Текст книги "Меч Вещего Олега. Фехтовальщик из будущего"

Глава 10. Первый звонок

Гарды, Альдейгьюборг. 20 июля 858 года

В Перунов день, то есть в четверг, Олег, сын Романа, сидел в кузне и работал стеклянные бусы. Засел с самого утра, благо Веремуда оставили в Бравлинсхове мечи точить. Бусины – дело тонкое, твердой руки требуют, а после обеда у Олега по расписанию тренировка по иайдо, где он так умотается, что руки трястись начнут…

От маленьких тиглей с разного цвета стеклом припекало бок и спину. Олег осторожно наматывал на синюю стеклянную палочку желтый слой, окунал ее в красное варево, макал в зеленый расплав. Потом щипцами отделял от палочки кусочки и прокалывал их иглою по слоям или поперек. Вплавлял в эти бусины «глазки» – отрезочки других стекляшек, у коих цвета шли концентрическими кружками, – и получалась красивая «карамелька».

– Здорово! – сказал Пончик с завистью. – А что ты будешь с ними делать? Бусы? Раде подаришь?

– Не-е… – протянул Олег. – На торгу продам. Тут бусины ценятся, каждая за дирхем уйдет. Стоит и попотеть!

– Дирхем – это монета арабская?

– Арабская… Тутошняя конвертируемая валюта. За один дирхем можно двадцать пять кур купить или нож. Хорошую корову за тридцать возьмешь, коня – за пятьдесят…

– А раба? – тихо спросил Пончик.

– За сто – сто пятьдесят… Недешевы рабы, ох, недешевы… Ничего, Пончик, выкупимся!

С улицы донеслось лошадиное ржание и деревянный скрип.

– Ну что? – влетел в кузню Валит. – Грузимся?

– Все? – спросил Олег, не отрываясь от стекольных дел. – Пончик, у тиуна отпросился?

– Ага!

– Грузи потихоньку. Сейчас я подойду… Валит, остаешься за старшего!

– А можно я попробую, со стеклом? – сказал Валит просительным тоном.

– Дерзай.

Олег аккуратно собрал в мешочек цокающие, теплые еще бусины и вышел – из сухого жара кузни во влажную духоту лета. Июль!

У самой кузни стояла телега, запряженная чалым мерином, возовитым и доброезжим. Имени ему не придумали, так и звали – Чалко. Увидев Олега, Чалко тряхнул головой и потянулся теплыми губами к рукам кузнеца, вынюхивая угощение. Олег сунул лакомке сухарик, обмакнутый в мед, и Чалый схрумкал вкусняшку.

Товару сегодня было вдосталь – серпы, косы, насошники, топоры, тесла, ножи. Впору сельпо открывать! Вышел Пончик, волоча мешок с бронзовыми ступками.

– Поехали? – спросил он, уложив мешок и берясь за вожжи.

Олег дал отмашку.

– Но-о! – крикнул Пончик.

Телега тронулась, и Олег возмечтал о рессорах. Невозможно ехать на этом костотрясе: от каждого бугорочка организм екает, а на камнях просто разжижается.

Телега выехала на берег Ила-дьоги, в кусты тальника. Чалко, мерно качая головой, перетащил возок через бугор и вкатил во двор Бравлинсхова. Где-то он все это уже видел, мелькнуло у Олега. То ли на картинах Васнецова, то ли еще где… Девки прядут, ткут, зорят… Олег их уже немного различает – у вендских красавишен коса имеется, а их русские подружки ходят с распущенными волосами. Но все как одна в поневах. Перекрестное опыление культур…

Телега объехала терем, где на крыльце скучала пара гридней в полном боевом облачении, и выкатилась на дорогу. Справа полого стелился травянистый берег, далее блестела-переливалась Олкога, а за нею вставал непролазный лес. На его фоне красиво смотрелась лодья-коча, шедшая с Ильменя. Слева, на лугу, за прясельной изгородью, паслись коровы. Босоногие пастушата сидели под одиноким дубом. Позвякивали колокольца, простенькую мелодийку выводила свирель. Пастораль. Буколика.

И тут же, как назло, диссонансом прозвучала тревожная нота – топот коня, пущенного в галоп. Со стороны дворища проскакал бородач в кафтане-безрукавке поверх кольчуги, в шапке кульком с оторочкой из меха. Кафтан стягивался поясом с золоченой урманской пряжкой и с бляшками от булгар, сведущих в серебре. Накатила волна запахов – лошадиного пота, какой-то кислятины и прели.

– С дороги! – прорычал голос, и свистнула плеть. Олег едва увернулся от жалящего хвоста.

– Чтоб ты сдох! – пожелал Олег вослед кавалеристу.

– К ромею своему поскакал, – подключился Пончик. – Угу… Арпил это, из ильменских.

– К этому… к Ставру? – поинтересовался Олег.

– Да не! К Агапиту. Помнишь?

– К Агапиту? Так он еще осенью уплыл!

– Уже приплыл! – охотно делился информацией Пончик. – Угу… Ему Вадим ярл избу подарил. Быстро же они спелись. Хотя… Ярл-то крещеный! Угу… Совсем рассказать забыл! – оживился Пончик. – Ты слыхал, как Агапит местных крестить пытался?

Олег помотал головой.

– Вышел на бережок, – продолжал Пончик, – а там девки купаются. Голышом! Угу… Агапит как давай их шугать! Крестом машет, молитвы трубит. Девки терпели-терпели, да и стащили попа в воду! Чуть не утопили особу духовного звания. Угу…

– Ругался поп? – спросил Олег с интересом.

– Аж шипел!

Оба расхохотались, радуясь всему сразу – и тому, что ромею кичливому дали сдачи, и погоде хорошей, и вообще… И снова стук копыт за спиной. На этот раз телегу обогнал княжеский гридень – утконосый какой-то. Он тоже был в кафтане, как и Арпил, но, кажется, без кольчуги и без меча. Зато с громадным ножом-скрамасаксом на поясе, в ножнах с посеребренными накладками. Неприятный тип. Неприятный и опасный.

– Еще один… – проворчал Пончик, провожая утконосого хмурым взглядом. – Тоже небось к попу. Ишь, повадились… Хуфин это, из датчан, – объяснил он Олегу, – в прошлом годе с сотней Асмуда в Миклагарде служил, там и крестился. Щас ото всей братии наособицу, язычниками прозывает…

– Интересно… – задумчиво протянул Олег.

Беспокойство не беспокойство, но тревожность некая протрезвила его, заставила поежиться разомлевшую душу.

Телега выехала к берегу, заставленному наустами – корабельными сараями для лодий и снекк. Здоровенные, как соляные амбары, наусты тянулись вдоль берега, загораживая реку, до самого города. Но те, что стояли с краю, поднимали свои крыши совсем уж высоко. Стен на эти наусты еще не приколотили – одни столбы да кровля, – и потому не глушились звонкие удары топоров и колкий скрип тесел, озвучивавших строительство новых лодий.

Сноровистые мужички-корабельщики работали плотницкими дружинами – слово «артель» еще не было в ходу. Пончик попридержал Чалко:

– Тпрру, запыхлятина!

«А ладные лодейки выходят, ничего не скажешь, – подумал Олег. – Как гульнут по Европам, как втешутся в чужие берега… Любо-дорого!»

– Поехали, – вздохнул он.

– Слушай, Олег, – сказал Пончик задумчиво. – Ты что-нибудь помнишь из истории? Ну, что в этом году произойдет?

У Олега сразу испортилось настроение.

– Да ничего хорошего… – пробурчал он. – Кто-то должен напасть, то ли Рагнар Лодброк, то ли еще кто… Всю Альдейгу на хрен пожжет… И вроде как Рюрика должны призвать.

Пончик заволновался.

– А потом? – спросил он.

– Потом?.. – Олег нахмурил лоб. – В восемьсот шестидесятом Аскольд пустится в поход на Миклагард и по дороге, так, мимоходом, Киев захватит. Пока он еще Самбатом зовется…

– Кто?

– Не кто, а что. Киев. В шестьдесят первом наши опять Париж возьмут. В сорок пятом брали, в пятьдесят седьмом брали, ну и еще разок займут… Хм. А в шестьдесят втором Вадим против Рюрика восстание поднимет…

Пончик очень серьезно сказал:

– Тебе надо об этом рассказать конунгу. Угу…

– О восстании?

– Да обо всем! Сам подумай, сколько можно будет жизней спасти, если заранее знать. Угу…

– Ты сам лучше подумай, – сердито сказал Олег. – Кто я и кто он!

– Все равно, – заупрямился Пончик. – Пусть лучше знает.

– Да кто поверит трэлю?

– Вот зря ты. Угу… Сейчас не двадцать первый век, тут всему верят. Да и не важно, поверит тебе конунг или нет. Главное, что ты предупредишь!

Олег не нашелся, что ответить, и пробурчал:

– Ладно, попробую…

– Обещаешь?

– Да! – рявкнул Олег. – Вот пристал…

Довольный, что добился своего, Пончик прибавил прыти чалому, и скоро уж телега миновала, загремела по улице, мощенной деревянными плахами. Неширокая улочка звалась Варяжской – до Свейского переулка. Далее она меняла русское название на урманское, но та же ореховая скорлупа хрустела под коваными ободами, те же мощные срубы из гигантских почерневших бревен тянулись по сторонам улицы, те же могучие заборы справа и слева. Такое же все крепкое, мощное, ладное. Сколько заборов – столько крепостей. Нету пока у Альдейги герба своего, а девиз уже имеется: «Накося!» Замучишься завоевывать…

– Опять чинят в базарный день… Угу… – проворчал Пончик, подбирая вожжи. – Нашли время!

Впереди дюжие ребята-мостники перестилали покрытие – клали вдоль улицы три бревна-лаги и врубали поперек крепкие плахи. Еще и брус по краям клали, типа поребрика.

– Давай в объезд.

Ворча, Пончик приворотил телегу в узкий, немощеный переулок и выехал на соседнюю улицу, прямо к свежесрубленной избе, над резным крыльцом которой нагло растопырился крест. На новеньких, светящихся смолистой желтизной ступенях стоял отец Ставр во всем черном и мерно постукивал по столбу волосатым кулаком, усеянным огромными перстнями-жуковиньями. Ему что-то неслышное говорил утконосый Хуфин, переминая пальцами шапку. Священник кивал со значительным видом.

– Ты езжай пока, – Олег соскочил с телеги, – я сейчас…

– А ты куда?

– Нужно мне.

– А-а…

Олегу приспичило. Он свернул в проулок, зажатый частоколами так, что двум пешим не разойтись, и выбрался на немощеную уличку, застроенную амбарами, крепкими и основательными, как доты. За амбарами тянулись овражки да западины, заросшие густой зеленью бузины и шиповника. Здесь Олег, поозиравшись, оправился и пошел обратно другой дорогой. Распугав гусей за длинным зданием платной конюшни, он полез через кусты смородины, продираясь к задней стене новенькой избы. «Совсем на местности не ориентируешься! – сердился он про себя. – Сейчас вот спустят хозяева собак, они тебе моментом верный путь укажут…»

Внезапно из волокового окна-просветца над его макушкой донесся негромкий мужской голос:

– Мы творим дело богоугодное, стало быть – правое… – Олег узнал баритон отца Агапита и замер. – Простереть свет истины над русскими землями – разве не благо?! И пусть великая идея спасения души овладеет заблудшими! Обратись к василевсу ромеев, и он поможет тебе взойти на трон всея Гардарики…

– Ага! – послышался голос Вадима ярла, исполненный сарказма. – И стану я тогда вассалом императора. Приставит ко мне какого-нибудь архиепископа, и будет он тут мной вертеть…

– Не вертеть, – с достоинством сказал отец Агапит, – но направлять волю христианского царя русов и наставлять его. В том и заключено богодержавие!

– И чем он мне поможет, василевс твой? – спросил Вадим агрессивно.

– Золотом, – коротко ответил Агапит.

– Мало золота! – рявкнул Вадим. – Еще и сталь нужна. Дружину Хакона не купишь, ее резать надо! Колоть! Рубить! Сживать со свету! И какой мне в этом толк от василевса?

– Не волнуйся так, ярл, – зажурчал Агапит, – все в руках божьих.

– Как же мне все это надоело, господи… – процедил Вадим. – Сколько можно гнить на этих поганых болотах? Ладно, пойду я…

– Ступай с богом, сын мой…

Олег осторожно выпрямился и скользнул в проулок. «Да-а… – подумал он. – Страсти кипят шекспировские. Может, и впрямь Нострадамусом прикинуться? Возвещу конунгу грядущее, а дальше пусть сам думает. Хоть душа будет спокойна…»

Глава 11. Заговор

Свеаланд, Упсала

Лодью свою Вадим ярл получил в наследство от отца и продолжал называть «Пардусом» – так легка была она на воде, так стремительно разгонялась, разрезая килем пенные гребни. Борта лодьи поднимались невысоко и были выкрашены в густо-синий цвет. Следуй она на одних веслах, заметить ее в толчее волн было бы непросто, но «Пардус» шел под парусом. Растянутое реем красно-белое ветрило маячило издалека, словно бросало вызов встречным и поперечным, пугая мирных купцов, напрягая воинов. Удача – девица с норовом, изменить может запросто, а тут, на палубе, восемь десятков отборных головорезов, точно знающих, где у меча острие…

Сощурившись, Вадим осмотрелся. Серо-зеленое Варяжское море заливало весь круг зримого им мира, перекатывая валы соленой влаги, шумно дыша и плеща.

– Воист! – коротко кликнул ярл и, без лишних слов, показал на мачту.

Воист, шустрый белоголовый малый, мерянин из города Суждал, поплевал на ладони, сплошь покрытые мозолями, и полез на мачту, ловко цепляясь за канат из моржовой кожи. Наверху, уперев колено о рей, Воист оглядел море на западе и крикнул:

– Вижу берег!

Вадим молча кивнул, хороня скупую улыбку в бороде. Засветло управились! Позади глубокая Нева и мелкие воды Хольмского залива между Финландом и Эйстландом, позади – короткий простор Варяжского моря, и вот зоркий Воист углядел коренные земли Свеарики[42]42
  Ныне Швеция.


[Закрыть]. Подгребаем, однако!

За годы службы у василевсов, сперва у Феофила, после у сына его Михаила, Вадим привык к теплым водам синего Русского моря, Понта Эвксинского, как звали тот водоем ромеи. Не то что море Варяжское, зябкое летом, окованное льдом зимой. Тут и краски побледнее, и теплынь поскуднее… Природа второго сорта.

Долго ли, коротко ли, а приблизилась страна свеев, обтекла лодью островами-шхерами. Да, не любит земля тутошняя соху и посев – сплошь скалы да сосны. А где тощие почвы ровно стелятся, там травку-муравку камень прорывает, мшистые валуны утаптывают. Худая земля, не для урожаев богами сотворена. А в Гардарике чем лучше? И там поля – урывками. Где расчистишь деляну да выжжешь дерева, там и сеешь. Одни птицы да души блаженные в Ирии видят сверху «Страну крепостей» – ковер лесной в подпалинах огнищ, в черных дырах болот, в серебряных брызгах неисчислимых озер. Окраина. Задворки мира.

– Белый щит поднять! – скомандовал Вадим.

Двое гридней-близняшек, Ардагаст и Прогост, вскочили и кинулись к мачте, живо подтянув к самому флюгеру круглый щит, мазанный белой краской, – знак добрых намерений.

– Парус спустить! Весла на воду!

Произошло множественное движение – гридни расселись по скамьям-румам, вывернули круглые заглушки из лючков в борту, просунули в них узкие лопасти весел, взялись хорошенько и налегли.

Узкая длиннотелая лодья, высоко поднимая форштевень с ощеренной пастью чудовищного зверя, помчалась шустрее и вошла в пролив к озеру Лёг. Показались первые дымки, навстречу проплыл пузатый фризский когг. А Вадиму стало нехорошо – припомнил он, с чем следует в земли свейские, какие вести несет Эйрику конунгу, сыну Энунда из рода Инглингов. Оплывая страхом, прислонился Вадим спиною к мачте. Господи Иисусе, спаси мя и помилуй…

«Пардус» скользил по волнам озера, несся черным вороном, зловещей птицей, вестником несчастий и горестей. Словно отвечая мыслям Вадима, пролетел по ясному небу живой ворон, хрипло каркая. Священная птица Водана… Вадим сжал пальцы в кулаки – это знак! Крещенный в храме Святой Софии, ярл до сей поры барахтался в тенетах языческих провозвестий.

– К берегу! – скомандовал он, повеселев.

За разливом вод открылась Упсала, столица свейская, поставленная в устье речки. В Упсале проживал Эйрик Энундсон, конунг всея Свеарики.

Лодья утишила разгон и плавно приткнулась к деревянным мосткам. Крепкие парни с берега приняли швартовы и живо обмотали вокруг бревен. Первым на берег сошел Вадим, следом спустились Ардагаст и Прогост. Дорогу важничавшей троице перегородили трое викингов, каждый поперек себя шире. Средний из них, поглядывая на лодью, спросил неприветливо, коверкая гардскую речь:

– Чего надобно?

– А ты кто таков, чтобы спрос учинять? – попер на викинга Ардагаст, кладя пятерню на рукоять меча.

– С дороги! – поддержал брата Прогост.

На лодье заволновались, забегали, гремя оружием. Но викинги попались упертые. Средний набычился и пошел на Прогоста, вытягивая меч. Клинок в его могучей лапе гляделся кухарским ножиком.

– Стоять! – хлестнул голос, в котором пробивалось властное превосходство, и викинги неохотно отошли. Из-за их неохватных спин выступил дородный свей в синем кафтанчике из фламандского сукна, с огромной собольей шапкой на голове, и громко сказал:

– Я – стурман[43]43
  Стурман – букв. «большой человек», придворное звание.


[Закрыть] Эйрика конунга нашего, и все называют меня Хродвислом ярлом, сыном Торгерда. Чья лодья пристала к нашему берегу?

– Люди зовут меня Вадимом ярлом, сыном Годлава, – ответил Вадим. – Сами мы из Гардов и хотели бы переговорить с конунгом свеев.

Стурман склонил голову в знак согласия и повел рукою, приглашая следовать за собой.

Дорога была не длинной. Обогнув пологий курган, Вадим вышел к храму, рубленному из дерева и разукрашенному золотом. Храм стоял на ровном месте, окруженном холмами, как трибунами амфитеатра, виденного ярлом в Миклагарде. Рядом с капищем рос огромный, раскидистый дуб. На его ветвях качались почти истлевшие останки давних жертв, а с голого сука свешивалась петля, стянувшая горло человека, принесенного богам намедни, – вороны только и успели, что глаза ему выклевать. За распахнутыми дверьми святилища горел огонь в очаге, подсвечивая статуи трех богов. Тор с молотом сидел посередине, Водан в доспехах и Фрейр с огромным членом тулились по сторонам. Вадим истово перекрестился. Ох, прав он был, спасая душу в вере истинной, и порукой тому его чутье! Да разве может сравниться запах тлена с благоуханием ладана?

Стурман не заметил крестного знамения. Поклонившись богам, Хродвисл ярл повел гостя ко дворцу свейского конунга. Вадим скривился. Дворец, называется! Да в Миклагарде его и за конюшню не сочли бы.

По двору близ королевских палат маялись без дела с полсотни викингов в доспехах. Завидев Вадима, «ясени битвы» мигом оживились, словно почуяли, с чем пожаловал пришелец из Гардов.

Поднявшись на второй этаж по внешней лестнице, стурман проводил Вадима в покои конунга.

Эйрик, сын Энунда из рода Инглингов, выглядел браво, хотя ростом и силой не потрясал. Кряжистым он был, основательным, со светлыми волосами цвета половы и ясными глазами, прозрачными, как тающий лед. Конунг был в высокой выхухолевой шапке с бобровой тульей, в длинном плаще черного сукна, отороченном горностаем. Плащ открывал красный кафтан с золотыми бляшками и плетенками и кожаные штаны, заправленные в юфтевые сапоги, расшитые мелким речным жемчугом.

– Высокочтимому владетелю Свеарики, – напыщенно возговорил Вадим, – великому и светлому Эйрику конунгу, сыну Энунда, шлет приветное слово Вадим Храбрый, сын Годлава, ярл ильменский!

– Приятно слышать учтивые речи от боярина Хакона конунга, – слегка поклонился Энундсон. – Что привело тебя к порогу дома моего, Вадим ярл?

– Хочу предложить Эйрику конунгу Аустрвег[44]44
  Аустрвег – «Восточный путь», то есть земли на восточном берегу Балтики.


[Закрыть], – ровным голосом проговорил Вадим.

Эйрик встрепенулся, его глаза расширились – сперва во гневе, потом от растерянности. Светлые брови сошлись, сминая кожу на лбу морщинами непонимания.

– Проясни смысл твоих слов! – отрывисто сказал Эйрик.

– Все просто, конунг, – заговорил Вадим, дергая губами от возбуждения. – Тесть Хакона Буривой вдрызг разругался с зятем, разорвал все ряды мира и любви[45]45
  Так в то время назывались мирные договоры.


[Закрыть], и теперь один сидит в Кирьялаланде. Известно, Кирьялаланд мехами обилен, но ведомо ли тебе, конунг, что целые груды мехов скопились в Бьярмаре[46]46
  Бьярмар, или Бьярмы, – тогдашняя столица Карелии, располагалась в районе современного Приозерска.


[Закрыть], дожидаясь купцов арабских? И все они будут твоими, если ты поторопишься их взять!

На губах Эйрика заблуждала улыбка.

– Карелы – хорошие охотники, – надавил Вадим, – но воины они никакие. На землях их стоит много крепостей, но самая большая…

– Кирьялаботнар? – перебил его Эйрик. – Та, что в устье Вуоксы?

– Да, конунг.

– У стен ее погиб мой прапрапрадед, – пробормотал Эйрик, – Ивар Широкие Объятия…

– Верно! – нетерпеливо сказал Вадим. – Но ныне Кирьялаботнар опустела. Кунингас Матул ушел из нее на праздник в Бьярмаре, и с ним утопала половина рати, что стояла в крепости. Путь свободен, конунг! А в помощи Буривою отказано. Хакон ясно выразился: ни одного варяга не дам! Сам, дескать, выкручивайся.

Эйрик взволнованно заходил по комнате, почти касаясь шапкой низкого потолка.

– Но почему ты открываешь мне тайное? – резко спросил он. – А, Вадим ярл? Тебе-то какая выгода от моего похода на карел?

– А такая! – Вадим раздул ноздри и сжал кулаки. – Карел ты покоришь с легкостью, и кто тогда помешает тебе подмять под себя Гарды? Ты вернешься домой с хорошей добычей, а Хакона убьешь. И пусть его место займу я! Я буду собирать тебе дань и каждый год привозить в Упсалу. Сам!

Эйрик Энундсон задумчиво смотрел в угол, где стояло копье Одина.

– Хорошо… – протянул он. – Ты станешь правителем Гардов.

Вадим неслышно выдохнул: получилось!

– Но! – поднял палец конунг. – Хакона конунга убьешь ты.

– Я… – слабо молвил Вадим.

– Ты, Вадим ярл, ты, – мягко проговорил конунг.

Он прошел к маленькому окошку, под которым стоял поставец с нехитрой снедью, взял ржаную лепешку, намазал на нее масла, присыпал икры и откусил.

– Никто же тебе не предлагает заявиться к Хакону во дворец и прирезать его, – журчал Эйрик, – но я ж по себе знаю, как живут конунги. Зимою Хакон пьянствует на пирах, а летом или воюет, или на охоте пропадает. Отсюда и выбор – или яду подсыпь, или подстрой несчастный случай на охоте. Мало ли что в лесу случается…

– На той неделе Хакон тура гнать собирался… – задумчиво произнес Вадим.

– Во! – обрадовался конунг. – И ты поохоться! Хакон на тура, а ты – на Хакона. Главное что? Охота на тура – дело опасное… Вот где можно конунга… того…

– Чего? – недопонял Вадим.

– Убрать. Подколоть копьем! Упаси бог – стрелой или ножичком. Только копьем. Будто рогом боднули! Чтобы так – вот Хакон, вот тур. Насадить конунга на рожон – и в лес! И пусть тур с трупом поиграется, потопчет. Кто что скажет? Несчастье на охоте! Не остерегся конунг. Ну и все… Дружина без конунга, что стадо без пастуха. Разбежится! К тебе же и откинется. А в помощь тебе дам своего человечка. Зовут его Хуфин Убийца, надежный малый. Действуй… Вадим конунг!

* * *

Рано-рано, когда в зоревых лучах догорали последние звезды, «Пардус» покинул озеро Лёг и взял курс на Гарды. Тревоги и страхи мучили Вадима, но и сладкий яд точил душу его. Лодья летела черной птицей к озерам и лесам Гардарики, а Вадим чувствовал себя ангелом смерти, возвещавшим божий суд. Он нес родине войну.

Скоро, скоро вострубят рога! Огнем и мечом расчистит Эйрик Энундсон дорогу Вадиму Храброму, дорогу к трону. И мы еще посмотрим, кто кому будет дань платить!