Текст книги "На распутье"

– Виталий Юрьевич провел Кольку на кухню, достал полулитровую бутылку самогона, который он специально для дачи покупал у соседки, что обходилось дешевле, чем водка, и поставил на стол. Потом поставил на стол соленые огурцы, сало, хлеб и вчерашнюю картошку, сваренную в мундире.

– Не, Юрьич, убирай, – замахал руками Колька. – С утра ничего не лезет. Я потом. Вот разве что соленый огурчик.

Колька налил две трети граненого стакана самогона, залпом выпил, передернулся по-собачьи, завел глаза под потолок, нюхнул, а потом откусил огурец. С минуту он сидел, прислушиваясь к себе, и заговорил, и голос его уже был почти нормальный.

– Все, прячь, – показал он на водку. – Теперь, если только в обед. Ты давай мне лопату. Где у тебя что? Трубы, цемент.

– А что ж Татьяна не пришла? – поинтересовалась Ольга Алексеевна. Она уже оделась, причесалась и спустилась к мужчинам.

– Так это я в самую рань, не спится. А она позже подойдет. Здрасте, Ольга Алексеевна, – запоздало поздоровался Колька.

До двенадцати часов Николай с помощью бура поставил все столбы и даже вбил их кувалдой в землю, выровняв так, что они стояли свечками. Осталось только засыпать лунки щебенкой и залить раствором цемента.

Ольга Алексеевна уже возились с Татьяной с обедом.

За обедом Виталий Юрьевич спросил:

– Коль, это правда, что вы с Татьяной дом продаете?

– Юрка сказал? – поднял голову Колька.

– А что, это секрет какой? – уклонился от ответа Виталий Юрьевич.

– Да какой секрет? – отозвалась Татьяна. – Зачем нам на два дома жить? Мы продадим один. Мой же на отшибе, в Грачевке. Чем два плохих, лучше один хороший сделать. Этот деревянный обложим кирпичом, покроем шифером. Потом заведем хозяйство: курей, поросеночка купим. Глядишь, и заживем по-человечески.

– Ну, если так, то разумно. Лишь бы деньги на пустое не разошлись, – поддержал Виталий Юрьевич и деликатно добавил: – Проесть-то все можно.

– Как можно, Юрьич! – Николай обиженно захлопал глазами.

– А как же дочка? – повернулась к Татьяне Ольга Алексеевна. – Сейчас она пока в городе, а в случае чего… ведь мало что может случиться.

– Я ей свой дом отписал, – важно сказал Николай. – Помру, все ее будет.

Помолчали. Татьяна сосредоточенно и аккуратно, подставляя под ложку хлеб, хлебала суп из пакетов. Николай без аппетита, даже с некоторой брезгливостью, выпил стакан самогона, съел несколько ложек супа, отставил тарелку и пошел во двор курить.

– Коль, поешь, – попыталась остановить его Ольга Алексеевна. – Откуда силе браться, если ты не ешь ничего?

– Сейчас, Ольга Алексеевна, только покурю, – пообещал Николай.

– Коль – спросил Виталий Юрьевич, когда тот вернулся за стол. – Вот ты воевал в Чечне…

– Не воевал… я служил в Чечне, но нас вывели оттуда в 1991 году… хотя накушался я там по горло, – криво усмехнулся Николай.

– Ну, все равно. Раз там служил, значит, не понаслышке знаешь ситуацию… Мне интересно знать твое мнение. Ты слышал, что опять в Чечне делается? Похищают журналистов. Уже после войны, накануне выборов нового президента Чечни, там были убиты шесть женщин, представительниц Международного Красного Креста. А теперь, после того как президентом стал Масхадов, обстановка стала еще хуже.

– Давить их надо, как крыс – вот и все мое мнение, – глаза Николая зло сверкнули и сузились.

– Так что же, новая война в Чечне?

– Значит война, – согласился Николай. – Юрьич, сплошное предательство. Оставили в Чечне оружие, которое досталось «за здорово живешь» чеченским мужикам. А когда я служил в Краснодаре, у нас, помню, солдата вые… – Николай покосился в сторону Таисии Ивановны, – простите, вздрючили за шесть не расстрелянных на стрельбище патронов, которые нашли у него в тумбочке… А зачем наших отозвали, когда мы их загнали в горы? Да тогда бы и конец войне. А уж если мы схлестнулись в этой Чечне с бандитами, то нужно было оставаться там до конца и отомстить. Ты знаешь, Юрьич, что они делали, гады, с нашими в 1991 году? Видел бы ты, как они резали наших солдат и как издевались над русскими. Говорили: «Русские, не уезжайте: нам нужны рабы».

– Так я знаю, что и наши с мирным населением не церемонились, – возразил Виталий Юрьевич.

– Так это мирное население по ночам нам в спины палило.

– А ты знаешь, что одна русская, жена чеченца, сказала? «Не можем мы выдавать наших, даже если они воюют. Здесь так не принято». Может быть, мы просто не знаем или не хотим знать их обычаи, их культуру, и пытаемся решить все вопросы с позиции силы?

– Это все только умные слова, – криво усмехнулся Николай. – Чечня – это Россия. А раз Россия – сидите и не рыпайтесь.

– Вот я про то и говорю. Ты считаешь чеченцев злыми, они, мол, относятся плохо к русским. Только мы не помним, как Сталин в 1944 году одним махом выселил чеченцев с их родной земли.

– При Сталине чеченцы сидели бы тихо как мыши, – буркнул Николай себе под нос. – А теперь они обнаглели… Налей-ка мне, Юрьич, еще чуток, да я пойду столбы доделаю…

Уже вечерело, когда Виталий Юрьевич с Ольгой Алексеевной собрались домой. Они пошли не по дороге, а по берегу, вдоль речки. По берегам стеной стояли ракиты. Стволами они кланялись речке, касаясь ветками воды. В этой неширокой быстрой речушке водилась всякая рыба вплоть до щук, и рыбаки с удочками в любое время дня стояли в воде в своих глубоководных до бедер сапогах. До мосточка – справа, а после него – слева тянулись дачки, и Виталий Юрьевич с женой любили рассматривать домики, которые до одного знали, сравнивали их со своим домом и радовались или удивлялись, если какой-то домик приобретал новое очертание, когда в него добавлялась новая деталь вроде веранды или трубы, что означало появление в доме камина или печки. Восторг Ольги Алексеевны вызывали вновь посаженные цветы, и она тут же давала себе слово посадить у себя такие же.

– А сколько лет Татьяне? – спросила вдруг Ольга Алексеевна.

– Не знаю, – пожал плечами Виталий Юрьевич. Знаю, что она на десять лет старше Николая. А ему где-то двадцать семь. А что?

– Если так, то ей под сорок. А выглядит на все шестьдесят, – удивилась Ольга Алексеевна.

– Да! Если вас рядом поставить, ты ей фору дашь, – довольно заключил Виталий Юрьевич.

– Велика гордость, ровняться с несчастной, которая всю жизнь в навозе, да в земле ковыряется, чтобы добыть пропитание.

– И водку, которую пьет вместе с мужиком. А ему, дураку, нет чтобы девку хорошую найти, он берет выпивоху, да еще с ребенком, который ему безразличен. Парочка – баран да ярочка.

– Какой ты злой! – укорила Ольга Алексеевна. – Это их беда и их крест.

– Я не злой. Мне обидно за хорошего мужика. Ты помнишь его в первый год, когда он нам на даче помогал? Тогда он после армии шофером в совхозе на газике работал, да еще и подрабатывал. Приятно было смотреть. Ладный, загорелый. Кто ему мешал жениться, обустроиться? Ведь любая девка за него с радостью пошла бы.

– Значит, не сложилось. Война людей ломает. Он же, в сущности, совершенно беспомощен, – вздохнула Ольга Алексеевна, жалея Кольку. – Знаешь что? – сказала она. – Давай им отдадим твои черные туфли. Ты их все равно не носишь. У вас же примерно один размер… И курточка твоя. Она тебе уже мала… А я отдам Татьяне кофту синюю, она мне не идет. И туфли на каблуках. Я на каблуках теперь не ношу.

– Пропьют, – вяло возразил Виталий Юрьевич. – Сколько ты уже давала им разной одежды, вплоть до одеяла, а я что-то ничего ни у Кольки, ни у Таньки не видел.

Перейдя мостик, они, чтобы сократить путь, пошли по тропинке между деревенскими домами и наткнулись на компанию из трех деревенских мужиков, которые расположились на лужайке за изгородью одного из домов и пили то ли водку, то ли самогон. Чуть поодаль, у самого забора, лежала навзничь баба. Мухи ползали по ее лицу, и она делала неловкие движения рукой, пытаясь согнать их. Возле мужиков валялись две пустые поллитры, а пили они из одного стакана, который ходил по кругу: один из мужиков держал стакан с налитым до половины самогоном, а двое других молча ждали, пока тот выпьет.

Виталий Юрьевич и Ольга Алексеевна тихо прошли мимо. Мужики даже не взглянули в их сторону.

Дальше они шли молча. Только раз Ольга Алексеевна схватила его за руку и восторженно прошептала:

– Смотри!

На черной пашне краснели брошенные кем-то гладиолусы. Это было красиво и одновременно страшно: это была какая-то могильная красота.

Глава 10

Вечером, когда Мила уже собиралась укладывать спать Катьку, позвонила Даша.

– Мил, что делать? Фархат приезжает, – голос ее был взволнован и дрожал. – Он сейчас в Москве.

– Ты откуда звонишь-то? – спросила Мила, зная, что родители настороженно, если не сказать больше, относятся к арабскому другу дочери.

– Откуда, откуда? Из дома.

– А как же родители?

– Да не слышат они. На кухне они, холодец разбирают. Я дверь закрыла.

– Ну, и чего ты испугалась?

– Да неожиданно как-то, как снег на голову. Я думала, – все, кончилась любовь. И вот, на тебе!

– Да не дергайся ты! Встретитесь. Поговорите. Все само собой рассосется, в ту или другую сторону, – пыталась успокоить подругу Мила.

– А где встречаться-то? В гостиницу к нему я не пойду. Подумают, что шлюха какая-нибудь. Это ж не Москва, здесь все на виду.

– Да кому мы нужны, господи? – искренне возразила Мила.

– Ну, ты скажешь, Мил. Да у меня пациентов полгорода, – возмутилась Даша.

– Ладно! Когда, говоришь, приезжает? – спросила Мила.

– Да завтра утром. Сначала в гостиницу. Как устроится, позвонит. Я ему свой рабочий телефон дала.

– На сколько дней приезжает?

– На три дня. Потом у него какие-то дела в Москве, а потом опять в свой Тунис.

– Я с Катькой на три дня к родителям перейду, – решила Мила.

– Ой, Мил! Спасибо тебе. Чтоб я без тебя делала? Ты настоящая подруга! – задохнулась от восторга Даша.

– Пользуйся моей добротой, – добродушно засмеялась Мила.

– А я тебя не стесню? – с запоздалой вежливостью спросила Даша.

– Не бери в голову! Родители рады без памяти будут, что я с Катькой у них поживу. Они еще больше были бы рады, если бы я к ним вообще перешла, – засмеялась Мила.

Фархат учился на международном факультете медицинского образования. На этом факультете учились студенты из многих африканских стран: Камеруна, Судана, Туниса и других. Факультет недавно открылся, и сюда охотно потянулись молодые люди из «развивающихся» стран, пользуясь возможностью получить недорогое, по европейским меркам, образование. К тому же русские в мире были известны своим гостеприимством и добродушием. И преподаватели, и русские студенты охотно приняли африканцев, помогали им освоить русский язык и привыкнуть к особенностям нового уклада жизни. Впоследствии далекая заснеженная Россия стала для некоторых второй родиной, они обзавелись семьями и остались здесь навсегда. Особенно иностранным студентам помогали кураторы интернациональных групп. В числе таких кураторов оказалась и Даша. Так она и познакомилась с Фархатом, арабом из Туниса.

У Фархата была смуглая обветренная кожа, черные прямые волосы и голубые глаза. Был он высок, хорошо сложен, немногословен и застенчив. Первое время Фархат очень скучал по родным и рассказывал Даше о своей стране, о своих близких и родном городе Сфаксе, который стоял на побережье Средиземного моря, и его население составляло немногим более 100 тысяч человек. В конце XIX века Тунис был французской колонией. В начале XX века в Тунисе появилась национальная буржуазия, к которой принадлежал и отец, и дед Фархата. В 1920 году в Тунисе появилась компартия, и дед Фархата стал одним из ее лидеров. Компартия не просуществовала и двадцати лет и была запрещена французским правительством. Когда Тунис оккупировала гитлеровская Германия, деда Фархата расстреляли в числе других видных деятелей компартии. Немцев изгнали англо-французские войска. А потом, в течение нескольких лет, вплоть до 1955 года, Тунис переживал голод.

Отец Фархата коммунистом не был, он владел двумя небольшими магазинчиками, и семья считалась зажиточной, но от своего отца он унаследовал любовь к России.

Среди местных жителей, особенно в южной части Туниса, где жили берберы88
  Берберы – племена нумидийцев, которых арабы и называли берберами.


[Закрыть], бушевали такие заболевания как туберкулез, трахома и анкилостомоз. Люди болели, а на одного врача приходилось почти 5000 человек, то есть на 3600 тысяч жителей приходилось всего не более 700 врачей. Это повлияло на выбор профессии Фархата, а в какой стране учиться вопрос был решен, естественно, в пользу России.

Даше нравился Фархат, а Фархат без нее уже не мог ступить и шага. Все «Дашья, Дашья». С ее помощью он очень быстро научился говорить по-русски, и смешно выговаривал слова. Ее имя у него звучало как «Дашья», и это у него выходило нежно. Фархат стал ее первым мужчиной. Он относился к их связи серьезно и строил планы своей дальнейшей жизни только с ней. Он заверял Дашу, что его родители будут ей рады и что в Тунисе их ждет счастливая и обеспеченная жизнь. Она верила Фархату. Но когда Даша заикнулась родителям о том, что она собирается выйти замуж за араба, те устроили дочери скандал. Мать плакала, а отец обозвал шлюхой. Больше всего его выводило из себя то, что будущий внук у него может быть арапчонком. «Только черномазого нам в доме не хватало», – брызгал слюной отец. И это притом, что оголтелыми расистами ни отец, ни мать отнюдь не были. Они хорошо относились к китайцам, которые учились в их городе, да и кавказцы, украинцы или узбеки, которые осели здесь после развала СССР, не вызывали у них неприязни. Когда скинхеды из РНЕ99
  РНЕ – «Русское национальное единство», националистическая организация.


[Закрыть] забили насмерть девушку-бурятку Дариму или когда избили семиклассников, брата и сестру Магомаевых, Дашины родители возмущались вместе со всеми и ругали органы городской власти за бездействие и попустительство. В общем, к национальности, разрезу глаз или цвету волос они не имели никаких «претензий». До тех пор, пока дело не коснулось их семьи. Стереотип «совка» не позволил им подняться над собой. Девок, которые рожали от черных, обсуждал весь город. А те, которые вышли замуж и уехали со своими «обезъянами» в Африку, по слухам, жили как рабыни, и рады были бы вернуться, да их насильно держат и не пускают. И этого родители Даши тоже боялись. И как бы Даша ни убеждала их, объясняя, что Тунис давно уже цивилизованная страна, что главные города там не отличаются от других европейских городов, убедить родителей она не смогла.

Фархату о своем разговоре с родителями Даша, конечно же, не говорила, сказала только, что родители не хотят, чтобы она уезжала из России в чужую страну. Когда Даша окончила институт, она вернулась в свой родной город, а Фархату оставалось учиться еще год. В течение этого года они встречались. Раза два она ездила к нему в Воронеж, несколько раз он приезжал к ней, останавливался в гостинице, но свидания их проходили где-нибудь в другом месте. Даша изворачивалась, снимала квартиру и платила при этом за месяц, хотя они с Фархатом оставались там от силы дня три. Еще выручали девчонки: Мила уходила к родителям, или Элька давала ключи от дачи. Подругам Фархат нравился, а Элька шипела:

– Дура! Что ты раздумываешь? Выходи за него, пока зовет. Обеспечен, хорош собой. Настоящий мужик, не то, что наша шантрапа. Опять же, Средиземное море. В январе 12 градусов. Рай.

Дашу подобные разговоры выводили из равновесия. Она нервничала, думала, перебирала всякие варианты, в конце концов, ничего не могла решить и плакала. Фархат настаивал на том, чтобы Даша познакомила его со своими родителями, и не понимал, почему она под всякими предлогами отказывает ему в этом.

После института Фархат уехал на родину. Даша провожала его в Москве. Он улетел, но сказал, что через год приедет за ней. За год она получила от него всего два письма. Письма были теплые, с заверениями любви, но расстояние притупляло чувства, и Даша как-то вяло реагировала на горячие заверения Фархата. Время было вытеснило Фархата из сердца, и Даше уже стало казаться, что и любви никакой не было, а было простое увлечение молодой девушки, душа которой открылась для высокого чувства, и, окажись рядом с ней кто-то другой, она потянулась бы к нему так же, как к Фархату. Но вот звонок из Москвы, и голос Фархата всколыхнул в ней прежние чувства. Полыхнули жаром щеки, учащенно забилось сердце, и она поняла, что любит его и ждет.

Весь день Даша находилась в состоянии нетерпеливого ожидания, и все делала как во сне: принимала больных, заполняла медицинские карты, выписывала рецепты. Время, казалось, остановилось, и она едва дождалась конца своей смены. Уже из дома Даша позвонила Миле.

Вечером следующего дня они втроем сидели у Милы дома за столом, уставленном деликатесами, которые ни Мила, ни Даша в обыденной жизни позволить себе не могли. Фархат притащил полную сумку продуктов. Здесь были и копчености вроде сервелата, и куры, и фрукты: виноград, груши, гранаты и хорошее вино. Фархат глаз не сводил с Даши, а та краснела как школьница и опускала глаза. «Прямо в лучших традициях мусульманского мира. Только чадры не хватает», – с улыбкой подумала Мила, и поймала себя на мысли, что невольно завидует подруге. Она здесь была лишняя, и, выпив с Фархатом и Дашей вина, чуть посидела, неторопливо пробуя от всего обилия стола, и заспешила уходить. Даша уже в коридоре запихнула ей в сумку гроздь винограда, две груши и плитку шоколада для Катьки. Мила чмокнула подругу в щеку, попрощалась с Фархатом и ушла, шепнув Даше, что чистое белье в нижнем ящике шифоньера.

– Что ты решила? – спросил Фархат, когда они остались одни.

– Не знаю, Фархат, я боюсь, – тихо ответила Даша.

– Чего ты боишься? Ты не любишь меня?

– Люблю, Фархат, люблю! – страстно возразила Даша.

– Тогда, что тебе мешает быть со мной? Я говорил своим родителям о тебе… Твоя фотокарточка стоит у меня на столе. Ты моей маме понравилась, и родители согласны, чтобы я тебя привел в наш дом.

– Фархат, – разрыдалась вдруг Даша. – Я не знаю, что мне делать. Я тебя люблю, но мои родители не хотят, чтобы я выходила за тебя замуж.

– Почему? Я для тебя неподходящая партия?

– Нет, Фархат, они не хотят, чтобы я выходила замуж за человека другой национальности.

– Они у тебя расисты?

– Нет, что ты. Просто они люди традиционных убеждений… и они боятся за меня. У нас в городе тоже учатся иностранцы, среди них много темнокожих из Африки, и девушки, которые выходили за них замуж и уезжали с ними, попадали чуть не в рабство. Они оказывались в таких условиях, что не чаяли, как оттуда выбраться.

– Тунис – не Конго и не Уганда или Заир, а арабы – не африканцы. У нас в столице – половина европейцев. У нас богатая культура. В Тунисе живут французы, итальянцы, евреи.

– Не обижайся, Фархат, – нежно прижалась к Фархату Даша, беря его под руку. – Я уеду с тобой. Но я не хочу обижать родителей. Они меня воспитали, дали образование. Они тоже любят меня. Я хочу еще с ними поговорить. И если они не дадут согласие на наш брак, я уеду с тобой.

– Мне очень обидно, – сказал Фархат, гладя руку Даши. – Они не видели меня и не хотят даже поговорить со мной.

– Я сделаю все, чтобы убедить их, Фархат.

– Ладно, любимая, давай сегодня забудем обо всем. Пусть наша встреча будет безоблачной и счастливой, а там, что Аллах даст. Положимся на него…

На третий день, когда Фархат уже собирался уезжать, Даша ждала его звонка. Он должен был позвонить ей утром. Но прошло утро, и заканчивалась вторая половина дня, а Фархат не звонил. Даша изнывала от неясного предчувствия. И только в конце рабочего дня, когда она уже собиралась уходить, раздался звонок. Даша вздрогнула и не сразу сняла трубку. Ей почему-то стало страшно.

– Мне Короткову Дарью Васильевну, – услышала Даша незнакомый женский голос.

– Я Короткова, – глухо произнесла Даша и почувствовала, как сильнее забилось вдруг сердце.

– Я звоню из больницы скорой помощи по просьбе господина Фархата Хафида. Только вы не пугайтесь. С ним все нормально. Так, ушибы, сотрясение мозга. Он в сознании, только ему пока нельзя вставать.

– А что случилось?.. Почему? А вы кто? – мысли Даши стали вдруг путаться, и она почувствовала, как поплыла стена с плакатом «Раннее выявление заболевания – успех лечения!», и поспешила сесть.

– Я дежурная медсестра. Я не знаю толком, что случилось, похоже, его избили. Да вы не волнуйтесь. У нас бывает и хуже. Он сейчас вне опасности.

Даша с трудом воспринимала слова, которые звучали потусторонне.

– В каком отделении он лежит? – язык плохо слушался.

– Неврологическое отделение. Восьмая палата.

До Даши дошло, что это отделение, где работает Ленка, и она глухо сказала:

– Девушка, извините, пожалуйста, вы не могли бы пригласить Елену Николаевну? Скажите, Даша Короткова просит. Я тоже врач. Мы подруги.

– Ой, я вас помню, – обрадовался голос на другом конце провода. – Только у Елены Николаевны сегодня отгул после ночного дежурства.

– Спасибо! – Даша повесила трубку. Она огорчилась, что Ленки нет в больнице, но не стала звонить ей домой, сняла с вешалки, куда уже успела повесить, собираясь домой, свой белый халат, свернула его, сунула в сумку и бросилась в больницу к Фархату.