трактуется как отсутствие гражданского общества и активных звеньев политики, помимо власти. Но, пережив не один распад властных систем, Россия обнаружила и другую сторону этой системы: народ выживал самостоятельно, проявив себя как источник спонтанности. Власть же – источник пафоса, целей, реальной политики, ограничитель спонтанности. На Западе между этими составляющими действительно существует гражданское общество. Русский мир – это система власть-народ, взятая в метафизическом, религиозном и ценностно-культурном смысле. Источником метафизического восприятия русской жизни, русской нации, понятой не этнически, а как граждане России, является народ. Эта метафизика состоит в признании жизненной силы нации и ее спонтанности. Как раз отсутствие гражданского общества во всех смыслах (самооргаизации для контроля над государством, позднее и для контроля над бизнесом, плюс еще более позднее – взятие на себя части государственных функций) создает спонтанность, характеризовавшуюся Ф.М. Достоевским как живое присутствие Бога на земле и детскость как мораль душевного, эмоционального мира, а не рассудка и не разума. В этом корень преступления Раскольникова, который, потеряв мораль эмоций, не нашел ее в разуме. Русским приписывают мироотреченчество, стремление к справедливости, фатализм, вселенскость, совестливость, стыд, – кажется один из немногих народов, у которых есть стыд (на Западе – вина), – совестливость (Бог в человеке, соединяющий сущее и должное), победное чувство вместо достижительности (Л. Липовая), ценностно-рациональную, а не целерациональную ориентацию, метафизическую лень Обломова. Наряду со спонтанностью народа исследователи отмечают характерную для традиционного общества стереотипизацию поведения каждого человека, т. е. воспроизводство традиций, правил, которые мы обозначили как архаика. Человек в традиционным обществе делает то, что требует культура (К. Касьянова). Поступая, как принято, – по программе действия, данного своей культурой, согласно этой точке зрения, – русский достигает большего, чем действуя по чужим правилам. Трагедия Раскольникова – это трагедия восприятия русским европейского мира, русское освоение черт умственной жизни – умения, планирования, умысла, замысла, релятивизма, рационализма, субъективизма, индивидуализма, построенное как отбрасывание российской спонтанности и совестливости. Раскольников – первый русский, искаженный европейскостью. Напомним лекции Хайдеггера о Достоевском, о книге Д.С. Мережковского «Толстой и Достоевский» – любимой книге на Западе, о М. М. Бахтине. Они дают понять, что Раскольников, кажется, вышел к схемам деятельности, не принятым в метафизике русского мира. Как совместить высоту метафизического русского мира с его эмпирическим безобразием? Как и во всех традиционных обществах это совместимо, ибо неискушенность в выборе между добром и злом, поиски абсолюта толкают к крайностям – детство, спонтанность толкают к ним.