Текст книги "Неокантианство. Первый том. Вторая часть"

КАРЛ ГЁРИНГ

(1841 – 1879)

О философском методе

В последнее время часто подчеркивается, что специальные науки вошли в надежное русло и стали неуклонно развиваться, как только они убедились в правильности своего метода. Если, таким образом, метод оказывается именно тем, что приводит к научному знанию, то очевидно, что и философия должна прежде всего убедиться в правильности метода, чтобы достичь уверенности научного знания. На самом деле, это понимание сегодня присутствует у большинства философов почти всех направлений и приводит к оживленным спорам о правильном методе философствования. Эмпирики считают, что они серьезно относятся к научному рассмотрению философии, применяя общепризнанный способ познания наук и к рассмотрению философских проблем, или используя общенаучный метод; их оппоненты рьяно утверждают научный характер своей собственной философии, но претендуют на особый метод для нее, поскольку она имеет свои особенные предметы. В этом обосновании притязаний на особый метод проявляется относительный прогресс мысли, поскольку признается неразрывная связь между предметами познания и методом и тем самым достигается понимание того, что научное знание может быть достигнуто только через соединение реальных, а не просто иллюзорных предметов и правильного метода. Это также неявно означает, что методическая процедура сама по себе гарантирует только так называемую формальную истину, то есть согласие методически полученных результатов с предпосылками, из которых они получены. Если эти предпосылки неверны, то неверны и выводы, сделанные на их основе. Кроме того, из этого требования вытекает утверждение, что природа метода обусловлена природой предметов. На основе этих уступок можно было бы разрешить спор о философском методе.

Более поздний представитель не эмпиризма, ФРИДРИХ ХАРМС, говорит, «Die Philosophie in ihrer Geschichte», vol. 1, page 31: «Каждый метод познания – это процедура в соответствии с принципами, из применения которых должны возникать познания». Это определение вряд ли вызовет возражения у какой-либо стороны, поскольку оно не затрагивает сути спора. Ведь те же принципиальные разногласия, которые существуют в отношении метода, возобновляются, как только речь заходит о правильной и авторитетной концепции принципов. Хотя все стороны согласятся с тем, что принцип должен быть чем-то общезначимым, или, что в данном случае имеет значение, что он является чем-то общим, мнения расходятся в противоположных направлениях относительно природы общего, и в особенности относительно отношения общего к индивидуальному. Здесь возможны три различные точки зрения: можно, согласно неискаженному метафизическому взгляду, поставить частное в зависимость от общего, или, исходя из последовательного эмпиризма, поставить общее в зависимость от частного; в-третьих, наконец, согласовать общее и частное, последнее, по крайней мере, абстрактно; ибо фактически, с этой точки зрения, как только дело дойдет до какой-то методической процедуры, одно все же придется поставить в зависимость от другого, поскольку без такого подчинения не может быть установлен ни принцип, ни метод. Поэтому в нашем исследовании мы рассматриваем только противопоставление метафизики и эмпиризма, к двум теориям которых можно легко отнести любую философскую точку зрения в той мере, в какой она понимается как логически связанный и систематически упорядоченный мыслительный процесс.

Хармс, которого здесь можно привести от имени всех последователей метафизики, представляет себе мышление, которое мыслит «чисто общее» (стр. 24); по его словам, это мышление является спекулятивным или метафизическим, следовательно, принципы, в соответствии с которыми должно осуществляться познание, также «метафизичны по своей природе» (стр. 30). В той мере, в какой метафизика или спекулятивная философия протекает методически, она основывается на «чистом общем», то есть, согласно объяснению Хармса, не на формальном, а на «реальном» общем. К сожалению, Хармс, как и все метафизики до сих пор, не указал, что он понимает под этим schlechthin или реальным общим: и эмпирик не может обнаружить в нем ничего, кроме чисто негативного определения, что это должно быть не что-то просто мыслимое, не подведение общего под мыслимое индивидом. То, что такое общее существует, доказывается метафизиками не более, чем конкретизируется их содержание. Предположение о существовании такого общего, конечно, очень старо и часто повторялось в истории философии, но оно также было доказано как совершенно необоснованное и несостоятельное; поэтому до тех пор, пока не будет приведено никакого обоснования для существования этого общего, кроме того, что человек догматически предполагает определенные общие черты, такие как абсолютное, вечное, неизменное и т.д., а затем переходит к утверждению, что без этого не существует и затем продолжает утверждать, что без абсолютного или реального общего нет философии, т.е. спекулятивной философии или метафизики, нет знания о «вечном, абсолютном, неизменном» и т.д, до тех пор, покуда можно считать его плодом воображения, пусть оно наполнено неким эмпирически полученным содержанием, но вырвано из своего объективного контекста, или, поскольку лишено всякого содержания, является простым словом. Но поскольку именно это общее является объектом спекулятивной философии, или, как говорит ХАРМС, «науки» об этом общем, то этот совершенно особый предмет влечет за собой и особый метод; ведь понятно, что он не может быть получен методом наук и не может быть впоследствии обоснован.

Поскольку человек, тем не менее, придерживается его, а также претендует на способность доказать его, он должен принять для этой цели метод, применение которого должно привести к этому предмету или каким-то образом обосновать необходимость его принятия. Метод, который служит этой цели, сейчас называется per abusum [злоупотреблением – wp], но по традиции его обычно называют дедуктивным или выведением; о том, к чему он применяется, ХАРМС также высказался с достойной внимания ясностью:

«Дедукция стремится постичь изменчивое из постоянного, конечное из вечного, мир из Бога». (Философское введение в энциклопедию физики I, стр. 190).

Тот факт, что ХАРМС продолжает однозначно приравнивать дедукцию и спекуляцию, больше не может смущать; скорее, это единственно правильная точка зрения.

Для чего служит этот «метод», ясно, а именно для того, чтобы впоследствии использовать совершенно лишенные всякой обоснованности предпосылки, причудливые образы, содержание которых не встречается в опыте, по крайней мере, внешне, делая их «понятными» или превращая их в средство для достижения цели постижения. На этом основывается их относительная «необходимость», которая, однако, ни в коем случае не является фактическим обоснованием; для этого прежде всего нужно было бы доказать, что цель, для которой эти предпосылки служат средством, является научно обоснованной. Но происходит прямо противоположное; ибо то «постижение», которое сначала наивно породило эти воображаемые образы и в своем совершенствовании сознательно стремилось их удержать, оказывается перед научной критикой совершенно необоснованным и обманчивым. Если, следовательно, эти объекты не могут быть признаны научно обоснованными, пока они каким-то образом не будут объективно обоснованы, то «метод дедукции или спекуляции» также рушится вместе с ними; ведь нельзя разумно позволить двум необоснованным предпосылкам оправдывать друг друга.

Научный метод не служит никаким произвольным целям и намерениям, но исключает именно произвол индивида; в этом его характерная особенность – приводить к логической необходимости и тем самым исключать произвол; скорее, он сам полностью произволен и поэтому его правильнее называть «спекуляцией». Если бы привычка не действовала так сильно, то с тех пор, как существует научный метод, спекулятивный метод вообще не использовался бы для производства знания, а менее всего для «постижения изменчивого и т. д. из постоянного». Ибо здесь речь идет не о чем ином, как о «постижении» одной противоположности из другой, из чего прежде всего вытекает весьма необходимое понимание того, что это постижение есть нечто совершенно иное, чем знание. Ибо противоположности ведут к аннулированию знания, что хорошо знала в прежние времена и спекулятивная философия. Конечно, это может быть скрыто привычной ассоциацией идей, и противоположности, казалось бы, можно опосредовать, вписав их в привычную схему причины и следствия. Но то, что следствие не может быть чисто логически выведено из причины, т.е. не может быть выведено умозрительно или априорно, было очень ясно показано Кантом уже в докритический период, особенно в «Боге и мире».

Но как человек хочет понять одно противопоставление относительно другого, если не через эту простую привычку к частой ассоциации идей, это могут сказать те, кто может; но те, кто не может, пусть не утверждают, что метод ведет к этому. Ибо простая психологическая необходимость сохранять привычную ассоциацию идей или неспособность преодолеть ее сознательным мышлением настолько далека от любой действительно методической процедуры, насколько это возможно. Пока человек спекулирует указанным образом, т.е. возводит необоснованные предпосылки в философские объекты, он, конечно, не откажется от претензий на своеобразный философский метод; но было бы целесообразно отойти от этой процедуры и отнести к философии не произвольные, а только такие предметы, существование которых достаточно доказано. Когда философия приобретет таким образом общенаучную основу, тогда она признает и научный метод не только достаточным, но и единственно оправданным для философствования.

Наука и научная философия не знают ни одного общего или реального общего с независимым, то есть не взятым из индивидуальных предметов, содержанием; ибо всякое содержание, каким бы оно ни было, происходит из индивидуального. Тот, кто не признает это положение, должен привести какое-нибудь противоположное обстоятельство, которое аннулирует его действительность, то есть показать общее, содержание которого не взято из индивидуального.

Логическая необходимость, а вместе с ней и всякая подлинно методическая процедура, основывается на том, что общее имеет то же содержание, что и индивидуальное. Ибо «метод» – это, безусловно, процедура в соответствии с принципами, а они являются чем-то общим; логическая необходимость, исключение всякого индивидуального усмотрения, как специфическая характеристика научного метода, заключается в отношении общего к индивидуальному. Только там, где оба имеют одинаковое содержание, между ними возникает внутренняя связь, которая прежде всего дает право установить понятие общего и предположить логическую необходимость, с которой уже можно заключить от одного к другому; ибо связь в ассоциации идей, которая является чисто внешней или случайной по отношению к объектам, никто при некотором размышлении не спутает с логической связью. Последняя, или внутренняя связь между общим и индивидуальным, основана на том, что оба имеют одно и то же содержание, что предикат индивидуального предмета возводится к предикату всех предметов того же рода = общего; там, где это условие не выполняется, нет подведения индивидуального под общее, общее либо лишено содержания, простое слово без смысла и значения, либо имеет другое содержание и тогда применяется к другим индивидуальным предметам. Эта необходимая внутренняя связь, одинаковость содержания общего и индивидуального, может быть установлена двумя способами: во-первых, путем приравнивания индивидуального к общему, во-вторых, путем приравнивания общего к индивидуальному. Первый способ – это «дедуктивно-спекулятивная» или «априорная» процедура, второй – «индуктивная» или «апостериорная» процедура; в первом случае должны соответствовать факты, во втором – мысли. Тот, кто все еще считает допустимым произвольно распоряжаться фактами, естественно, без колебаний сделает индивидуальное равноценным общему, придав индивидуальному то содержание, которым, согласно его необоснованной предпосылке, обладает общее; дальнейший спор с ним невозможен, поскольку отсутствует общая основа для понимания, необходимая для успешного ведения дискуссии. В настоящее время, однако, философ, вероятно, допустит лишь оппозиционное и не требующее тщательного рассмотрения утверждение, что априорные мысли обладают большей определенностью в случае столкновения с эмпирическими фактами; но для того, кто уверен в обратном, а именно, что факт при всех обстоятельствах является «высшим, чего мы можем достичь» (Бауманн), он, следовательно, будет вынужден перейти к тому, чтобы сделать общее, как простую мысль, равнозначной частному. Ибо общее, предполагаемое наряду и отдельно от индивидуального, придется принимать за пустое слово до тех пор, пока оно предстает как «реальное» или «schlechthin» общее, пока не будет ясно и четко выражено его содержание. Такое общее может быть необходимым и полезным для спекуляции, но оно совершенно бесполезно для методической процедуры или научной дедукции. Ибо это возможно только потому, что логическая необходимость связывает общее и частное. Теперь, когда опыт показывает, что конкретное, факт, не соответствует нашей воле, произвольно принятому общему, соответственно, не остается ничего другого, как согласовать наше мышление с фактами, то есть общее с конкретным. Когда человек таким образом приходит к общим положениям и принципам, он дает научному методу его материальную основу; остальное, формальное, является вопросом логического следствия.

Послекантианские догматики, за исключением Гегеля и его школы, придавали мало значения методу философствования; только начиная с того момента, когда определенность результатов специальной науки выставила важность метода в правильном свете, его необходимость также была общепризнана философами. В настоящее время, в частности, неокантианская школа имеет привычку подчеркивать значение метода и стремится обосновать не только специальный, но даже философский метод cat exochen [schlechthin – wp] даже его хозяину. Это прежде всего лишь наглядное доказательство того, насколько в последнее время метод стал общенаучным предрассудком; ведь в самом кантовском критицизме он проявляется так мало, что в прежние времена о методе Канта почти ничего не знали.

ШОПЕНГАУЭР, вероятно, первым заговорил о «методе Канта»; он допускал, что метод состоит в том, что КАНТ «исходил из косвенного, отраженного познания». Правда, этот «принцип его метода, как говорят, лишь очень смутно присутствовал в сознании Канта, так что о нем еще приходится догадываться»; тем не менее «этот метод – блестящая мысль». Другие философы обычно в лучшем случае считали, что «метод лишь очень смутно приходил в голову Канту», и не говорили о нем в дальнейшем. Это относится и к тем, кто, более того, уделяет методу особое внимание, как, например, два более поздних философа – Хармс и Льюис. Только с тех пор, как КОГЕН в своей книге «Теория опыта Канта» более подробно остановился на различии между критическим и догматическим методом, в книгах по философии Канта появились специальные разделы о его методе, общие характеристики которого приводятся здесь в суждении современного кантианца ЯКОБСОНА «Об отношениях между категориями и формами суждения», стр. 4:

«Пожалуй, ни одна проблема кантовской философии не стала ареной столь противоречивых взглядов, прежде всего столь извращенных представлений о Канте, как основная проблема метода; поэтому особенно необходима попытка проложить ровный, спокойный путь через бурю противоречий и непонимания».

Однако самым необходимым представляется вопрос о том, можем ли мы вообще говорить о методе Канта, т.е. использовал ли Кант для получения своих результатов процедуру, в которой можно продемонстрировать существенные характеристики научного метода.

В цитированной выше книге КОГЕН четко объясняет, что он понимает под «методом Канта»: Кант называет трансцендентальным познанием познание, которое имеет дело с нашими априорными представлениями об объектах; трансцендентальное познание не имеет других предметов, кроме метафизического познания, но по методу и природе оно отличается от последнего: оно доказывает априорное только в его возможности (стр. 35 и 36). Позже он говорит о методическом, формальном значении понятия трансцендентального (стр. 61) и о «методическом направлении» доктрины:

«Она спрашивает прежде всего о возможности априорного; благодаря этой единственной мысли метафизика становится критикой» (стр. 79).

Вероятно, можно воспроизвести основное содержание этих положений КОГЕНА, сказав: для него метод кантовской философии состоит в том, что она является трансцендентальной философией. Это мнение подтверждается терминологией КОГЕНА в его последней работе «Кантовское обоснование этики», где он просто говорит о «трансцендентальном методе» Канта. Соответственно, он отождествляет содержание и метод: поскольку КАНТ, в отличие от догматизма, учил формальному априори трансцендентального, а отнюдь при этом не трансцендентальному по своей природе, поэтому термин трансцендентальный имеет «методическое, формальное» значение, и поэтому трансцендентальное познание отличается от догматического по «методу, виду»; таким образом, представляется оправданным предположить, что «методическое и формальное», так же как «метод и вид», здесь означают примерно одно и то же. Это «единственная мысль, посредством которой метафизика становится критикой», и в этой единственной мысли, доказывающей возможность априорного, заключается одновременно метод критицизма в отличие от метода догматизма: поскольку Кант приходит к другим результатам, «трансцендентальным», поэтому говорят, что у него есть другой метод, а именно «трансцендентальный метод». Эта терминология соответствует языку Канта, который также отождествляет содержание или результат и метод в «теории трансцендентального метода», говоря о «догматическом» и «скептическом» методе. В то же время Кант там же указывает еще одну отличительную черту своего критицизма, поскольку он объявляет всякий «догматический метод неприличным и называет свою критику разума «предупреждающим негативным учением», поскольку она имеет только «негативные» результаты для познания: соответственно, вероятно, уместнее всего говорить о его «негативном» методе в соответствии с процессом Канта, или также, в отношении «единственной мысли, через которую метафизика становится критикой», о его «возможном» методе. Те, кто считает эти термины неприемлемыми, могут привести свои доводы против них.

Если знаешь, в каком смысле Кант использует слово метод, то уже не удивляешься, что он называет «Критику чистого спекулятивного разума трактатом о методе»; ведь эта критика, как «предостерегающая негативная доктрина», есть метод упразднения знания, чтобы освободить место для веры. Об этом методе защиты веры от всех нападок КАНТ достаточно широко распространился в трансцендентальной доктрине метода; ср. первую статью «О понятии опыта», т. 1 настоящего журнала, третий номер). В полном согласии с этим обсуждением находится эпизодическое высказывание Канта, в котором он называет метод «процедурой согласно принципам разума» (Vol. IV, Edition HARTENSTEIN, стр. 275): в защите веры нужно исходить «из принципов разума, а не из случайных фактов опыта», или, как Кант говорит еще более ясно в некоторых других местах: разум должен прежде всего говорить о существовании Бога и будущего мира, иначе человек впадает в «атеизм»; кроме того: теология так же понятна обычному человеческому разуму, как и философам, и последние должны ориентироваться на нее.

Теперь более подробно можно раскрыть характер процедуры, которую Кант использовал в своих эпистемологических исследованиях; прежде чем начать их, он уже знает цель, к которой они должны прийти при любых обстоятельствах. Эта цель – «идеи разума», «действительные объекты всей метафизики», для принятия которых достаточно того «случайного факта», что они существуют как идеи у части человечества. Чтобы обезопасить их от «скептицизма», Кант добавляет впоследствии разум как» аппарат идей» к двум родам знания, чувству и пониманию, которыми он довольствовался в докритический период, и теперь снова делит их на теоретический и практический разум; ибо, как он сам убедительно доказывает, не существует теоретической веры в сверхчувственное, но существует практическая. Соответственно, чувство и понимание должны быть ограничены таким образом, чтобы они не могли высказываться о «высших материях человеческого рода», истинах разума; поэтому их прозрения относятся только к явлениям, однако указывают за их пределы на ноумены. В этом заключается действительная «методическая ценность» формального или трансцендентального априори и действительное «методическое направление» этой доктрины. Соответственно, не может быть удивительным, что, как говорит КОГЕН в предисловии к «Кантовскому обоснованию этики», «среди людей науки трансцендентальное все еще имеет запах трансцендентального», или, говоря его языком, что они не находят существенной разницы между трансцендентальным методом догматизма и «трансцендентальным методом» критицизма.

Ибо оба одинаково трансцендируют опыт; КАНТ, правда, упраздняет «необходимое» знание догматизма и сохраняет лишь его содержание как «возможное», но и у него опыт подчинен этой возможности, как в догматизме – необходимости. Это уже вытекает из «постоянно повторяющегося заверения в абсолютной уверенности и, в частности, в аподиктической уверенности» априори (JACOBSON, op. cit., стр. 3). Тот факт, что догматизм имеет материальное, а критицизм – формальное априори, может оправдать различие в отношении метода только для тех, кто, как КОГЕН op. cit, Стр. IV, «предложение о трансцендентальном методе рассматривает как научную истину той же важности, что и один из логических принципов», поскольку считает, что вся философская истина находится в «априорном опыте» критицизма, который в целом кажется ему уже не подлежащим обсуждению. Тот, кто, с другой стороны, еще способен рассуждать, действительно признает отмену Кантом догматической метафизики эпохальным событием для немецкой философии и придает большое значение для философского развития мысли о критической или критической теории познания (правда, не факультета познания), но в то же время он должен будет признать, что кантовское исполнение этой мысли также догматично по своему методу, поскольку оно также хотело достичь главной цели догматизма, хотя и особым способом.

Поэтому утверждение КОГЕНА о том, что благодаря одной мысли о возможности априори метафизика превращается в критику, придется видоизменить в том смысле, что правильный ответ на этот вопрос привел бы к невозможности априори и что в результате действительно методичной процедуры место метафизики заняла бы критическая «теория опыта», а не «априорный опыт». Вместо этого Канту пришлось принять для своей цели аподиктическую уверенность априори, и его критика разума, таким образом, была направлена только на стремление доказать априори, но не на беспредпосылочное исследование «возможности того же самого». Знаменитый вопрос: «Как возможны синтетические априорные суждения?» вместе с эквивалентным ему по содержанию: «Как возможен «опыт», т.е. опыт, содержащий синтетические априорные суждения? получает критический оттенок, только если забыть, что акцент делается исключительно на «как», поскольку оно априорно определено; если же отталкиваться от ответов в сторону догматических предпосылок, из которых возник вопрос, то окажется, что «трансцендентальная постановка вопроса» столь же догматична, как и «трансцендентальный метод». Характерной чертой всего догматического философствования является «процедура в соответствии с принципами разума», или, менее эвфемистически, но более фактически выражаясь, процедура исследования, основанная на необоснованных предпосылках ненаучного типа, которые, как абсолютная или аподиктическая уверенность, образуют Альфу и Омегу, отправную точку и цель всех дискуссий и доказательств. Речь идет вовсе не о поиске истины или достижении достоверности, а о том, чтобы каким-то образом «доказать» то, что зафиксировано до начала всех методических исследований; nervus probandi [решающее основание доказательства – wp] формируется произвольным предположением, которое, однако, является единственной фиксированной и уважаемой вещью во всей теории, в то время как всем остальным распоряжаются произвольно, игнорируя или обходя противоположные факты. Называется ли этот метод трансцендентальным или трансцендентальным, относится ли он к предметам или к познанию предметов, в данном случае не имеет никакого значения; трансцендентальный метод использует в качестве «принципов» предполагаемые априорные материальные, необходимые сущности, трансцендентальный метод – предполагаемые необходимые формы созерцания и мышления, формальные априори, «аподиктически определенные», «возможность» которых он стремится доказать лишь впоследствии, исходя из фактического знания: «К счастью, случается, что математика и чистое естествознание содержат синтетические априорные суждения. (Prolegomena)»

Догматизм доказывает необходимость, в случае Канта – возможность, своих предположений, изобретая соответствующие» средства» интеллекта, которые, даже если они сами недоказуемы, должны гарантировать их правильность, что особенно очевидно на примере «средства идей» Канта, «разума». Психологическое исследование не обнаруживает в своем методическом ходе ничего подобного; поэтому «разум должен сперва заговорить», а потом, задним числом, опять-таки сделать себя достоверным посредством практической веры в свои идеи – известный circulus vitiosus [порочный круг – wp], только еще более опасный благодаря вовлечению практических приемов. В то же время здесь становится совершенно ясно, что от фактов к «принципам разума» Канта так же мало доступа, как и наоборот, от последних к первым; ибо как сам Кант отталкивал «случайные факты», поскольку они вели к противоположному его фиксированному намерению, так и результаты его эпистемологии, в которой доминировали «принципы разума», оставались вне всякой связи с психологическими и эпистемологическими фактами.

Для самого Канта речь вовсе не шла о достижении фактов и действительности; он хотел прежде всего обеспечить осуществимость трех идей разума, и его теория познания, направленная на объекты этого мира, достигла кульминации в его «возможном опыте». То, что его априорные формы были необходимы для этой цели, что они также возможны, т.е. мыслимы, можно беспрекословно признать; но это еще не делает их действительными. Тот, кто теперь ставит возможность выше действительности, может довольствоваться этим; если же он этого не делает, то тем самым он показывает, что действительность для него все же более определенна, чем возможность, и тем самым он покидает почву кантовского критицизма. Ведь последний начинает с возможности и вполне последовательно приходит опять к возможности, подобно тому, как вообще можно прийти a priori чисто логически или аналитически, говоря докантовским догматизмом, только от одного и того же к одному и тому же. Это понимание было знакомо старой метафизике и защищалось ею с полным основанием; только Кант с помощью синтетических априорных суждений, «необходимых для критицизма», упразднил это основное условие всякой подлинно методической процедуры и тем самым сделал решительный шаг назад в логическом и методическом отношении, который, конечно, был менее отчетливо заметен у него самого, чем у его преемников.

LITERATUR – Carl Göring, Zur philosophischen Methode, Vierteljahrsschrift für wissenschaftliche Philosophie, Bd. 3, Leipzig 1879