Текст книги "О Русь…"

Покров

 
Чеканит осень лист дубовый,
Червоным золотом горит,
В берёзах лёгкий гул звенит,
Узорный плат надели новый.
 
 
Резвится ветер, вольный бес,
Играет без забот и правил,
Глядь, в уши чуткие небес
Октябрь в опалах серьги вправил.
 
 
Тончайшей сканью крупяной
Сверкнули ягоды рябины,
Паслёна чёрные маслины
Глядят из темени сырой.
 
 
Вишнёвый лиственный окрас,
Вобрав с прохладой побежалость,
Не режет взор, какая жалость,
Что так недолог света час.
 
 
Сорвёт «Покров», коль скор и храбр,
Покров осенний пёстрых платьев,
Ноябрь с похмелья всё растратит,
Что золотой собрал сентябрь.
 

Лосиный остров

 
Прошла зима, подчас не видишь просто
Как тягостно снег сходит в феврале,
И пятна, тая, мне напомнят остров,
Что рисовал я в детстве на стекле.
 
 
Его увидел как-то на картине,
Он в сизой дымке средь болот застыл,
Больной художник утра лёгкий иней
Нетрезвой кистью тонко выводил.
 
 
За Яузой, селеньем Богородским,
Тянулся остров к северным краям,
И, окружённый порослью неброской,
Приютом был лесных лосей стадам.
 
 
В наш пятый просек в век тирана злючий,
Когда живое, что стремилось в рост,
И было проволокой строгой и колючей
Оцеплено по человечий рост,
 
 
Под летний вечер лоси забегали,
Прельщал их вкус черемухи хмельной,
И взрослые и дети их встречали
С испугом, но поили их водой.
 
 
Кто прав – пойми, но слушай, Боже правый,
В загоне тесном часто жить невмочь,
И рвали лоси проволокой ржавой
В слезинках жарких плачущую плоть.
 
 
Срывали губы гроздья спелых ягод,
Катилась кровь ложбинкой между мышц,
Но вкус свободы был зело так сладок,
И раздвигались тяготы границ.
 

Зимние проводы

По В.Г. Перову

 
Обветшавшей зимой,
по проталинам чёрным, немытым,
Где лишь только нетрезвый ямщик
пробираться бы смог,
Всё кружится вокруг
вороньё неумолчною свитой
И вздымает рогожки углы
чуть хмельной ветерок.
 
 
Будет спутником им
надышавшийся соком бродящим
Бесшабашно весёлый
весенний шальной шалапут,
И застынет слеза на глазах
и на дрогах дрожащих
В путь тяжёлый, последний,
лошадки тяжёлую кладь повезут.
 
 
И потянется след по равнинам
и снежным заносам,
По сплошной целине,
где во век не делилась межа,
Встанет зимнее солнце
холодным застывшим вопросом,
Псы завоют по бабьи,
от ветра хвостами дрожа.
 
 
Голос чей-то глухой
от нездешней немеренной силы
Тихо скажет: «Прости»,
со святыми покой отпоёт,
И коснувшись крылом
снежной кромки у края могилы,
В безвозвратную даль,
помолясь, навсегда позовёт.
 
 
Чья же это судьба,
видно лишних для жизни, немногих,
Прошумела и сгинула вмиг,
не оставив следа,
И монашия братия
в чёрных одеждах и строгих
Им поклон отобьёт,
прислонившись к кресту иногда.
 

Воспоминания о Манежной площади

 
Так уютно свилась тишина
над зеленою крышей,
Тихо фыркают лошади,
в сон погрузился Манеж,
Лишь шуршат по углам
перед утром встревожено мыши,
Но не будят уснувших
под балками снов и надежд.
 
 
Что ж вы кони мои,
что ж вы кони мои присмирели,
Не чешу ли вам гривы,
не чищу ли щеткой бока?
Вы еще молоды,
вы пока постареть не успели,
И галопом несете на спинах своих седока.
 
 
Но раздастся рожок,
голосисто зальется побудкой,
В стремена эскадрон,
на задание птицей лети!
Полковой офицер,
что в петлице хранит незабудку,
Зачитает приказ и на цели означит пути.
 
 
Капнут девичьи слезы,
платочки всколышутся дружно,
Стремена, эспадроны,
румянец, несдержанный пыл,
Эх вы кони лихие, поход, офицерская служба,
И Манеж, что напротив
пред взором кремлевским застыл.
 
 
Упадет на булыжники
конский каштан, разобьется,
Воробьи примостятся,
расславив рассвет золотой,
Далеко эскадрон и протяжною песнею льется
Пыль дорожная
от Камергерского и до Тверской.
 
 
Разольется вдали
лошадиное громкое ржанье,
И пронзительно горн
их на бой роковой поведет,
И аллюр три креста
осенит их крестом на заданье,
Что из темных манежей
на вечную славу ведет.
 

Иосифо-Волоцкий монастырь

 
Он сиял вдалеке куполами,
Первозданный, сверкающе-белый,
Четырьмя отражаясь прудами
В очертаниях тонких и смелых.
 
 
С божьим миром стремясь породниться,
Облакам поклоняясь недоступным,
В обрамленьях глазели бойницы,
По стенам хоронясь неприступным.
 
 
Сколько видел он горя-печали,
Сколько душ сохранил от напасти,
И в столетьях легенды слагали,
Но теперь успокоились страсти!
 
 
В свете луковок солнце заходит,
Плавит медленно золото бусин,
И мелодия в сердце приходит,
Даже тем, кто печален и грустен.
 
 
Чинно ходит монашия братия,
Словно бродит в ушедших сказаньях,
Дышит мир неземной благодатью,
Что Иосиф оставил в посланьях.
 
 
«Жизнь мирскую для веры отриньте,
Коль душа к испытаньям готова,
В чем пришли, в том сей мир и покиньте»,
Наставления мудрое слово.
 
 
Замолчала покойно обитель,
И уснувшим, наверное, снилось,
К ним спускался в лучах небожитель,
Сотворя милосердия милость.
 
 
Сохрани и спаси, Божья матерь,
От беды и от злого ворога,
Надели этот край благодатью
У родного для русских порога.
 
 
Вновь весною сады зацветали,
Ране всех в благодати до срока,
И жужжа пчелы мед собирали
С поясков из «Павлиньего ока».
 

Ночь музеев в Кусково

 
Подслеповато щурились дворцы
На блеск прожекторов,
Тащили бабы, будто под уздцы,
Двух пьяных мужиков,
Ноктюрн ночной выглядывали
Звезды четко,
И спрятавшийся в гроте фельдмаршал
Очистил свой мундир щетинной щеткой,
Отгородившись за решеткой от лихих зевак.
Фонарь звенел жестяный – бряк, да бряк,
Чернеющее небо пробивал
Звезд одиноких свет,
Казалось, что пустынней места нет.
Какая жалость,
Заброшен мир в историю столетий,
И гнал впотьмах усталый хладный ветер
Пакеты, с урн сметая,
Без ума гуляла неуемная страна.
И прятались стыдливо кавалеры,
Боясь за дам вступиться тех веков,
Когда и кринолины и вольеры
Входили в лексикон без дураков.
А время гулко цокало кукушкой,
И утро после сна садилось мушкой
На чуть увядший подрумянец щек.
И раздавалась песня вдоль полян
С рассветом поднимавшихся селян.
Вы помните, скажите, было ль это?
Вставал фельдмаршал, весел, вечно пьян,
С похмелья требовал он закусить,
Но не котлетой, от десюдепорта грушей –
Невкусен был фарфор, как ты его не кушай.
Какой простор, величье, снова словом
Хочу в стихах восславить сень Кускова.
Но поздно. Ночь музеев замирает,
Зевают львы, отчаянно зевают,
А может и по холоду ночи.
Прикрыли очи, им не до забав,
От суеты скукожились, устав
От праздной публики. Ну, что это за праздник?
И треплет ветер, сущий безобразник,
Остатки кукурузных кочанов вдоль пруда.
Трепещется запруда.
И все-таки, когда нырнула в ночь
Луна, купая молодое тело,
Затихла суета. А мне давно хотелось
Открыть запоры, руку протянуть фельдмаршалу,
И, может быть, шепнуть
Стихов своих приветственное слово:
«Виват, фельдмаршал, и виват, Кусково».
 

Ожидание чуда у Раменки

 
Что так стихло движенье весны,
Пост пасхальный, вкруг тишь да гладь,
Птицы замерли в кроне сосны,
Словно в мир снизошла благодать.
 
 
Это дышит, страдает Земля,
Это страсть предпасхальных недель,
В синем инее скрылись поля,
Ветер в грустную дует свирель.
 
 
Всё в преддверье великих чудес,
Словно замерло – что впереди?
Задремал, призадумался лес,
Смолкла Раменка, Сетунь чудит.
 
 
В ожиданье слегка замереть,
Скоро явится чудо само,
Слава Господу, будем терпеть,
Коль в терпенье спасенье дано.
 

Завистникам России

 
На лакомый кусок России
Раскрыли пасти волки Запада,
Так им неймётся в дни лихие,
Так манит память крови запаха.
 
 
О тех, кто войн сожжён пожаром,
Не вспомнят, чувствами мол тоньше мы,
Вот получить бы всё задаром,
Да прихватить ещё побольше бы.
 
 
Карманы вывернут пошире,
Чтоб недра выгрести все дочиста,
Своим законом править в мире,
Присвоить все земные почести.
 
 
Россия встанет, размахнётся,
Тряхнёт своей дремавшей силою,
И тех, кому давно неймётся,
Враз вразумит, коль Бог помилует.
 

В этот день

 
В тот день июньский все поля цвели,
А стороною шли дожди косые,
Но ранним утром недруги земли
Топтали пыль дорогами России.
 
 
Не зналось нам, что долгим будет ад,
И боль не скоро время только снимет,
Мы благодарны будем во сто крат
Тем, кто на грудь удар тот первый принял.
 
 
В прорывы шли штрафной за взводом взвод,
И зубы зло металлом скрежетали,
И сколько раз мы двигались вперёд,
И сколько раз безмолвно отступали.
 
 
Потерь нелепость, «смерша» злой укор,
На зло чертям, как черти воевали,
Мы шли вперёд, судьбе наперекор,
И падали, и мёртвые вставали.
 
 
А день победы – это день святой,
Кто воевал и кто на фронте не был,
За стол мы сядем всей страной большой,
Смахнём слезу и выпьем за победу.
 

Наши речки

 
Подмосковные речки,
Спокойствие мерных течений,
Родились вы ключами,
Но вскоре застыли от лени,
Словно вы погрузились
В волшебную старую сказку,
Берега застилая
Зелёной узорною ряской.
 
 
И названия ваши
Поди, так легко угадай-ка:
Воря, Раменка, Нара
И Яуза, Сетунь, Рожайка,
С этой чёткостью слогов,
И звучностью сочной и грубой,
Это след домонголов,
Стрибога, Даждьбога, Перуна.
 
 
Это детскости грусть,
На подушке застывшие слёзы,
Это вечная Русь,
Её сказки, былины и грёзы.
 

Март в Сокольниках

 
Помнит кто безоблачное детство –
Я ж с печалью ранние года,
Никуда от этого не деться,
Что тревогой вспыхнет иногда.
 
 
Грозным детским призраком остался
Наш полуголодный, пьяный, злой,
Что в прудах Оленьих затерялся,
Пятый счётом Просек Лучевой.
 
 
Вкус черёмух, что не надо даром,
Злых колючек плотные ряды,
И столбы, пропитанные варом,
Что сады хранили и пруды.
 
 
Дровяная печка, вот чадила,
В «чуде» круглый кекс – чуднее нет,
И тревожно в памяти застыл он –
Чёрный репродуктор на стене.
 
 
Вести шли одна другой печальней:
«Умер он, отец народов всех»,
Над страною звоном погребальным
Плыл гудок, как наш народный грех,
 
 
По заводам, фабрикам, вокзалам,
Взбаламутив марта круговерть.
Только тихо крёстная сказала:
«Пусть собаке и собачья смерть».
 

В Успенье

 
Разливает щедро неба просинь
Этих дней обманчивый наряд,
Торжество покоя. Скоро осень,
Блага лета не вернёшь назад.
 
 
Пестрорядь осенним вышиваньем
Августу, шутя, прочертит крест,
Солнце вниз, взлетело б со стараньем –
Знай, сверчок, небесный свой насест.
 
 
Спрятались прохлады, из засады
Весть несут, что лето на краю,
И ветра, сметая листопады,
Хором упокойную споют.
 
 
Гроздь рябины обостряет зренье,
Навевает в яви светлый сон,
И звучит в церковный день «Успенья»
С ближних колоколен гулкий звон.
 

Вновь и впредь

 
Мне не уйти от этих клёнов,
Не смыть из зренья след берёз,
И ветер, словно друг знакомый,
Благую весть, спеша принёс.
 
 
Вновь бабье лето растеплится,
Оттают тайники души,
Что будет, то должно случиться,
Лишь не тревожься, не спеши.
 
 
Покроет небо утром ранним
Прозрачной дымкой серебра,
И птичьи трели со стараньем
Полны надежды и добра.
 
 
И в тишине под эти звуки,
Их отголоски в вышине,
Каштаны мне протянут руки
В узорной жёлтой бахроме.
 
 
И этот дом, и эти стены,
Картин весёлый стройный ряд,
Впредь неподвластны переменам,
Что ветры осени сулят.
 

Хвала бабьему лету

 
Беззастенчивым сном голубым
Выстлан купол небес беспорочный
И его охраняет бессрочно
Цепь берёз по равнинам седым.
 
 
Белым призраком слит монастырь
С облаками, что в сны погрузились,
Если б чаще была эта милость,
Стал бы добрым и жалостным мир.
 
 
В дымке выкатил солнца кружок
В вышину без коней колесницу,
Наяву прозвучал, или снится,
В отдалении пастуший рожок.
 
 
Что ни день, то подарок нас ждёт,
То соцветья пылают букета,
Ведь не зря говорят, бабье лето
В королевском убранстве грядёт.
 
 
Сколько благо такое продлится?
Лучше б вечность, в кольце закружив,
С тем в смирении руки сложив,
За себя и весь мир помолиться.
 

Танцы в Архангельском

 
Архангельское нам ни с чем не спутать,
Здесь в скромной тишине вдали столицы
Жил шлиссельбургский узник – князь Голицын,
Затем Кремля хранитель – князь Юсупов,
Он Пушкину Робера представлял,
Шедевры всей коллекции полотен –
Известно было несколько их сотен –
Буше, Лоррен, Давид и наш Орловский
Отрыты и доступны до сих пор.
Но, что картины? С балюстрады глазу
Такой открыт сияющий простор
На дальние луга. Поймёшь не сразу:
«Россия, где же это ты берёшь
Сил, чтобы под тобой смирилась ширь?»
Да что там, впрочем, вспомним хоть Сибирь.
Но осень, лето не вернёшь назад,
Орешник затаил узорный ряд,
И рдеют в глубине рябины кисти,
А статуи стыдливо просят осень,
Скрыть наготу их в листьях.
Неба просинь и с патиною золота покров
К молчанью призовут. Без лишних слов
Всё замерло. Вот в танцевальной позе,
Движением, что честь дало б Тальони,
Вдруг ожил мрамор. Вьётся на фронтоне
Гирлянда, словно статуи покров.
И в дружный хоровод сплелись берёзы,
Подстриженные липы жёлтой свечкой,
В небесном блюдце облака-овечки
Лакают сквозь прогалы солнца свет.
Обсыпан тонким золотом монет
Зелёный травяной покров. Едва ли
Такое и увидишь в карнавале –
Танцующие пары на площадке
С ожившими скульптурами слились –
Нарядные среди фигур нагих,
Порхают, не таясь, невесты в белом,
И оживает мрамор онемелый
В движеньях грациозных юных нимф.
 

Осенние прогулки в Кусково

 
Где же ты, наяды прелесть,
В чём же Провиденса грусть,
Побежалость вкруг и прелость
Отпугнут кого-нибудь.
 
 
Ну а я прохожий-странник,
Сам не зная почему,
Оглянусь и беспристрастно
Грусть Италии пойму.
 
 
Тень по мрамору скользнула,
Затаился, тихо жду,
Рябь от статуи сверкнула
Светлым бликом на пруду.
 
 
Оживут они едва ли,
Холод камня их сковал,
Шереметьевские дали
Свадьбы красит карнавал.
 

Обернуться бы к России

 
Я себя осуждаю нередко,
И бросает то наверх, то вниз,
Так теснит ежедневная клетка,
Обернуться бы – ну, обернись!
 
 
И за годы, что вытоптал тропы,
Нагулялся, как выполнил план,
Прошагал, всё спеша, пол-Европы
Многих картой означенных стран.
 
 
Но вот только Россию не ведал,
А она так доступна, близка,
И потянется медленным следом
По горам и долинам тоска.
 
 
Вот бы слушать ростовские звоны,
Видеть Нерли, Нередицы стать,
Новгородских и ладожских схронов
На себе ощутить благодать.
 
 
Заглянуть бы в глубины Байкала,
И алтайской отведать красы,
Только что-то мне вдруг подсказало,
Что подсчитаны жизни часы.
 

Цвет «Троицы»

 
Синь отмыта и шёлковым блеском
Светит в купол бездонный небес,
Искрой вспыхнет на цвете пролесок,
«Голубец» в незабудки пролез,
 
 
В васильках полыхнул бархатистых,
На сирени налётом застыл,
Своенравных гортензий лучистых
Цветом снов голубых наградил.
 
 
Тонет в золоте доброе лето,
В синеве охлаждая свой пыл,
Нынче «Троица», ярким рассветом
Нас Всевышний в сей день наградил.
 

Странное видение в жару близ Воробьёвых гор

 
Береговых прожаренных песков
Холодная вода смывала холку,
Плыл пароход, качаясь, звуком тонким
От встречных охранял себя судов.
 
 
Сверкала сном излучина реки,
В воде стеклянной плыло отраженье
И судна странного, тех, кто на нём в движенье,
И празднично шумели Лужники.
 
 
А на корме призывно флаг сиял,
С серпом и молотом на ярко-красном фоне,
Он не трёхцветный был, но кто теперь уж вспомнит,
Что ране Кремль державно окормлял.
 
 
Над будкой капитана веял стяг,
Бессмертный лозунг: «Выше знамя коммунизма!»
Гимн Регистана – Михалкова об отчизне
Вещал, чтоб трепетал коварный враг!
 
 
Сновала публика, играла в домино,
Буфетчик раздавал усердно пиво,
Рой дамочек, настроенных игриво,
Шёл «Волга, Волга» посмотреть в кино.
 
 
Про Днепрогресс и Беломорканал
Вещал по раструбу зловещий репродуктор,
Университета контур это утро
Особым смыслом гордо наполнял.
 
 
Над водной гладью дирижабль парил,
Приветственно махали пассажиры
Цветным платком через гондолы дыры,
У мавзолея караул застыл.
 
 
Трубил неистово на горне пионер,
Военный чистил китель с орденами,
Пенсионеру в выцветшей панаме
Движенья правила внушал милиционер.
 
 
«Друзья, люблю я Ленинские горы…»
Хотелось петь, крутить на патефоне
Апрелевский продукт. Смеркалось и в затоне
След парохода растворился скоро.
 

Июньская перекличка

 
И хмурится, сгоняя жар июня,
Небесный свод, грядою облаков
Вещая, разразиться он готов
И шквальным ветром, если он подует
С высоких Воробьёвых гор,
Что, говорят, не выше Швивой горки,
Николы церковь на её задворках
Удобно забралась, расположилась
Столетья три назад, и Божья милость
Так не перестаёт хранить от бед
Котельники, Гончарную, Таганку,
Бульвар Покровский, Яузу реку,
Дворцовые сады, Владимирку, Рязанку.
Блестят главы церквей, сокрестья колоколен,
Поклон пошлёт им Меньшикова башня,
Христа-Спасителя собор, Иван Великий,
Глаз радует невольно светлым ликом
Соборов и дворцов кремлёвских отраженье,
Заманчивей картины этой нет,
Теснится свод небесный, и движеньем
Тяжёлых облаков скрывает свет.
 

Образы яблонь

 
Вечерело. Вползали тени
В побелённых стволов рогатки,
Сняты яблоки, взятки гладки
С яблонь, отдых в достойной лени.
 
 
Не велик золотник, да дорог,
Нами выращен, тем и сладок,
Скоро «Спас», и темнеют сада
Яблонь образы ликом строгим.
 
 
Золотились в лучах заката,
Предрассветную тишь взывали,
Сняв плоды, ветви легче стали,
Смотрят в сумерках виновато.
 
 
Поделились плодами с нами,
Яркой спелостью с терпким вкусом,
Разделить их пора с Исусом
В праздник чистый под образами.
 
 
Пусть пребудут сады в покое,
Урожай нами в сроки собран,
И луна улыбнулась добро,
Словно яблоко наливное.
 

Хвалынск

 
Волжский город Хвалынск
С горнолыжным курортом,
Воздух свеж так и чист,
Но сжимает аорту
От людской немоты,
Вероломства безделья.
«Что ж в том?» – скажете вы,
То причуды похмелья
От речной ширины
В целых семь километров,
Загулявшей волны,
Бездну крутящих ветров,
Скрипа старых домов,
Что достались в наследство,
Тех тревожащих снов,
Что знакомы нам с детства.
Цвет оживших лугов
С чабрецом и ромашкой,
Спелых яблок садов,
Девок в желтых рубашках,
В красных юбках шальных,
Что быков возбуждают,
То ли явь, то ли сны,
Не такое бывает:
Полдень, тонкая ветвь,
Тишина, постоянство,
Вкруг небесная твердь,
Вольной Волги пространство,
Скорбный ход похорон,
Что забыть невозможно,
Тени черных ворон,
Ворожащих тревожно.
В сини вод красный конь,
Зелень дальнего леса,
Острый абрис икон,
Изгоняющих беса,
Легкий трепет свечей,
Чуть дымящийся ладан,
Свежесть майских дождей,
Сентября листопады.
Но не дремлют враги,
И не близка подмога,
Эй, художник, не спи,
Будь же в вечной тревоге.
Воплотилась мечта
В сфер земных бесконечность,
На плетенье холста
След сияния млечный.
 

Вольный город Вольск

 
Вольный Вольск, что ж твои неусыпные рати
Не сплели Пугачеву терновый венец,
Ты взвился и упал, и лежишь на полатях,
Будто ждешь, словно в сказке, счастливый конец.
 
 
И раскинут вдоль Волги надежно и просто,
Видны Змеевы горы вдали за версту,
Сам владелец граф Меншиков грубо был сослан,
Но в отчаянье и город сослал в темноту.
 
 
Был ты в прошлом богат, но теперь не тягаться,
Словно старый фрегат, ты застрял на мели,
Заставлял самодержцев ты гнева бояться,
Посылая восстаний проклятья свои.
 
 
Бунт по Волге пылал и кровав, и коварен,
Лютовал мнимый Петр, никого не спросив,
Самодержица в гневе, поручик Державин,
Словно гравер Калло, вешал недругов сих.
 
 
За столетья Малыковки минули сроки,
Православный, ты гневным двуперстьем крещен,
Но пришли времена и иные пророки,
Из девятнадцати храмов один лишь спасен.
 
 
Директивы «по праву и до основанья»,
Людоедское равенство всех и для всех,
Бесы, коим числа нет и нет им названья,
Что взрасли из садистов в лихих неумех.
 
 
Вольный город, ты назван по имени Волги,
Возродись, навсегда отряхни старый прах,
Так расти и живи ты счастливо и долго,
Заслужил ты покой и свободу в веках.
 

Астрахань

 
Астрахань – ханское место,
Разный и дошлый народ,
Видно, в замену и вместо
Топи ушли в небосвод.
 
 
Вымысел, чудо ль какое,
В старых преданиях жив,
Пятилось море без боя,
Сушу песков обнажив.
 
 
Дань собирали недаром
Недруги, в этом и соль,
Время загнало хазаров
В сети монгольских неволь.
 
 
Крепла Батыя столица,
Множа богатство свое,
В мареве желтом двоится
Призрак строений ее.
 
 
Впрочем, легко обознаться,
Времени ход не простой,
Только обман декораций
К фильму, что назван «Ордой».
 
 
Минуло, Кремль православный
Гордо взирает окрест,
Вере вознесся на славу
Ярко сияющий крест.
 

Волжский вечер

 
Медитативная волна —
Струна, натянутая в колках,
Воспоминаний прежних скольких
Приходит вестницей она.
 
 
От перемен на волосок,
То гладью манит, то капризна,
И точит берег прочной жизни,
Смывая времени песок.
 
 
Протянет нитку лес вдали,
Тем воды отделив от неба,
В нем злых кочевников набеги
Во тьме навек покой нашли.
 
 
Сокрылся в глубях Светлояр,
Застыл небес хрустальный купол,
Из вод волны тревожным звуком
Коснется призрачный гусляр.
 

Покров

 
Сплетает золото узоры,
Краснеет клен от ран ночных,
Бредет ноябрь – наверно, скоро
Деревья смолкнут в днях нагих.
 
 
Покрова щедрое богатство,
Бесценный праздничный налет,
Дожди зальют и, может статься,
Метель с усердьем заметет.
 
 
Ну а пока кто отгадает,
Где холода, что впредь нужны,
И в утро вкрадчиво вползают
Туманы с запахом зимы.
 
 
Пусть скажут – этому не верьте,
И осень щедрую кляня,
Вот повыскакивают черти,
Что злые козни нам сулят.
 
 
Как сон октябрь, взятки гладки,
Но осень не вернуть, увы,
Деревьев черные рогатки
Стреляют слезами листвы.
 

Недругам России

 
На недругов дружных России везёт,
Что скалили зубы и лгали веками,
И хают её, и возносят взахлёб
Истошными воплями и голосами.
 
 
То недруги, с этими спорить лишь зря,
Они по Руси разорённой тоскуют,
Но есть и такие, так скажем, друзья,
С великим усердьем вопят «Аллилуйя».
 
 
Помянут, что всуе, вот так мол, и сяк,
И денно и нощно восхваливать вменят,
И так затаскают, как старый пятак,
Разменный в любое удобное время.
 
 
Что толку, что бьём себя в грудь, мол горжусь,
Смотрю как на диво, что в бронзе отлито,
И не пустословием славится Русь,
А светлой и тихой во здравье молитвой.
 
 
И слава извечна, и знама хула,
Дай Бог нам во век доброты и терпенья,
Пусть светлой идёт о России молва,
И слышно с небес многогласое пенье.