Текст книги "Мысли вслух. Сборник стихов"

Уход

Но рок сильнее нас

Е. Растопчина

Друзья уходят понемногу

безмолвно, тягостно в астрал,

как будто строй идёт не в ногу

вразброд, предчувствуя привал.

Вот и тебя теперь теряю —

кусочек жизни общий наш,

и станет наш приют —

без рая,

безлюдным,

как лесной шалаш.

Тебя не станет, но

пространство

жить будет именем твоим.

Оно тебе так постоянство

к ногам положит неживым.

А люди?..

Скоро нас забудут:

людская память не для нас —

другие радости их будут

интриговать, чем наш анфас.

Лестница

 
Бегут дни за днями,
за месяцем месяц,
и годы сливаются
в ленточку лестниц.
Живу, поднимаясь
всё выше и выше
по ней в синеву
на небесную крышу,
где встречу, казалось,
прекрасные лица
безоблачной юности.
Но…
повториться
счастливое лето
не может и в грёзах
увянувшей плоти
в наскучившей прозе.
 

Кучка пепла

 
O tempora! O mores!
Marcus Cicero
 

 
Я столько лет прождал тебя напрасно.
Наивно думал, что напишешь, позвонишь,
но постепенно становилось сердцу ясно:
не вспомнишь, не напишешь, не простишь.
Когда-то жизнь казалась мне забавною игрушкой,
с которой баловаться можно было всласть.
Казалось, можно позвонить всегда, была бы только двушка,
но гордость не давала мне так низко пасть.
А годы шли, и с ними время блекло,
и мы, как все, сумели постареть.
И вот пришли к концу – за ним мы горстка пепла
да для жильцов грунтовых просто снедь.
Вся наша спесь и весь апломб нелепый
исчезли в недрах жизненной волны.
Как были мы в дни молодые слепы,
самонадеянны, упрямы и дурны.
 

Гурзуф

 
Мечтой моей навеки море стало…
М. Карим
 
 
Прямо в сердце вонзается брошенный взгляд
настороженный, словно куда-то зовущий,
необычный для нашего края наряд
и уж вовсе нездешнее море, как гуща.
Солнца диск весь за тучами желтыми скрыт,
только видятся небо и горы, и волны.
По всему очевиден таврический быт,
и его подтверждают culotte-панталоны.
Что погнало тебя от родных комаров
в эту даль несусветную в отпуске к морю?
Загорала на Дёме* бы возле коров;
правда, солнце в Гурзуфе приятней, не спорю.
Только знай, от себя не сбежишь никуда —
хоть на Запад беги, хоть на Юг, хоть на Север:
все несчастья твои, хвори, горе, беда
будут жадно тебя иссушать, как шмель клевер.
Взгляд из прошлого мне о судьбе говорит.
В нём я вижу натуры недюжинной силу.
Всё подвластно ему, кроме власти планид
и сакрального зова могилы.
 
 
* река в окрестностях Уфы
 

Город низкого солнца

 
Город древний, город славный…
А. Новиков
 
 
Город низкого солнца
и свинцового неба,
сопредельный эстонцам,
никогда древним не был.
Вырос сразу державным
весь из камня и моря,
именован был дважды
и познал бездну горя.
Быстро стал стольным градом,
вдоль ливонской границы
вся Европа шла рядом
в ногу с новой столицей.
Но успехи все в прошлом.
Нынче город в клоаке,
в прежнем виде роскошном
предстаёт лишь Иссакий,
но без прежнего блеска,
без былого величья.
Постарел город резко,
стал к судьбе безразличен.
Мы гордились столетья
тем, что создано было
здесь рабами и плетью
в топях шведского тыла.
Среди мрачного края
вдруг явилось народам
сотворенное в мае
чудо новой природы.
Оживёт ли мой город,
станет вновь ли столицей,
или умственный голод
будет жить в наших лицах?
Захиреет, зачахнет,
затеряется в прозе,
растворится и станет
умирающим в бозе.
 

Сочиниада

 
Смиряюсь перед Богом
лишь только в дни несчастий
я с непокорным слогом
и непослушный власти.
Никто нигде отроду
не мог меня заставить
возить на гору воду
и бонз кремлёвских славить.
Но Бог меня заставил
в стране жить полурабской,
где нет гуманных правил,
где жизнь осталась адской.
Погрязла чернь в беспутстве,
а власть в седых пороках,
смеётся мир искусства,
как Путин тычет в ноты.
За что земля страдает
от собственных потомков,
народ не доедает,
страна лежит в обломках,
а мы в угоду Играм
снесли полрегиона,
спасаем где-то тигра,
но здесь не слышим стона:
бульдозер смял теплицы,
дома, сараи, будки,
сады кавказской Ниццы,
как будто ради шутки.
Земля кругом стонала
от варварства людского
она вовек не знала
предательства такого.
Теперь богатства края
зарыты под бетоном,
и ад стал вместо рая,
а персик биатлоном.
 

Фантасмагория

Две вещи наполняют душу всегда… – это

звёздное небо надо мной и моральный закон во мне.

Иммануил Кант

 
За окном шумит залив – шторм крепчает к вечеру.
Волны плещутся, забыв, что ловить им нечего.
Я привычно нахожу почту на компьютере.
Посмотрев её, сужу, кто сегодня в твиттере.
Отмечаю тех, кто мне кажется достойнее.
Выбираю лексикон дамам попристойнее.
Отправляю почту всем. Погружаюсь в «Оперу».
Начинаю смотр всех тем, что идут по номеру.
Присылают спам, туфту, видео различное.
Эх, послать бы всех в Ухту – там места приличные.
Но приходится терпеть всякую собачину
и глотать с трудом всегда эту отсебятину.
Взор мой мысленно скользит в дебри, хляби космоса,
проникая в звёздный мир по законам осмоса,
будто кто-то там манит в ночь меня настойчиво.
Я теряюсь и даю свой ответ уклончиво.
Может, где-то далеко на краю Галактики
некто вдруг живёт сейчас – мой двойник семантики.
Он не знает, что он – я, что его субстанция
та же, что и у меня на такой дистанции.
Совпадать должно в нас всё, даже все желания,
ведь не зря мы с ним живём в сходных очертаниях.
Как же будем мы делить даму сердца верную,
ведь и он в неё, как я, был влюблён, наверное.
А она разделит как между нами функции,
может, ей дано, как нам, право инволюции?
Обозреть не может ум все хитросплетения
нашей сущности, и вряд мы закончим прения:
может ли пройти любовь через все страдания
или гаснет, как костёр, утонув в рыданиях?
Проза жизни учит нас: всё исчезнет в тартаре,
даже то, что вечно в нас, в душах и характере.
 

Стакан воды

 
У тех, кого минула чаша суицида,
кому в потребности осина не нужна,
кто не большой любитель гербицида,
и глубина в озёрах, реках не важна,
кому кирпич на голову не падал,
на пешеходной «зебре» транспорт не давил,
кто не познал чумы, холеры ада
и кто ещё имеет уйму сил,
тот иногда задумывался как-то:
неровен час достичь преклонных лет.
И что тогда?
Кто мне подаст де-факто
стакан воды в постель ослабить диабет?
Об этом надо думать в колыбели,
когда ещё твой лепет бестолков,
ты поперёк лежишь ещё постели
и над тобой простёрт отцовский кров.
Тогда же я сопел беспечно в люльке
и беспрестанно делал глупо пузыри,
считал ворон на утренней прогулке
и гулькал громко «басом» попурри.
Беспечность детства многих усыпляла.
И я поддался ей, не вникнув в суть вещей,
и вот теперь, когда душа устала,
мне стало ясно вплоть до кончиков ушей:
о старости чтоб в жизни не тужить —
стакан воды старайся юным заслужить.
 

Сумерки

Ночь – вотчина моя…

Б. Ахмадулина

 
Сгущаются тени.
Над поймой реки
туман оседает.
На Млечном пути
светил вереница спешит до утра
остынуть в прохладе, покуда жара
опять не зальёт зноем весь небосклон.
Выходит луна из-за туч на поклон.
Сыреет вокруг, замирают шумы,
летучие мыши летают, как мы
бесшумно стараемся жаться к кустам.
Есть кто-то там, значит, полезный мышам.
Лягушки хоралами славят весну,
резонно готовясь к недолгому сну.
Заря догорает, звон птичий затих.
В лесу зябнут филины*.
Видно, у них
зима наступает с восходом луны.
По норам хоронятся с чувством вины
подальше от ищущих глаз грызуны.
Пьёт ночь до утра свой нектар из росы,
бледнеют Стожары,
заря на весы
времён опускается с первым лучом,
рассвет разгорается
и кумачом
полнеба окрасил.
Прохладно.
Знобит.
На теле гусиная кожа.
Обид
не помня, залился в кустах соловей.
Черёмухой пахнет и влагой с полей.
 
 
* крик филина похож на слово «шубу»
 

Смерть врага

 
Да что мне теперь?..
Р. М. Рильке
 
 
Повержен враг,
но отчего
не принесла мне смерть его,
как жаждал, радости победы?
Всё также в срок приходят беды,
вопросы мучают порой
и не пришёл к душе покой.
Неужто я ошибся в мере,
какую Бог дал нашей вере,
и смерть как рок не та цена
за подлость друга,
но она
вполне могла явиться мерой
расплаты за растленье веры
в любовь и верность на Земле,
когда приличия в золе?
Вопрос не праздный.
Что ценнее:
жизнь, совесть, честь?
Кому виднее
о них судить так, как не мне:
ведь пострадал я
и вполне
могу карать за лиходейство,
точней сказать, прелюбодейство,
но только знаю ли кого?
Судьбу, себя, её, его?
Законы жизни грёз не знают,
с годами боль обиды тает
и растворяется в судьбе
прожитых лет, как снег в воде.
Всё забывается с годами,
уже и я не верен «даме»,
и только сердце кровоточит
среди холодной долгой ночи.
 

Резюме

 
Нас в юности много зовёт вдаль дорог,
но встретишь ли счастье на каждой?
Где тот долгожданный заветный порог,
что примет в объятья однажды?
 
 
Проходим годами мы мимо дверей,
скрывающих тихое счастье,
и нам слаще зовы просторов морей,
рождающих в недрах ненастья.
 
 
Когда-то аукнется нам слепота,
опомнимся,
но будет поздно:
с тобой будет женщина жить, но не та,
муж рядом, но старый, как Познер.
 
 
Одно остаётся – чтить мудрость в быту:
в любви повезло – слава Богу,
а нет, так, изволь, просыпаться в поту
ночами и ждать эпилога.
 

Разговор с душой

 
Там несравненно всё – и небо, и растенья,
И воздух, и земля, одетая травой.
Ибн Хамдис
 
 
Не дожидаясь слов ответа, спешу я вновь письмо писать,
так истомленная разлукой моя душа не хочет ждать.
Ей в этом мире много ль надо? Лишь кто-то в мире близкий был,
и чтоб встречал её с отрадой и верность ей всегда хранил.
Ну что возьмёшь с душонки тёмной? На ней ведь даже нет креста.
Ухта ей кажется огромной – вот как душа моя мелка.
Уж сколько раз я ей темяшил: мол, не надейся и не жди.
Ну, что тебе желанья наши? Ну, чем снег лучше, чем дожди?
Ну, разве плохо жить без дома? Везде, где б ни был – дома ты.
Как вспомню: вечером истома тревожит прежние мечты,
костёр горит, туман садится, и мы в промозглой мгле сидим…
– Душа моя, чего не спится, ну, что вновь видится за ним?
– А вижу я страну большую, где брату – брат, сестре – сестра,
где я с тобой вдвоём кочую, где дуют вольные ветра,
где нас встречают дорогие родные близкие сердца,
где видим мы глаза другие, родные близкие глаза;
страну, где любят с детства честность, страну, где любят с детства ум.
Найди еще такую местность, где ценят счастье высших дум.
В ней расцветают райским садом искусство, музыка, любовь.
Нам б это всё казалось адом, и было бы не в глаз, а в бровь.
– Душа моя, ведь не бывает на свете стран, что грезишь ты,
их всех невежество сметает мечом, огнём в тартарары.
Ну, может час иль миг та честность прожить средь лживых и худых?
Но чтобы это длилось вечность, не верю я.
– Волос седых
своей бы бабки постыдился иль деда, неслух, своего,
что в поле до ночи трудился за ради пуза твоего.
Мне в жизни много люди врали, но я тебе не буду врать,
была честна с тобой вначале и мне с лжецов пример не брать.
В стране бытует между всеми родство не тел, а честных душ,
и подозрительности семя не смеет бросить строгий муж
своим собратьям по Парнасу. Ах, музы, музы! Только с вами
из зверя зреет человек, без вас меняяся веками,
не образумится вовек. И девять муз живут в почёте,
как будто граждане страны, а вся страна парит в полёте,
как мы, когда нам снятся сны.
– Душа моя! Какое дело нам всем до сказочной страны?
Ведь ты вчера совсем не ела, мы двое суток голодны.
И разве музыка, поэты сумеют вычистить любовь?
Кому из них под силу это, кому охота портить кровь?
Ведь не бывать у всех талантам, не все с рождения умны,
ведь и не всё давалось Данте. Заслуги наши же скромны.
Ведь кто-то должен жать и сеять овёс, пшеницу по полям,
чтоб мог баран до плова блеять и шерсть растить на шубу нам.
И, значит, этим хлеборобам не до стихов и не до нот,
и в антураж промокшим робам совсем не смотрится блокнот.
И кто-то им любовь подарит, желаньем в полночь уведёт
и наготою в пах ударит, бессильно в травы упадёт.
И будут все им безразличны: поэт, писатель, музыкант,
актёр, художник, как обычно любой заслуженный талант.
Так люд простой культуру «ценит», искусство «носит на руках»»,
мораль ему – предмет без цели, шедевры – видимость в кустах.
Кого ни взять, кого ни вспомни великих мира по сей день —
всех их преследовали козни, за каждым шла страданья тень.
– Уж больно мрачно ты рисуешь судьбу избранников богов
и скучно жизнеописуешь дни покорителей миров.
– Ну, может, я сгущаю краски, и, может быть, несчастья нет,
и наши беды только маски, былого счастья мнимый след.
Но всё равно теперь не в моде ценить изящество и вкус,
страдать и плакать при народе под впечатленьем гордых муз.
Теперь у нас другое любят, не то, что раньше, в старину.
Прогресс любые чувства губит и топчет нравов седину.
– Но ты неправ, мой повелитель! Жива же до сих пор любовь,
в сердцах снискавшая обитель и тайн секретов, пьющих кровь.
– Да, ты права. Но слишком долго с тобой ведём сегодня спор.
Оставим диспуты о долге, как раньше было до сих пор.
А будет время, так с желаньем вернёмся к спору снова мы.
Надеюсь я, что ожиданьем не будем мы утомлены.
 

Расставание

 
…И я приду, приду назад,..
Н. Гумилев
 

 
Прощайте, родимые лица!
Мои увлажнились глаза,
в них, как нарушитель границы,
крадётся скупая слеза.
 
 
Родные, я вас оставляю
превратностям хитрой судьбы,
теперь не смогу, отбывая,
спасти вас от тяжкой беды.
 
 
Забудем на время упрёки,
обнимемся крепче, друзья,
жизнь в дружбе находит истоки,
и быть им отдельно нельзя.
 
 
Прощайте, не плачьте, родные,
мне душу не жгите огнём,
дружнее бокалы поднимем
и песню о дружбе споём.
 
 
Прощайте, верней, до свиданья,
я к вам возвращусь в ваших снах,
ведь все, кто уходит в скитанья,
для нас умирают в мечтах.
 
 
В дорогах, невзгодах, стихии
поблекнут родные черты,
взамен им лишь даты сухие
потерь и печаль пустоты.
 

Красота

 
Что понимаем мы под красотой?
Гармонию, симметрию, изящество
или причёску с длинною косой,
а может, взгляд, улыбкою искрящийся?
А не является ли ею строгость форм,
законченность их, скажем, в идеале?
Тогда понятен нам тот факт, откуда взяли
свою любовь Гюго и Квазимодо к Эсмеральде.
Но удивительно и странно, как она,
изящество и божество земное,
могла влюбиться в чудище немое?
Ведь красота всегда, почти всегда собою
уродство отвергала прочь любое.
Всем нам неведомы любовные пути
и неизвестны их дороги и тропинки,
и счастлив тот, кто может их пройти,
и отвечать на поцелуи без запинки.
А красота…
как на траве хрустальный иней,
в начале дня притягивавший взгляды,
но солнце встанет, привнеся собою чёткость линий,
и возвратит природе прежние наряды.
Так что-то ставшее прекрасным по природе
должно остаться таковым всегда, навечно,
всё остальное в бытность будто только вроде
не может лепотой считаться уж, конечно.
Мне красота рисуется в печальном виде.
Я не хочу прекрасных этим дам весьма обидеть,
но только мёртвое по мне достойно красоты,
как лишь в развитии достигшее черты.
 

Послание

 
Таков наш мир…
В. Гёте
 
 
Какое горькое письмо
недавно ты мне подарила:
снаружи убрано тесьмой,
внутри – варенье из кизила.
Не строчки – яд густой гюрзы,
слова осокой режут сердце,
в них ясно видятся азы
коварства, сдобренные перцем.
Как я тебя в них узнаю!
Твоё лицо за каждым словом,
за каждой строчкой желчь твою
я ощущаю кожей снова.
Ты превзошла саму себя,
но как прекрасна даже в гневе.
Меня поносишь, не щадя
ни наших дней, ни сына в чреве.
Ну, что ж…
Пусть Бог тебе судья.
Но знай: назад троп к счастью нету.
Отныне будем ты и я,
как две волны, у моря где-то
душой скитаться в прежних снах,
искать с настойчивою силой
судьбу свою в чужих краях
и повторяться в том, что было.
 

Предчувствие

 
…жизнь —канун небытия.
Б. Ахмадулина
 
 
Как время торопит, как жизнь коротка —
уже пройден тропик, слабеет рука,
не то уже зрение, тем более слух,
а с органом слуха снижается дух,
запросы мельчают, упал интерес
настолько, насколько понизился вес.
Страдаю нередко ночами и днём
провалами памяти с мозгом вдвоём,
слабеет заметно на старости лет
служивший исправно мне иммунитет.
Что будет в дальнейшем, лишь ведает Бог,
но я полагаю, и Он бы не смог
не в общем, а, в частности, видеть судьбу,
которую люди кончают в гробу.
 

Вечер

 
Прошедшего – нет!
В. Брюсов
 
 
Между нами только столик старый,
ширина его – длина руки,
но как будто между нами страны
пролегли желаньям вопреки.
Ту стену, что встала между нами,
не пробить тараном, не взорвать,
у тебя в глазах холодной стужи знамя —
знамя равнодушию под стать.
Мы сидели тесно старым кругом,
вспоминая грустно факультет,
чокались печально врозь друг с другом,
вспоминая тех, кого уж с нами нет…
 
 
Время невозможно обезножить,
ни стреножить ночью, как коней,
мчится вдаль оно без сна похоже,
грабя нагло возраст у людей.
Но тебя оно любезно пощадило,
пронеслось над годами стрелой,
нестареющей прошла ты сквозь горнило,
не померкшей, ослепительной, былой…
 
 
Ты ушла домой, и сразу всё померкло,
стало на душе ещё грустней,
сразу наша встреча стала мелкой,
а за окнами сгустилась ночь черней.
 

Память

 
…только жаль, что понимаем
с опозданием на миг!
Б. Окуджава
 
 
Я ничего с собой поделать не могу:
всё снишься мне,
всё по ночам приходишь.
Хоть не являешься ко мне ты наяву,
но каждый день меня собой тревожишь.
 
 
Прошло уж столько лет!
А память о тебе,
как рана от кинжального удара
не закрывается,
напоминает о себе
и кровоточит, и горит, как от огня пожара.
 
 
Ни дня, представь себе,
и даже ни полдня
я не могу,
с тобой чтоб не общаться.
С разлуки память для меня, что западня:
боюсь в ней утонуть или остаться.
 
 
Ничто не радует.
Не тянет.
Не влечёт.
Готовлюсь к вечному сакральному покою.
Все дни оставшиеся зрю наперечёт.
Мой саван шьётся споро скорою рукою.
 

Холодный вечер

 
Ты в красоту одета, как в одежду:
ни годы не берут тебя, ни наши дни.
Я нынче потерял уже совсем надежду,
что ты заметишь чаянья мои.
 
 
Тебе Бог дал распахнутую душу,
лучистых глаз непревзойденный блеск.
Хочу любить тебя, как море любит сушу:
из века в век даря ей мерный нежный плеск.
 
 
В своей судьбе ты словно в цитадели
хранишь умело молодость свою
от всех, кто вдруг решил на самом деле
вкусить нектар твой в ветряном краю.
 
 
Не придавай значения успехам
в глазах мужчин.
Будь выше их всегда,
не приучай себя к стальным доспехам
и подымай забрало иногда.
 
 
Не то придет пора: пожнёшь холодный вечер,
когда внутри тебя всё станет ледяным:
коснётся кто тебя – ответить будет нечем,
поскольку сердце стало лубяным.
 

Времена любви

 
…пою и любовь я, и правду,..
Халифа аль-Вукиян
 

 
Любовь в любые времена
давала козням семена
и часто жизни идеал
в одежды смерти одевал
тех, кто хотел ему служить,
кто без любви не мог прожить.
Горела пыточная печь,
рубились головы и с плеч
струилась кровь, звенел металл,
в ходу нередко был кинжал.
Порою скрытно властный взгляд
пускал коварно в дело яд,
искала шпага чью-то грудь,
кончает выстрел чей-то путь.
Прошли лихие времена!
Любовь, сменивши стремена,
со мной творила чудеса:
лишь только выпадет роса,
томленьем полнится душа,
зовёт и требует спеша
меня последовать за ней
под сумрак сладостных теней;
и вот уже я на крыльце
вечерних запахов в кольце.
Спешу к реке, где ждёт меня
любовь чудесная моя.
О, как прекрасны эти ночи!
Как поцелуй девичий сочен!
Страсть в теле юном оживает,
любовь желанье пробуждает.
Как тело девичье дрожит,
как время сладкое бежит.
Друзья мои, за этот миг
я всё отдам, так он велик.
 

Напрасно

 
Зачем любить, когда измена
стоит в конце любой любви,
зачем страдать и резать вены,
когда всех смерть ждёт впереди?
Зачем дружить, давать обеты,
блюсти порядочность, закон,
кричать во мглу ночную: « Где ты?»
и услыхать в ответ: «Пижон!».
Всё примитивно и убого,
всё тривиально и старо.
Но делать нечего,
дорога
зовёт нас в путь, как в даль ядро.
Идёшь по жизни, соблюдая
сквозь силу тягостный адат,
кругом следит родня презлая,
как соблюдаешь шариат.
Декорум, нормы, такт, каноны
не могут чувства удержать
в приличных рамках, как препоны,
хоть ставь вокруг заслоном рать.
Любовь, как влага, щель находит
там, где её никто не ждёт.
Заткнуть, замазать вряд ли стоит,
ну, если ты не идиот.
Любовь не хочет возвращаться
в уже остывшую постель,
ей скучно в ней с былым прощаться
и вспоминать прошедший хмель.
 

Жизнь

 
Мы – цветы! Мы – миг! Мы – дым!
В. Брюсов
 
 
Всех же дней жизни Адамовой
было девятьсот тридцать лет..
Бытие, гл.5
 

 
Время так неуловимо,
как луч солнца в синеве.
Жизнь моя проходит мимо,
нет, прошла уже.
В Неве
вижу я останки буден
чьих-то жизней, что вчера
веселились, словно бубен,
но закончилась игра.
Разбегаются в предгрозье
по лазури облака,
нависают, словно гроздья,
чьи-то новые века:
сменят нас их поколенья
неуклонно в нужный час,
но уйдут и их мгновенья,
и так всё за разом раз.
Я пожил, считай, немало,
утомив свой организм,
время жить моё устало —
вот в чём истинный трагизм.
Раньше жизнь конца не знала —
век казался в сотни лет,
но и их недоставало
тем, кто жизни знал секрет.
 

Поэзия

 
Я не поэт, а только стихоплёт,
и стих мой сам не просится в полёт,
в мозгу роится часто просто чепуха
и «высыпается» на лист одна труха.
Как счастлив тот, кто реет в вышине!..
Его душа не тонет в праздной суете.
Он выше звёзд и недоступен нам,
он сердцем Бог и неподсуден сам.
Стих у него струится, как ручей,
мысль глубока, смысл ясен без ключей,
слова простые вроде дышат новизной.
От них в озноб бросает душу, сердце – в зной,
и кажется всегда тебе, что это ты
придумал накануне якобы:
лицом к лицу лица не разобрать,
и тут же поместил в свою тетрадь.
В таком стихе, как музыка звучит
любое слово, словно пряник из печи
пылает жаром актуальности, искрит,
горит огнём бурлеска, значит, как рескрипт,
всё гармонично, изумительно, остро,
мелькают рифмы самобытно и пестро,
и растекается по строкам слов бальзам,
рождая мысли с чувствами напополам.
Вот это высшая поэзия ума,
в себя вместившая сокровищ закрома
российской мудрости, что были на Руси,
где и сейчас стихов полно, как иваси.