Текст книги "Царская невеста"

Так и есть – надул меня лекарь. А я его, гада, от смерти, можно сказать, спас. Или не узнал меня? Хотя какая теперь разница – все равно помирать. Обидно. В животе заурчало – не иначе как организм начал отчаянную, но безнадежную борьбу с ядом.

«Но зачем кому-то убивать меня?» – спросил Маугли.

Если б я знал. Да и что бы изменило это знание? Ничего.

– А теперь сядем рядком да поговорим ладком, – добродушно предложил мне Иоанн, указывая на лавку позади.

Сам он предусмотрительно уселся в кресло с высоким подголовником, которое как по мановению волшебной палочки возникло все из того же мрака пыточной. Или не по мановению? Я вгляделся. Ну точно! Невысокая фигура, стоящая за царским креслом, не зря показалась мне знакомой – Борис Годунов. Как мило получается.

«Он умирал, окруженный самыми близкими людьми», – всплыла в голове фраза из какой-то книги. Да уж. Ничего не скажешь. Ближе некуда.

– Спешить нам незачем, – заметил Иоанн, примащиваясь поудобнее. – Отрава токмо чрез пару часов свое возьмет, за оное Бомелий ручался, а потому времечко потолковать у нас есть. Ах да, – спохватился он. – Чтоб тебе не думалось, будто я обманщик какой…

Если бы не яд – честное слово, засмеялся бы. Это ж надо, отравить человека, а потом заявить о своей порядочности. А тебе не все равно, скотина, кем я тебя считать стану?!

Между тем толстая сволочуга, забывшая клятву Гиппократа, а может, и не дававшая ее вовсе, проворно приняла у Иоанна второй кубок и слегка плеснула на кусочек хлеба. Рядом откуда ни возьмись появился Малюта, держа за шкирку жалобно скулившего щенка. Бомелий склонился над собакой и протянул ему на ладони кусок хлеба, который пес жадно проглотил.

– Много ли годовалому щенку потребно? – пояснил Иоанн. – Ежели бы и в остатнем кубке яд был, то кобелек сей тут же издох, а так эвон яко взбрыкивать учал, – кивнул он в сторону пса.

Тот и вправду оживился, подошел к Иоанну и начал просительно вилять хвостом, умильно вытягивая мордочку.

– Не иначе как распробовал, а теперь добавки возжелал, – захохотал Иоанн.

Остальные бодро поддержали. Кроме меня.

– Что, фрязин? Неохота помирать-то? – с неподдельным интересом полюбопытствовал царь. – Чай, грехов, поди, скопилось, а тут без исповеди приходится. Так оно и в ад угодить недолго, – сочувственно вздохнул он. – Ну да уж ладно, я ныне добрый. Сказывай о грехах. Хоть я и не священник, но в Александровой слободе за отца-игумена буду, так что отпущу. Токмо недолго, уж больно времени у тебя мало. Ты коротенько, но о кажном.

Ну, козел царственный, сейчас я тебе все скажу как есть! И кто ты такой, и что я о тебе думаю, и кем тебя считают в других странах. А уж происхождение твое отмечу особо – не зря я в своей редакции слыл лучшим фельетонистом. Помирать – так с музыкой!

Но это я подумал в первые секунды, а потом пришло на ум иное: «А если это очередная проверка и нет никакого яда? Может такое быть? Да запросто. От него ведь можно ожидать чего угодно. И получится, что я сам на себя накликал беду. Нет уж, не дождешься ты от меня откровенности».

– Да что рассказывать, государь, – произнес я негромко. – Правду говорил – не поверил ты мне, а лгать божьему помазаннику мне не с руки. По счастью, смертных грехов я не нажил, да и с прочими негусто. Перед тем как на поле идти, я ж исповедался, а за два дня, что прошли, толком и согрешить не успел. – Я улыбнулся и мечтательно заметил: – Кабы знать, что нынче помирать доведется, да еще и исповедь дозволят, я б хоть попрелюбодействовал вволю – все услада, а так лишь хмельного меду перебрал, вот и все.

– Ишь ты. Не веришь мне, стало быть. Мыслишь, не было в твоем кубке смертного зелья, – правильно понял мою осторожность Иоанн. – Ну-ну. Елисейка! – позвал он Бомелия. – А докажи-ка ему, что не лгал божий помазанник.

Тот молча кивнул и, взяв со стола пустой кубок, который я выдул, запрокинул над очередным куском хлеба. Держал долго, терпеливо выжимая последние капли.

– Тут немного, – заметил он царю, – но для собака хватит.

Когда не подозревавший подлости пес жалобно заскулил и начал биться в судорогах, меня замутило. Далеко не каждому приходится вот так вблизи разглядывать собственную смерть во всех ее неприглядных подробностях.

– Теперь уверовал? – равнодушно осведомился Иоанн, когда из собачьей пасти уже перестала валить мутная желто-зеленая пена и кобелек затих окончательно.

– Уверовал, – кивнул я, даже забыв обычную приставку «государь».

Впрочем, сейчас мне это дозволительно. Сейчас мне много чего позволено. Очень многое. Жаль, что физический контакт невозможен, а так хотелось бы влепить вальяжно развалившемуся напротив меня в морду. Ну хоть разочек. Да куда там. Ребятишки, что стоят сзади, не дремлют. Когда щенок начал дергаться, я было машинально подался вперед, и тут же две могучие лапы легли мне на плечи и властно потянули обратно. С такой хваткой не потягаешься. Разве что плюнуть, да и то навряд ли достану – расстояние метра три, если не больше.

Нет уж, мы лучше наверняка харкнем, и точно в морду, только словесно. Если умеючи, то такой плевок куда обиднее будет. Я вздохнул поглубже, но спустя миг вспомнил Воротынского, которому может изрядно достаться за то, что привечал эдакого гостя, и замер. А уж не из-за меня ли и его сюда приволокут?

Правда, по истории, князь вроде бы должен погибнуть только в следующем году, но ведь Иоанн, как все трусы, осторожен и злопамятен. Выслушает меня, отложит в памяти, подождет несколько месяцев, а потом: «Пожалуйте в кутузку, дорогой Михайла Иванович. Тут мне твой фрязин такого наговорил, что уши в трубочку свернулись. А раз он твой ратный холоп, отвечай за собственного слугу». И трепыхаться, пытаясь что-либо доказать, уже бесполезно. Нетушки. Хотя здесь, да изменю я историю. Пришлось разочарованно выпускать воздух обратно.

А в животе уже что-то кольнуло, да так больно, что я чуть не ойкнул. Получается, что времени у меня в обрез, и намного меньше, чем я думаю. Так что же, неужели я умру, ничем не отомстив?! Не дело это. Тогда и впрямь выйдет, что я проиграл. Но какую же гадость выдать, чтоб этой венценосной скотине изрядно поикалось?! Ну же, голова! Выручай! В последний раз тебя твой хозяин просит! Давай, родимая! Но… не сработало. Может, что-то надумалось бы чуть позже, но вмешался царь.

– Ведомо мне, что ты изрядно повидал, – зевнул Иоанн. – Поведал бы, разогнал тоску государя, послужил бы ему в остатний раз.

«Ну и наглец! Это мне, которому осталось час или два жизни, тебя развлекать?! Ах ты ж зараза!» – восхитился я и… стал послушно рассказывать.

Это был шанс на спасение. А заключался он в том, что если я его заинтересую своим рассказом, то он прикажет дать мне противоядие. Не факт, что оно имеется у лекаря, не факт, что он вообще знает, как его приготовить, но все равно шанс появлялся. Единственный, совсем маленький, можно сказать, крохотный, видимый только в микроскоп – все так, но не воспользоваться им я не мог. Тем более никакого унижения. Вот если бы царь приказал мне вылизать ему сапоги – точно плюнул бы ему в морду, а так…

Повествовал я про Новый Свет, живописуя про удивительные тамошние цивилизации. Начал же с того, что, дескать, странствуя по свету, встретился с одним старым дворянином, который и рассказал о своих приключениях в тех землях. Далее пошел краткий пересказ книги «Дочь Монтесумы».

И снова заслушались все, кто был в пыточной. На вошедшего в подвал Бориса Годунова, которого Иоанн посылал с каким-то поручением, царь даже цыкнул, нетерпеливо махнув рукой и приложив палец к губам – мол, не мешай. Лишь когда я завершил повествование, царь спохватился, ткнув пальцем в клепсидру.

– Елисейка! Енто что такое? – зловещим голосом поинтересовался он.

Я тоже посмотрел туда. Ну и что? Да, верхнее отделение на водяных часах опустело, но так и должно быть – чего возмущаться-то? Потом лишь до меня дошло – это ж не вода ушла вниз, а остаток моей жизни, который мне отмерили.

Но тогда почему я до сих пор жив? Промашка? Но вон же лекарь клянется, что отрава должна была сработать строго согласно часам. Капля в каплю.

Ничего не понимаю.

– Не иначе как, государь, господь сего фрязина благодатью осенил, – хладнокровно заметил Годунов, склонившись к Иоанну.

– И собака сдох, – напомнил перепуганный Бомелий.

– А ежели мы его вдругорядь напоим – явит ему господь свою милость аль как? – язвительно поинтересовался царь у Бориса.

– Коль повелишь, отчего ж не напоить, – пожал плечами тот. – Токмо не грех ли это, сызнова бога испытывать? Не осерчает он? – осведомился Годунов. – К тому ж то, что сей фрязин не умышлял супротив тебя, видно уже по одному тому, яко он лихо ратился супротив твоих ворогов. Был бы изменщиком али лазутчиком, нешто полез бы в сечу, а он…

– И то верно, – хмуро кивнул Иоанн. – Давай-ка, Елисейка, спроворь нам доброго медку.

Показалось, или он слово «доброго» произнес как-то особенно? Нет, бесполезно и гадать. Тут вон чудеса поинтереснее. С чего это я выжил? Действительно господь сжалился? Не верю. Не будет он в такие мелочи лезть. Тогда Елисей должок вернул? Тоже не пойдет – пес-то сдох. И как все объяснить? Ну просто голова кругом…

Второй раз я брал кубок из рук Бомелия без страха, но оказалось – напрасно. Едва я допил, как царь чуть не захлопал в ладоши:

– Теперь-то мы тебя точно проверим на милость господню, с тобой она аль как.

Я даже не возмутился – сил не было. И вообще, лучше ужасный конец, чем ужас без конца. А то, что он не угомонится, пока меня не прикончит, – ежу понятно. Вон как глазенки заблестели. Не иначе как предвкушает наслаждение от моих будущих мук. Мало ему псины, ой мало – человека подавай.

Но тут же его пыл погасил лекарь.

– Прости, государь, – развел руками Бомелий, – не понял я, что сызнова должен был свое зелье туда сунуть.

И вновь почти сразу раздался негромкий голос Годунова.

– А ведь как знать, царь-батюшка, – рассудительно заметил он, – может статься, то, что Елисей не уразумел твоего тайного пожелания, и есть еще один знак с небес. Мол, беспременно надобно сего молодца в живых оставить, ибо неповинен он.

Царь озадаченно повернул голову к Годунову, некоторое время пристально всматривался в его лицо, остающееся по-прежнему невозмутимым, хотел было что-то сказать, но тут его взгляд упал на издохшую собаку, и он, кашлянув, нерешительно произнес, будто размышлял вслух:

– Стало быть, и подьячий неповинен. Ну-ка, спусти его с дыбы, Малюта, а ты, Елисейка, чару ему государеву подай, да гляди, хоть теперь ничего не спутай.

Толстячок молча склонился перед царем в низком поклоне и снова ненадолго шагнул в темный угол.

За корчившимся в смертных муках подьячим Иоанн наблюдал с неподдельным наслаждением. Лишь когда тот затих, он спохватился и напустился на лекаря:

– Ты что творишь, Бомелий?! Сызнова все поперепутывал! Нешто я повелевал зелье подсунуть?!

– Прости, государь, но, кроме мед хмельной, в кубке ничто не быть, – перепуганно развел руками Елисей и огляделся по сторонам. – Где взять собака?! – плачуще взвизгнул он и тут же гордо заявил: – Нет собака – я сам аки собака. Гляди, царь-батюшка. – И махом опрокинул в себя недопитое Митрошкой зелье из кубка. – Выпив, он торжествующе перевернул кубок, из которого упало на земляной пол не больше семи-восьми капель, и гордо заявил: – Обман нет!

– Это что же делается, Бориска? – одними губами еле слышно прошептал царь.

– Я так мыслю, что сие есмь третий знак от господа, – предположил Годунов. – Знать, подьячий был и впрямь повинен в тех грехах, в коих каялся пред тобой. – И с неподдельной тревогой в голосе заметил: – Боюсь я за тебя, государь. Еще раз попытаешься супротив небес пойти и…

– Я ишшо не обезумел, – хмуро ответил тот, надменно вскинул голову и резво вскочил на ноги. – Бориска, нынче же надобно вклад по сто рублев отвезти в Чудов монастырь, Богоявленский, Симонов, Девичий, Троицкий, Волоцкий… – Он на секунду замешкался, прикидывая, куда бы еще.

– Может, нищим раздать? – осторожно спросил Годунов.

– Нищие тут ни при чем, – сердито отмахнулся Иоанн. – Мне от кого знаки пришли? Вот ему и заплатим. Снизошел.

М-да-а, ничего не скажешь, оригинальная вера. Я хоть и не религиозный человек, но так хамски с богом поступать никогда не стал бы. Впрочем, пес с ним. Нет-нет, я имею в виду царя, а то вы еще подумаете, что я лишен благодарности за свое спасение. Хотя все равно странно. Ну не верю я в чудеса… и правильно делаю.

Бомелий, которого царь на всякий случай отрядил вместе со мной в качестве сопровождающего до подворья Воротынского, наказав пробыть там со мной до вечера, чтоб потом все обсказать, пояснил технику произошедшего чуда. Спустя несколько минут после того, как я лег в постель, он присел у моего изголовья и, еще раз опасливо оглянувшись на плотно закрытую входную дверь, вполголоса поинтересовался:

– А что сам светлейший князь мыслит о чудо, кое с ним быть, и о свой необычный спасение?

Я посопел. Врать, что я уверовал в знак, знамение и прочее, не хотелось, но и выказывать сомнения в божественном промысле тоже чревато. Осталось неопределенно пожать плечами, и пусть себе понимает как хочет. В конце концов, я не обязан отвечать этому полулекарю-полуотравителю.

– Стало быть, князь не верить в чудо, – с легкой укоризной констатировал Елисей, и тут же последовало неожиданное продолжение: – И правильно делать.

Я недоуменно уставился на него.

– От моего зелья человека не спасет даже сам сатана, – горделиво заявил он, внезапно начав говорить практически правильно, без искажения родов, падежей и прочего. – Я же говорил, князь, что запомню тебя. Вот и свиделись. А долг я помню, так что ныне мы квиты. Жизнь за жизнь.

– А… как же собака? – вспомнил я несчастную псину.

– Если бы я не полил второй кусок хлеба остатками из твоего кубка, а скормил его так, она бы все равно сдохла, – пояснил Елисей. – Та краюха уже была пропитана отравой, а в вине ее вовсе не было. А что до подьячего, то тут еще проще – я постоянно принимаю противоядия. Государь Иоанн Васильевич – человек непредсказуемый, посему лучше попытаться себя немного защитить заранее. – Он несколько вымученно улыбнулся, громко рыгнул – видно, даже регулярный прием противоядий не полностью помогал справиться с отравой, и поучительно заметил: – Но впредь я бы посоветовал тебе быть осторожней. Чудо может хорошо помочь, особенно если как следует подготовлено, только не след забывать, что случается оно не каждый день.

Он еще посидел возле меня, хотя и недолго. Осип вертелся у меня на уме с самого начала, но спрашивать было страшно, и лишь под самый конец, когда толстяк засобирался уходить, я осмелился.

– Это тот молодой князь, с которым ты рубился на судном поле? – уточнил Бомелий.

Я сглотнул слюну и молча кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

– Удар, что и говорить, богатырский. – Он одобрительно поцокал языком. – Не хвалясь скажу – ежели бы не я, то ныне бы его уже хоронили. Да и я мог не успеть – очень много крови потерял сей молодец. Одначе с помощью божьей удалось отвоевать его у костлявой, как тут у вас на Руси именуют смерть. Ныне же могу с уверенностью сказать: хоть и плох сей князь, но должен со временем выздороветь, так что на тот свет он отправится не скоро, и уж точно, что не от этой раны.

Фу-у-у! Будто камень с души свалился. Вот теперь я мог окончательно успокоиться – оба мы с ним от смерти утекли. Надолго ли – никто не знает, но передышку я получил.

Однако передышка оказалась весьма короткой – меньше суток…

Глава 6
Страховка

Уже на следующий день из царских палат на подворье к князю Воротынскому прискакал Иоаннов гонец. Дескать, царь жалует фряжского князя Константина шубой с государева плеча и дозволяет явиться пред его очи ныне после вечерни. Я поначалу не придал этому значения, наивно посчитав, что раз сказано «дозволяет», то это вроде разрешения на аудиенцию исключительно в добровольном порядке: хочешь – являйся, а не хочешь – наплюй.

Хорошо, что еще не переехал в свой терем на Тверской и было с кем посоветоваться. В ответ на мои догадки Воротынский в очередной раз весьма красноречиво постучал себя по лбу и тяжело вздохнул, с укоризной глядя на меня. Мол, учу я тебя, дурака, учу, а ты как был, так и остался… фрязин. Оказывается, разрешение на самом деле и есть приказ, только в завуалированной форме.

Делать нечего, и я поплелся собираться. Честно говоря, после всего пережитого я не испытывал ни малейшего желания присутствовать на аудиенции, где непонятно что говорить и, разумеется, придется как всегда врать, да и лицезреть самого царя тоже хотелось не больно-то. А уж про его угощения и вовсе особый разговор. Вот теперь и ломай голову – что он там для меня припас. То ли курочку со стрихнином, то ли свининку с мышьяком, то ли медку с цианистым калием. А может, все вместе? Так сказать, для надежности? С него и это станется. Я почесал в затылке и мрачно задумался. Судя по вчерашнему дню, игрок в азартные игры из меня никакой. Сплошная невезуха.

Это лишь с одной стороны грех жаловаться на судьбу – ушел от верной смерти.

Во-первых, ушел не сам. Можно сказать, увели. Кто же знал, что маленький, забавный, со смешным акцентом толстячок, которого я спас от верной смерти, окажется знаменитым царским лекарем Елисеем Бомелием, обладающим превосходной памятью на добро и зло?

А во-вторых, это было вчера. Как он мне сказал? Квиты мы с тобой, ратник. Значит, больше он из-за меня рисковать собственной головой не станет. Ни за что.

Получается, сегодня в ход пойдет рулетка, на которой, к радости хозяина заведения, непременно выпадет красное, если я поставлю на черное, и наоборот. Значит, надо срочно выдумывать нечто эдакое, после чего сам царь поостережется выкидывать со мной столь любимые им фокусы. Вот только что именно?

Стать для него необходимым? Как? Способов, конечно, много, кто спорит.

Можно, например, показать себя мудрым советником.

Можно тонко намекнуть, что мне ведомо кое-что из будущего.

Можно увлечь его интересными рассказами о тех народах и странах, где мне якобы довелось побывать.

Это только навскидку сразу три варианта, и один краше другого. В каждом уйма плюсов, хотя есть, конечно, и минусы – куда ж без них. А если пораскинуть мозгами как следует, то наберется и еще пяток, не меньше, но зачем? От добра добра…

Вот только, к сожалению, ни один из них мне не подходил. Имелся во всех чертовски неприятный изъян – они долгоиграющие. Для внедрения в жизнь любого из них необходим не один день кропотливой работы, а кубок с синильной кислотой мне могут поднести сразу, в первые же минуты грядущего свидания.

Получалось, надо искать нечто эдакое из числа скорострельных, но чем дольше я ломал голову над этой животрепещущей для себя проблемой, тем больше заходил в тупик. Крутил-вертел и так и эдак, но ничего путного в мозгу так и не появилось. Пришлось махнуть рукой и в очередной раз положиться на судьбу – будь что будет.

Маршрут движения мне был достаточно известный – до Константино-Еленинской башни Кремля. Далее принять влево, в сторону подворья Угрешского монастыря, и, минуя неказистые, но увесистые толстые стены царских приказов, держать путь на высоченные купола Архангельского собора.

Встретили меня еще до подъезда к Ивановской площади. Встретили и с почетом проводили вплоть до самого крыльца здоровенных, вытянувшихся на сотню метров царских хором.

Иоанн принимал меня, разумеется, не в Грановитой палате и не в Золотой. Для этого я был слишком мелок, так что эти парадные покои мои молчаливые провожатые прошли стороной, ведя меня по каким-то хитроумным коридорчикам и резным галерейкам. По пути то и дело встречались небольшие лесенки, ведущие вниз-вверх, и спустя пару минут я окончательно потерялся – куда мы идем и в каком направлении.

Радовало лишь одно – по лесенкам мы преимущественно поднимались, а устроить филиал Пыточной избы на втором или третьем этаже, по-моему, не хватит фантазии даже у такого изобретателя, как Иоанн Мучитель. Наконец в одном из полутемных коридоров мы остановились, и встречающий нас властно протянул руку к ножнам моей сабли. Пришлось снять и отдать. Приняв ее от меня, он произнес одно-единственное слово, скосив глаза на голенище моего щегольского сапога из красного сафьяна:

– Засапожник?

Я вздохнул и в ответ виновато развел руками – мол, извини, старина, опять забыл дома. Встречающий чуточку поколебался, но затем, недовольно сморщившись, сам склонился и принялся тщательно ощупывать мои тощие икры. Стало быть, не доверяет мне царь-батюшка. А может, так принято поступать со всеми без исключения – кто ж знает. Чай, я не царедворец и в придворных обычаях дуб дубом.

Проверив и удовлетворившись произведенным осмотром, встречающий сделал пару мягких, вкрадчивых шагов ко мне за спину, да так проворно, что, когда я обернулся, его в коридоре уже не было. Куда делся – остается только догадываться. Впрочем, что мне до него – хватает забот поважней, и первая – обезопасить себя от пирожка с цианидом. Почему-то именно в этот момент я вдруг остро почувствовал, что он меня ждет. Нет, не царь – пирожок. Или курица. Или жареный тетерев. А может, просто вино. Без разницы. Главное, что без оригинальной начинки не обойдется. И что делать? Ох, думай, голова, пока думалку не отшибло.

Железная клетка, стоящая в дальнем, тупиковом углу коридорчика, бросилась мне в глаза совершенно случайно. Была она довольно-таки большой, чуть ли не в полтора метра высотой, да и в ширину составляла примерно столько же. Не иначе как содержалась в ней в свое время весьма крупная зверюга, причем хищная. Об этом наглядно свидетельствовал острый запах, которым на меня оттуда повеяло. Травки с корешками так не пахнут. Содержащееся в ней животное кормили явно чем-то мясным. Успокаивало только одно: в ней давно, во всяком случае, в ближайшие пару недель, никто не сидел – запах был не острым, а скорее застарело-затхлым. Ну и на том спасибо. Есть надежда, что эту забаву царь в отношении меня не применит.

И тут память кинулась от одной ассоциации к другой. Вначале припомнился Вальтер Скотт и его роман «Квентин Дорвард». Там ведь тоже говорилось о железной клетке, в которую французский король Людовик XI засадил одного из своих кардиналов по подозрению в измене. Затем в моем мозгу всплыл придворный астролог. Его Людовик все в том же романе приказал тайно умертвить после того, как он выйдет из его опочивальни, но вначале задал ему коварный вопрос, может ли его искусство открыть час собственной смерти. Ну и наконец, блестящий ответ астролога, заподозрившего неладное и хладнокровно заявившего, что он умрет ровно за двадцать четыре часа до смерти самого короля. Благодаря этой уловке король отменил свой приказ.

Ну и причудливы же порой у памяти пути-дорожки. Впрочем, я не сетовал на ее затейливые изгибы, наоборот – остался ей благодарен. Теперь я знал, что у меня есть шанс обезопасить себя. Насколько он велик? А тут уж все зависело от мастерства подачи.

Встречающий появился так же неожиданно, как и исчез. Полное впечатление, что вырос из стены, в которой растворился несколько минут назад. По-прежнему храня угрюмое молчание, он безмолвно распахнул передо мной низенькую дверь – господи, когда же на Руси перестанут делать входы для карликов?! – и я нырнул внутрь, повинуясь его приглашающему жесту.

Комната, в которой я оказался, чем-то напоминала келью. Наверное, убожеством обстановки. Стол, два деревянных кресла с высокими подлокотниками, с левой стороны широкая лавка, а в правом углу небольшой иконостас. С освещением тоже негусто – пяток светильничков, аккуратно прикрепленных на металлических держателях к стенам, зажженная лампадка перед образами и массивный подсвечник на пять свечей на столе, и все.

Спустя мгновение я понял, в чем главное сходство этой светлицы, которую правильнее было бы назвать, исходя из убогого освещения, полутемницей, с кельей. Человек, сидящий за столом, не просто был одет в рясу. Он еще и внимательно читал какие-то бумаги. Ни дать ни взять благочестивый монах, предающийся после скудной вечерней трапезы любимому занятию – заполнению хронографа, а напоследок, словно десерт, прочтению собственного творения.

Вид у человека был благообразен настолько, что невольно хотелось подойти и произнести сакральную фразу: «Благослови, отче». Это если не знать, сколько у сидящего лжемонаха за плечами преступлений. Я знал, хотя и примерно. Впрочем, точного количества своих жертв не ведал и он сам. Когда речь идет о десятках тысяч, то упомнить невозможно. Словом, подходить за благословением я не стал, ограничившись обычным поклоном и приветствием:

– Здрав буди, государь.

Иоанн не сразу поднял голову. То ли и впрямь зачитался, но, скорее всего, делал вид. Зачем? Спросите что-нибудь полегче. Как я понял, этот венценосец всю жизнь старался кого-то играть. И хорошо, если хоть иногда он брался за исполнение положительных ролей – нежного супруга, любящего отца, мудрого законодателя, храброго полководца, заботливого царя, пекущегося о благе своих подданных. Жаль только, что добродетельные маски ему очень быстро надоедали, и тогда он их менял, после чего и начинались его забавы, к некоторому недовольству подданных…

– И ты будь здрав, князь Константино Монтеков, – наконец-то откликнулся сидящий. – Не обессудь, что принимаю тебя в столь тесных покоях…

«А что, в Грановитой палате ремонт? А Золотая на реставрации?» – так и подмывало меня спросить – интересно, насколько бы он удивился? Но я тут же оборвал игривую мысль – не время резвиться. Вот потом, когда я выйду отсюда… если вообще выйду…

– Присядь, фрязин. – Царь еле заметно кивнул мне на второе кресло, установленное напротив него.

– Благодарствую за дозволение лицезреть тебя, государь, – вовремя вспомнил я наставления Воротынского.

– Не гневаешься за вчерашнее? – И Иоанн еле заметно усмехнулся в бороду.

Вот оно! Ну, Костя, не промахнись. Закати ему, да смотри, чтоб влепить строго в лоб, промеж глаз, и так, чтоб хрустнула переносица. Давай, родимый! Только со всей серьезностью и убедительностью в голосе. Вспомни школьный театральный кружок и действуй, как учили.

– Во мне больше не гнев – страх был, государь, – простодушно ответил я и еще простодушнее добавил: – За тебя, царь-батюшка, перепугался.

– За меня?! – удивился Иоанн.

– За тебя, за тебя, – подтвердил я, радостно отмечая в душе это удивление и в то же время осаживая свое ликование, ибо время для него еще не настало. – Да так, что и слова молвить не мог, хотя и следовало бы.

– И что за напасть мне грозила? – недоверчиво прищурился царь, вопросительно склонив голову набок.

– Была в моей жизни одна встреча. Давно это случилось, очень давно, но до сих пор она перед моими глазами. Суровы были скалы, что встретили наш разбитый корабль, суров и ветер, который пригнал его к ним. Холодом веяло от тех мест. Смертельным холодом, – приступил я к живописанию своего приключения.

Трудился на совесть, а потому не спешил, стараясь описать все в мельчайших подробностях. Еще бы – от того, сумею ли я нарисовать достоверную картину якобы происшедшего со мной, зависела вся моя дальнейшая жизнь, точнее ее продолжительность, а потому следовало создать такое полотно, чтобы оно смотрелось перед моим собеседником как живое. Хорошо хоть, что у Иоанна вроде бы богатое воображение, все мне полегче…

– И тогда поведал мне оный кудесник, будто смерть моя приключится от некой жидкости, кою я выпью. А затем повелел закрыть очи и, возложа персты на мою главу, вопросил: «Что зришь ты, отрок, в туманной мгле?» И в тот же миг предстал передо мною вдали образ человека в красном, над коим парил загадочный двуглавый орел. Я испугался, ибо доселе, сколь бы ни путешествовал по белу свету, сколь бы ни странствовал по далеким странам и неведомым городам, ни разу не видал ни этого лика, ни диковинной двуглавой птицы. И когда я поведал кудеснику о своем видении, то он пояснил, что судьба моя связана с этим человеком, и стоит мне лишиться моего живота, как пройдет всего три седмицы и еще три дня, и человек, над главой коего парила эта странная птица, также скончается. Кончина же его будет долгой и вельми тяжкой, ибо тяжелы грехи его и долог путь к их искуплению.

– А лик? Ты сказывал, что лика не видел? – с мольбой в голосе выдохнул Иоанн.

Сейчас он сидел передо мной, как я успел с удовлетворением заметить, весь напрягшийся, словно струна. Побелевшие костяшки пальцев уперлись в столешницу, лицо бледное, как у покойника, губы трясутся, а в бегающих серых глазах не страх – дикий ужас и паника. Такое ощущение, что вот-вот сорвется с места и с воплем: «Караул! Убивают!» ринется бежать куда глаза глядят.

– Не видал, – подтвердил я. – Но это было тогда. Теперь же, после того как я попал на Русь и увидел тебя, государь… – Я, не договорив, сокрушенно развел руками. – К тому же и кудесник поведал, что, когда я узрю человека, с коим связана моя невидимая нить жизни, отчего-то соединившая нас, над его главой непременно будет витать сия странная двухголовая птица. Прости, царь-батюшка, но когда я увидел тебя сидящим на троне, то над тобой… – Я вновь развел руками и, потупившись, печально вздохнул.

– Стало быть, вечор я не твое – свое счастье на прочность пытал, – тихо произнес Иоанн.

«Лед тронулся, господа присяжные заседатели, лед тронулся!» – несколько раз возбужденно произнес великий комбинатор, радостно потирая руки.

Ликовать все равно было рано, но от сердца отлегло – кажется, подействовало. Вон как губы затряслись. Не иначе представил, что я помер, после чего наступила бы и его собственная смерть. Хорошо, что в последний момент я не стал сильно оттягивать срок. А ведь была мысль произнести «один год», но потом решил – многовато. Хватит с тебя, паршивца, и неполного месяца.

– А где живет сей кудесник? – встрепенулся вдруг царь.

Так-так. Не знаю, какая мысль пришла тебе на ум, дражайший самодержец, но чую – вредная она… для меня. Что же, развеем твои иллюзии и остатки надежд.

– Указать могу, государь, но он там… не живет, – многозначительно произнес я.

– Помер? – вздохнул Иоанн.

Я успел прикусить свой торопливый язык и не подтвердил. Иначе получилось бы, что наш израненный корабль спустя время вновь занесло к этим суровым скалам… Короче, перебор.

Нет, тут надо красивее и загадочнее.

– Позже, когда я вернулся на корабль, моряки поведали мне, что в далекие седые времена тут жил волхв, но умер он очень давно – без малого триста лет назад. Умер, но иногда появляется перед редким странником, который оказывается поблизости от развалин его каменной лачуги, и предсказывает ему судьбу.