Текст книги "Александр Македонский. Пески Амона"

ГЛАВА 49

До восхода солнца Александр созвал совет в своем шатре. Он спал совсем мало, но выглядел бодрым и был в прекрасной физической форме.

В нескольких словах царь изложил свой план:

– Друзья, персидское войско многократно превосходит нас числом, и потому нам надо оторваться от них. Мы слишком на виду. У нас в тылу обширная равнина, а впереди – горы. Дарий окружит нас со всех сторон и раздавит. Поэтому следует отойти назад и встретить его в узком месте, где он не сможет развернуть свои войска. Он не ожидает, что мы отойдем назад, и потому мы захватим его врасплох. Помните то место, где река Пирам впадает в море? Топографы говорят, что там расстояние от холмов до моря не больше десяти-двенадцати стадиев, но свободное от всяких препятствий место не шире трех стадиев, и потому оно подходит для нас. Надежнее всего построиться так: в центре фаланга педзетеров и греческих союзников, справа, у холмов, встану я с «Острием» во главе конницы гетайров, на левом фланге Парменион прикроет нас с моря с остальной тяжелой пехотой и фессалийской конницей. Фракийцы и агриане будут со мной во второй линии, как резерв. Фаланга атакует с фронта, а конница с флангов, как при Херонее, как у Граника. Больше мне нечего вам сказать. Да будут боги благосклонны к нам! А теперь идите к войскам и постройте их, чтобы я провел смотр.

Было еще темно, когда царь в боевых доспехах, в железном панцире, украшенном серебряными полосами и с бронзовой горгоной на груди, объехал на Букефале свои войска. Справа и слева от него находились телохранители и товарищи: Гефестион, Лисимах, Селевк, Леоннат, Пердикка, Птолемей и Кратер, все в железе и бронзе с головы до ног, с высокими гребнями на шлемах, и плюмажи колыхались на холодном ветру осеннего утра.

– Воины! – крикнул Александр. – Впервые с тех пор, как мы ступили в Азию, перед нами персидское войско во главе с самим Великим Царем. Он зашел к нам в тыл и отрезал нам путь назад. Наверняка он решил наступать вдоль берега и, рассчитывая на свое численное превосходство, раздавить нас, прижав к этим горам. Но мы не будем его дожидаться, а пойдем навстречу, внезапно нападем на него в узком месте и разобьем. У нас нет другого выхода, солдаты! Нам остается только победить, иначе нас уничтожат. Помните! Великий Царь всегда в центре своего войска. Если нам удастся убить его или взять в плен, мы выиграем войну и мгновенно завоюем всю державу. А теперь дайте мне услышать ваш голос, солдаты! Дайте услышать грохот вашего оружия!

Войско ответило ревом, потом все солдаты и командиры обнажили мечи и стали ритмично бить в щиты, так что по равнине волнами прокатился оглушительный гром. Александр поднял копье и пришпорил Букефала, который своим величавым шагом двинулся вперед; рядом ступали закованные в доспехи всадники. Позади них вскоре раздалась тяжелая размеренная поступь фаланги и топот тысяч копыт.

Они шли на север несколько часов без всяких происшествий, но к середине дня посланные вперед разведчики галопом примчались назад.

– Государь, – крикнул их командир испуганно, – варвары прислали наших людей, которых мы оставили в Иссе.

Александр, не понимая, смотрел на него.

– Они все искалечены, государь, им отрубили руки. Многие умерли от потери крови, другие еле тащатся по дороге с криками и стонами. Это страшно.

Царь поскакал вперед и увидел своих искалеченных солдат и окровавленные обрубки, кое-как перевязанные грязными тряпками.

Лицо Александра исказилось гримасой ужаса; он соскочил с коня и вне себя, рыдая, стал обнимать их одного за другим.

Один ветеран подполз к его ногам, чтобы что-то сказать, но сил не хватило: он ослаб от потери крови.

Царь закричал:

– Позовите Филиппа, позовите врачей, быстро! Быстро! Пусть позаботятся об этих людях. – Потом повернулся к войскам: – Посмотрите, что сделали с вашими товарищами! Теперь вы знаете, что ждет вас в случае поражения. Никто из нас не должен успокаиваться, пока это злодейство не будет отомщено.

Филипп велел погрузить раненых на телеги, чтобы доставить обратно в лагерь, а потом снова вернуться к войску. Он прекрасно понимал, что до заката телеги еще понадобятся.

Войско Дария показалось в виду к полудню, оно развернулось широким фронтом на северном берегу реки Пирам. Это было внушительное зрелище: по меньшей мере двести тысяч воинов стояли в боевом строю в несколько рядов; вперед выдвинулись боевые колесницы с угрожающе торчащими из колес косами. На флангах расположилась конница, набранная из мидийцев, саков и гирканцев; в центре, позади колесниц, – пехота Бессмертных, гвардия Дария, с серебряными колчанами, золочеными копьями и с длинными, в два изгиба, луками на плече.

– Олимпийские боги, сколько их! – воскликнул Лисимах.

Александр ничего не сказал, он высматривал в центре вражеского строя колесницу Великого Царя. Его отвлек Птолемей:

– Смотри! Персы обходят нас справа!

Обернувшись к холмам, царь увидел, что один эскадрон обходным маневром устремился на высоту.

– Мы не можем дать им отпор с такого расстояния. Пошлите фракийцев и агриан остановить их. Они ни в коем случае не должны пройти. Дайте сигнал, мы атакуем!

Птолемей галопом устремился к вспомогательным войскам и направил их к холмам. Гефестион сделал знак трубачам. С левой стороны откликнулись другие трубы, и войско, пехота и конница, шагом двинулось вперед.

– Смотрите туда! – крикнул Гефестион. – Тяжелая пехота греков! Они выстроились в центре.

– А вон там, – вмешался Пердикка, – они забивают в землю колья.

– А река поднялась, – добавил Лисимах. – После ночного дождя-то…

Александр хранил молчание, глядя на агриан и фракийцев, которые бросились на персов и получили отпор. До реки Пирам оставалось не много. Она была неглубокой. Мутная вода быстро бежала меж вязких берегов. Царь снова поднял руку, и трубы протрубили сигнал атаки.

Фаланга, щетинясь сариссами, пошла вперед. Фессалийская конница на левом фланге пустила коней в галоп, и Александр пришпорил Букефала, ведя за собой гетайров. Он как можно шире забрал вправо и направил Букефала в реку в самом узком месте; прежде чем персы сумели помешать ему, за ним последовал весь эскадрон. С копьем в руке Александр бросился на фланг вражеского строя.

В то же мгновение фаланга перешла Пирам и начала подниматься на правый берег. Впереди находился тесный строй пехоты из греческих наемников. Неровная скользкая почва, камни на отмели и на выходе из воды нарушили македонский строй, и греки бросились в промежутки, сковав педзетеров в яростной рукопашной схватке.

Кратер, сражавшийся пешим на правом крыле фаланги, увидел смертельную опасность и велел трубить, вызывая на подмогу «щитоносцев», чтобы те заполнили бреши в строю. Многие педзетеры были вынуждены бросить сариссы и вытащить короткие мечи, чтобы защититься от неистовой атаки греческих наемников.

Тем временем на левом фланге Парменион бросал фессалийскую конницу волнами, эскадрон за эскадроном, на правое крыло персидского войска. Каждая волна выпускала тучу дротиков и отходила назад, пока следующая мчалась вперед, не давая врагу передышки. Гирканцы и саки отбивались с бешеной энергией, прикрытые густой тучей дротиков и стрел, выпускаемых киссейскими лучниками. В эту сумятицу вмешались колесницы, но пересеченная местность не благоприятствовала им: многие опрокинулись, и перепуганные лошади убежали, волоча за собой привязанных за запястья вожжами возниц и оставляя на скалах клочья их тел.

Сражение с каждым часом разгоралось все яростнее. Персы вводили все новые и новые войска из своих неистощимых резервов. В какой-то момент «щитоносцам» во главе с Кратером удалось зайти в тыл пехоте греческих наемников, отрезать ее от остального персидского войска и сломать ее плотный строй.

Изнеможенные долгими усилиями, отягощенные массивными доспехами, попав между двумя вражескими строями, пехотинцы-наемники начали отходить и рассеиваться, а дело довершила фессалийская конница. Тогда «щитоносцы» отошли на фланги, фаланга педзетеров перестроилась и, опустив сариссы, пошла вперед на широкий фронт десяти тысяч Бессмертных Дария, которые наступали тяжелой поступью, щит к щиту, выставив вперед копья. Из тыла резко прозвучала труба, и послышался гром, заглушивший шум криков, ржание, лязг бьющегося оружия, – «Гром Херонеи»!

Педзетеры закричали:

Алалалай!

и почти бегом ринулись вперед, забыв про усталость и боль от ран. По грудь измазанные в грязи и крови, они возникли перед неприятелем, как вырвавшиеся из-под земли фурии, но Бессмертные Великого Царя не дрогнули и в свою очередь атаковали их. Два войска заколыхались в страшной сшибке, и не раз фронт наступал и отступал под переменным напором яростного боя.

Александр на правом фланге не отходил из передней линии. Знаменосец перед ним сжимал в руках красное знамя с шестнадцатиконечной звездой Аргеадов, и царь бросался в атаку за атакой, но отряды арабских и ассирийских всадников каждый раз с упрямой отвагой наносили ответный удар. Их поддерживал непрерывный град стрел мидийских и армянских лучников. Когда солнце уже начало клониться к морю, фракийцы и агриане, наконец, взяли верх над противостоящей им персидской конницей и все вместе бросились туда, где грудь в грудь сошлась пехота. Их появление придало новой отваги изнуренным бесконечным сражением педзетерам, а Александр, издав дикий крик и пришпорив Букефала, повел «Острие» в новую атаку.

Благородному животному передалось бешенство всадника. Огромный жеребец заржал и бросился вперед, выставив мощные колени и с неудержимой силой рассекая плотную массу врагов.

Боевая колесница Дария виднелась уже не более чем в ста шагах, и это зрелище многократно увеличило силы Александра, который прорубал себе дорогу, разя мечом одного за другим всех, кто пытался остановить его.

Ничего не видевший в ярости боя македонский царь вдруг оказался перед своим противником, и два монарха на мгновение посмотрели друг другу в глаза. Однако в этот момент Александр ощутил пронзительную боль в ноге и увидел, что сбоку ему в бедро впилась стрела. Он сжал зубы и вырвал ее, а когда опять поднял глаза, Дария уже не было: его возница повернул коней и бешено хлестал их, гоня в направлении холмов по дороге к Аманским воротам.

Пердикка, Птолемей и Леоннат, окружив раненого царя, освободили пространство вокруг него, а Александр кричал:

– Дарий бежит! За ним! За ним!

Персы дрогнули и стали разбегаться. Только Бессмертные оставались на месте; они выстроились в каре и продолжали отражать вражеские атаки, отвечая ударом на удар.

Оторвав от плаща лоскут, Александр перевязал ногу и снова бросился в погоню. Впереди с обнаженным клинком показался один всадник из царской стражи, но царь вытащил обоюдоострый топор и мощным ударом перерубил меч противника надвое. Оглушенный, тот на мгновение остался безоружным. Царь снова занес свой топор, чтобы добить его, но в этот миг благодаря странной игре света заходящего солнца узнал этого человека.

Он узнал смуглое лицо и черную, как вороново крыло, бороду гиганта-лучника, который много лет назад со ста шагов одним выстрелом сразил бросившуюся на царевича львицу. Далекий день, день охоты и пира на цветущей Эордейской равнине.

Перс тоже узнал его и молча смотрел на Александра, словно пораженный молнией.

– Чтобы никто не трогал этого человека! – крикнул Александр и галопом бросился вслед за своими товарищами.

Преследование Дария продолжалось несколько часов. Царская стража порой показывалась вдалеке и вновь исчезала за густой травой, покрывавшей вершины холмов. Вдруг за одним поворотом Александр и его друзья увидели брошенную колесницу Великого Царя. На краю висели царские одеяния, лежал золотой колчан, копье и лук.

– Дальше гнаться бесполезно, – сказал Птолемей. – Уже темно, а Дарий бежит на свежем коне – мы никогда его не догоним. И ты ранен, – добавил он, взглянув на окровавленное бедро Александра. – Вернемся: сегодня боги и так даровали нам уже многое.

ГЛАВА 50

Александр, весь в крови и грязи, вернулся в лагерь глубокой ночью; он пересек равнину, усеянную человеческими телами и трупами животных. Букефал тоже был покрыт кровавой полузасохшей кашицей, что придавало ему зловещий вид, словно он явился из темного мира.

Товарищи ехали рядом, а позади, прицепленная к их коням, катилась боевая колесница Великого Царя.

Персидский лагерь был совершенно разграблен македонскими солдатами, но царские шатры никто не тронул – они считались собственностью Александра.

Шатер Дария, из выделанной и разукрашенной кожи, с пурпурными и золочеными растяжками, был огромен. Резные кедровые подпорки и столбы были покрыты чистым золотом. Внутри помещения разделялись тяжелыми занавесами из белого, красного и синего виссона, как в настоящем дворце: здесь имелись тронный зал для аудиенций, обеденный зал, спальня с монументальной кроватью под балдахином и банное помещение.

Александр осмотрелся, словно не осознавая до конца, что такая невероятная роскошь находится в его распоряжении. Ванна, амфоры, черпаки были из чистого золота, а служанки и молодые евнухи Дария, все изумительно красивые, приготовили своему новому хозяину ванну и, трепеща от страха, замерли, готовые повиноваться любому его жесту.

Он еще раз изумленным взглядом обвел шатер и пробормотал себе под нос:

– Так вот что, оказывается, значит – быть царем.

После строгой простоты царского дворца в Пелле этот шатер показался ему обителью богов.

Хромая от боли в раненой ноге, он вошел, и тут же его окружили женщины. Они раздели царя и помогли ему лечь. В это время явился Филипп, чтобы осмотреть его и оказать помощь. Он проинструктировал служанок, как омыть царя, не вызвав нового кровотечения, а потом велел уложить раненого на стол. Врач промыл рану и сделал дренаж, после чего зашил рану и аккуратно перевязал. Александр не издал ни единого стона, но невероятные усилия вдобавок к нечеловеческому напряжению дня совершенно опустошили его, и не успел Филипп закончить свою работу, как царь уже провалился в глубокий свинцовый сон.

Лептина всех прогнала, распорядилась уложить царя в постель и сама, раздевшись, легла рядом, чтобы согревать его холодной осенней ночью.

На следующий день его разбудили отчаянные рыдания из соседнего шатра. Александр инстинктивно вскочил на ноги, и его лицо исказилось гримасой боли. Нога болела, однако дренаж, который Филипп провел серебряным катетером, не дал ей распухнуть. Царь ослаб, но все же был в состоянии двигаться и нарушать предписания своего врача, который велел ему не вставать в течение недели.

Александр торопливо оделся и, не прикоснувшись к еде, вышел. Гефестион, спавший в прихожей вместе с Перитасом, подошел, чтобы поддержать его, но Александр отверг помощь.

– В чем дело? – спросил царь. – Что это за стенания?

– В том шатре находятся царица-мать, жена Дария и некоторые из его трехсот шестидесяти пяти наложниц. Остальные остались в Дамаске. Увидев боевую колесницу Дария, его плащ и колчан, они решили, что он погиб.

– Что ж, пошли успокоим их.

Велев одному евнуху объявить о его приходе, чтобы не вызвать переполоха, царь вместе с Гефестионом вошел в шатер. Царица-мать с мокрым от слез лицом в нерешительности заколебалась, а потом бросилась к ногам Гефестиона, приняв его за царя, поскольку он был выше и внушительнее. Евнух, быстро уловив ситуацию, побледнел и шепнул по-персидски, что монарх – другой.

Заголосив еще громче и умоляя простить ее, смущенная женщина простерлась перед Александром, но царь наклонился, помог ей подняться и при помощи евнуха, который переводил его слова, сказал:

– Не придавай значения, моя госпожа: он тоже Александр. – И, увидев, что к царице понемногу возвращается мужество, добавил: – Не плачь и не отчаивайся, прошу тебя. Дарий жив. Чтобы было легче бежать, он бросил квадригу и царский плащ и ускакал верхом. Сейчас он наверняка в безопасности.

Царица-мать снова склонилась к его руке и не отпускала ее, покрывая поцелуями. Супруга Великого Царя тоже подошла к Александру, чтобы выказать ему такое же почтение, и царя молнией поразила ее невероятная красота. Но потом, оглядевшись, он понял, что и другие женщины не менее изумительны, и шепнул на ухо Гефестиону:

– Клянусь Зевсом, эти женщины – мучение для глаз!

Однако было заметно, что он высматривает какое-то одно лицо.

– В лагере нет других женщин? – спросил царь.

– Нет, – ответил Гефестион.

– Ты уверен?

– Совершенно уверен. – Но потом, полагая, что уловил разочарование друга, добавил: – Вся царская свита находится в Дамаске. Возможно, там мы найдем то, что ты ищешь.

– Я ничего не ищу, – резко оборвал его царь и обернулся к евнуху: – Скажи царице-матери, жене Дария и всем прочим, что с ними будут обращаться с должным почтением и им нечего бояться. Они могут, не стесняясь, просить все, что им нужно, и их просьбы в разумных пределах будут удовлетворены.

– Царица и царица-мать благодарят тебя, государь, – перевел евнух, – и за твое сострадание и доброту души призывают на тебя благоволение Ахура-Мазды.

Александр кивнул и вышел в сопровождении Гефестиона. Он распорядился собрать павших и устроить им торжественные похороны.

В этот вечер Каллисфен написал в своей реляции, что погибло всего тридцать девять македонян. На самом деле счет был гораздо более горьким, и царь, проковыляв мимо страшно изувеченных бездыханных тел, понял, что их тысячи. Наибольшие потери были в центре – там, где стояли греческие наемники.

На холмах срубили десятки деревьев и возвели огромный погребальный костер, на который перед выстроившимся войском возложили тела погибших. А когда погребение закончилось, Александр устроил смотр своим солдатам; перед ним несли красное знамя того же цвета, что и повязка у него на бедре. Для всех отрядов он произнес похвальную ободряющую речь, и все солдаты видели, что сам он тоже сражался отважно. Многим царь вручил памятные подарки.

Под конец он крикнул:

– Я горжусь вами, солдаты! Вы разбили самое мощное войско на земле. Ни один грек или македонянин до сих пор не завоевывал столь обширной территории! Вы лучшие, вы непобедимы. Нет силы, которая могла бы противостоять вам!

Солдаты ответили хором бешеных криков, а ветер тем временем разнес прах их павших товарищей и поднял в воздух, к серому осеннему небу, мириады искр.

Когда наступил вечер, Александр велел отвести себя к плененному персидскому воину, которого он приказал пощадить на поле боя. Пленник сидел на земле со связанными руками и ногами, но, завидев царя, встал перед ним на колени, и тот лично развязал его. После чего спросил, помогая себе жестами:

– Ты помнишь меня?

Пленник кивнул.

– Ты спас мне жизнь, – добавил Александр.

Воин улыбнулся и показал жестами, что в то время еще один мальчик охотился на льва.

– Гефестион, – объяснил Александр. – Он где-то здесь. Он все тот же.

Пленник снова улыбнулся.

– Ты свободен, – сказал Александр, сопроводив свои слова красноречивым жестом. – Можешь возвращаться к своему народу и своему царю.

Персидский воин как будто бы не понял; тогда царь велел привести коня и дал ему в руки поводья.

– Можешь ехать. Кто-нибудь ждет тебя дома. Дети? – спросил царь, опустив руку ладонью вниз и изображая рост ребенка.

Перс поднял ладонь на высоту взрослого, и Александр улыбнулся:

– Да, время идет.

Перс пристально и серьезно посмотрел на него своими черными как ночь, блестящими от волнения глазами, приложил руку к сердцу, а потом коснулся ею груди Александра.

– Иди, – проговорил царь, – пока совсем не стемнело.

Персидский воин что-то прошептал на своем языке, потом вскочил на коня и исчез вдали.

В ту же ночь во вражеском лагере обнаружили египтянина Сисина, из-за которого годом раньше взяли под стражу царевича Аминту. После короткого разбирательства Птолемей без сомнений признал египтянина персидским шпионом, но прежде, чем казнить, велел позвать Каллисфена, в уверенности, что у того найдутся вопросы к этому человеку.

Едва завидев историка, пленник бросился к его ногам.

– Сострадания! Персы взяли меня в плен и хотели получить сведения о вашем войске, но я не сказал ни слова, ни единого…

Каллисфен жестом руки остановил его.

– Несомненно, персы очень хорошо обходятся с пленниками: у тебя роскошный шатер, двое рабов и три служанки. А где следы пыток, которым тебя подвергли? У тебя весьма цветущий вид.

– Но я…

Историк надвинулся на него:

– У тебя единственная возможность спастись – все рассказать. Я хочу знать все, а особенно о деле с царевичем Аминтой, о письме Дария, об обещанных им деньгах за убийство Александра, и все прочее.

Лицо Сисина немного обрело цвет.

– Мой выдающийся друг, – начал египтянин, – в мои намерения не входило разглашать тайные и деликатные аспекты моей работы, но когда на кону стоит жизнь, я с большой неохотой, против собственной воли…

Каллисфен сделал жест, означавший, что у него не так много времени, чтобы попусту терять его.

– И потому, как уже говорил, могу продемонстрировать тебе, что не делал ничего иного, кроме верного служения македонскому трону: это по приказу царицы-матери Олимпиады я придумал ту историю.

Каллисфену вспомнился вкус чернил на том письме, столь знакомый.

– Продолжай, – велел он египтянину.

– Так вот, царица-мать Олимпиада была очень озабочена тем, что Аминта рано или поздно представит собой угрозу ее сыну Александру, который далеко в чужих краях подвергается всевозможным опасностям. А что, если Александр потерпит поражение? Войска могут провозгласить царем Аминту, а взамен добиться возвращения на родину, подальше от такой тяжелой жизни. И потому она заставила своего раба-перса, подаренного ей Филиппом, написать письмо. Он искусно подделал печати варваров, скопировав их с посланий, хранящихся в дворцовой канцелярии. Царица удостоила меня своим доверием, чтобы я…

– Понятно, – прервал его Каллисфен. – Но… КЭ.К yfCG персидский гонец?

Сисин прокашлялся:

– Мои деликатные занятия часто вынуждали меня бывать в персидских домах, где у меня имеются влиятельные друзья. Было не очень трудно убедить правителя Нисибии предоставить мне вестового и поручить ему доставку письма.

– И не очень трудно было потом избавиться от него при помощи яда, когда ты испугался, что он заговорит.

– Всегда лучше быть уверенным, – невозмутимо ответил египтянин. – Хотя этому бедняге все равно было не о чем особенно рассказывать.

«И таким образом, – подумал Каллисфен, – ты остался единственным хранителем истины. Но какой?»

– Ты многое мне раскрыл, – быстро проговорил историк, – но не объяснил своего присутствия здесь, среди такой роскоши. Нам остается думать, что письмо все-таки было настоящим.

– Согласен, такую возможность можно было бы рассмотреть.

Историк снова замолчал, погрузившись в размышления. Вероятность того, что Великий Царь хотел подкупить Аминту, оставалась. Однако если не считать инсинуаций Сисина, так и не нашлось доказательств участия в сговоре самого Аминты. Каллисфен решил, что ему придется взять на себя ответственность за принятие определенного решения. Он посмотрел прямо в лицо своего собеседника.

– Тебе лучше сказать мне правду. Ты, македонский осведомитель, найден в персидском лагере в компрометирующей тебя ситуации. У Птолемея нет сомнений, что ты персидский шпион.

– Мой благородный господин, – ответил египтянин, – я благодарю богов за то, что послали мне такого умного и рассудительного человека, с которым можно все обсудить. Я располагаю существенной суммой денег в Сидоне, и, если нам удастся договориться, я подготовлю версию из приемлемых фактов, которыми ты мог бы убедить военачальника Птолемея.

– Лучше скажи мне правду, – повторил Каллисфен, не поддаваясь на столь заманчивое предложение.

– Скажем, я хотел действовать самостоятельно, и, учитывая мои связи, Великий Царь подумал, что я мог бы вернуться в Анатолию и убедить правительства некоторых городов открыть порты его флоту и тем самым…

– И тем самым перерезать наши связи с Македонией.

– Пятнадцати талантов хватило бы, чтобы убедить тебя в моей невиновности?

Историк посмотрел на него подозрительным взглядом.

– А остальные двадцать – чтобы убедить военачальника Птолемея?

Каллисфен поколебался, прежде чем ответить:

– Полагаю, что хватит.

Он вышел из шатра и пошел к Птолемею.

– Чем скорее ты это сделаешь, тем лучше, – указал он ему. – Кроме того, что этот египтянин шпион, он еще хранит опасные секреты, касающиеся царицы и…

– Ни слова больше. И к тому же я никогда не любил египтян.

– Погоди так говорить, – ответил Каллисфен. – Скоро ты познакомишься со многими. Ходит слух, что Александр хочет захватить Египет.