Текст книги "Исповедь расстриги. Как воскреснуть из мертвых"

Глава 2. Дорога слёз

Переходим на третий виток моего повествования.

А передо мной встаёт практически неразрешимая задача – как рассказать о дальнейших семнадцати годах моей бурной церковной жизни? Ведь каждый тот год до краёв наполнен невероятными событиями, фактами и явлениями, удивительными людьми и причудливыми сюжетами!

И я обязательно хочу хоть коротко рассказать о том, что случилось со мной уже после Церкви, когда я будто бы проснулась от долгого и тяжёлого сна. И про следующие десять лет моей свободы и поисков себя в новой жизни – самые прекрасные и волшебные годы, длящиеся вплоть до нынешней ночи, когда я сижу за компьютером и набираю этот текст.

Понятно, что я не Толстой, у меня другая фамилия, и объём «Войны и мира» мне никак не по силам, да и кому он нужен в наши дни?

Поэтому я постараюсь как можно короче рассказать вам, как судьба сначала подвела меня под монастырь, а потом через двенадцать лет оттуда вывела.

Я мучительно выбираю только самые яркие ключевые эпизоды и для начала опять вернусь в конец 1992 года, чтобы показать, как закончилась идиллия нашего духовного братства и какое искушение ожидало нас в декабре.

* * *

Новость, ворвавшаяся в мою и без того непростую жизнь, сокрушила и потрясла до основания – отца Георгия без всяких причин перевели служить в другой город!

Быстрее, чем офицеру, ему приказали собраться, выехать за сто двадцать километров в соседнюю область, которая тоже входила в нашу епархию. И уже вечером того же дня ему полагалось начать служить третьим священником в огромном соборе, который построили богатые купцы в конце девятнадцатого века в своём небольшом городке.

Помню, как у меня ноги подкосились, я еле выстояла у телефона, когда Танечка-художница позвонила и передала мне ужасную весть – батюшка уедет, а мы останемся! И что мы будем делать? И как мы будем жить?

У нас только-только начала настраиваться духовная жизнь, мы еженедельно собирались и молились все вместе то у Любови Марковны, то дома у отца Георгия с матушкой Татьяной, ощущая себя единой семьёй с любящим отцом во главе. И Никольский храм был рядом, мы ходили туда на службы, а дети всю неделю с нетерпением дождались занятий в воскресной школе, и что теперь?

Отец Георгий выехал один, его семья пока оставалась на месте, матушка работала, сын учился в школе, дочка ходила в садик, у них имелась относительно просторная по тем временам квартира. Невозможно вот так сорваться и ехать неизвестно куда, но владыка благословил служить на новом месте, и это не обсуждается, как приказ у военных, только ещё строже.

Ведь благословение есть проявление воли Божьей, выражаемой через священноначалие, тем более, что всё случилось накануне зимнего праздника святителя Николая. Получается, что отец Георгий был рукоположен и прослужил в Никольском храме священником ровно год, день в день, стало быть, сам святитель благословил его и нас на новый путь. Это значит, что наше духовное младенчество закончилось – так наш духовник утешал себя и нас, враз осиротевших и впавших в уныние.

Мы собрались вечером Николина дня у отца Георгия дома в Юго-западном районе, сам батюшка только что приехал на автобусе, машины у него тогда ещё не было, и он рассказал нам, как служил сегодня, и как его встретили на новом месте.

Оказалось, что жить ему благословили в старом доме с печным отоплением и без привычных удобств, вода там в колонке на улице, туалет тоже уличный, хоть и пристроенный к дому.

Служить ему придётся часто, потому что священников на весь город всего четверо, и они обязаны не только проводить службы в соборе и справлять требы по городу, но и выезжать по праздникам в близлежащие деревни, где только-только начали восстанавливать храмы.

Ещё отец Георгий вслух никак не озвучил главное, но все и так понимали, что его не просто перевели в другое место, а наказали. Причём наказали из-за нас.

В Никольском храме на нас очень подозрительно косились, и Ольга рассказывала, что про отца Георгия и всю нашу компанию в церковной среде ходят самые безобразные сплетни, на него пишут анонимки владыке и жалуются настоятелю, дескать, мы его секта, а он колдун и нас приворожил. Ведь не зря же мы стали встречаться в лесу, в храме батюшке делали замечания, что мы ходим за ним хвостом. А вдруг кто-то из недоброжелателей как-то узнал про наши лесные сходки и настучал владыке?

Было так горько и больно за батюшку, так неловко перед матушкой, ведь их семья пострадала в сущности из-за нас! Отец Георгий всего лишь честно выполнял свой долг, как положено священнику, и совершенно бескорыстно спасал каждого, кто к нему обращался, «душу полагая за други своя»!

В тот вечер мы прочитали акафист святителю Николаю, спели величание, и усевшись в тесный круг, пили чай за скромным столом: шёл рождественский пост, и времена были голодные, мало кто из нас тогда имел возможность работать и получать зарплату, а любые деньги тут же обесценивались в безумной инфляции.

И пока отец Георгий срочно исповедовал кого-то из наших в отдельной комнатке, а матушка хлопотала на кухне, мы собрали военный совет и негромко обсуждали, что нам всем теперь делать? Без сомнения, настало время проверки, чего стоит наша вера и братская любовь, и мы не оставим батюшку в таких сложных обстоятельствах, а будем по очереди ездить к нему и помогать, чем можем.

Ведь он оказался в таких условиях, что даже еду приготовить непросто, её сначала ещё надо купить, а за любыми продуктами огромные очереди. И Если ему придётся служить так часто, то заниматься бытом будет некогда, поэтому мы установим дежурство, кто-то из нас сможет поехать к нему в выходные, кому-то удобнее в будние дни. Ничего страшного, автобусы ходят несколько раз в день, и сто двадцать километров они преодолевают за два с половиной часа, если нет заносов на дороге.

В тот вечер нас собралось человек двадцать, и ещё примерно десять не смогли приехать, но мы на них тоже рассчитывали, когда объявили отцу Георгию наше решение. Они с матушкой растроганно благодарили, а у нас с этого момента началась совсем другая жизнь.

Для меня жизненное пространство снова растянулось на два города, только теперь мы двигались по трассе в северном направлении, по очереди сменяя друг друга, и прямо на дороге находился Юркин мужской монастырь.

Сказать, что настали трудные времена – не сказать ничего.

Моё здоровье никак не выправлялось, одно обострение язвы переходило в другое, я как-то притерпелась к фоновой боли, старалась сама пить таблетки и в больницу пока не ложилась. А дома болела и унывала Надя, она иногда сутками лежала на своей кровати в углу за шкафом.

Даже дети чувствовали, что лучше её не беспокоить, они тихонько играли или читали книжки.

Добавлю, что почти каждый день я спускалась в мастерскую, где мой дорогой эстет трудился, как пчела, но отношения у нас становились всё сложнее и сложнее. Я тоже писала в мастерской какие-то работы, иногда кое-что из картин мне даже удавалось продать, но всё заработанное тут же тратилось на еду и улетало бесследно.

В это время мы с Алькой вообще жили непонятно на что, мой бывший супруг редко давал на ребёнка хоть какие-то деньги, Володя что-то присылал нам на жизнь со своих заработков, иногда приезжала мама и тоже подбрасывала копеечку, но всего вместе взятого с трудом хватало только на питание и коммунальные услуги. Однако я всё же выкроила денежку, и когда настала моя очередь, то мы с Алькой поехали к отцу Георгию.

* * *

Нас встретил старинный заснеженный город, прекрасный, как сон.

Когда-то его отстроили богатейшие купцы России, денег они не жалели и приглашали сюда лучших архитекторов. Потом революция, дальше город чудом уцелел в войну, его не бомбили, но до сих пор множество великолепных храмов на холмах и даже в историческом центре стояли в запустении. Только высоченный пятиглавый собор сиял крестами и звёздами на голубых куполах, царственно возвышаясь над сонными пустынными улочками и над тёмной рекой между белыми берегам, и его бело-зелёная громада виднелась издалека.

Мы добрались до собора, когда литургия уже закончилась, но у одного из боковых алтарей шёл молебен, который служил наш отец Георгий, окружённый плотным полукольцом молящихся.

Изнутри храм ещё сильнее поражал своими запредельными размерами, высотой сводов и избыточной роскошью, в нём уцелели первоначальные росписи и мозаики, и он реально оказался намного больше собора в Юркином монастыре, который до этого казался мне гигантским.

Мы с Алькой постепенно согрелись, мой нос оттаял от мороза и стал различать запахи. Главной нотой здесь выделялся сладковатый ладан, похожий на горелый сахар, значит, панихида закончилась недавно. К ладану примешивался запах горячего воска от высоких фигурных подсвечников и запах сырости – возможно, это люди нанесли ногами снег, и он растаял на полу. И ещё особенно пахло чем-то старинным и священным, такой аромат иногда живёт в очень старых и очень богатых храмах.

Мы показались отцу Георгию на глаза, он радостно заулыбался нам и продолжил вслух читать ворох записок с именами, а мы тихонько двинулись по периметру храма, восхищенно разглядывая потрясающие по красоте иконы, мозаичные полы и академическую живопись в обрамлении великолепных орнаментов. Размеры центрального паникадила с сотнями лампочек-свечек сразили окончательно – у нас в городе на площади Ленина к Новому году уже поставили ёлку почти такой же высоты! Казалось, что паникадило спускается не из главного купола, а прямо с неба, так что мы невольно почувствовали себя маленькими букашками в этом огромном гулком пространстве.

Негромкий голос нашего батюшки растворялся в нём и таял, превращаясь в эхо, к нему присоединялись звуки осторожных шагов, вздохи, кашель и нестройное пение прихожан. Даже когда молебен закончился и все люди разошлись, то под сводами собора продолжали жить его собственные звуки, похожие на лёгкое дыхание или неразборчивый тихий шёпот.

Алька разомлела в тепле и задремала, пока мы с ней сидели на скамье, прислонившись к батарее и дожидались отца Георгия, но, когда он наконец-то вышел, Алька тут же встрепенулась и засияла от счастья. Наш батюшка тоже выглядел довольным, хоть и усталым, мы вместе вышли из собора, повернули направо и бодро зашагали по скрипучему снегу к его новому жилищу.

Дом, в который мы пришли, снится нам с Алькой до сих пор, она утверждает, что живёт в нём чуть ли не в половине своих снов. Ещё бы!

Два с половиной года подряд мы будем постоянно приезжать к отцу Георгию, и этот дом в какой-то степени тоже станет нашим. И время, проведённое в нём, будет засчитываться, как один год за три, а то и за пять лет, если судить по энергонасыщенности событий, которые там произойдут.

Я только что открыла в интернете карту города и панораму улицы 9 Декабря в частном секторе, чтобы освежить в памяти вид того дома и окрестностей. За четверть века там мало что изменилось, и наш одноэтажный дом с пятью окнами на фасаде выглядит почти так же, как раньше, только справа нет деревянной пристройки с лестницей внутри, вместо неё открытое крыльцо за новым забором, ну и фасад покрашен голубым и белым, а при нас он был грязно-розовый.

* * *

Тогда, в конце декабря 1992 года, мне показалось, что мы довольно долго шли по безлюдным заснеженным улочкам, на ходу обсуждая новости, но на самом деле от собора до батюшкиного дома всего минут десять ходьбы, не больше.

Отец Георгий ещё издалека показал нам на старый одноэтажный дом за перекрёстком, мы подошли к деревянному крыльцу, и он открыл ключом высокую двустворчатую дверь.

Мы поднялись вслед за ним по скрипучей лестнице из толстых досок, и батюшка распахнул перед нами ещё одну дверь, обитую чёрным дерматином. Шагнув в маленькую прихожую, я вдруг увидела себя и Альку с ног до головы в высоченном мутном зеркале, оно стояло на витых ножках у белёной стены, и его тёмная резная рама своими финтифлюшками почти доставала до потолка. Дальше располагалась ещё одна прихожая, а в ней несколько дверей в комнаты и кухню.

Я сейчас затрудняюсь точно вспомнить первоначальную планировку, потому что на следующее лето в доме сделают ремонт, проведут газ, воду, канализацию и создадут наконец-то нормальные условия для жизни: санузел с ванной, газовое отопление, горячую воду от колонки и хорошую плиту на кухне.

Но пока об этом даже мечтать не приходилось, зато требовалось регулярно топить печку с чугунной плитой на кухне и на ней готовить еду, хорошо хоть электрический чайник имелся и допотопная электроплитка, как у меня в мастерской. Вода стояла в эмалированном ведре, а колонку нам батюшка показал по дороге. Завершал комплект неудобств уличный туалет с выгребной ямой, пристроенный за кухонным крыльцом.

Но мы с Алькой в мастерских ко всему привыкли, там мне вдобавок приходилось далеко ходить за водой, а здесь только через улицу перейти. Зато отец Георгий бодро шутил, что получил наконец-то условия, приближенные к жизни подвижников благочестия, которые в лесных скитах или в пустыне вряд ли нежились в ванне.

В нашем случае самой существенной проблемой оказался телефон, точнее, его отсутствие, и при нас его в дом так и не провели. Отец Георгий звонил нам по межгороду на почте или иногда у него получалось набрать матушку из собора, но говорить приходилось коротко и только о семейном. Например, он мог сообщить время приезда, и не больше, потому что в соборе имелось несколько параллельных аппаратов, а номер телефона только один, и если в кабинете настоятеля или в бухгалтерии просто поднять трубку, то можно запросто слушать все разговоры.

В тот первый приезд меня удивило, как в небольшом с виду доме могло поместиться так много всего – одна большая комната в центре с тремя окнами на улицу и две маленькие спальни справа и слева, две прихожие, кладовки, просторная кухня и застеклённый коридор-веранда. Тогда всё выглядело тёмным, очень старым, но чистым, потому что до нас уже приезжали по очереди сначала матушка Татьяна, а потом деятельная Ольга, они успели навести относительный порядок и отмыли, что могли.

Нас встретили запахи старого дома, в них вплетались горьковатый дым от печного отопления и ароматный ладан, потому что наш батюшка имел привычку каждый день обходить с кадилом комнаты и кухню, чтобы нечисть разбегалась. Вдобавок перед сном он кропил все углы святой водой, читая молитву «Да воскреснет Бог», и нас к тому же приучил.

* * *

Когда-то здесь жил одинокий священник, потом он умер, а дом завещал приходу, и обычно сюда ненадолго селили приезжих клириков, командированных в собор, наш отец Георгий стал первым, кто поселился здесь на два с лишним года. Настоятель дал ему понять, что это ссылка, дом определён ему начальством, и что придётся жить именно по этому адресу.

Дом имел три выхода: одно закрытое крыльцо с деревянной лестницей внутри, мы там заходили с улицы, второе крыльцо с навесом вело из кухни во внутренний двор с сараями и пристройками, а из третьего через застеклённые сени можно было спуститься в заснеженный сад, и там тоже имелась своя калитка на улицу.

Не дом, а мечта партизана или подпольщика – уходи огородами, куда хочешь!

Уже летом мы случайно обнаружили во дворе между нашим сараем и соседним домом ещё один совсем узкий ничем не закрытый проход, ведущий на улицу за углом. Я бы ничуть не удивилась, если бы в подвале вдруг нашёлся подземный ход, уходящий куда-нибудь подальше. Дети его искали, но их постигло разочарование.

Перед поездкой Ольга обстоятельно рассказала мне по телефону, что входит в мои обязанности, где на кухне что лежит и какие магазины рядом. Из собора батюшку снабжали хлебом, булками и печеньем с канона, в избытке имелись дешёвые карамельки, но нормальной еды не было. Три дня я там готовила, носила вёдра и грела воду, чтобы стирать вручную, и Алька с радостью мне помогала мыть посуду и полы. Самой щедрой наградой для нас стало безраздельное внимание отца Георгия и долгие обстоятельные разговоры с ним обо всём на свете.

Мы с Алькой ночевали в большой комнате, где свободно умещалось пять железных кроватей с панцирными сетками и полосатыми ватными матрасами, как в больничной палате. Мы успевали ходить на службы в собор, а потом гуляли по городу в поисках продуктов, не переставая любоваться купеческой щедростью – причудливой резьбой по дереву, затейливыми орнаментами чугунного литья, мозаикой, майоликой и всей старинной красотой, что чудом уцелела на улицах города. Однако накануне Нового года нам пришлось собираться домой, там нас ждали к празднику, и мама обещала приехать, но Алька всегда уезжала от батюшки со слезами, как её ни уговаривай.

Чтобы как-то её утешить, я наобещала заехать по дороге в монастырь и повидаться с её любимым Юркой. Там мы узнали, что три дня назад состоялся братской постриг, наш Юрка теперь инок, и называть его надо отец Никодим. С ума сойти!

Новоиспечённый инок вышел к нам красивый и сияющий, в новом чёрном подряснике и в бархатной скуфейке на голове. Он повёл нас в храм и завалил там счастливую Альку просфорками, свечками и иконочками. Она никак не хотела с ним расставаться, так что я насилу уговорила мою отроковицу Алевтину, так её называли в церковных кругах, что отцу Никодиму пора на молитву, а нам надо ехать домой. Я с трудом увела спотыкающуюся Альку за ворота монастыря, и она горько плакала по дороге к автостанции и дальше уже в автобусе до самого дома.

Поскольку в ближайшие годы Алька будет регулярно поливать слезами все сто двадцать километров трассы, то у нас она получит название «Дорога слёз».

* * *

Наступил 1993 год.

В моей памяти тогдашние события и километры несутся, сменяя друг друга, и мелькают, как пейзажи за окнами автобуса.

Сколько раз мы ездили по трассе к отцу Георгию через монастырь и обратно, теперь невозможно сосчитать. И чем мы только не добирались – и автостопом, и на машинах знакомых и малознакомых людей, и на каких-то грузовиках. Иногда нам приходилось идти пешком между попутками, случалось, что водители рейсовых автобусов не брали с нас денег, а просили за них помолиться или свечку в церкви поставить. Чего только не было!

Но главное, мы учились непрестанно молиться в любое время и в любом месте, вскоре все завели себе маленькие самодельные чётки-браслеты из двадцати бусин или деревянных шариков с крестиком, чтобы перебирать их незаметно, спрятав в руке или в кармане, это помогает удерживать внимание и не отвлекаться от молитвы, и такие чётки стали лучшим подарком к празднику или имениннику в День Ангела.

И каждую поездку к батюшке у нас появлялись новые братья-сёстры, они приходили на исповедь к отцу Георгию в собор, или же он знакомился с кем-то в монастыре и привозил к нам то невероятно умную студентку Женьку из Москвы, то красавицу Ольгу с сыном Колькой из Украины, вскоре появились симпатичные парни Виталий и Николай, оба студенты со сложными биографиями.

По весне и ближе к лету к одна за другой к отцу Георгию начали робко приходить девочки-студентки музыкального факультета пединститута, они жили в общежитии на соседней улице и скоро стали своими в нашем доме. С Машей и Юлей мы дружим до сих пор, и от них я знаю о других бывших студентках и как неожиданно сложились их судьбы. Например, очень застенчивая и кроткая Лена сейчас игуменья в подмосковном монастыре.

И как такое может быть?

Ещё мы все дружно учились читать книги на церковно славянском языке. Отец Георгий подарил нам маленькие молитвословы с утренними и вечерними молитвами, и вдруг оказалось, что незнакомые буквы легко прочесть, если уже знаешь саму молитву наизусть, потом, привыкнув, спокойно начинаешь читать и незнакомые тексты.

Незаметно для себя я забросила живопись, теперь меня интересовали только иконы, орнаменты, храмовые росписи, реставрация, различные техники и технологии иконописи. Это сейчас издаётся множество книг и учебников, а в магазинах в огромном количестве продаются роскошные альбомы по храмовому искусству любого периода, но тогда не было практически ничего и нигде, только разрозненные репродукции в церковных календарях и редких изданиях, часто чёрно-белые, мелкие и некачественные.

Мне приходилось буквально по крупицам собирать рабочий материал для моих первых икон, методом проб и ошибок готовить иконные доски – сначала наклеивать холст, а потом наносить на него многочисленные слои мелового левкаса, которые могли и потрескаться, краски и лаки тоже порой таили неприятные сюрпризы, заставляя много раз переделывать работу, и я с головой погрузилась в этот процесс, не отвлекаясь больше ни на что другое, кроме церковной жизни и домашних хлопот.

Ещё мы с Алькой теперь регулярно постились, как положено верным чадам Церкви, и я приложила немало усилий, чтобы научиться готовить постную еду. Это не так просто, как кажется, особенно в то время, когда любые продукты в дефиците, их сначала приходилось разыскивать по магазинам и часами стоять в длинных очередях, про деньги молчу, цены тогда скакали, увеличиваясь каждую неделю.

Отец Георгий постоянно напоминал нам о важности телесного поста, а многоопытная Ольга давала практические советы, как готовить постную еду, как организовать нашу жизнь и питание, чтобы случайно не забыть, не перепутать, не съесть что-то скоромное в среду, в пятницу, перед причастием или во время поста, не подлить по привычке молоко в кастрюлю с кашей или, задумавшись, не добавить в ту несчастную кашу драгоценное сливочное масло. Тогда на упаковках ещё не писали, из чего сделан тот или иной с виду постный продукт, и мы дотошно выясняли у сведущих людей, можно ли, например, есть в пост халву или пряники? Надо сказать, что с тех пор я на них смотреть не могу, хотя в голод, конечно, съем и пряники, и халву, но по своей воле ни за что!

Все эти обстоятельства требовали постоянного внимания к календарю, каждый день надо было следить за тем, что, когда и как съесть, и кроме того, ещё тщательно наблюдать за своими помыслами, эмоциями и чувствами, чтобы отслеживать свои греховные промахи.

Я пыталась договариваться с моим больным желудком и с капризный Алькой, чтобы они соглашались есть растительную пищу, но несознательный желудок болел и бунтовал, Алька тоже привыкла к бабушкиным котлетам, блинчикам и пирожкам, и я терпеливо объясняла ей, почему мы не покупаем, например, мороженое в начале июля – идёт Петров пост, а следом строгий Успенский, и он начинается буквально через месяц после предыдущего.

Потом нам сказали, что дешёвое фруктовое мороженое в картонных стаканчиках по химическому составу постное, и эта проблема благополучно разрешилась, а я постепенно научилась готовить так, что и сама могла есть, и Алька порой даже не замечала, что мы постимся. Ей нравились медовые коврижки из сборника «123 рецепта постных блюд», тушёные овощи, рис с зелёным горошком и морковкой, наш фамильный тыквенный десерт и особенно чечевичная похлёбка, которая у нас называлась «ветхозаветной», потому что в детской Библии мы прочитали, как голодный Исав уступил хитроумному Иакову своё первородство именно за чечевичную похлебку, и, если честно, то мы хорошо понимали бедного Исава!

Наше пристрастие к тёмной и бархатисто-нежной библейской похлёбке разделяла вся семья отца Георгия, Ольга и другие члены нашего братства – все любили чечевицу, которую очень трудно было найти в продаже, она казалась нам сытной, даже сваренная на одной воде без растительного масла. Однажды драгоценный ветхозаветный продукт вдруг обнаружился в маленьком магазинчике у вокзала, мы скинулись и купили целый мешок на всех, но та чечевица оказалась очень замусоренной, и наши девочки часами перебирали её, вспоминая Золушку и обманутого Исава, а моя Алька научилась самостоятельно варить любимую похлёбку в первый же год нашего активного воцерковления и этим неоднократно спасала меня и голодных гостей, она с удовольствием кормила всех и не торговалась, как тот Иаков, будь он хоть трижды праотец.

Итак, сначала мы просто привыкали соблюдать по уставу длительные посты и постные дни, но по мере нашего воцерковления и чтения святоотеческих книг я постепенно пришла к выводу, что во время поста надо не только отказываться от скоромных продуктов – от всего мясного и молочного, от сдобной выпечки и макаронных изделий, в которые теоретически могли добавить яйца, и даже рыба постом полагалась только в праздничные дни и в воскресенья, но самым главным и самым сложным стал отказ от удовольствий во время еды и не только.

А теперь попробуйте представить, как Великим постом в воскресенье с утра вы сначала отстояли натощак очень длинную литургию, дальше проповедь и молебен, потом не раньше полудня вы как-то доплелись до дома, там наскоро что-то приготовили и наконец-то сели за стол – да вам даже хлеб с солью и мундирная картошка с подсолнечным маслом доставят райское наслаждение, и тем более чай с карамельками!

Поэтому приходилось внимательно отслеживать в себе все проявления смертного греха чревоугодия, который вдобавок делился на обжорство или многоядение, гортанобесие, сластолюбие, тайноядение и пьянство. С обжорством понятно – это когда ты жадно набиваешь брюхо, переедаешь и обжираешься даже постной едой, а гортанобесие более тонкое греховное состояние, оно наступает, когда ты теряешь бдительность и наслаждаешься вкусом еды, перебираешь различные вкусовые оттенки, готовишь еду с применением специй и пряностей, чтобы доставить себе и другим гурманское удовольствие, и тем ввести всех во искушение.

Отдельным грехом считалось сластолюбие, и в нём приходилось каяться постоянно, особенно детям. Стоишь себе в храме или молишься дома, и вдруг тебе с такой силой хочется сладкого, что больше ни о чём другом ты думать уже не можешь, рот наполняет слюна, явственно мерещится вкус шоколада или даже самого постного варенья, разницы нет, особенно, если ты сдаёшься, бросаешь молитву и идёшь искать хотя бы кусочек рафинада. А тайноядением ты грешишь, когда потихоньку таскаешь что-нибудь из холодильника между положенными трапезами или ночью, ну и с пьянством тоже всё понятно.

Так вот, святые отцы и подвижники благочестия мужественно боролись с подобными грехами, например, они полностью отказываясь от приправ, соли и сладостей, или вообще смешивали разную еду у себя в тарелке, быстро съедали это невкусное месиво и тем самым посрамляли бесов, их искушающих. Тогда же мы увидели, как в монастырских трапезных во время еды специально громко читаются жития святых и мучеников, чтобы пример их подвигов и страданий помогал бороться с грехом, а вместо «Приятного аппетита!» там полагалась желать «Ангела за трапезой!» в надежде, что ангел-хранитель тоже поможет тебе избежать чревоугодия.

Я изо всех сил хотела подражать святым праведникам и так переформатировала своё сознание, что во время постов скоромные продукты казались мне несъедобными, я даже не замечала их в магазине, и в холодильнике у нас не хранилось ничего запретного, а всё то, что мы не успевали вовремя съесть отправлялось в морозилку до разговения.

Но мой больной желудок всячески мешал праведной жизни, он реагировал обострением на каждый длительный пост, и я сгибалась пополам от боли уже через неделю-две после его начала, сама как-то пила лекарства, которые мне почти не помогали, потому что одновременно с таблетками требовалось соблюдать щадящую диету, не совместимую с церковным уставом.

Я спрашивала отца Георгия, как мне быть, ведь в болезни я не могу даже иконы писать, нет сил ходить на службы, и каждый день приносит мне бесконечное мучение. Но он отвечал, что всё правильно, это бесы меня терзают, чтобы я сдалась и впала в уныние, а Бог видит мою решимость бороться с греховным естеством, и в моём случае послушание Церкви и терпение боли приравнивается к мученичеству за Христа. А как по-другому я спасу свою душу?

* * *

Из всех моих прежних друзей к нашему братству прибились только Антошка-архитектор и его жена Наташа. Они успели обвенчаться в Никольском храме у отца Георгия ещё до его отъезда, тогда Наташа дохаживала последние недели беременности, и я была свидетельницей на их венчании. Вскоре у них родилась дочка Настя, и всё наше братство молилось во время родов. Алька, я и Ольга читали акафисты у нас дома, пока младенец Анастасия рождалась в ночь на воскресенье – так её имя переводится с греческого языка, поэтому мы нарекли Настю нашим первым общим благословенным ребёнком.

Алька бегала с ней нянчиться почти ежедневно, и Наташа с коляской приходила к нам в палисадник по хорошей погоде, все вместе по воскресеньям мы ходили в церковь, где Алька стояла рядом с Наташей и помогала ей держать Настю на руках. Тогда же у нас началась серия новых чудес.

Первое чудо – исцеление Настиных глазок водой из нашего святого источника. Когда Настю принесли из роддома, то не сразу заметили, что у неё слезнички в уголках глаз забились пробками и загноились, а тогдашняя медицина решала проблему просто, и слезнички без обезболивания протыкались иголкой, чтобы удалить гной.

Наша Танечка-регент рассказывала, как её новорожденного сына при этом сильно напугали, отчего у ребёнка началась цепочка всяческих проблем со здоровьем и психикой. Я вовремя вспомнила про святую воду с серебром из нашего источника под горой, Антошка за ней сбегал, и Наташа стала промывать той водой Настины глазки буквально каждый час. Вскоре гнойные пробки сами собой вышли, глазки очистились, и наша малышка была избавлена от мучительной процедуры, назначенной через несколько дней, а мы все ликовали, молились и благодарили Бога за исцеление.

Второе чудо ненароком совершила Алька, и хоть я при этом не присутствовала, но сразу же поверила потрясённому очевидцу, да и моя отроковица скромно подтвердила, что с помощью молитвы она укротила бешеную собаку.

В этот день я не смогла пойти на службу, может болела, не помню, и Алька отправилась в церковь одна, а назад она возвращалась с нашим приятелем Владиславом, который накануне съездил к отцу Георгию и должен был мне что-то от батюшки передать. Вот Алька с Владиславом шли вдвоём из Никольского храма к нашему дому по узенькой улице Декабристов, как вдруг им навстречу откуда-то из подворотни с рычанием выскочила злющая собака, Владислав утверждал, что глаза у неё были бешеные, и пена капала изо рта! Сам он застыл от ужаса, но моя Алька нисколько не испугалась, а смело шагнула вперёд и троекратно перекрестила псину с молитвой «Да воскреснет Бог», и та жалобно заскулила, попятилась и скрылась в той же самой подворотне. Владислав ещё долго пребывал под сильнейшим впечатлением и вспоминал первохристианских мучеников в Колизее, которых львы и тигры отказывались есть за их святость.