Текст книги "Неокантианство Восьмой том. Сборник эссе, статей, текстов книг"

Я желаю и прошу профессора Фолькельта серьно обдумать этот мой ответ и, если он считает, что должен настаивать на традиционной точке зрения, продолжить дискуссию, чтобы нам удалось, по возможности, приблизить предложенную им логическую проблему к ее окончательному решению.

*****

ЛИТЕРАТУРА – Gustav Knauer, Was ist Begriff?, Philosophische Monatshefte 17, Leipzig 1881

Вещи сами по себе

Нижеследующее соображение вытекает из исследования, в целом непредвзятого и, несмотря на свой небольшой объем, весьма примечательного, которое авторитет гербартианской школы М. В. ДРОБИШопубликовал под названием «Вещи в себе и понятие опыта у Канта» (Гамбург и Лейпциг, 1885); в нем предполагается, однако, вкратце высказать нависимое суждение о понятии вещей в себе, о котором в последнее время так много спорят, и о столь же непонятном термине «данное нам», и, наконец, защитить Канта в связи с его понятием опыта.

То, что нельзя отказать Канту в его вещах-в-себе, сделав их иксом, который = 0, было доблестно показано и обосновано ДРОБИШЕМ. Непоследовательность, будто может существовать видимость б того, что появляется, Кант теперь отверг со всей серьностью, вещи сами по себе для него – «бесспорно необходимая предпосылка нашего мышления». Отсюда следует лишь то, что теперь нельзя (вместе с ДРОБИШом, стр. 13) объявлять сомнительным существование таких вещей самих по себе, даже если бы при этом можно было сослаться на какие-либо слова самого Канта; нет, их существование должно утверждаться в мысли так же бусловно, как мыслитель утверждает свое собственное существование; сомнительной остается лишь их сущность, т.е. способ, которым они существуют. Теоретически все знания о них изначально отсутствуют, но в мысли их «существование б знания того, как они устроены, несомненно». Поэтому у Канта и чер Канта не может быть «скептического идеализма», поскольку он относится не к их сущности, а к их существованию.

ДРОБИШ судит на стр. 28: «В теории познания Канта вещи сами по себе не принадлежат ни к ее фундаменту, ни к краеугольному камню, а являются – лишь межевыми камнями». Это верно, но только если добавить ограничение: до тех пор, пока доходит критика «чистого теоретического разума», ибо критика «практического разума» фиксируется на этих пограничных камнях и тем самым делает их своими фундаментальными камнями. Ибо это решительно означает различение «умопостигаемого» или «понимающего мира» от мира чувств, на чем уже основано учение об эмпирическом и умопостигаемом характере, которое затем ясно представлено в «Основаниях метафизики нравов». Там в заключительном разделе («о предельном ограничении всякой практической философии») говорится следующее: «Понятие о мире понимания есть, следовательно, лишь точка зрения, которую разум считает себя вынужденным отделить от видимости, чтобы мыслить себя как практического». И: «Воображая себя в мире понимания, практический разум вовсе не преступает его границ, но он сделал бы это, если бы захотел заглянуть в него, почувствовать его». И соответственно Кант в «Критике практического разума» (издание KEHRBACH, стр. 158) говорит о своих постулатах: «Они не теоретические догмы, а предпосылки в обязательно практическом отношении».

ДРОБИШ справедливо защищает утверждения Канта о вещах самих по себе, ссылаясь на его различие между познанием и мышлением. Согласно Канту, мы должны уметь если не познавать вещи сами по себе, то, по крайней мере, мыслить их, даже «мыслить себя в них», о чем также говорится на стр. XXVI Предисловия ко 2-му изданию"Критики чистого разума“, цитируемому самим ДРОБИШЕМ, и о чем далее ясно говорится в Критике практического разума (KEHRBACH, стр. 163): „В этом теоретический разум не имеет ничего другого, как просто мыслить эти объекты посредством категорий “. Таким образом, он должен сначала мыслить их чер модальную категорию существования или реальности, как мы уже показали выше. И если Кант в другом месте снова говорит, что к вещам самим по себе „мы не можем применить ни одного из наших понятий понимания (DROBISCH стр. 12), то здесь не хватает только дополнения: чтобы возникло познание – для того, чтобы уловить хозяина в его положении и не понять его превратно.

Соответственно, мы должны быть в состоянии мыслить вещи сами по себе чер категорию причины (как причину явлений), как бы ни пыжились против этого, только знания об их связи с миром явлений мы таким образом не получаем. ДРОБИШ убедительно показал, что когда Кант описывает вещи в себе как причину видимостей, то причинность в смысле Таблицы категорий действительно применяется к ним как понятие чистого понимания, что идея свободы, «причинности чер свободу», не должна мыслиться вместе с БЕННО ЭРДМАННОМ и КУНО ФИШЕРОМ. Однако мое решающее мнение: Канту следовало бы отказаться от этого применения категории причинностик вещам самим по себе, следовало бы описывать их только как лежащие в основе явлений, как «неизвестную причину явлений», о чем он также говорит повсюду.

Что далее, опровержение идеала, содержащееся во 2-м издании Кр. д. р. V. или доказательство объективной реальности внешнего восприятия не означает отступления Канта от своей позиции, а, напротив, является ее закреплением и защитой, – это, к нашему удовольствию, признает и ДРОБИШ, хотя он и вынужден оспаривать состоятельность рассматриваемого доказательства со своей точки зрения.

В исследованиях ДРОБИША, однако, возникает вопрос: что, согласно Канту, данонам в нашем ощущении, переживании, познании. На стр. 29 он пишет: «Для Канта «в эмпирических воззрениях материал ощущений дан чер чувственное восприятие, и эта данность гарантирует реальность объектов восприятия, тогда как чистые воззрения (пространство и время) обладают идеальностью».

При этом он упустил из виду, что в эмпирических воззрениях определенные формы, в которых предстают перед нами предметы, являются не более продуктом нашей спонтанности, чем ощущения, но даны в том же смысле, что и последние». То же самое повторяется на с. 32 и 37, а уже в предисловии на с. IV и с. 51 снова говорится: «В этом отношении, следовательно, наши представления и понятия должны руководствоваться данным. Если мы теперь приписываем принуждение, которое оказывает на нас все данное, влиянию вещей, то в то же время наше познание должно, по крайней мере косвенно, направляться в соответствии с вещами. А это как раз то, что упустил из виду Кант».

Неудивительно, что при многочисленных искажениях кантовской доктрины, которые пытались внести или внесли в некогда догматически ориентированные умы, могло сложиться и такое мнение: поскольку, согласно открытию Канта, пространство и время априорны, то, по его мнению, и определенные пространственные формы, в которых предстает перед нами объект видимости, теперь также должны пониматься как априорно произведенные, как произведенные из чистого созерцания. Но это заблуждение, в котором Кант действительно не повинен; он, по-видимому, лишь с трудом допускал такую возможность и не имел случая защищаться от нее в явных выражениях. Все определенные формы, в которых предстают перед нами предметы, в конце концов, только воспринимаются, исследуются, определяются a posteriori»; наши представления действительно должны быть направлены в соответствии с ними, а не они в соответствии с нашими представлениями (которые тогда назывались бы воображениями); иначе не было бы вообще никакого определенного опыта, тогда как Кант решительно утверждает наличие такого опыта. Эти формы, конечно, могут быть восприняты только в соответствии с особенностями априорного представления о пространстве, так, например, в случае всех телесных вещей – в трех измерениях, не более и не менее; они должны соответствовать общим законам пространства, и в этом отношении вещи внешне, правда, направлены в соответствии с нашим представлением; но как они образуются, узнается апостериори из восприятия, определяется эмпирически, опытом, с помощью схемы чисел и с помощью понятий, и это, собственно, нам дано.

«Неизмеримое многообразие явлений ни в коем случае не может быть адекватно постигнуто из чистой формы чувственного восприятия» (не говоря уже об априорном выделении – добавим мы); так прямо учит Кант уже в 1-м издании своего главного труда, как впоследствии приводит эти слова сам ДРОБИШ на стр. 48.

Что мы вообще можем воспринимать материал ощущений в какой бы то ни было форме, это нам позволяет априорность нашей чувствительности; но как он образуется, нас учат апостериори восприятие и опыт, и, таким образом, он дан нам a posteriori». Это утверждение столь же верно, как и другое: То, что мы должны всюду спрашивать о причинах, обусловлено априорным понятием нашего чистого понимания: но что действительно является причиной отдельных воспринимаемых изменений, чему учит нас опыт, что есть или дано нам эмпирически. Разве мы сами, согласно Канту, производим от себя число пятых пальцев на руках и ногах, число и форму зубов и ребер, разделение копыт и расположение зубов у жвачных животных, четвероногость млекопитающих и двуногость птиц, зазубренный или распиленный край листа растения, число, расположение и взаиморасположение тычинок в цветке, расположение слоев в горной породе? Или даже конструктивные особенности отдельных людей в органическом мире? Старый кенигсбержец никогда не мог придумать такую глупость сам и никогда не хотел навязать ее своим ученикам. Формы обычно определяются числами или, если они измеряются, представляются в виде числовых масс. Зачем же тогда во всех случаях необходимо совершенно по-разному реализовывать схему чисел, которая, согласно кантовской доктрине, является посредником между ощущением и пониманием, если определенные формы объекта возникают априорно и спонтанно из представления о пространстве? Зачем нужны измерения, которые сначала часто дают разные рультаты, пока один из них не окажется верным, а другие – ошибочными? Или Кант вообще объявил счет и измерение излишними процедурами? Нет; весь определенный замысел дан нам в природе, даже по Канту, и определяется как данный a posteriori и доказывается эмпирически.

А как же тогда, по Канту, обстоит дело с априорными формами восприятия, с самими пространством и временем? «Пространство мыслится как бесконечная данность», – гласит предложение 4 в §2 «Трансцендентальной эстетики» во 2-м издании и в 1-м издании: «Пространство мыслится как бесконечная данность». А в §4 под пунктом 5 в обоих изданиях говорится: «Поэтому первоначальное представление о времени должно быть дано как неограниченное». Таким образом, пространство и время – это идеи a priori, но не произведенные a priori, а данные a priori. Согласно «подлинному"Канту, даже пространство и время не производятся нами; все математические фигуры, все возможные числовые величины и комбинации мы можем произвести по своему желанию только в пределах этих априорно заданных представлений; но там, где в природе формы и числа противостоят нам и эмпирически определены, там ничто не производится нами, там все дано нам. Если бы критики наконец поняли это и перестали примешивать мысли FICHTE к старому Канту.

ДРОБИШ напоминает нам о спонтанности продуктивного воображения, которое, по Канту, «находится под властью рассудка и типы которого должны соответствовать понятиям рассудка» (стр. 29), чтобы показать, что для Канта «рассудок создает из материала ощущений мир явлений и тем самым опыт». Но и здесь наш доброжелательный критик судит о доктрине трансцендентальных схем лишь под влиянием посткантианских искажений. Представляя данные видимости в определенных числовых количествах и степенях, в схемах длительности, последовательности, одновременности, тогда, когда-то, всегда, не утверждается, что понимание или обслуживающее его воображение создало видимости, произвело их из себя, а лишь показывается, как эти видимости, если можно так выразиться, делаются кусочками для нашего психического (чувственно-понятийного) представления.

Воображение производит типы, но не то, что входит или поступает в эти типы в процессе восприятия. То, что гость наполняет свою тарелку предложенным компотом, не производит его, и даже не мешает повару, приготовившему его таким образом; является ли тарелка его собственным продуктом, остается совершенно бразличным; он может даже посыпать компот сахаром или полить салат уксусом и маслом, но еда не становится его собственным продуктом. – Бусловно, в случае всех природных объектов наши представления и понятия направлены на данное, бусловно, наше познание направлено на вещи, но не на сами вещи, которые от нас скрыты, хотя и такие должны быть, а на качества мира видимостей, которые нам противостоят. Кант ни в коем случае не упускал этого из виду, это уже заложено в его различении апостериорного и априорного, но это не в последнюю очередь связано с его открытием, что мы познаем только видимости, а не вещи сами по себе. Нам даны и сами априорные представления о пространстве и времени, какими они являются сейчас, и мы не в состоянии сделать их хоть на волосок отличными от того, что они есть, а должны полностью подчиниться этим тиранам и подчинить свое понимание их игу.

ДРОБИШ (как уже говорилось, отнюдь не считая его некантианцем) называет доказательство Кантом объективной реальности внешнего восприятия, добавленное ко второму изданию «Критики», апагогическим [отрицательным доказательством от ложности противоречия] и тем самым хочет напасть на его состоятельность (стр. 34). Мы должны отвергнуть это нападение как необоснованное, ибо, поскольку определение нашего собственного существования во времени происходит бусловно и несомненно, апагогическая форма доказательства того, почему это определение так бусловно, почему только оно может быть так бусловно (ведь кроме нас действительно существуют вещи), нисколько не может ослабить силу самого доказательства. Апагогическое доказательство полностью состоятельно, если в нем отстаивается одно из двух суждений, образующих между собой оппозицию, исключающую другие возможности. Это согласуется с §131 «Логики"ДРОБИША 3-го издания если не по словам, то, по крайней мере, по смыслу. В нашем случае речь идет о двух суждениях: Либо уверенность в определении нашего существования исходит изнутри (чер наши представления), либо извне (чер отличные от нас объекты в пространстве). Изнутри и извне здесь обязательно образуют взаимоисключающие противоположности. Теперь о том, что уверенность не приходит изнутри, свидетельствует опыт, с которым каждый может ознакомиться (при постоянной занятости своими мыслями никто не может легко подсчитать время, которое проходит); следовательно, уверенность приходит извне, значит, объекты действительно находятся вне нас, а не просто идеи в нас. Это косвенное доказательство стоит на такой же надежной основе, как и любое прямое доказательство.

Обсудим теперь кантовскую концепцию опыта.

Когда в §18 «Пролегомены"Кант хочет разделить эмпирические суждения на перцептивные и эмпирические, первые из которых обладают субъективной, а вторые – объективной обоснованностью, то это, очевидно, одна из тех нередких небрежностей, которые мы встречаем у Мастера; ведь обозначение «эмпирические суждения», очевидно, является лишь переводом других «эмпирических суждений». Канту следовало бы написать так: Апостериорные суждения, имеющие только субъективную обоснованность, – это перцептивные суждения, объективно обоснованные – эмпирические, т.е. опытные суждения; ведь термин aposteriori, часто употребляемый как синоним эмпирического, имеет все-таки более широкий объем, чем эмпирический; именно он охватывает собой и простые восприятия, способные к «логической связи», и реальный опыт, находящийся под властью понимания, оперирующего своими категориями. Приведенные Кантом примеры солнца и камня (в §20 «Пролегомен», прим., а в остальном – в §19 и 20) также не корректны; суждение: когда солнце светит на камень, он становится теплым, – это, бусловно, уже суждение опыта. В этом мы полностью согласны с DROBISCH (стр. 40).

Нависимые суждения: Сейчас светит солнце, и: Этот камень теплый – могут быть сначала восприняты как простые перцептивные суждения. Но поскольку интеллект сразу же стремится превратить их в реальные эмпирические суждения (что он и делает в данном случае, объединяя оба суждения в составное суждение), то в условиях реального движения мысли трудно постоянно проводить различие между этими двумя видами суждений. Перцептивные суждения относятся к сиюминутному, к тому, что есть или есть, к тому, что видно; как только что-то определено только на более длительный срок, а также зафиксированы условия, при которых можно ожидать его появления повсюду, переход к эмпирическому суждению, как правило, уже произошел. С самого начала необходимо провести различие между этими двумя типами; мастер тоже чувствует необходимость провести это различие, но, к сожалению, он не увидел его в ясном свете; исправим здесь недостатки его изложения.

Далее, с другой стороны, мы полагаем, что можем твердо опираться на кантовское различие между простым сравнением и между строгой всеобщностью и необходимостью. Опыт, правда, учит только тому, «что и как есть, а не тому, что это обязательно должно быть», но часто повторяющиеся наблюдения, приводящие к причинам, действительно приводят к «сравнительной» всеобщности и необходимости эмпирического. Например, клевер, как правило, имеет три листа (но встречаются и исключения с четырьмя листьями); солнечный свет обычно согревает камни (но зимой при очень низкой температуре воздуха камень может оставаться холодным, даже если он освещен солнцем). Это примеры, показывающие сравнительную всеобщность и вытекающую из нее необходимость, которые должны быть предоставлены опыту, но которые не следует путать со строго логической априорной всеобщностью и необходимостью.

Объективная достоверность суждения, однако, в понимании Канта никогда не может относиться к достоверности вещей самих по себе, всегда только к достоверности видимостей, и ни один знаток кантовской критики не может всерь поставить вопрос о том, мог ли Кант мыслить вещи сами по себе в суждении, которое, с его точки зрения, было бы объективно достоверным, ибо это должно было бы быть метафизическое суждение о самих таких вещах (как утверждаемое нами выше: «вещи сами по себе действительно существуют»). Если суждение должно считаться неизменным для всех существ, наделенных чувством и пониманием, которые могут иметь соответствующий опыт, то оно является объективно действительным. И эту объективную обоснованность сравнительно-общим суждениям придает совпадение апостериорной концепции с используемыми категориями. Апостериорная аншаунг допускает на основе схем чистого понимания применение категорий к конкретному случаю, но ни в коем случае, как утверждает DROBISCH, не придает категориям объективную обоснованность; они, таким образом, уже обладают ею концептуально и утверждают ее вде, где они могут быть справедливо применены.

Утверждение ДРОБИША (стр. 46): «Категории не лежат уже в опыте, а только добавляются к нему», мы должны, таким образом, исправить: Категории не лежат уже в восприятии, а только добавляются к нему; чер их добавление, однако, восприятие преобразуется в опыт; и если теперь хотят сказать: соответственно, категории лежат в опыте, – то это, может быть, не совсем точно выражено, но это утверждение не является прямо ложным. Кстати, восприятия отнюдь не следует отличать как еще неистинные от истинного опыта (с. 47); нет, суждения, которые делаются на основе одних лишь восприятий, уже, согласно их названию, столь же истинны или, скорее, верны, как и эмпирические суждения, в которые человеческий интеллект повсюду стремится их превратить; они только еще не прочно обоснованы, еще не для всех приемлемы, им еще не хватает сравнительной общности. Высказывание Канта, цитируемое ДРОБИШЕМ на стр. 39: «Только в опыте есть истина», не означает отрицания истинности восприятий, которые повсюду подготавливают и устанавливают опыт, но только истинности познания вещей только из чистого понимания.

Когда Кант после стр. 48 говорит, что понимание не черпает свои законы (конечно, не эмпирические, а априорные) из природы, а предписывает их ей, это, конечно, звучит несколько дерзко, как он сам признает, и также может быть неправильно понято; но на самом деле здесь говорится только о том, что метафизические принципы естествознания (аналогии опыта и т.д.) не определяются a posteriori, а утверждаются a priori, и это действительно так. Если далее он говорит, что эти априорные законы чистого понимания дают указания из» о п ы т а в о о б щ е», а эмпирические законы, которые возможны только «согласно норме» этих априорных законов, познаются только чер» добавочный опыт», то это тоже правильно и правильно. Эти априорные законы относятся к возможности опыта вообще, обозначают то, что вообще может стать «объектом опыта»; но то, что действительно стало определенными объектами опыта, познается эмпирическими законами специальных естественных наук, среди которых выдающееся место занимают законы Кеплера для астрономии.

Между прочим, многое может быть объектом реального опыта и б определения специальными эмпирическими законами; примером могут служить удельные веса химических элементов, число и состав зубов и пальцев на ногах у четвероногих, число тычинок в цветках растений, число планет и число лун, прикрепленных к планетам; в некоторых случаях вместо законов там найдены правила, в других нет даже их; но и во всем этом необходимо руководствоваться теми априорными законами понимания. Человеческое познание стремится подвести все под особые эмпирические законы, но во многом, очень многом ему это не удается.

Как ДРОБИШ может утверждать, «что научное понятие опыта существенно отличается от кантовского», нам непонятно, ведь и КАНТ признает полную объективную (а не только субъективную) достоверность эмпирических законов природы; с другой стороны, конечно, ясно и то, что эти законы все же живут сначала только сравнительной всеобщностью и необходимостью. Но там, где действует равномерно определенная сила, например, тяготение в астрономической сфере, само собой понятно, почему эта единственная сравнительная всеобщность сама по себе, с ее неисключительной действительностью (вде совершенно одинаковая сила), ставится наравне со строгой логико-априорной всеобщностью и необходимостью. А там, где законы еще не найдены, но существуют единообразно определенные объекты, как в химии (золото всегда только это золото, кислород только этот кислород), там не может быть и речи об исключении; опыт абсолютно определен; кусок «золота», который не имел бы определенного для золота удельного веса, должен был бы отрицать само понятие золота a priori, вне понятийной детерминации. В зоологии и ботанике, и даже в минералогии, дело обстоит иначе; здесь есть много исключений из эмпирически установленных правил, ибо здесь каждая особь (или каждая горная порода) есть существо, сохраняющееся в смене видимостей (согласно правильно понятой первой аналогии опыта), и каждая должна рассматриваться и наблюдаться отдельно, хотя для рода [species, genus – wp] существует несомненная сумма опытов.

Естественнонаучное понятие опыта связано с реально произведенными опытами; КАНТ полностью признает это физическое понятие опыта как таковое, это его «добавочный опыт». Кантовское же понятие «опыта вообще» или возможного опыта – метафизическое, и в его установлении, т.е. в создании реальной «теории опыта», заключается одно из великих метафизических достижений человека критики; оно никогда не бывает «ошибочным», как думает ДРОБИШ.

Мы не видим вместе с Дробишем, что рядом с KOPERNIKUS KANT’a есть еще место для KEPLER’a; изложение метафизических принципов естествознания и антиномий уже показывает нам нашего KOPERNIKUS’a как KEPLER’a; скорее нам нужен еще GALILEI, который вооруженным глазом следит за идеями, а не считает их развитыми. В остальном же мы желаем только, чтобы просчеты нашего KOPERNIKUS-KEPLER были тщательно исправлены и чтобы сумма исправлений была наконец общепризнанной. Несмотря на те возражения, которые нам пришлось высказать, гербартский доцент заслуживает радостной благодарности от кантовского лагеря за свое вмешательство в борьбу, развернувшуюся вокруг Канта.

*****

ЛИТЕРАТУРА – Gustav Knauer, Die Dinge an sich, das «AuKer-uns», das fur unsere Erkenntnis «Gegebene» und unsere Erfahrung – Philosophische Monatshefte 21, 1885