Электронная библиотека » Валери Тонг Куонг » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 19 февраля 2016, 16:20


Автор книги: Валери Тонг Куонг


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Валери Тонг Куонг
Простишь – не простишь

……………………………..Эрику…



Как получить прощение, если лжешь и другой не знает, что ты виноват перед ним? Нужно хотя бы раз перед смертью сказать правду или так и умереть не прощенным. Но уходить один на один со своими грехами и ложью… Нет одиночества безнадежней.

Альбер Камю. Дневники, III


Я всегда хотел быть негодяем, которому на все наплевать с высокой горы, но если вы не негодяй, то тут-то вы и начинаете чувствовать себя негодяем, потому что настоящие негодяи вообще ничего не чувствуют. Из чего выходит, что единственный способ не чувствовать себя негодяем – это стать им….

Если есть что-то непростительное на свете, так это неумение прощать.

Эмиль Ажар (Ромен Гари). Страхи царя Соломона[1]1
  Перевод Л. Лунгиной.


[Закрыть]

Valérie Tong Cuong

PARDONNABLE, IMPARDONNABLE


Copyright © 2014 by Editions JC Lattès


Перевод с французского Е. Кожевниковой



Она обернулась к нему, улыбнулась, затем набрала в легкие побольше воздуха, торжественно приготовилась к старту. Наклонилась вперед, поставила ногу на педаль. Внимание, марш!

Нет, отбой.

– Погоди-ка, – нахмурилась она.

Слезла с седла, расправила нарядное платье в красно-белую клетку, аккуратно подвернула подол.

– Засекай время, как только я нажму на педаль, идет?

Он кивнул и впился взглядом в волшебный циферблат.

Кругом до самого горизонта – холмы, покрытые лоскутным одеялом пашен. Кукуруза вымахала выше человеческого роста, подсолнухи обуглились на солнце. Дня через три-четыре полчища тракторов жестоко их сомнут, вырвут с корнем, перемелют, истолкут стебли, взроют землю.

– Пять, четыре, три, два, один, – отчеканил Мило сурово.

Маргерит умчалась.

Он и глазом не моргнул, как она исчезла.

Неподалеку внизу чернел лесок, проселок прятался в нем, а потом выныривал вновь и петлял по холмам то на виду, то теряясь среди полей.

Мальчику не нравилось, что Маргерит не видно и не слышно. Он почувствовал себя совсем маленьким, одиноким, беззащитным в огромном застывшем безмолвном мире.

Но вот и она, красно-белое пятнышко на сером шнурке дороги.

– Две минуты сорок шесть секунд! – радостно крикнул он, как будто Маргерит могла его услышать.

Зря старался, она слишком далеко.

Вон машет ему: «Давай, Мило, съезжай, теперь твоя очередь!»

Он оседлал велосипед, небесно-голубой с белыми звездами на раме, весь напрягся, налег на руль, шепнул себе: «Вперед, приятель, еще посмотрим, кто кого!»

Стиснув зубы, он жал на педали что есть мочи, весь взмок, а по щекам хлестал ветер, и слепило солнце. Мило не мечтал о победе, не думал побить рекорд. Его опьянила скорость. Он летел вниз по узенькому проселку вне себя от счастья, легкости, веселья. Ошалев, расхохотался во все горло за секунду до катастрофы…

Внезапно мир разлетелся на куски.


День гнева


Селеста

Сыну грозила беда, а я не сумела его спасти…

Тупо сидела между Лино и матушкой в тесной душной комнате с противными красно-коричневыми обоями и слушала нотариуса. Тот разливался соловьем: подписывая дарственную, мадам проявляет щедрость, великодушие, бескорыстие, но, быть может, поступает неосмотрительно; его долг предупредить ее, удержать от преждевременного опрометчивого шага, ведь последствия необратимы; у мадам еще вся жизнь впереди, так что не стоит лишаться собственности, во всем себя ограничивать; впрочем, если вы приняли решение окончательно и бесповоротно, если вы уверены, что…

От уверенности не осталось и следа. Меня будто на казнь вели, я обреченно уставилась на ручку, которую вот-вот протянет мне нотариус, чтобы и я поставила подпись. Но кому какое дело до моих опасений и угрызений? Не Лино, уж точно, ведь я сама его с величайшим трудом убедила, что мамина дарственная – безусловное благо для нас. И не маме моей, она искренне радовалась, передавая мне все имущество. И не Маргерит. О ней и речи не шло, она вообще ничего не знала. Мама настаивала, чтобы мы держали все в строжайшей тайне. «Это мой дом и мой выбор. Ее дело – сторона. Когда придет время, я сама ей скажу».

Так и оставили Маргерит в стороне. А в результате, пока мы подписывали проклятую дарственную под присмотром усердного нотариуса в темной комнатушке, задыхаясь от запаха плесени, снаружи на ярком солнце мой сын скатился по проселку вниз и замер, бездыханный, скорченный, у ног тетки…


Я узнала первая. На лестнице включила мобильный и сразу же испугалась, увидев столько пропущенных вызовов. Ухватилась за перила и замерла.

– Что случилось? – встревожился Лино. – Что-нибудь с Маргерит? С Мило?

У меня дрожали руки, я все время нажимала не то. Понимала уже, что мир рухнул.

Мы их оставили дома вместе, Мило должен был делать уроки. Когда мы с мамой и Лино дружно солгали, будто поедем покупать новую плитку для бассейна – мол, это дело долгое и муторное, – Маргерит вызвалась с ним посидеть. Я охотно согласилась.

– Но при условии, что Мило все сделает сам, а ты, Марго, не станешь ему подсказывать. Знаю я вас, хитрюги!

Хитрюги подмигнули друг другу, я сделала вид, что ничего не заметила. Их вечная верная дружба умиляла меня и радовала.


Голосовое сообщение то и дело прерывалось, трудно было его расслышать и понять. Маргерит рыдала. Значит, случилось что-то ужасное. Она твердила: «Несчастье. Несчастье. Приезжайте в больницу».

Я бы упала, если б Лино не подхватил меня. «Несчастье. Несчастье. Приезжайте в больницу», – повторяла я снова и снова. Пять, десять, двадцать раз. Муж терпеливо слушал, он и сам окаменел. Пять, десять, двадцать раз. Наконец он пришел в себя, взглянул с пониманием, вывел на палящее безжалостное солнце, усадил в машину и повез. Мама в тревоге не умолкала: «Что с ним? Он отравился? Упал с лестницы? Опрокинул на себя кастрюлю с кипятком? Его ударило током? Шершень укусил?» Лино не отвечал. Она хотела знать все в точности. Но мы и сами ничего не знали. Нужно ждать, ждать, терпеливо ждать. Мобильный Маргерит сейчас выключен, до больницы еще километров тридцать – целая вечность. Вечность, заполненная всего одним именем. Четыре буквы. Мило. Ничего больше нет в моем воспаленном, добела раскаленном, опустевшем мозгу. Страх и ярость вымели все остальное. Сердце заходилось от боли. Господи, только не это, не надо опять, я не вынесу, я не готова!

Мы добрались до больницы ровно в час дня. Она находилась на самой вершине холма, возвышалась над другими домами. Пока мы ехали, я впервые заметила отвратительную черную копоть на всех фасадах. И вдруг подумала: «Воздух и здесь загрязнен, отравлен. Вредные вещества проникают повсюду, все разъедают, засоряют, портят. Ничего себе, отдых за городом! Сплошной обман. Здоровье здесь не поправишь, и покоя не дождешься».

Лино припарковался у самого входа, мама мгновенно выскочила из машины, хлопнув дверцей, а я так и осталась внутри, вжалась в сиденье и не шевелилась. Знаю-знаю, во всех фильмах, книгах, кошмарных снах герои бегут со всех ног, бесцеремонно расталкивают встречных, бросаются к первому же белому халату и требуют ответа, настойчиво, упорно, властно. Мне же хотелось забиться в угол и не вылезать до конца времен, как будто можно спрятаться от беды, сделать вид, что ее и не было!

Только не это. Не надо опять.

Мы через такое уже прошли, хватит!

– Селеста, милая, пойдем, – ласково прошептал муж. – Пойдем, мы должны узнать, что с ним.

По глазам видно, в нем боролись два побуждения: с одной стороны, он искренне хотел мне помочь, помнил о моей незаживающей ране, боялся, что мина замедленного действия взорвется, с другой – стремился к сыну, чтобы встретить опасность лицом к лицу, оценить, насколько она велика, и найти способ преодолеть ее, побороть. Лино – человек решительный, деятельный.

Я с трудом заставила себя выползти наружу. Мама сейчас же подошла, взяла меня за руку, принялась успокаивать.

– Тише-тише, все обойдется, вот увидишь, – уверяла она. – Сегодня такой знаменательный день! С Мило не может случиться ничего плохого. Твоя сестра вечно сеет панику, делает из мухи слона. Ты напрасно волнуешься. Сейчас окажется, что он просто вывихнул запястье или упал и рассек себе бровь.


Я немного приободрилась. В самом деле, прошлой зимой Маргерит напугала нас не на шутку, сообщив, будто у нее рак мозга. Она вправду страдала мигренями, однако никакой опухоли врачи не обнаружили – повышенное внутричерепное давление, только и всего. Тут с мамой трудно не согласиться: рассказами о неизлечимой болезни Марго добилась всеобщего внимания и заодно выклянчила у Лино квартиру на седьмом этаже. Двадцать квадратных метров, две отдельные комнаты. Муж привык там уединяться и отдал ее скрепя сердце. Но разве откажешь смертельно больной свояченице, которую вышвырнула на улицу вздорная злая хозяйка?!

Никогда не забуду, как Лино с тяжелым вздохом протянул мне ключи. Пожертвовал собой ради меня, распростился с любимым убежищем, где мог прятаться хоть всю ночь напролет. Из любви ко мне он способен на что угодно! И ни слова упрека. Вот так же безропотно всегда терпел моих назойливых мать и сестру. При мысли о его безграничной преданности я чуть не заплакала. Какое счастье, что мы с ним встретились! Мне исключительно повезло.


В холле нас ждала Маргерит. Высокая, стройная, она резко выделялась в толпе пациентов, посетителей, медсестер. Ее нельзя не заметить. Эффектное платье в красно-белую клетку, густые кудри, изящные тонкие руки – не чета моим налитым, полным. Марго напоминала яркую испуганную бабочку, невесть как залетевшую сюда. Заметив меня, подбежала, причитая и всхлипывая:

– Мне так жаль, мне так жаль… Селеста, прости…

Затем принялась сбивчиво объяснять: «Мило упал с велосипеда… А тут пожарные… Они его отвезли в больницу. У него голова разбита. Он без сознания. В коме».

В коме! Вот тебе и ложная тревога, вывих запястья, рассеченная бровь!

От боли у меня внутри все как будто растрескалось. Хотелось выть, орать, очнуться, нет, наоборот, забыться. Но в горле ком, ни звука не выдавишь, не выдохнешь, не вздохнешь. То мучительная ясность, то полнейший туман. Мама, вне себя от горя, ругала Марго на чем свет стоит: «Дура! Дрянь! Идиотка! От тебя одни беды!» Лино крепко схватил меня за руку. И мы понеслись что есть духу по каким-то коридорам, поднялись на лифте. Еще коридор, пол скошен, площадка, снова лифт, едем вверх, вновь спускаемся вниз и опять наверх. В висках стучит. В ушах отдается скрежет, скрип инвалидных колясок и каталок. В глазах рябит от линючих пластмассовых стульев и увядших цветов. Встречные смущенно отводят взгляд. Указатели сбивают с толку.

Вот, наконец, большие застекленные двери. К нам вышла женщина в широкой длинной бирюзовой блузе. К груди она прижимала папку, словно хотела заслониться ею от злой вести, которую нам несла. Старалась говорить как можно ласковее, но такт и участие не меняли сути, смысла сказанного. Позади нее, совсем рядом, за дверями, в зеленоватом боксе неподвижно лежал мой сын. Ему сделали операцию, вскрыли черепную коробку, однако он по-прежнему находился в коме.

– Мадам, мсье, спешу вас заверить, что Мило не страдает. Врачи утверждают это с полной ответственностью. Он подключен к аппаратам жизнеобеспечения, мы пристально следим за его состоянием.

За малых детей нас держат. Сказки рассказывают: «Спешу вас заверить, что Мило не страдает». Но обмана я не заметила, мне было не до того. Ужас вымораживал: неужели его у меня отнимут, вырвут из рук?! Не заставляйте меня еще раз понапрасну надеяться, мечтать, заботиться, ухаживать, лелеять, чтобы потом остаться ни с чем! Уважаемые врачи, понимаете ли вы, что сил никаких не осталось, все вышли? Я больше так не могу, я взорвусь, все разрушу и себя не пожалею…

Нет, где уж вам понять!

Тогда задам простой вопрос:

– Доктор, он не жилец?

– Ну что вы! Мило непременно очнется!


Утром сын спустился на кухню раньше обычного, заспанный, растрепанный, полуголый, в одних пижамных штанах, из которых явно вырос. Неужели предчувствовал катастрофу и спешил насладиться каждым мгновением из последних, ему отпущенных? На ходу небрежно клюнул меня в щеку. Как только ему исполнилось двенадцать, он решил, что вышел из детства, и стал стыдиться «телячьих нежностей», хотя мучительно нуждался в ласке, скрывая отвращение, пил черный кофе вместо шоколада – словом, старался вести себя как настоящий мужчина.

Он уставился в тарелку, уплетал тосты, пил сок и не замечал, что я им любуюсь. Подростковые прыщи еще не изуродовали гладкую, золотистую от загара кожу. Округлые щеки, впалый живот, темная родинка сзади на шее у кромки коротко подстриженных волос. Вдруг сын взглянул на меня:

– Уверена, что мне не стоит поехать с вами? Я плаваю в бассейне чаще всех, а ты вообще к нему не подходишь, не купаешься, даже позагорать не хочешь!


Я и вправду всегда находила массу уважительных причин, чтобы не надевать купальник. Мол, мне нужно обед приготовить, постиранное развесить, розы подрезать, съездить в соседний городок за покупками. Я готова на что угодно, лишь бы никто не увидел мою бледную бугорчатую кожу, толстые ноги, отвислые груди и, главное, ненавистный жирный живот в складках, виновника и пособника прошлого несчастья. Джинсы хоть как-то стягивают его и маскируют. Мне не было равных в уловках, хитростях и вранье. Опытная притворщица, я как ни в чем не бывало смотрела, как Маргерит танцующей легкой походкой ведет Мило к бассейну. Прыгая в воду, они не догадывались, что окатывают меня ледяными колючими брызгами, заставляя мучительно им завидовать и сожалеть о прошлом.


– Нет, Мило, тебе лучше остаться. Мы будем часами считать, выбирать… Пока составим смету, пока договоримся о доставке, ты умрешь со скуки. К тому же кто мне вчера обещал, что повторит английский с тетей?

Сын не стал со мной спорить. Он вообще редко вступал в пререкания, настаивал на своем. Мило унаследовал от меня стремление жить в согласии со всеми вокруг. Ему удавалось мгновенно помирить Маргерит и бабушку, стоило им повздорить. Посмотрит ласково на обеих, пошутит, отвлечет – и готово, мир в семье восстановлен! Все его обожали…

Что станет с нами без тебя, мой ненаглядный?


– Можете на минутку его увидеть, – позволила врач. – Но предупреждаю: затем вам придется уйти. Мы должны провести еще ряд исследований.

Она строго оглядела нас и прибавила:

– Пущу к нему только родителей.

– Ладно, идите, – со вздохом кивнула мама, хотя запрет ее раздосадовал. – Я вас здесь подожду, никуда не денусь.

Маргерит стояла в стороне, прислонившись к стене у самой лестницы. Ее губы беззвучно шевелились. Она пыталась что-то сказать, но кому? На мгновение мне передалась ее нестерпимая душевная боль. Будто мне своей мало!

– Я задыхаюсь, мне нехорошо, – честно сказала я Лино. – Не могу смотреть, как мой мальчик лежит, опутанный трубками, без сознания. Маленький мой. Сыночек. Этого я не вынесу. Я не справлюсь. Хлопнусь в обморок. С ума сойду.

– Сможешь! Просто не имеешь права струсить, сбежать. Будешь сильной, раз он нуждается в нашей силе, поддержке, вере. Он еще жив, черт подери! Рано сдаваться, Селеста!

И откуда муж черпает силы, мужество, уверенность? Разве у нас не общее прошлое? Разве его не преследуют призраки?

Нет-нет, пятнадцать лет назад ты не был таким стойким. Мир рухнул, и мы оба скатились в зловонную трясину отчаяния. Мы топили, а не поддерживали друг друга.

Ты вынырнул первый, не спорю.

Но какой ценой! И в каком жалком виде…


Нам велели тщательно вымыть руки, надеть халаты, бирюзовые шапочки, бахилы. В странной амуниции мы превратились в двух растерянных пришельцев, инопланетян, бредущих в кошмарном сне по бесконечному коридору, полному неприятных звуков. Аппаратура вибрировала, попискивала, гудела. Несчастные больные хрипели и стонали. Мы видели их распростертые тела, но сами они пребывали где-то далеко-далеко, покинутые, одинокие. Внезапно я увидела Мило, любимого моего, родненького. Крошечный, неподвижный, глазки закрыты, белая повязка на голове, пластырь во всю щеку. Запутался в капельницах-проводах, как мотылек в липкой паутине. Я бросилась к нему, сжала драгоценные холодные вялые пальчики, принялась его звать истошно: «Мило, вернись!» Внутри закипала лютая злоба на дрянную безжалостную судьбу.

– Тише, тише, мадам, осторожнее! – Врач взяла меня за плечо.

Напрасно беспокоилась. Я сама перестала кричать. Последние силы ушли, резкий свет меня добил, внутри все ухнуло вниз, лавина сползла, обвал.

Мило, сыночек, вернись!

Нет, не то.

Помоги, спаси меня, Лино!

Лино

Когда мы подходили к боксу, Селеста повисла у меня на руке и жалобно заглянула в глаза. Полнейший упадок духа и сил – это я понял сразу. В ее взгляде читался немой вопрос: «Ты-то как справляешься, откуда столько энергии?»

Ярость, холодная, мощная, отрезвляющая ярость поддерживала меня и питала.

Больше всего я злился на себя. Именно мне не хватило ума (или мужества? или мудрости?) прислушаться к собственному внутреннему голосу. Отчего человек так нелепо устроен? Ведь знаешь наперед, что это ловушка, и все равно туда лезешь. Сотни раз так бывало. Чувствуешь всем существом, что принятое решение не доведет тебя до добра, однако не смеешь его оспорить. Чуешь, что подарок с подвохом, но безропотно его берешь. Не слушаешься, хоть тебя предупреждали, тебя останавливали: «Не подходи к телефону! Не садись сегодня за руль! Не общайся с этим типом! Не подписывай договор!»

Отчего человек так нелепо устроен? Почему мы себе не доверяем?

Если бы я запретил Селесте принять проклятую дарственную, как мне подсказывала интуиция, Мило был бы дома с нами, гонял бы мяч в саду, следил за полетом ласточек… По всей деревне разносился бы его звонкий смех. Он выгонял ящериц из расщелин в старой каменной ограде. Размахивал флажками, разучивал знаки железнодорожников. Недавно у них с Маргерит появилась такая придурь. Видели бы вы, как они стояли по разные стороны двора, такие важные, грудь колесом, флажок вверх, флажок вниз…

На беду, Жанна в который раз сумела убедить Селесту, одержала решающую победу в нашей с ней негласной войне. В самом деле, гениальный план! Возможность раз и навсегда укрепить свои позиции. Отныне перевес на ее стороне, незыблемо, непоправимо. Их с дочерью, кроме родственных уз, надежно свяжет владение недвижимостью, подаренный дом. Вместе, пока смерть не разлучит… Законное право на захват, поглощение, паразитизм. Жанна и прежде требовала, чтобы мы что-то красили, нанимали садовника. А уж теперь, в качестве благодетельницы, переложит на наши плечи тяжкий груз налогов и остальных расходов целиком и полностью. Причем при первой же возможности напомнит, что лишилась на старости лет последнего средства к существованию, но без тени сомнения это сделала из героической жертвенной любви к родному дитятку. Дуплет! С одного удара – два шара в лузе: Жанна – самоотверженная мать, Селеста – неблагодарная дочь.

Я пытался предостеречь жену: «Долгие годы угрызений совести из-за того, что мама любит тебя больше сестры, а теперь ты вдруг соглашаешься стать единоличной владелицей вашего общего дома, где логика?!» Не помогло…


Я никогда не любил этот дом. Мне не нашлось в нем места. Окрестности хороши: тишина, простор, перелески, пронизанные косыми лучами солнца. И железная дорога поблизости ничуть не раздражала. Иногда мы слышали успокаивающий мерный стук колес. А вот к дому я нежности не испытывал, хоть и приезжал сюда двадцать лет подряд. Он всегда казался мне хитро устроенной западней, в которой мучились все, кроме Жанны и Селесты. Ну, еще для Мило делалось какое-никакое исключение. При условии безропотного неукоснительного соблюдения «правил внутреннего распорядка», которые висели на самом видном месте, на буфете в гостиной.

Зачастую сын вел себя идеально, постоянно радовал маму, да и бабушку тоже. Но иногда он смутно ощущал, что равновесие нарушено, и, чтобы восстановить справедливость, протягивал мне руку помощи, пытался наивно бунтовать против бабушкиной тирании. Поддерживал меня, хотя расстановка сил была ему ясна уже давно. Мило удивительно чутко улавливал знаки пренебрежения, которые любой другой сторонний наблюдатель попросту бы не заметил. К примеру, Жанна выбрасывала утреннюю газету раньше, чем я успевал ее прочесть. Готовила обед, «забывая», что я ем, а что нет. Нарочно дарила мне на день рождения какую-то ерунду. Она старалась меня незаметно уязвить, но страдал в результате не я, а мой деликатный впечатлительный мальчик, чувствительный сверх всякой меры.

Мы с сыном знали: в бабушкином доме я – незваный гость.

Наш постоянный конфликт не на шутку огорчал Мило. Сын упорно пытался разгадать, в чем тут дело, и не мог. Ребенку не понять, из-за чего ссорятся взрослые. В какой-то момент он предположил, что бабушка вообще недолюбливает мужчин. И забеспокоился еще больше, ведь он и сам вскоре станет мужчиной…

Такой отзывчивый, такой ранимый! У меня сердце ныло, кровь стыла в жилах при виде всех этих аппаратов и капельниц. Голова забинтована, шейка тоненькая… Неужели чистые души отлетают чаще других?


Только в разговоре со мной Мило называл ее бабушкой. Жанна требовала, чтобы к ней обращались по имени, и не «Жанна», а «Джин». Она старалась во всем подражать Джин Сиберг[2]2
  Джин Сиберг (1938–1979) – американская актриса; снималась у Жан-Люка Годара и Клода Шаброля.


[Закрыть]
, впрочем, ей удавалось скопировать лишь короткую стрижку, на большее не хватало ума, таланта, изящества. И не говорите, будто я злой, Жанна куда ядовитей.

Поначалу она вообще не удостаивала меня вниманием. Просто не замечала, надеясь, что любимой дочке вскоре наскучит сын сапожника. Но время шло, и Жанна через силу, с тяжким вздохом мне улыбнулась. Потом протянула вялую руку для поцелуя. Затем при встрече чмокнула мимо щеки, рассеянно глядя куда-то вдаль. Ведь стало ясно, что у нас с Селестой крепкий брак. Пришлось поневоле проявить снисходительность.

Один-единственный раз она обняла меня по-настоящему, в тот чудовищный черный день. Опять-таки, вынудили обстоятельства. Людей объединяют несчастья, а вовсе не радости.

Но нас и несчастье не сблизило. Вскоре Жанна дала понять, что жалеет только Селесту. Как будто, поразмыслив, пришла к выводу, что беда стряслась с ней одной, а меня задела слегка, по касательной. Словно мои страдания не заслуживали сочувствия.

Я свыкся с таким отношением. Все терпел, все глотал. Молчал. Был вежлив. Играл по ее правилам. Постоянные оскорбления подтачивали меня изнутри, обиды не давали уснуть. Но кому какое дело? За двадцать лет я отлично отрепетировал роль внимательного, заботливого, надежного спутника, а затем и супруга. Раз жена не в силах расстаться с мамой и сестрой, пришлось смириться и опекать и их, хотя о Маргерит разговор особый.

Отчего человек так нелепо устроен? Зачем мы все время идем на компромиссы, делаем вид, что изощренные издевательства, лицемерие и скрытая враждебность не причиняют нам боль? Зачем копим, подавляем, таим свои чувства? Ведь когда-нибудь ярость вырвется наружу и все уничтожит.

Ярость безропотного раба вымораживает, леденит. Правда в том, что прошлая беда ничему меня не научила. Я верил, что ради любви способен принять что угодно. Я люблю Селесту всем существом, поэтому добровольно отказался от собственной воли, от себя самого. Впрочем, и она, простодушная, наивная, никогда себе не принадлежала. Селеста – пешка в чужой игре, зависимая, ведомая. Она в упор не замечает интриг и злых козней собственной матушки.

Я-то должен был запомнить, что ни в коем случае нельзя сдаваться. Борись или беги, но только не сдавайся. Это я позволил Жанне верховодить, вот она и правила самовластно с самого начала и до нынешнего злополучного дня… Чертов дом! Чертова дарственная! Мое чертово малодушие!

Теперь сын в коме.

И несчастный случай тут ни при чем. Это мы его убили. Мы все.


Селеста вдруг сползла на пол: глубокий обморок. Ее будто обесточили.

– Надеюсь, вы, мсье, не выкинете нам такой же фортель? – ворчливо поинтересовалась медсестра, помогая мне поднять жену.

Нет, конечно, такой же фортель я вам не выкину, просто права не имею. Я в порядке, хотя мой мир рухнул снова, хотя мне страшно, горько, хочется выть, залиться слезами, исчезнуть, вот так же лишиться чувств. Боже мой! Как тяжко! Но мой долг – быть стойким. Один из нас обязан держаться, иначе потонут все. Мужчины не плачут, не вопят от боли, даже если им раздирают внутренности, не сходят с ума, обуздывают свое отчаяние. Хладнокровно взвешивают все за и против, приспосабливаются к обстоятельствам, спокойно выслушивают мнение врачей, следуют их предписаниям, принимают разумные решения.

Селеста не сразу пришла в себя. Подоспевшие санитары успели усадить ее в кресло-каталку. От слез у нее потекла тушь. Я стер черные полосы влажной салфеткой, нежно поцеловал жену в лоб, погладил по голове.

– Как вы себя чувствуете? Если мадам уже лучше, пройдемте ко мне в кабинет, нам нужно многое обсудить.


Утром я накричал на Мило. Он спустился к нам полуголый, зевая, и я сразу на него набросился:

– Ты где находишься?! Как посмел явиться к завтраку в таком виде?!

Сделал ему замечание раньше, чем Жанна. Уж она не преминет съязвить, что внук дурно воспитан, весь в папочку. Я во всем следовал ее логике, увлекся борьбой.

– Пап, ведь я на каникулах…

– Это не оправдание. Нечего распускаться!

Он закусил губу и проницательно глянул: «Ладно, пап, о’кей! Будь образцовым зятем, порадуй бабушку. Послужу громоотводом, если тебе приспичило».

Я прямо взбесился. Это он отца родного вывел на чистую воду, подловил на подленьком желании угодить Жанне, домашнему тирану! Двадцать лет я напрасно мучился, тщетно добивался ее одобрения. И до сих пор, похоже, не потерял надежды, что когда-нибудь она все-таки примет меня в семью, признает достойным, уделит и мне хоть капельку тепла… Низко, гнусно, отвратительно! Я злился на себя, на нее, но не мог на ней отыграться. Вот и напустился опять-таки на Мило. Вечный повод для наших ссор – его занятия в школе.

– Сколько ты уже повторил?

– Пап, я ем! Может, об уроках поговорим потом?

По его мнению, я слишком требователен и строг. Малец не желал понять, что образование – путь к свободе, к независимости. Ну как ему объяснишь, что у нас с ним не лучшее происхождение? Его дед был сапожником, причем не великим мастером, как любезно напоминала мне Жанна при каждом удобном случае, а обыкновенным работягой, который стоял у конвейера на фабрике. Мои предки добывали свой хлеб в поте лица. Мозолистые руки, опухшие суставы, искалеченные пальцы. Больные легкие из-за вредных испарений на производстве. От папани вечно воняло кожами. Он едва сводил концы с концами. Рабочий класс, грубияны-бригадиры, неотесанные невежды.

Разве я выбился бы в люди без образования? Для тебя, сынок, я подготовил совсем другую жизнь. Тебе по утрам выжимают сок из целого апельсина, ты берешь с полки и надеваешь то, что тебе нравится, покупаешь любую книгу, какая потребуется в школе, спишь до последнего, особо не утомляешься. Не нужно пить тошнотворный горький цикорий, носить, стыдясь, штаны немыслимого цвета и фасона, потому что мама нашла две пары на распродаже, – самые прочные, теплые и дешевые! Не приходится подниматься ни свет ни заря, тащиться на автобусе до вокзала, потом – на электричке до города, затем – на другом автобусе до школы или до библиотеки. В любую погоду, осенью, зимой, весной и летом, при свете и в потемках едешь один, сам не свой от страха. Боишься собственной тени, скрипа своих башмаков, урчания в животе. Мелкий сопливый пацан, а кругом полно пьяниц, торчков и прочих отбросов. Уже всякого навидался и знаешь, что здесь часто умирают и вообще долго не живут. Взять хоть моего папаню, он и до пятидесяти не дотянул…

Я трудился изо всех сил, потому что попросту хотел выжить. Тебе, Мило, не нужно бороться за существование. Пока что нет такой необходимости, даст бог, ее и не будет. Поэтому ты не знаешь, что значит карабкаться вверх, обдирая колени и локти. У тебя нет стимула. Ты учишься добросовестно, но без фанатизма. Посредственно. Вот что меня доводит до белого каления. Посредственность – мой удел, не твой. Деды были быдлом, родители – рабочими, я стал частью «среднего класса», а тебе предстоит покорить вершину. Хочу, чтобы ты взлетел выше солнца. Всех превзошел, всего достиг, добился всеобщего восхищения и признания.

Твоя мама того же мнения, хоть у нее на то совсем другие причины. Ей кажется, что, поднявшись по социальной лестнице, ты окажешься в полной безопасности, и ничто дурное… Неважно. У нас за плечами разный опыт, однако мы пришли к одному и тому же выводу. Ты должен стать самым-самым, чтобы никакая возня и грызня тебя не коснулись.


Я раздраженно ответил:

– Нет, Мило. Никакого «потом». Мы с мамой поедем покупать плитку для бассейна. Кстати, ты знаешь, сколько стоит бассейн? Ты любишь плавать, верно? Так вот, отнюдь не все могут себе позволить такую роскошь. На бассейн нужно заработать. Трудись и ты. До обеда хорошенько позанимайся. Какое у тебя расписание? Поподробней, пожалуйста.

Сын тяжело вздохнул. Он не хотел бросить мне вызов, выразить презрение. Скорее покорился неизбежности, как всякий разумный человек.

– Мы с мамой вчера обо всем договорились. Маргерит поможет мне с английским.

– И еще историю античности повторите. Твоя тетя участвовала в археологических раскопках в Италии, они тогда обнаружили древнеримскую виллу. В этом учебном году вы проходили историю античности, я не ошибся?

– Мы с ней покончили, пап, зачем она мне?

– Мило, познания нужно углублять. Тебе крупно повезло, можешь пообщаться с настоящим археологом. Грех не воспользоваться. Все, разговор окончен.

Боже, ну почему я не обнял Мило на прощание?! Неужели нельзя было хоть на минуту забыть о роли сурового отца, которого я изображаю с таким трудом? Почему я ни разу не похвалил тебя, не признался, что горжусь тобой? Ты у меня такой сообразительный, ловкий, остроумный, смелый, великодушный!

Я так часто восхищался тобой, однако не подавал виду, суровый, неумолимый, закованный в броню родительского долга. Промолчал и в тот день, когда узнал от твоего одноклассника, что некий громила, здоровенный и сильный, пытался тобой помыкать, но ты не поддался. Он набросился на тебя с кулаками, сбил с ног, а ты поднялся и вновь дерзко ему ответил, глядя прямо в глаза. Никакие синяки и ссадины не заставили тебя покориться. В конце концов забияка отстал, понял, что не на того напал.

Вместо того, чтобы тебя поздравить, воздать должное твоей отваге и мужеству, я обрушился на школьное начальство, которое смотрит на драки сквозь пальцы…

Странное у меня устройство: слова одобрения рождаются в душе, но так и не слетают с губ. Я всегда боялся тебя ослабить слишком бурными проявлениями любви и восторга.


Страницы книги >> 1 2 3 4 | Следующая
  • 4 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации