Текст книги "Мисс Свити"

Величественный викторианский особняк, разделенный на несколько квартир, от метро отделяло примерно двести метров. Алессандро Лукарелли обитал на последнем, четвертом этаже. Окнами квартира смотрела на парк. По крошечному озерцу гордо плавали равнодушные к дождю черные лебеди. Саманта нажала кнопку домофона. Дверь открылась, и она бегом понеслась вверх по мраморной лестнице, не дожидаясь стоявшего на третьем этаже лифта.

– Вы опоздали, мисс Фоллоу, – с порога обрушился на нее мужской голос.

Теплый голос, говоривший с итальянским акцентом.

Саманта открыла рот. Из него не вылетело ни звука. Она почувствовала, как у нее начинает гореть затылок – скулы и лоб уже пылали. При встрече с Алессандро Лукарелли она сразу переходила к третьей стадии. Иногда даже опасно приближалась к четвертой.

Ростом отец Флавио был под метр восемьдесят. У него была спортивная фигура и тонкий профиль. В коротко стриженных черных волосах кое-где мелькали серебряные нити, свидетельствуя о том, что сорокапятилетний рубеж он уже преодолел. Взгляд темных глаз смягчали длинные ресницы. Одет он был обыкновенно – в черные брюки и белую сорочку, но, несмотря на это, весь его облик поражал непринужденностью и небрежной элегантностью.

– Мне очень жаль… – пробормотала Саманта.

И мельком оглядела себя в висевшем в передней зеркале. Из разлохматившегося пучка во все стороны торчали мокрые пряди. Очки запотели, но даже сквозь них было видно, что ресницы у нее тоже влажные. Больше всего она сама себе напоминала сейчас искупавшегося в луже кокер-спаниеля.

Она не услышала, а скорее почувствовала у себя за спиной чужое присутствие – это вышла гувернантка Флавио. Мисс Тарджит было за пятьдесят. Одевалась она в неизменное черное платье с круглым отложным воротником, подчеркивавшее ее худобу. На Саманту всегда смотрела с презрительной улыбкой. Впрочем, сейчас, когда рядом стоял ее работодатель, она лишь неодобрительно покосилась на промокший пиджак Саманты и тут же испарилась. Саманта, сдергивая пиджак, старалась не думать о том, как выглядит. Наверное, в своем платье мешком и туфлях на низком каблуке она похожа на тетю Маргарет, разве что помоложе. Зря она послушала бабушку, уверявшую ее, что преподаватель, чтобы не лишиться авторитета, должен одеваться строго.

– Если верить мисс Тарджит, это не первое ваше опоздание, – продолжил Алессандро Лукарелли.

Второе, хотела было ответить Саманта, и к тому же всего на несколько минут. В первый раз она вообще была ни при чем. Какому-то клерку из Сити не в добрый час вздумалось сигануть на рельсы метро. К счастью, “скорая” приехала уже через десять минут, и тело извлекли.

– Прошу меня извинить. Просто я получила две анонимки, в которых мне угрожают смертью. Это меня немного расстроило, – пролепетала Саманта, ощущая, как ее кожа приобретает багровый оттенок.

Она часто советовала своим читательницам проявлять слабость, пробуждая в мужчине инстинкт защитника.

– Полагаю, если ведешь рубрику, посвященную вмешательству в личную жизнь посторонних людей, следует быть готовым к неприятностям подобного рода, – отрезал он. – Я ждал вас, чтобы обсудить успехи Флавио, но у меня больше нет времени.

Он кивнул ей головой и вышел, закрыв за собой дверь.

Саманта немного постояла на пороге, стараясь отдышаться. Разве пять месяцев назад, отвечая на объявление о поиске репетитора по английскому языку, она подозревала, что познакомится со знаменитым адвокатом по налоговым делам Алессандро Лукарелли?

Откровенно говоря, если она и лезла вон из кожи, вдалбливая в тупую башку Флавио английскую грамматику, то вовсе не ради денег. Ее наградой была возможность время от времени столкнуться в коридоре с мэтром Лукарелли и обменяться с ним парой слов. Его низкий голос, акцент и взгляд ввергали ее в смятение. Ей нравилось исходящее от него ощущение физической, почти животной силы. Он один воспитывал сына, и, судя по всему, в его жизни не было женщины. Саманта понимала, что ей выпал редкий шанс и его надо хватать, но вот как это осуществить на практике, не имела ни малейшего представления. А ведь читательницам она с легкостью советовала не бояться сделать первый шаг.

Сзади снова возникла мисс Тарджит, вырывая ее из задумчивости.

– Флавио ждет вас. И так уже столько времени потеряли.

– Уже иду.

Перед тем как шагнуть в комнату к мальчику – про себя она называла ее львиным рвом, – Саманта набрала в грудь побольше воздуха.

Все протекало согласно заведенному ритуалу. Стоило ей открыть дверь, как Флавио водружал ноги на стол, метя в учебник грамматики и тетрадь для упражнений, и улыбался ей самой нахальной из всех улыбок. Она, ни слова не говоря, снимала со стола его ноги, извлекала учебник и тетрадь, садилась рядом с ним и начинала урок. Пока она объясняла ему правила, он зевал, смотрел в потолок или возводил на тюбике клея пирамидку из разноцветных ластиков.

Сейчас Флавио старательно – в третий раз – чинил карандаш, а Саманта думала о короткой встрече с его отцом. Вот опять, оставаясь с глазу на глаз с мужчиной, который ей нравится, она превращается в полную идиотку. И к сожалению, не в первый раз.

* * *

Впервые Саманта влюбилась, когда ей было пятнадцать лет. 18 июля 1980 года, в субботу, ровно в 16.38 она поцеловалась с мальчиком. Том Даймонд был на два года старше ее, носил очки с толстыми стеклами и страдал от юношеской прыщавости. Познакомились они на галечном пляже в Брайтоне. Как и каждое лето, Саманта с бабушкой приехали сюда на поезде и поселились в обветшалом отеле с облупившимися оконными рамами – Агата к нему привыкла и не признавала ничего другого. К морю они спускались по лесенке прямо из принадлежащего отелю небольшого садика. Помимо номера с парными кроватями, Агата на три недели арендовала купальную кабинку – такие кабинки в бело-голубую полоску шеренгой тянулись вдоль кромки берега.

Идиллия Саманты и Тома как раз и началась в узком закутке между двумя кабинками. Она продолжалась пятнадцать дней. На шестнадцатый Том пригласил Саманту посмотреть дом, который снимали его родители, с тайной мыслью завлечь ее в спальню. Воспользоваться приглашением Саманте помешала транспортная фобия. Она выдержала на скутере ровно пять минут, после чего Тому пришлось поворачивать назад. Следующие три дня Том настойчиво возобновлял свои попытки, пока не убедился в их бесплодности и, сделав свои выводы, перестал заглядывать в закуток между кабинками. У него оставалось меньше недели, чтобы найти более сговорчивую подружку, а он дал себе слово, что до конца каникул расстанется с девственностью.

Последние школьные годы Саманты с точки зрения личной жизни прошли впустую. Если не считать пары-тройки случайных поцелуев с кем-нибудь из одноклассников, перепивших на вечеринке, она в основном принимала горячее участие в обсуждении любовных приключений подружек, которым давала ценные советы. Целомудрие этого периода повлекло за собой два важных последствия: в университет она поступила девственницей и выбрала факультет психологии. Выбор конкретного учебного заведения был продиктован не его престижем, а близостью к станции метро.

Студенческих вечеринок она не посещала – на них надо было добираться на машине, – зато дни напролет просиживала в библиотеке. В этом замкнутом и безопасном мирке она и познакомилась со студентом-социологом Джулианом Джексоном. Он обладал настолько невыразительной внешностью – длинный, худосочный, болезненно-бледный, – что она даже не покраснела. Не сказать чтобы это была страстная любовь с первого взгляда; скорее взаимное сближение двух одиноких людей. Они разговорились, передавая друг другу словарь; затем начали встречаться вне стен университета. В частности, ходили в фильмотеку, расположенную в соседнем с библиотекой тупичке. На ретроспективе фильмов Хичкока – они смотрели “Поймать вора” – Джулиан набрался смелости и поцеловал ее. Две недели спустя он довольно неуклюже лишил ее девственности на диван-кровати. В тощем торсе и вялых ляжках первого любовника Саманты не было ничего возбуждающего, зато Джулиан отличался высокой культурой и вел себя с ней очень предупредительно. К тому же его однокомнатная квартира находилась всего в одной станции метро от университета, что для Саманты служило весомым аргументом в его пользу.

Через три года, когда Джулиан получил стипендию в одном из американских университетов, Саманта наотрез отказалась его сопровождать. Она с трудом представляла себе, как перенесет перелет через океан и приспособится к жизни в стране, где люди за почтовой маркой ездят на машине.

Прошло почти два года, прежде чем она нашла нового любовника. Ее лучшая подружка Деб би постоянно пилила ей мозги, требуя, чтобы она хоть куда-нибудь выбиралась. Сама Дебби недавно познакомилась с Полом, своим будущим мужем, и знала, что у него есть несколько неженатых друзей. Однако Саманта по-прежнему предпочитала проводить время в библиотеке, оправдываясь тем, что ей надо дописывать диссертацию.

Месяца через три после защиты – она уже получила место преподавателя в университете – Саманта втюрилась в одного тридцатилетнего доцента по имени Брюс. Среднего роста, с намечающимся брюшком, Брюс тем не менее блистал едким остроумием и с особым тщанием следил за красотой своей густой темной гривы, которую отпускал до плеч. Его несомненным преимуществом по сравнению с Джулианом был немалый любовный опыт, что, впрочем, представлялось нормальным для женатого мужчины и отца троих малолетних детей.

Саманту вполне устраивали тайные свидания у него в кабинете. Ей даже из здания выходить не надо было – Брюс сидел этажом выше. Идиллия продолжалась почти три года, до того дня, когда жена Брюса обнаружила у него на пиджаке пару-тройку рыжих волосков.

Поставленный перед фактом, Брюс признался в супружеской измене. Жена пригрозила устроить ему шумный скандал на работе. Он предупредил Саманту о том, что их связи настал конец, запиской, брошенной в ее личную почтовую ячейку. Неделю она предавалась раздумьям, так ничего и не надумала и решила, что им все-таки надо поговорить. Вечером она тихонько постучалась к нему в кабинет. Не дождавшись ответа, приоткрыла дверь. В сумраке комнаты белели Брюсовы ляжки, взятые в тиски парой женских ног с покрытыми лаком ногтями. Имени новой избранницы она так никогда и не узнала.

Третьего любовника ей сосватала незаменимая Беверли. Это был летчик гражданской авиации, от которого ей после краткосрочной интрижки – на ее вкус, слишком пресной – не терпелось избавиться. Стивен Уоллендер летал на дальние рейсы. По мнению Беверли, он был недурен в постели, но недостаточно легок на подъем. Это означало, что он упирался, когда после ужина в ресторане она тащила его на прокуренную дискотеку и требовала, чтобы он не моргнув глазом отрывался вместе с ней не меньше четырех часов.

Саманту он сразу пленил. Не сказать чтобы очень высокий, зато крепкий – не зря он регулярно качал мышцы в спортзалах отелей всего мира. Полные губы и ласковый взгляд смягчали немного суровые черты его узкого лица. Беверли предупредила Саманту, что Стивен не наделен особым воображением в любовных играх, зато чуток к желаниям партнерши. Их спокойная связь – Саманта называла ее “романом на полставки” – продлилась два года. Когда он в очередной раз улетал на край земли, Саманта возвращалась к бабушке: с тех пор как начала зарабатывать, квартиру на первом этаже она снимала – правда, за символическую плату. Он звонил, что прилетает, – и она садилась в метро и ехала к нему, в великолепную двушку с видом на Темзу. В его выходные они редко выползали на улицу: заказывали на дом индийскую еду, занимались любовью и смотрели кино на DVD.

Потом настал день, когда Стивен объявил ей, что его переводят на внутренние рейсы. Саманта обрадовалась: они смогут больше времени проводить вместе. Но в их отношениях почти сразу наступил разлад, потому что Стивеном овладела тяга к путешествиям. Саманте приходилось проявлять чудеса изобретательности, чтобы отбояриться от уик-энда в деревне или поездки на побережье. Принадлежавшая Стивену новенькая “остин-мини” производила впечатление вполне надежной машины, но Саманте так и не удалось заставить себя в нее сесть. Прогуляться с ним в обнимку по Бонд-стрит она, к сожалению, тоже не могла – по улице в обе стороны сновали двухэтажные автобусы. И месяца не прошло, как Стивен положил конец их роману, объяснив ей, что нельзя быть такой домоседкой. Он познакомился с девушкой, работавшей в наземных службах аэропорта. Проводя по восемь часов в день за стойкой регистрации, она была готова мчаться с ним куда угодно.

Последнее любовное приключение Саманты закончилось два года и три месяца назад. Она записалась на семинар под скромным названием “Супружеские неурядицы как причина психологических травм”, проходивший в отеле, расположенном в двух шагах от Манчестерского вокзала. После первого дня заседаний, посвященного теме “Психологическая территория и несхожесть личности супругов”, участников семинара пригласили на коктейль. К Саманте подошел один из выступавших, Джеймс Мисли – известный консультант по вопросам семьи и брака, державший в Лондоне никогда не пустовавший кабинет. Белокурый и светлоглазый, одетый в безупречно сшитый костюм, свой невысокий рост он успешно компенсировал почти аристократической повадкой. Говорил он тихим, едва слышным голосом, из-за чего Саманте пришлось наклониться к нему поближе; от нее не укрылось, что он внимательно изучает ее грудь. Покоренная его умом и язвительностью, она сама не заметила, как оказалась в его постели, – правда, на вечеринке она выпила целых два бокала вина. Это было приключение на одну ночь. Перед тем как заняться любовью, Джеймс натянул два презерватива. Попыхтев над ней сколько положено, он откатился на другой конец кровати и свернулся калачиком. И попросил ее включить свет – везде, даже в ванной комнате. Он с детства не мог спать в темноте.

* * *

Домой Саманта вернулась затемно, быстрым шагом преодолев полсотни метров, отделяющие дом от станции метро. Отвратительный день. Беверли ничем ей не помогла. Мэтр Лукарелли посмеялся над ее анонимками, как смеялся над налоговой инспекцией. Она решила посоветоваться с бабушкой и прошла сразу на второй этаж. И уже собиралась постучаться, когда услышала из-за двери голоса.

– И не надо меня уговаривать, Маргарет! Я все равно не стану смотреть с тобой “Мисс Марпл”! По Би-би-си будут показывать документальный фильм о Таиланде, и я не собираюсь его пропускать!

– Ну один разочек! Всего один разочек!

– Да чтоб тебя, Маргарет! У тебя есть свой телевизор! Вот и смотри по нему свой сериал! С тобой, между прочим, вообще невозможно ничего смотреть. У тебя же рот не закрывается!

– Да я же не просто так прошу! Мне одной страшно. Детективы плохо на меня действуют. Там саспенс, понимаешь? А если у меня начнется приступ тахикардии? Ну да, тебе-то что… Какая же ты все-таки эгоистка, Агата, это ужас.

– Слушай, ты меня со своей ипохондрией уже допекла! Еще раз повторяю: я не буду смотреть с тобой “Мисс Марпл”. И не вздумай приходить и меня отвлекать. Позволь тебе напомнить, что я у себя дома.

– Попробовала бы я об этом забыть! Ты по два раза на дню сообщаешь мне, кто в этом паршивом домишке хозяин! Сочинила бы что-нибудь новенькое!

Заслышав звук грузных шагов – тетушка с ворчанием покидала квартиру сестры, – Саманта торопливо сбежала вниз по ступенькам. Она не испытывала ни малейшего желания смотреть за компанию с Маргарет телесериал.

Хотя в одном Маргарет права, подумала Саманта. Бабушка действительно не уставала повторять им обеим, что дом принадлежит ей.

Саманта успела выучить семейную сагу наизусть. Весной 1947 года, после рождения Джейн Мэри и отъезда Маргарет во Францию, Натан с Агатой сняли первый этаж дома в Хэмпстеде, того самого, где прошло ее детство. Днем Натан трудился в мастерской, одновременно приглядывая за дочкой, а Агата уходила на работу в больницу. Так прошло восемнадцать лет. Восемнадцать лет супружеского счастья, отмеченных днями рождения Джейн Мэри, вернисажами Натана в небольших галереях и ночными дежурствами Агаты, когда в семье становилось туго с деньгами.

Эта размеренная жизнь рухнула в один проклятый день 1965 года, когда Натан узнал, что у него в мозгу обнаружена опухоль. Агата взяла отпуск за свой счет и до последнего дня не отходила от его постели. После смерти отца Джейн Мэри, тогда студентка юридического факультета, решила, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее всю целиком на сидение в аудитории, и начала по вечерам ходить развлекаться. Агата, похоронив Натана, совсем пала духом. Она работала как одержимая, лишь бы ни о чем не думать, и совершенно не замечала, с кем водится ее дочь. Пока та не сообщила ей, что ждет ребенка.

После первой же встречи с Грегори Фоллоу – будущим отцом – Агата поняла, что Джейн Мэри сделала не лучший выбор. Он был рыжий, как и Ральф Маккаллен, что само по себе не предвещало ничего хорошего. В свои двадцать два года он раскатывал на “порше”, но об источнике своих доходов рассказывал довольно туманно. После бурной ссоры с матерью Джейн Мэри, хлопнув дверью, ушла из дому и поселилась с Грегори. Через пять месяцев родилась Саманта.

Ребенку было три недели, когда Агата приняла предложение одного из своих пациентов, инвалида-американца, искавшего сиделку с медицинским образованием. Подробностей об этом периоде своей жизни, прошедшем в Бостоне, она Саманте не сообщала, упомянув вкратце, что потом вышла замуж за работодателя, который внес ее имя в свое завещание. Он скончался через два года, и с Агаты наконец-то свалился груз материальных забот. Она по-прежнему жила в Соединенных Штатах, но выдала нотариусу доверенность на покупку дома, где прошло ее детство и где она долгие годы прожила с Натаном. Саманте, которую она ни разу не видела, она посылала к дню рождения дорогие подарки.

Бабушка с внучкой впервые встретились, когда Саманте исполнилось семь лет, и произошла эта встреча при самых трагических обстоятельствах.

5

Вторник, 11 сентября 2001 года

В 10.45, как обычно, Саманта стояла на крыльце, поджидая почтальона. Она дрожала, но вовсе не от холода. Проглянувшее солнце успешно разгоняло последние ночные тучки. Саманта выскочила в прямой серой юбке и белом свитере, накинув на плечи легкий пиджачок. Свои рыжие волосы она наспех заколола, что ничуть не помешало отдельным непослушным прядям выбиться из прически, зацепившись за дужки очков.

Саманту волновал один вопрос: придет ли с почтой новое письмо с угрозой смерти.

* * *

Она напрасно проторчала на крыльце до одиннадцати часов и с пустыми руками вернулась домой. Перед почтовым ящиком она задержалась. Может, почтальон сегодня приходил раньше обычного? Она зашла в холл. Ключ висел рядом с зеркалом, рядом с ключом от подвала. Она сняла его и вернулась к почтовому ящику. Открыла и… В глубине лежала красная роза. Саманта едва удержалась от крика. Она стояла, бледная, опершись спиной о стенку, чтобы не упасть.

“Это последствия пережитой в детстве психологической травмы, – прошептала она. – Ты же изучала психологию! Ты должна знать, как с этим бороться”.

* * *

В 1972 году Саманте Фоллоу было семь лет. Никто не назвал бы ее жизнь монотонной и скучной. Она уже поняла, что дорожить надо людьми, а не вещами. Они часто переезжали с места на место, после роскошных апартаментов оказываясь в скромной двухкомнатной квартирке, – в зависимости от того, как шли “дела” у отца. Саманта обожала мать. Еще она обожала цветы, потому что цветы любила мать.

В свои двадцать пять лет Джейн Мэри – она одевалась сама и одевала дочь в мини-юбки – больше не питала иллюзий насчет Грегори Фоллоу, за которого вышла замуж, и его способностей содержать жену и дочь. Мать ничуть не ошиблась, презрительно назвав его “бродячим торговцем”. Грегори поочередно владел пабом, рестораном и рекламным агентством, и все три его предприятия с треском лопнули. Теперь он переквалифицировался в риелтора. Однако его подержанный “порше” все чаще отказывался заводиться; не чаще, впрочем, чем сам Грегори, перебрав с вечера, забывал завести на утро будильник. Согласие между супругами колебалось в ритме его комиссионных. Чтобы обеспечить семье минимальную финансовую стабильность, Джейн Мэри работала на полставки секретарем в нотариальной конторе.

Больше всего Саманта любила час, когда мать приходила забирать ее из школы. Всегда веселая, всегда в хорошем настроении, Джейн Мэри вела ее в парк, где они собирали цветы. Главное было не попасться на глаза сторожу, и мама с дочкой вели себя как настоящие заговорщицы. Заглядывали они и на рынок, и Джейн Мэри, купив букетик, всегда получала в подарок еще несколько цветков – в этом искусстве она не знала себе равных. Против ее улыбки не мог устоять ни один продавец.

Однажды утром они возвращались с рынка на Коламбия-роуд, и Саманта заметила на другой стороне улицы жардиньерку с пышно цветущими красными розами. Она бросилась через дорогу, не обратив никакого внимания на мчащийся ей наперерез автобус с империалом. Очевидцы потом рассказывали, что следом за ней на дорогу выбежала молодая женщина, успевшая толкнуть девочку вперед. Сбитая автобусом, женщина скончалась на месте.

Ни цветов, ни венков на похоронах Джейн Мэри не было – так повелела Агата. Получив известие о смерти дочери, она села в первый же вылетающий в Англию самолет. Саманта наконец вживе увидела ту, кого называла своей американской бабушкой, и решила, что в черном костюме она, конечно, смотрится шикарно, но могла бы быть и поласковей – вместо того чтобы поцеловать внучку, она всего лишь потрепала ее по голове. Бабушкина сестра, с которой Саманта познакомилась за несколько часов до траурной церемонии, выражала свои чувства гораздо горячее.

Едва увидев Саманту, Маргарет прижала ее к сердцу, совершенно утопив в просторных складках своего черного в полоску платья, похожего на парашют. Она в первый раз вернулась в Англию и встретилась с Агатой. Ей недавно исполнился пятьдесят один год, но из-за полноты и застывшей на лице усталости она выглядела старше. Ей было двадцать шесть, когда она, силясь забыть о предательстве Агаты и Натана, покинула Лондон и поселилась в Нормандии. Работать она устроилась в мастерскую, где поточным методом расписывала чашки и тарелки. Ей отлично удавалось копировать стиль Лоры Эшли, что приводило в восторг ее патрона, заядлого англофила. По выходным она обходила ассоциации ветеранов войны, надеясь найти кого-нибудь, кто знал Ральфа Маккаллена.

Двое из них, плененные пышностью ее форм, предложили ей руку и сердце, но Маргарет, верная своей разрушенной войной любви, отказала обоим. В 1955 году, в десятую годовщину победы, одна из ассоциаций заказала ей фреску, посвященную памяти погибших воинов-фронтовиков. Маргарет очень обрадовалась: откровенно говоря, ей уже изрядно надоело рисовать цветочки. Взяв трехмесячный отпуск, она принялась за работу. Заказчик высоко оценил полученный результат, хотя немного удивился тому, что у всех изображенных на фреске солдат были ярко-рыжие волосы. Мертвые, раненые, умирающие – все, как один, обладали пламенеющей шевелюрой.

Ветеранам фреска тоже понравилась, и они стали просить Маргарет, чтобы она написала их портреты. Некоторые ради такого случая надевали свою старую военную форму. Но сохранилась она далеко не у всех. Впрочем, Маргарет не видела здесь никаких затруднений, ведь обмундирование Ральфа она тоже писала по памяти. На деньги, заработанные в мастерской и вырученные за портреты, она вскоре смогла купить небольшую однокомнатную квартирку.

Наступившие шестидесятые положили конец этому размеренному существованию. Война отошла в прошлое, люди перевернули страницу. Заказов на портреты поступало все меньше, и Маргарет решила обратиться к абстрактной живописи. В журналах она видела репродукции полотен Пикассо и искренне верила, что подобной мазни может навалять сколько угодно. Выставить ее работы согласился всего один галерист. Зато на вернисаже она познакомилась с Жан-Ноэлем Делануа – большим оригиналом, который сам себя именовал художником-декадентом. Во время вечеринки он предрек, что во Франции грядет новая революция. “Но не столько политическая, сколько культурная”, – уточнил он, протягивая ей косяк.

Между ними зародилась дружба. Ей нравилось слушать рассуждения этого сухощавого старика с восковой бледности лицом о взрыве концептуального искусства, положении рабочих масс и деспотизме де Голля. Понимала она далеко не все, но это ее мало волновало. Научилась же она не замечать, как порой стекленели глаза ее нового друга! Одним дождливым днем, когда они занимались живописью в квартире Маргарет, он предложил ей таблеточку, заверив, что та удесятерит ее творческие способности. Так почти в пятидесятилетнем возрасте Маргарет приобщилась к ЛСД. Прием наркотика, вошедший у нее в привычку, не замедлил возыметь свои последствия. Первые из них проявились в мастерской. Маргарет стало явно не хватать терпения и точности движений, необходимых для кропотливой работы по росписи фарфора. Патрон очень сокрушался, что вынужден ее уволить.

Маргарет не особенно огорчилась. У нее уже созрел новый план. Во время одного из своих “путешествий”, совершенных благодаря ЛСД, она встретила Ральфа – на кладбище. В Париже студенты швырялись камнями в полицейских, а Маргарет, равнодушная к безумию мира, объезжала нормандское побережье и прочесывала частым гребнем обширные пространства, плотно уставленные крестами. Источника доходов у нее больше не было, так что квартиру пришлось продать. Обитала она теперь в какой-то убогой меблирашке.

На принудительное лечение ее отправили после того, как кладбищенский сторож обнаружил ее среди ночи лежащей комочком между двумя солдатскими могилами. Он бы, может, ее не заметил, но она громко и нараспев выкрикивала имя своего возлюбленного. В больнице ее продержали год, после чего сочли, что она исцелилась, несмотря на ее упорное убеждение в том, что Ральф Маккаллен все еще жив. С Жан-Ноэлем Делануа она больше не виделась – он уехал в Париж делать революцию, – зато вернулась в мастерскую, и патрон с удовлетворением констатировал, что она вновь обрела утраченные было навыки.

* * *

“Пора возвращаться в Англию”, – сказала себе Агата.

После кремации родственники и друзья Джейн Мэри собрались в пабе неподалеку от кладбища. Грегори Фоллоу сидел, низко опустив замутненный взгляд, и приканчивал четвертый стаканчик виски. В уголке бесшумно плакала Маргарет. Маленькая Саманта, которую нарядили в не по размеру большое черное платье, стояла вцепившись в отцовский стул. Но папаша, кажется, вообще забыл о ее существовании.

Агате понадобилось два дня, чтобы все организовать. Грегори Фоллоу с готовностью принял ее предложение на неделе забирать Саманту к себе. Он собирался бросить торговлю недвижимостью и на паях с приятелем открыть магазин азиатских продуктов. Тот факт, что с дочерью он будет видеться только по выходным, нисколько его не расстраивал. Жильцов, снимавших дом в Хэмпстеде, поставили перед необходимостью в следующем месяце освободить помещение. Агата уже связалась с подрядчиком, поручив ему разделить первый этаж на две квартиры. Она подозревала, что сестра вот-вот попросит у нее приюта.

Все случилось именно так, как она предполагала. Спустя неделю после похорон Маргарет призналась, что не хочет возвращаться во Францию. Ей надоела эта страна, к тому же жалко было расставаться с маленькой Самантой. В конце концов, не без ехидства напомнила она Агате, это внучка Натана, того самого художника, за которого Маргарет вышла бы замуж, если бы родная сестрица не увела его прямо у нее из-под носа. “У меня есть свободная квартира”, – коротко ответила сестрица.

Через два месяца Маргарет, Агата и Саманта уже жили под одной крышей. Девочка, кажется, начала понемногу отходить от шока, вызванного смертью матери. Новая школа находилась всего в пяти минутах ходьбы от дома, что пришлось очень кстати, потому что Саманта панически боялась автобусов. После уроков она сидела у себя в комнате, наотрез отказываясь идти поиграть в саду.

Вскоре Агата сообразила, в чем дело. Однажды утром, столкнувшись с Маргарет, только что вернувшейся с рынка с букетом роз в руках, Саманта разрыдалась. Крепко зажмурив глаза, она сквозь всхлипы бормотала детский стишок:

 
Hey diddle diddle,
The cat and the fiddle,
The cow jumped over the moon.
The little dog laughed
To see such sport,
And the dish ran away with the spoon.
 

На следующий день сестры изничтожили все цветы в саду. И Саманта стала с удовольствием играть там каждый день.

* * *

Извлечь розу из ящика она не смогла и побежала к бабушке.

– Если ты за почтой, то я как раз собиралась ее тебе нести, – объявила та, открывая ей дверь. – Я встретила почтальона, когда выносила мусор. Он сегодня раньше времени.

Саманта тут же вскрыла пакет с читательскими письмами. Есть среди них новая анонимка или нет?

– Деточка, подобное рвение делает тебе честь, но не думаю, что стоит так уж близко к сердцу принимать проблемы читательниц журнала, – пожурила ее Агата, поднимая с пола выпавший конверт.

Саманта без сил опустилась на стул. Письма с угрозами не было.

– В почтовом ящике лежит цветок, – чуть слышно выдавила она. – Роза. Красная.

– Надо полагать, от неизвестного поклонника…

– Я не смогла к ней даже прикоснуться.

– Я уверена, что чашечка чаю пойдет тебе на пользу.

* * *

После двух чашек черного императорского чая немного успокоившаяся Саманта поделилась с бабушкой своими тревогами. Сначала два письма с угрозой смерти, причем второе пришло на домашний адрес, и вот теперь – эта роза. Она не сомневалась, что все это – дело рук одного и того же человека.

– А тебе не приходило в голову, что это может быть старинный воздыхатель Маргарет? Или один из моих тайных обожателей? – пошутила Агата. – Ну ладно, я вижу, тебе уже лучше. Ступай к себе. А я пойду проверю, что там за роза.

В ожидании бабушкиного возвращения Саманта начала просматривать почту. Сейчас она уже испытывала страшную неловкость. Во-первых, из-за того, что никак не могла побороть в себе страх перед цветами. Во-вторых, потому, что сразу же решила: розу подложил автор анонимных писем. Нет, правы Беверли и Алессандро Лукарелли. С ее профессией надо быть готовой к подобного рода реакциям. И нечего самой себя накручивать. Она видела три возможных выхода.

А. Заняться йогой.

Б. Купить факс и получать почту на него. Тогда можно будет вообще не приближаться к проклятому почтовому ящику.