Текст книги "Всё начинается с любви… Лира и судьба в жизни русских поэтов"

Отозвалось русское сердце!..
(П. Ершов)

Есть в нашей литературе произведение, название которого звучит для нас звонко-весело, как лёгкие сказочные копытца. Конечно же, это «Конёк-Горбунок», а его автор – Пётр Павлович Ершов, уроженец Сибирского – могучего и богатого во многих смыслах – края. Это не только обширные, порой дремучие, леса, не только глубокие реки и озёра, но ещё и особый народ: стойкий к невзгодам, трудолюбивый, с живым воображением, а значит, и ценитель народных поверий, былин и сказаний.

Благодаря неспокойной работе отца, капитана-исправника Павла Гавриловича, будущий поэт ещё в детстве не раз переезжал с места на место, а будучи подростком, побывал во множестве близких и дальних мест от Тобольска, где учился в гимназии. Это и деревня Безруково, в которой Пётр родился, и Петропавловск, и Омск, связанный с работой отца.

Отметился в его судьбе и Берёзов, куда был сослан в своё время Александр Меншиков, сподвижник великого Петра. А благодаря родству с богатым дядей мальчик не раз слушал рассказы купцов с их воспоминаниями о заморских странах. Надо ли говорить, что всё это ложилось в копилку любознательной души подростка. И было естественным желание собирать и записывать были, сказки, предания, пословицы и поговорки. И чем дальше, тем всё больше увлекало его это занятие. Осталось в памяти и то, как поразили его, впервые попавшего в Тобольск, основательные купеческие дома, древний Кремль, весёлая многоцветная ярмарка…

И вот – Петербургский университет, куда Пётр поступил на философско-юридический факультет, успешно закончив гимназию. Однако науки его не очень увлекали, а вот литература стала всё больше влиять на него, побуждала к активным действиям. На первом этапе это были собственные стихи. Неудивительно, что к тому же времени относятся и его первые заметные публикации. И это тем более объяснимо, что почти рядом творили те, с кем Ершова сводила судьба – Пушкин, Жуковский, Плетнёв, который читал лекции в университете и однажды объявил на занятии, что студент Пётр Ершов написал сказку. И тут же прочитал из неё отрывок. Так прописался в русской литературе «Конёк-Горбунок», который вскоре попал к Пушкину и вызвал его искреннее одобрение. «Теперь этот род сочинений можно мне и оставить», – заметил Александр Сергеевич. И в 1834 году сказка была напечатана в журнале «Библиотека для чтения», а следом издана отдельной книжкой.

П.П. Ершов.

Неизвестный художник

Конечно, на Ершова не могли не повлиять подобные произведения самого Пушкина, и в «Коньке…» то и дело слышится перекличка с той же «Сказкой о царе Салтане…». Но это ничуть не умаляет достоинств произведения, в котором россыпи фольклора. Это и прибаутки, и крылатые выражения, и собственные поэтические находки, и юмор, лукаво проглядывающий там и сям.

 
Зубы начали плясать;
Он ударился бежать —
И всю ночь ходил дозором
У соседки под забором, —
 

повествует автор о «дежурстве» в чистом поле среднего брата. Причём Пётр Павлович всё время держит читателя, как бы сказали сейчас, в тонусе. То есть не даёт дремать, а это тоже большое искусство. В четырёх строках «нарисовать» портрет и само стремительное движение сказочной кобылицы – это уже мастерство молодого поэта.

 
Кобылица молодая,
Очью бешено сверкая,
Змеем голову свила
И пустилась как стрела.
 

Неудивительно, что сказка быстро стала любимой и популярной у петербургской публики, а сам Ершов, как говорят нынче, наутро стал знаменитым. Одно за другим следуют издания «Конька-Горбунка», и даже нелестный отзыв о сказке самого Белинского не смог остановить её успешного движения к читателю. Много в ней было такого, что подкупало и желторотого юнца, и умудренного профессора. Стихия первозданности языка, природного оптимизма, светлого юмора, глубинной мудрости как волна сметала все препятствия на своём пути, поднимала вверх благодарную душу читателя.

 
…А кита не тут-то было.
«Чтоб те, вора, задавило!
Вишь, какой морской шайтан! —
Говорит себе Иван. —
Обещался до зарницы
Вынесть перстень Царь-девицы,
А доселе не сыскал,
Окаянный зубоскал!»
 

Конечно, надев профессорские очки, вооружившись словарями всех мастей, можно наловить в тексте сказки то так себе рифму («сундучок-песок»), то неудачное выражение – «А кита не тут-то было», то смысловые неточности – «Брякнул плотно на песок», то вообще обвинить автора во вторичности сюжета и формы, что с пристрастием и делают до сих пор иные «прорицатели», но всё это не больше, чем мелкие придирки, что не в силах затмить роскошного сияния самой сказки, её безоговорочного признания в течение полутора веков на всей территории России и за её пределами.

Конечно, автор был настолько ещё молод, что не успел съесть пуд соли в технике сложения стихов, зато именно молодое, задорное чувство ощущения самой жизни, её сказочных истоков и ставят «Конька-Горбунка» в один ряд с любимыми произведениями русской литературы. Пройдут годы, и он скажет: «Вся моя заслуга в том, что мне удалось попасть в народную жилку. Зазвенела, родная, и русское сердце отозвалось». И впрямь, звенит она и по сегодня.

 
Говорит ему девица:
«А такая в том нужда,
Что не выйду никогда
За дурного, за седого,
За беззубого такого!»
Царь в затылке почесал
И, нахмуряся, сказал:
«Что ж мне делать-то, царица?
Страх как хочется жениться;
Ты же ровно на беду:
Не пойду да не пойду!»
 

На волне творческого взлёта и самой молодости Ершов пишет одноактный водевиль «Суворов и станционный смотритель», что говорит о его явных драматургических способностях. И хотя актёры столичного театра очень хотели сыграть пьесу, цензор отозвался о ней, как о «зазорной, порочащей славное имя героя». Но это было, мягко говоря, несправедливо, так как образ Суворова в водевиле, блещущем юмором и весельем, был ближе к тому, что сохранился в памяти простых людей, а не в официальных кругах. Пьеса всё-таки увидела свет, но уже в Тобольске, в гимназическом театре.

Не оставляют Ершов в эти годы и стихи. И в них наяву та позитивная поэтическая смелость, что свойственна его произведениям петербургского периода. Вот, к примеру, несколько строк из стихотворения «Русский штык».

 
…Что нам в пудре? Что в помаде?
Русский бабиться не свык;
Мы красивы, мы в наряде,
Если с нами русский штык!
 
 
…Штык не знает ретирады
И к пардонам не привык.
Враг идет просить пощады,
Лишь почует русский штык.
 

Но, как мы знаем, скоро только сама сказка сказывается. Судьба же, как правило, не терпит однообразия, и вскоре полоса успеха и заслуженного признания сменяется для Петра Ершова другой, куда более тёмной и прозаичной. Умирает отец, а после и старший брат Николай, и приходится думать о возвращении в Тобольск, чтобы стать опорой для матери.

Однако до этого надо получить назначение от попечителя учебного округа с весьма говорящей фамилией Дондуков-Корсаков на работу в Тобольске. Причём ожидание самой аудиенции растянулось больше, чем на год! Не имея надёжных средств к существованию, чувствуя охлаждение к нему светского общества после недавнего литературного триумфа, имея с детства немудрёное здоровье, усугубившееся капризным петербургским климатом, в неведении своего будущего, Ершов впервые узнал, что такое бедность и одиночество в чужом, хотя и прекрасном городе.

Не получив на аудиенции с важным чиновником ответов на свои конкретные вопросы, поэт ещё год терпит унизительную волокиту, и только летом 1836 года он наконец получает назначение в Тобольскую гимназию. Прощайте, университетские друзья, прощай, Петербург, с его театрами и музеями, насыщенной литературной и общественной жизнью, его журналами и издательствами. Но Пётр ещё уверен, что в Тобольске послужит просвещению и культуре местного населения с позиций образования, направленного прежде всего на развитие творческой, думающей личности. И, уж конечно, на родине, дома, он воплотит свои литературные замыслы, в частности, вплотную приступит к созданию обширной поэмы-сказки о русском герое-молодце, побеждающем тёмные силы.

Однако после встреч с официальными лицами – губернатором, а после и с директором гимназии – талантливый поэт, верноподданный живого русского языка, получает право преподавать всего лишь латынь в младших классах! Как он потом признавался сам, это была мука не только для учителя, но и для учеников. Слава богу, в конце концов он был переведён в старшие классы преподавать философию и словесность. Но и тут, согласно программам, для тщательного изучения предлагались древние языки, а философии надлежало учить таким образом, чтобы напрочь отсечь все попытки осмысления современной общественной жизни. Понятно, что после восстания декабристов «как бы чего не вышло» было весьма актуально для властей.

Пётр Павлович, не желая мириться с этим, использует свои возможности для рассказов о встречах в Петербурге с умнейшими и талантливейшими людьми, учит размышлять над текстами, иметь свою точку зрения на происходящее, поддерживает в учениках тягу к сочинительству, – словом, активно выбивается из предначертанных рамок. Ученики вспоминали, с каким желанием спешили на его лекции, как много они им давали!

Однако чем дальше, тем больше он входил в немилость к местному чиновничеству, усмотревшему опасность в чересчур творческом подходе Ершова к своим лекциям. Хотя посредственность и в наши дни всё та же: не любит людей талантливых, ибо понимает, что рядом с ними выглядит сама весьма серой и неинтересной. А чиновничество в XIX веке было по большей части сковано и невеликой общей культурой, и железными инструкциями, исходящими от людей, прежде всего боявшихся какого-либо изменения привычной и порой весьма доходной жизни. «У нас, братец, такая строгость, что преподаватель не должен сметь своё суждение иметь, иначе назовут немного не бунтовщиком», – пишет Ершов приятелю. Он начинает подумывать вновь о Петербурге, о насыщенной культурной жизни, о бывших друзьях, об устройстве там в печати своих новых произведений. Но проза жизни, его женитьба после смерти матери на вдове подполковника инженерии Серафиме Лещёвой, о которой он поведал: «а приданое – красота, ангельский характер и четверо милых детей», отодвинула надолго эти планы.

Брак продлился 5 лет, затем женщина умерла при родах. Ершов снова женился – уже на Олимпиаде Кузьминой, но и этот брак завершился в 1853 году в связи со смертью супруги. Словно какой-то мистический рок по-прежнему преследовал его. И, словно борясь с ним, желая всё-таки наладить личную жизнь, Петр Павлович женится в третий раз, на Еленой Черкасовой, с которой, слава богу, прожил до конца жизни. Всего в браках у Петра Ершова родились 15 детей, но семейные беды продолжались в связи с утратой любимых детей. В трёх браках из пятнадцати детей выжили только шестеро.

 
Не дивитеся, друзья,
Что так толст и весел я:
Это – плод моей борьбы
С лапой давящей судьбы;
На гнетущий жизни крест
Это – честный мой протест.
 

И всё чаще поэт вспоминал, как его в детстве, дабы избавить от серьёзной болезни, по привычкам того времени, «продали» нищему за один грош. Болезнь отступила, но плата оказалась более чем…

И всё-таки поэтическая сущность время от времени отрывала его от невезения и бед, и тогда появлялись такие стихи:

 
Я понял, я знаю всю прелесть любви!
Я жил, я дышал не напрасно!
Недаром мне сердце шептало: «Живи!» —
В минуты тревоги ненастной.
 
 
Недаром на душу в веселых мечтах
Порою грусть тихо слетала
И тайная дума на легких крылах
Младое чело осеняла.
 
 
Но долго я в жизни печально блуждал
По тернам стези одинокой;
Но тщетно я в мире прекрасной искал,
Как розы в пустыне далекой.
И много обшел я роскошных садов,
Но сердце ее не встречало;
И много я видел прелестных цветов,
Но сердце упорно молчало…
 
 
Настало мгновенье… И, радость очей,
С надзвездной долины эфира
Хранитель мой, гений в сиянье лучей
Приникнул над бездною мира…
 
 
То горняя в мире земном красота!
То цвет из эдемского рая!
То лучшая чистого сердца мечта!
То дева любви молодая!
 
 
О юноша! в гордой душе не зови
Забавой мечты той прекрасной!
Я понял, я знаю всю цену любви!
Я жил, я дышал не напрасно!
 

(«Первая любовь»)

Но вернёмся к его каждодневному в эти годы труду. Стараясь действенно повлиять на состояние образования, и не только в Сибири, Ершов, работает над «Программой курса словесности» для гимназий, организует театр, где артисты – сами учащиеся. И могло ли быть иначе, когда вне гимназии Пётр Павлович в это время был вхож в круг отбывающих ссылку декабристов – П. Бобрищева-Пушкина, И. Пущина, И. Анненкова, А. Муравьёва, И. Якушкина и других. К слову сказать, именно Ершов отправил в Петербург копию знаменитого стихотворения Пушкина «Мой первый друг, мой друг бесценный…», посвященного И. Пущину.

Эти встречи словно помогают Ершову и в творчестве. Он пишет стихи, пьесы, отсылает свои произведения в Петербург, что-то выходит в свет в журналах и альманахах. Но по-прежнему не даётся задуманный ещё в Петербурге «Иван-царевич». В то же время зрелый ум, раздумья не только о литературе, но и о самой жизни, личные переживания всё чаще открывают перед ним глубину и мудрость православия, божественную красоту природы и человеческой души, что находит отражение прежде всего в его стихах.

 
Мир Господень так чудесен!
Так отраден вольный путь!
Сколько зёрен звучных песен
Западёт тогда мне в грудь!
Я восторгом их обвею,
Слёз струями напою,
Жарким чувством их согрею,
В русской речи разолью.
 

(«К друзьям», 1837)

Поразительная искренность человека, уже обожжённого не раз кознями судьбы! Словно «Конёк-Горбунок», как истинный друг, продолжал заряжать поэта своей энергией и радостью жизни.

Провинциальная жизнь со всеми её «сюрпризами» для человека творческого, ещё недавно имевшего большие планы на жизнь, познавшего громкий и заслуженный успех, жившего в первую очередь чувствами, частенько опускала талантливого сказочника на землю, а порой и попросту бросала в беды и нужду. Но и тогда Пётр Павлович как истинный христианин не сетовал на бога.

 
…Но прочь укор на жизнь, на веру.
Правдив Всевышнего закон…
 

Но вернёмся в Тобольск, где Ершов старается привнести в учёбу живое духовное начало – тот же театр и хор учащихся. Параллельно продолжает работу над «Мыслями о гимназическом курсе», которые так и не были приняты к воплощению недалёкими людьми из числа чиновников. Однако Пётр Павлович не оставляет надежды на успех дела и в конце 1844 года представляет на рассмотрение в Министерство народного просвещения свой объёмный труд – «Курс словесности». В нём Ершов обобщил результаты поисков и раздумий, связанных в том числе с личным, уже не маленьким опытом преподавания. Естественно, своё место отводилось в нём и великой русской литературе, её значению в создании гармоничной личности. Около трёх лет рукопись ходила по кабинетам министерства! Одного из академиков, кто решал судьбу замечательного труда, Белинский назвал «пошляком, педантом и школяром». И впрямь: «А судьи кто?» Заключение таких судей было весьма туманным и витиеватым, из чего следовало, что годы вдохновенного и глубокого труда, в том числе в ущерб собственному литературному творчеству, были потрачены напрасно.

А полоса потерь и неудач продолжалась. Назначение Ершова на освободившееся место директора гимназии могло бы снять часть проблем, в том числе материальных, но и тут судьба отвернулась: в глазах «бдительного» губернского начальства Пётр Павлович был недостаточно законопослушным и преданным власти. В литературном творчестве на фоне всего этого успехи тоже нечасты. В письме к университетскому другу Владимиру Треборну он признаётся: «Притом, вы живете в таком мире, где каждый час приносит вам что-нибудь новенькое; а наши дни проходят так однообразно, что можно преспокойно проспать целые полгода и потом без запинки отвечать – все обстоит благополучно. Ты просишь моих стихов, но надобно узнать прежде – пишу ли я стихи, и даже – можно ли здесь писать их». И всё-таки в эти годы он создаёт романтическую поэму, связанную с покорением Ермаком Сибири, «Сузге. Сибирское предание».

Обложка первого издания сказки в стихах

«Конёк-Горбунок» П.П. Ершова. Санкт-Петербург, 1834. Издатель Х. Гинце

Не очень надеясь на верность ему поэзии, но не желая расставаться с любимым творчеством, он пишет рассказы, которые были собраны в книгу под названием «Осенние вечера». И действительно, в повествовании о пережитом, о родной Сибири автор обходится без ярких чувств, без былых красок литературного языка. Юмор, задор, лукавинка, ощущение сказочности и полноты жизни остались в «Коньке-Горбунке». И рассказы долго гуляют по петербургским издательствам и выходят в печати только через несколько лет. И даже давно признанный «Конёк-Горбунок», заново отредактированный автором, вышел в печати только в 1856 году, после кончины Николая I. Недолгая радость опять осветила жизнь поэта: «Конёк мой снова поскакал по всему русскому царству. Счастливый ему путь!..»

К слову сказать, не случайно цензура то и дело придиралась к сказке. Царь-то в ней выглядел прямо-таки незавидно: и он, и челядь его нещадно обворовывали народ. «Уж не намекает ли автор на нищенское положение работного люда на самом деле?» – думали слуги русского царя.

 
Сколь пшеницы мы не сеем,
Чуть насущный хлеб имеем,
До оброков ли нам тут?
А исправники дерут.
 

И в то же время читателя любого возраста и положения подкупал юмор, да и просто интонация рассказчика из самой народной глуби:

 
И Данило, и Гаврило,
Что в ногах их мочи было,
По крапиве прямиком
Так и дуют босиком…
 

Но вернёмся в Тобольск. Провинциальная жизнь явно продолжала, не церемонясь, испытывать Ершова. Денег на семью не хватает, своего жилья нет. «…я окован двойными цепями – холодом природы и железных людей…» – пишет он другу. В Тобольске никому нет дела до ярчайшего поэта, до его планов и проблем. Так было всегда с людьми независимыми и талантливыми, не сгибающими головы пред сильными мира сего, даже если это очередной чиновник, каждый шаг которого совершается с оглядкой на «шефа».

Но творческая натура время от времени даёт о себе знать, и на бумаге зажигаются истинно поэтические строки, как в стихотворении «Праздник сердца».

 
О светлый праздник наслажденья!
Зерно мечтаний золотых!
Мне не изгладить впечатленья
Небесных прелестей твоих.
 
 
Они на внутренней скрижали,
На дне сердечной глубины,
Алмаза тверже, крепче стали,
Резцом любви проведены…
 

Надо сказать, что сказка о Коньке-Горбунке крепко держала Ершова в том смысле, что он и в стихах поневоле переходил на повествовательный стиль, свойственный большому произведению. И потому у него очень мало коротких стихов, как будто автору хочется повести читателя дальше за собой, за пределы вверенной ему формы. И вот когда пришло другое дыхание, связанное прежде всего с опытом и мудростью пожившего человека, умноженное на мастерство писателя, из-под пера его выходят стихи, полные классической ясности и гармонии. И кто знает, не уйди он из жизни преждевременно, русская литература обогатилась бы замечательной лирикой Ершова.

 
Враги умолкли – слава богу,
Друзья ушли – счастливый путь.
Осталась жизнь, но понемногу
И с ней управлюсь как-нибудь.
 
 
Затишье душу мне тревожит,
Пою, чтоб слышать звук живой,
А под него еще, быть может,
Проснется кто-нибудь другой.
 

(«Одиночество», 60-е гг.)

Ну а пока, хоть ненадолго, но судьба на какое-то время поворачивается к Ершову светлой стороной. В 1857 году он становится начальником дирекции училищ Тобольской губернии. Однако повезло скорее не ему, а образованию большого Сибирского края. Он много ездит по губернии, вынужден развязывать узлы противоречий между отдельными гимназиями и чиновниками в городах, тратить на всё это и так пошатнувшееся здоровье. И в то же время именно при нём и при его активном участии были открыты первые женские школы, пополнены фонды библиотек, отремонтированы старые и построены новые школы и гимназии. Конечно, всё это при поддержке нового губернатора – Арцимовича Виктора Антоновича, который искренно уважал Петра Павловича и не раз говорил о его заслугах перед обществом. Он же поддержал поэта в его желании снова навестить Северную столицу, встретиться со старыми друзьями, пройтись по издательствам.

И вот долгожданный Петербург. Но ожидаемой радости эта поездка не принесла. Надеялся увидеть университетских и литературных друзей, но, как водится после большой разлуки («иных уж нет, а те далече»), шумный, суетливый город уже не вызывал у Петра Павловича былого восторга. «Отвыкнув от многолюдства, я с каким-то невольным удивлением гляжу на эти толпы, которые снуют взад и вперед по всем улицам, особенно по Невскому проспекту», – признаётся он в письме жене.

Исполнив все дела по командировке, он возвращается в Тобольск. С каждым годом ухудшается его здоровье, творческие силы то и дело изменяют ему, и в 1862 году Пётр Павлович уходит в отставку. И только через год благодаря бывшему своему ученику, известному химику Менделееву, начинает получать пенсию, которой всё равно не хватает на сносную жизнь. Но снова луч солнца: он узнаёт о постановке в столице балета Цезаря Пуни по сказке «Конёк-Горбунок». (В наше время широкой популярностью пользуется одноимённый балет современного композитора Родиона Щедрина.)

Судьба отмерила Петру Павловичу Ершову недолгий для творческого человека срок – всего пятьдесят с небольшим. Его друг, а также учитель, А.В. Никитенко, сказал об этом кратко и весомо: «Горе людям, которые осуждены жить в такую эпоху, когда всякое развитие душевных сил считается нарушением общественного порядка».

От себя скажу: судьба Петра Ершова – словно зеркало большинства творческих судеб в России того времени, да и не только. Просто не обо всех и не обо всём мы знаем. Но такие строки Поэта нет-нет да и напомнят об этом:

 
О, долго ль стенать мне под тягостным гнетом?
Когда полечу я на светлый восток?
О, дайте мне волю! Орлиным полетом
Я солнца б коснулся и пламя возжег.
 
 
Я б реял в зефире, я б мчался с грозою
И крылья разливом зари позлатил;
Я жадно б упился небесной росою
И ниву богатою жатвой покрыл.
 
 
Но если бесплодно страдальца моленье,
Но если им чуждо желанье души, —
Мой гений-хранитель, подай мне терпенье,
Иль пламень небесный во мне потуши!
 

1835

Весь Тобольск осенью 1869-го провожал Ершова в последний путь. Особенно много было учащихся школ и гимназистов. На месте захоронения горожанами был установлен памятник с такой надписью: «Петр Павлович Ершов – автор сказки “Конек-Горбунок”». Чуть перефразируя слова писателя, можно сказать, что Конёк его снова скачет по всему русскому, и не только, царству. Счастливого ему пути!