Текст книги "Витязь на распутье"

– Очень жаль. А отложить постриг никак нельзя? Ну хотя бы до завтрашнего вечера.

– Зачем?

– Мне ведь нужно собраться с мыслями, чтобы предоставить тебе доказательства нашей с ним невиновности, – пояснил я. – Думаю, что ты в них поверишь, государь. Поэтому просьба: не торопись совершать непоправимое. Очень тебе советую.

– Что ж, на один денек можно и отложить, – согласился он. – Но токмо не боле. И гляди, ежели не возможешь меня убедить в своей невиновности, то я уж и не знаю, чем ты станешь искупать свою вину. Разве что и в самом деле посулишь взять этой же зимой Эстляндию…

– От пустых посулов проку мало, – проворчал я.

– А ты пустых мне и не давал, – возразил он, хотел сказать еще что-то, но не стал – ушел, предоставив мне время для размышлений над проектом моей защитной речи, которым я воспользовался сполна, прикидывая, как и что делать.

О том, что произойдет сегодня ночью, я не думал и не гадал – должны сработать ратники, и точка, потому что, если у них не получится, тогда просто конец, ибо в одиночку мне со всей оравой телохранителей-иноземцев не справиться. Вот только даже в случае удачи, то есть получения свободы и вызволения Годунова, этим ничего не заканчивается, а напротив, только начинается, и что делать дальше – непонятно. К тому же в Костроме осталась ничего не подозревающая Ксения – еще одно слабое звено.

Запереться в Ипатьевской обители? Да, тысяча человек смогут удерживать монастырь достаточно долгое время, лишь бы не возникло проблем с порохом и продовольствием, но рано или поздно…

Ликвидировать Дмитрия прямо сейчас? Но тогда неизбежна гражданская война, причем с нашей стороны заведомо проигрышная – против убийц царя, а следовательно, за бояр встанет вся Русь.

Так и не придумав, что делать потом, я решил положиться на судьбу. Чего зря гадать, если будущее укрыто даже от тех, кто его делает? И вообще, утро вечера мудренее, тем более что между ними стоит ночь, которую надо использовать на всю катушку.

Дмитрий рисковать не желал и перед уходом дал команду, чтобы мне снова связали руки и отвели в подвал, что и было проделано его телохранителями. Я даже не сопротивлялся, изображая абсолютную покорность судьбе.

«Везет же мне на монастырские темницы, – подумал я, попав в сырое, затхлое помещение. – Прямо в точности по пословице: бог любит троицу».

В отличие от Путивля и Серпухова, тут не пахло ни квашеной капустой, чему я порадовался, ни мочеными яблоками – а жаль, сейчас я бы не отказался перекусить.

Едва подумал о еде, как спустя несколько минут мне ее принесли. Пахло из горшка довольно-таки вкусно. Вообще-то имелся риск, что в горячие щи что-то подмешали, но, с другой стороны, учитывая, что мы еще не договорили с Дмитрием, навряд ли он приказал сыпануть яду, и я взялся за ложку.

Руки мне, правда, сразу после окончания ужина связали, но горшок я не отдал, заметив, что там осталось изрядное количество еды, которую я хочу доесть позднее. Мрачный караульный, подумав, согласно кивнул.

– А руки? – возмущенно спросил я. – Как мне потом из горшка черпать?

– Ты опасен, – заметил он. – Государь сказал, что ты очень опасен, а потому… – И, не договорив, отрицательно покачал головой и вышел.

Ну и ладно. Жаль, конечно, что придется тратить время на разрезание моих пут, но это ерунда. Зато теперь я знаю, как отрекомендовал меня Дмитрий, так что буду действовать соответственно, чтобы охранники, невзирая на полученное предупреждение, забыли об осторожности. Ну хотя бы на несколько секунд – мне и того хватит.

Для начала надо высвободить руки. Горшок, из которого я предусмотрительно выудил и слопал здоровенный кусок мяса, разлетелся на мелкие черепки. Выбрав осколок поострее, я приступил к веревке. Провозился долго, но спешить некуда – ночь только начиналась, поэтому времени впереди хоть отбавляй, тем более предстояло обдумать последовательность своих дальнейших действий.

Освободившись от пут, я не стал спешить – вначале надо восстановить кровообращение, так что приступил к очередному этапу еще минут через десять, попутно отыскивая подручный материал для изготовления кистеня. Можно было бы и голыми руками, но с ним как-то вернее, к тому же предстояло действовать на расстоянии, чтобы не возбудить излишних подозрений у сторожа.

К сожалению, ничего приличного отыскать не удалось и пришлось удовольствоваться горстью камешков, которые я набрал по уголкам своей темницы. Оторвав изрядный кусок от рубахи, я ссыпал свои находки в него, скрутил в узелок, к которому привязал веревку, после чего принялся тренироваться.

Через полчасика обретенные навыки показались мне достаточными, да и свеча, которую оставили, стала угасать – самое время приступать к решительным действиям. И я приступил, начав скрести черепком по двери.

Ждал недолго – ответная реакция на странные звуки, доносившиеся изнутри, последовала спустя всего пару минут. Дверь открылась, и я едва успел отскочить, чтобы усесться как ни в чем не бывало на охапку соломы, испуганно уставившись в темный угол близ двери и выставив перед собой икону. Ее принесли по распоряжению Дмитрия, и пришлась она как нельзя кстати – закрывала мои руки, освобожденные от веревок.

– Что ты есть тут? – грозно осведомился часовой.

– Это мы тут, – огрызнулся я. – А там смотри что творится. – И зашептал: – Свят, свят! Царица, мати небесная, спаси и помилуй мя, грешного, от диавольской напасти, защити от сатанинских козней… Свят, свят…

Часовой некоторое время настороженно взирал на меня, стоя в проеме, но все-таки не утерпел и шагнул внутрь.

– Что тут? – вновь повторил он, глядя за дверь, куда был устремлен мой взгляд.

– Да не тут, а там! – завопил я. – Ты сам-то глянь, что оттуда лезет! Вон, вон…

Так и есть, любопытство победило, тем более что я сидел от него на довольно приличном расстоянии и даже когда встал, то все равно до него оставалось не меньше двух с лишним метров, поэтому он счел себя в безопасности, неспешно вытянул из ножен саблю и повернулся, вглядываясь в угол.

Удар оказался точным – не зря тренировался. Я даже успел подскочить и аккуратно подхватить его обмякшее тело, чтобы ничего не загромыхало при падении.

Жаль только, что кистень пришел в негодность – ткань порвалась и половина камешков высыпалась. Но подбирать их было некогда – времени впритык и только для того, чтобы успеть придать лежащему нужное положение, после чего я снова отошел подальше и принялся громко командовать:

– Да не так, не так. Ты его за хвост хватай. За хвост, говорю тебе.

Удивленный столь загадочными выкриками, через минуту в дверном проеме показался второй из моих караульных.

– Ты что? – осведомился он у меня.

– Я-то ничего, а ты бы лучше помог своему товарищу, – кивнул я в угол. – Сейчас упустит, и она обратно уползет.

Часовой прошел внутрь и озадаченно уставился на своего приятеля, который лежал на полу, уперевшись головой в угол. Руки его были уложены мною под его тело, так что складывалось полное впечатление, будто он что-то там поймал и теперь застыл, боясь выпустить.

Для достоверности я на всякий случай добавил:

– Да крепче держи, чтоб не улизнуло.

Второй сделал еще пару шагов вперед, всматриваясь, что же там держит лежащий, нагнулся и… кулем свалился к ногам напарника.

Итак, полдела сделано. Но успокаиваться рано – предстояла еще уйма работы. Однако вначале допрос. Говорить мог только второй, которого я «благословил» иконой по голове, поскольку первый, приголубленный мною куда сильнее, так до сих пор и не пришел в себя. Впрочем, мне хватило и одного, ибо молчать он не собирался. Да оно и понятно – чай, наемник, а потому собственная жизнь превыше всего.

Спустя полчаса я уже знал, что государь разместился в одной из комнат-келий в домике настоятеля. Там же разместили Федора, а еще Басманова и Густава, который, оказывается, все-таки сопровождал Дмитрия в его поездке в Ярославль.

«Интересно, почему его нам с Федором не показали?» – мелькнуло в голове, но я отмахнулся от некстати пришедшей мысли – какая разница.

Теперь предстояло пересечь обширный монастырский двор и постараться снять часовых у ворот.

Ночь оказалась достаточно темной, чему я порадовался, осторожно выглядывая из кельи. Выдержав паузу, чтоб глаза немного привыкли к темноте, я тихонько прокрался вдоль стеночки. Далее нужно было пересечь открытое место, и я вновь застыл, готовясь к стремительной пробежке, а заодно высматривая часового. Так, кажется, есть, причем погружен только в мысли о дерьмовой погоде, судя по тому, как он ежится и пытается поплотнее закутаться в свой плащ-накидку или что там на нем сверху надето.

Я не успел первым – пока прикидывал момент поудобнее, сверху на часового спрыгнула черная фигура, завалив продрогшего бедолагу на землю. И тут же из темноты в их сторону метнулась вторая, на бегу выругавшись по-немецки.

Кажется, пришла моя очередь вступить в игру. Мне до ворот было куда дальше, чем спешившему на помощь второму караульному, но тут со стены спрыгнул второй гвардеец, преградив путь к дерущимся. Только тогда остановившийся немец догадался позвать на помощь и открыл рот, но крикнуть не получилось – ратник сбил его с ног.

– Ну и кишмиш вы тут устроили, – проворчал я, после того как уложил второго караульного и помог подняться на ноги Дубцу и Самохе. – А если бы я не подоспел?

– Дубец сказывал, что ты повелел обойтись без крови, а то б мы их куда быстрее завалили, – буркнул обиженный Самоха.

– Отменяю, – коротко ответил я и распорядился: – Один открывает ворота, только не настежь. А ты, Самоха, за мной, к покоям архимандрита.

Но влетать внутрь мы не спешили, затаившись за дверью и поджидая прочих гвардейцев. Лишь когда подле меня скопился десяток, я решил, что пора, и скользнул в темные сени.

Как ни удивительно, но бдительный обычно Басманов на сей раз словно заразился беспечностью от Дмитрия, и мы на своем пути встретили всего двух часовых, так что добрались до кельи, где сладко спал государь, без единой задержки. Расставив людей близ остальных дверей, чтобы никто не смог помешать, я вошел в опочивальню к безмятежно посапывавшему Дмитрию и бесцеремонно потряс его за плечо:

– Вставай, государь, а то Русь проспишь, – иронично заметил я ему.

Реакция Дмитрия на мое появление была странной. Едва он отошел от сна, как на его лице появилась… улыбка, которая спустя несколько секунд сменилась заливистым смехом.

Пришла моя очередь изумляться, поскольку так искренне покатываться от хохота может только человек, который не только совсем не боится, но и…

Додумать я не успел, потому что Дмитрий пояснил причину смеха:

– Ведь сказывал мне Басманов, чтоб я по-простому с тобой гово́рю вел, а я решил, что, коль пригрозить, лучшее выйдет, да запамятовал, с кем связался…

И он вновь закатился от хохота. Наконец, отдышавшись, он вытер выступившие из глаз слезы и с улыбкой констатировал:

– А ить ты и впрямь подумал, княже, будто я ентому старому дурню Шуйскому поверил, ась?..

Глава 15
И снова в парилку

Окончательно все выяснилось через пару минут, когда Дмитрий рассказал о своем замысле. Дескать, единственное, чего он добивался, так это моего согласия возглавить кампанию боевых действий в Прибалтике уже сегодняшней зимой, рассчитывая, что перед угрозой пострижения Федора в монахи я дрогну и сам предложу ему это в качестве своеобразной платы за то, чтобы он оставил Годунова в покое.

Я еще колебался, но он в качестве доказательства, что так все и было на самом деле, предложил пройти к царевичу, который, по его словам, ничего не знает, в том числе и о том, что его якобы собирались постричь в монахи.

Верить на слово я отказался, и мы навестили опочивальню Федора. Царевич действительно спал как убитый, сладко посапывая и причмокивая.

– И как же ты объяснил ему мое отсутствие? – недоверчиво поинтересовался я, когда мы вернулись в комнату Дмитрия.

– Поначалу Басманов ответил, будто ты что-то неотложное вспомнил да к ратникам подался, а после второй чарки винца ему и вовсе не до тебя стало, – ответил государь.

– Он что же, так сразу и запьянел? – усомнился я.

– Так вино с травками было, – простодушно улыбнулся Дмитрий, – вот он и сомлел. Его и теперь не добудиться. Да он нам с тобой пока и ни к чему. Ты мне вот иное поясни: что в поклепе Шуйского правда, а что нет? Ведь не зря в народе сказывают, что дыма без огня не бывает, – задумчиво произнес он.

– Зря, – возразил я, решив умолчать про боярские уговоры возглавить мятеж – эдакая маленькая месть Дмитрию.

К тому же говорить о митрополите я не мог – дал слово, тем более что Гермоген-то как раз помалкивал. И еще одно: начни я рассказ, волей-неволей пришлось бы приплести царевича, ведь Василий Иванович разговаривал с ним, а не со мной, к тому же всем и без того понятно, что никто не стал бы беседовать со мной на эту тему, минуя Годунова.

Вдобавок еще и общий негативный настрой Думы, то есть сената, против меня. Словом, даже если скажу, толку никакого. Еще и боком может выйти – известно мне, как здесь устраивают свод[75]75
  Очная ставка.


[Закрыть], когда доказательства отсутствуют. Обоих на дыбу – и давай наяривать кнутом, пока кто-то один не выдержит и не признается либо в том, что оболгал, либо в том, что выдвинутое против него обвинение правдиво. Так что верят здесь словам того, кто дольше продержится под пытками, вне зависимости от истинности его показаний.

Скорее всего, я окажусь покрепче, хотя и это спорно – когда впереди топор, запираются до последнего. Но даже если и так, то, думается, мне будет мало радости от того факта, что Шуйский отправится на плаху, – помню я руки Васюка после дыбы.

– Зря, – повторил я. – Бывает, и притом сколько угодно. А правда только то, что он действительно заезжал в Кострому и просил руки Ксении Борисовны, но Годунов ему отказал, вот он и…

– Ну-у тогда понятно, чего боярин озлобился, – понимающе кивнул Дмитрий и перешел к вещам, которые его интересовали куда больше. – И как мы с тобой решим про Эстляндию?

– Если в эту зиму, то нет, – отрезал я. – Истинный воевода ведет людей в бой, но не на смерть. У меня же пока ничего не готово, ибо я только начал подготовку.

Но сразу же постарался смягчить свой отказ. Мол, есть и еще причины, причем дипломатического характера. Негоже нам отправляться на Эстляндию словно в набег, подобно банде разбойников, а ведь мы пока даже не отправили к шведскому королю посольство от имени Густава. И как знать, вдруг король решит согласиться и по доброй воле выделит родному племяннику все эстонские земли.

– Посольство, считай, готово. А войну можно объявить, как токмо последует отказ, а он непременно будет, – безапелляционно заявил Дмитрий. – Сказывал мне Густав, что некогда писал свеям по просьбе царя Бориса, да все без толку. Вот и ныне прока ждать неча.

– Прошло столько времени, – уклончиво заметил я.

– А хошь бы и выделили. Все одно дадена будет Эстляндия яко Арцигуставу[76]76
  Приставку «арци» на Руси употребляли, когда речь шла о герцогском титуле, то есть в данном случае Дмитрий подразумевает, что Карл пожалует им Густава.


[Закрыть] и даннику короля, а сие для меня негоже. То русские земли, и володети ими надлежит Руси! – запальчиво отрезал он.

«Скажите пожалуйста, какой патриот выискался! Прямо тебе Жорж Милославский, даже хлеще! – припомнилась мне гайдаевская кинокомедия «Иван Васильевич меняет профессию». – Тот только против разбазаривания царского добра выступал, а этот еще и добавить к нему кое-что решил».

Все мои последующие возражения Дмитрием отметались столь же легко и непринужденно, словно он готовился к этому разговору. Впрочем, почему «словно» – скорее всего, так оно и есть. Да еще, по всей видимости, подключил и Густава, который, торопясь жениться на Ксении, и рад стараться. Вон, даже не утерпел и намекнул Дмитрию, что снабдил меня таким замечательным оружием, против которого не устоит ни одно шведское войско.

Пришлось ответить, что переданы только образцы, по которым еще надо все создавать, на что потребуется изрядное количество времени, а потом еще и обучить людей метанию. Это тоже займет не один день. Про начавшиеся тренировки с пращой я предусмотрительно умолчал.

Дмитрий не унимался, ласково квохча возле меня, как курица над только что снесенным яйцом.

 
Прогуляйся, освежись,
С белым светом подружись!
Что за жисть без приключений, —
Просто ужасть, а не жисть!..[77]77
  Леонид Филатов. «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца».


[Закрыть]
 

Он даже предложил усилить мой полк любым количеством конницы и стрельцов, которое я запрошу. Я возразил, что это уже будет армия, возглавлять которую мне не по чину, да и бояре возмутятся, что он так возвышает иноземца. А даже если кто-то и согласится, все равно станет в ходе боевых действий морщить нос и поступать по-своему. То есть иметь таких под своим командованием та еще головная боль.

Но он опять выкрутился.

– А мы инако сотворим. Объявим тебя первым воеводой Большого полка, а потом всем именитым предложим остальные. Понятно, что откажутся, – опередил он мои возражения. – Вот и славно. Не желают, и не надо, а подмен им искать не станем, так что поедешь вовсе один, а уж опосля поставишь кого твоей душе угодно. Так как? – И в ожидании положительного ответа умоляюще уставился на меня.

Странно. Что-то я и не припомню, когда он на меня так просительно глядел, да и было ли такое хоть раз. Признаться, даже не по себе стало. Пришлось вновь быстренько прикидывать шансы «за» и «против».

Вообще-то можно было бы и не упрямиться, но мешало одно – сразу после возвращения Густав получит право просить руки Ксении, и нет никаких сомнений, что Дмитрий охотно даст добро на их брак.

Вдобавок и сама царевна, можно сказать, пусть не пообещала впрямую, но достаточно прозрачно намекнула шведскому принцу на свое согласие. Да, разумеется, на самом деле она ему откажет, но тогда королевич сможет во всеуслышание горланить на каждом углу о неверности русских женок и трепать ее имя.

Самому попросить ее руки уже сейчас? Но я хорошо помнил слова Дмитрия, произнесенные в Москве, что у него даже насчет Дугласа имеется кое-какая опаска: «Хоть и иноземец, да все равно княжеского роду. Одно радует – простодушен он, да и живет на Руси всего ничего, потому за него никто и не встанет, а что уж говорить о прочих… Иной, может, и не помышляет пока о шапке Мономаха, а стоит обвенчаться с дочкой царя, как непременно появится мыслишка о троне, ибо раз женат на царевне, значит, и сам…»

И пусть я на Руси тоже, как и Квентин, всего ничего, но учитывая, что у меня-то имеется какая-никакая популярность плюс близость к царевичу, да и в простодушных он навряд ли меня числит…

Нет уж, пока о Ксении мне лучше помалкивать. Зато напомнить Дмитрию его собственные слова не помешает. Ну-ка, ну-ка, неужто ты, государь, настолько не боишься Густава, что готов доверить ему армию для завоевания Эстляндии? А не думаешь ли ты, что он после…

Но увы – и тут мимо. Не боится он и ничего такого не думает, поскольку уверен в королевиче, который простодушен, аки малое теля, а посему вреда от него Дмитрий не мыслит ни ныне, ни впредь. Даже Симеон Бекбулатович[78]78
  Симеон Бекбулатович – касимовский хан. До крещения носил имя Саин-Булат. По прихоти Иоанна Грозного с 1575 по 1576 гг. официально именовался государем всея Руси. Позже его пожаловали титулом великого князя и отправили в Тверь.


[Закрыть], хотя дряхл и немощен, да к тому же чуть ли не вовсе ослеп, в сравнении с Густавом выглядит куда опаснее.

Оставалось только осведомиться:

– А что, так уж приспичило?

Дмитрий сокрушенно развел руками:

– Родить нельзя годить. Такое дело, что неволя приспела, потому хошь роди, да подай.

Ну да, ну да, вот только «рожать» мне, а даже суррогатную мамашу никто не торопит проделать это раньше положенного срока.

Ишь ты – даже с латыни на народные прибаутки перешел. Но я сдаваться не собирался, отвечая в том же стиле, благо что за короткий срок пребывания в Костроме пополнил свой запас пословиц и поговорок чуть ли не вдвое. Одни скоморохи чего стоили. Едва что-то не получается, так сразу давай винить друг друга, да не просто, а с вывертом, со всякими шуточками да прибауточками, присказками да присловьями. Что и говорить – великое дело привычка.

Да и от остального люда наслушался изрядно, и не просто наслушался, но и сам стал к ним прибегать гораздо чаще, нежели прежде. А куда деваться? Коли хочешь добиться взаимопонимания, то с каждым лучше всего разговаривать на привычном для него языке.

– Вот так тебе сразу вынь да положь, – огрызнулся я. – Говорю ж, на всякое хотенье есть свое терпенье. Глаз у меня меток, да зуб нынче редок. Необученные они у меня до конца, как бы худа не было. В народе говорят, в ложке Волги не переедешь, а не по силе поднимешь – живот надсадишь.

– Так ты что, боишься, что животов много утеряешь? – хмыкнул Дмитрий.

– Боюсь, – откровенно сознался я. – Животы – не нитки: взрежут – не подвяжешь. Вон я их сколько учил, жалко, если все прахом, а так оно и случится, ибо пока что несподручно моим теляти волка лягати.

– Бабы еще народят, – отмахнулся Дмитрий. – А обучены они у тебя славно, грех жаловаться. Хороши теляти, кои всех моих немцев скрутили.

– Да их у тебя и было-то в карауле всего ничего, – уточнил я. – А там в каждом городе сотни. Да и тут… Если б мне не удалось вовремя изнутри подоспеть, все равно твои шум бы подняли. Словом, учить еще да учить моих гвардейцев.

– Учебой так, как на деле, все одно не выучишь. К тому ж мне и впрямь приспичило. Тут хоть падай, да прядай. Опять же ты сам мне сказывал, что нет ничего недоступного для смертных, – отчеканил Дмитрий и, хитро улыбаясь, добавил: – А уж для иных прочих, кои не совсем смертные, и речи нет. Им и вовсе о недоступном сказывать негоже, ибо стыдоба. А людишек получишь, в том не сумлевайся.

– Сказал же, что не возьму, – отказался я. – Кнута в оглоблю не заложишь. А коль к ней и привяжешь, так все одно – на кнуте недалеко уедешь. Мои ратники хоть немного науку освоили, а твои стрельцы в той войне, которую я запланировал, считай, и вовсе не грамотные.

А в заключение осведомился, хорошо ли он подумал, прежде чем все это затевать, и заодно процитировал:

– Не следует начинать сражение или войну, если нет уверенности, что при победе выиграешь больше, чем потеряешь при поражении. Те, кто домогаются малых выгод ценой большой опасности, подобны рыболову, который удит рыбу на золотой крючок: оторвись крючок – никакая добыча не возместит потери. – И, не удержавшись, съязвил: – На твоем месте я бы непременно прислушался к словам этого человека. Все-таки он – родной брат твоего пращура Пруса.

– Ты намекаешь, что сие поведал…

– Гай Юлий Цезарь Октавиан, – подхватил я, – прозванный Августом. Может, откажешься, пока не поздно?

Некоторое время Дмитрий молча смотрел на меня, словно размышляя о чем-то, но явно колеблясь – говорить или не стоит. Затем решился, отчаянно тряхнул головой и указал мне на стул.

– Ну тогда присядь да послушай меня. Пред тобой ныне буду как на духу. Да и к чему скрывать, ежели ты все мои тайны ведаешь.

«Ты даже не представляешь, насколько это верно, – усмехнулся я в душе. – Мало того, я еще знаю и то, о чем ты и сам не догадываешься…» Однако к делу. И я, усевшись, сложил руки на коленях, подобно послушному ученику, и внимательно уставился на своего собеседника.

Излагал Дмитрий путано, перескакивая с пятого на десятое – видно было, что говорить все это ему крайне неприятно и побуждает к тому лишь крайняя нужда.

Если кратко, то соседи-короли его попросту послали. Деликатно, разумеется, в рамках дипломатии, но тем не менее. Куда? Ну они хоть и иноземцы, а послали по-русски, то есть далеко и за пределы обитаемых земель, отнюдь не собираясь признавать его великие титулы.

Во всем остальном полный порядок – примите наши поздравления в занятии московского трона и уверения в нашей любви и дружбе. На самом деле звучало, может быть, и не так, но поверьте, что смысл их посланий я изложил в точности – масса сладких, ничего не значащих слов, а вот обращение…

Ну ладно, когда титул «непобедимый кесарь» игнорирует император Священной Римской империи германской нации Рудольф II – тут еще можно как-то утереться, но совсем другое, когда точно так же поступает шведский Карл. А Жигмонт, то бишь король Речи Посполитой Сигизмунд III, зашел еще дальше. Если те хотя бы признали Дмитрия царем, то чванный поляк не сделал и этого, ограничившись в своем обращении «великим московским князем».

Более того, его посол Александр Гонсевский, который привез поздравление со столь уничижительным титулом, сообщил от имени короля и по большому секрету, что Сигизмунду стало известно, будто далеко не все люди на Руси преданы новому государю. Однако пусть Дмитрий не беспокоится, ибо король помнит о братской любви и не отступится от обязательства помогать своему восточному соседу, разумеется, если будет видеть от него взаимность, каковая состоит в выполнении своих письменных обещаний.

Далее последовали просьбы, причем по своему бесцеремонному тону больше напоминавшие требования, адресованные сувереном своему вассалу. Мол, когда в Москву приедут шведские послы, то Дмитрий должен не только не принимать их, но пленить и отправить к польскому королю. По сути, выполнение одного этого было равносильно объявлению войны Карлу. Остальное из просимого-требуемого масштабом помельче, но про Густава Сигизмунд тоже не забыл. Дескать, ни к чему предоставлять шведскому королевичу приют и честь. Не преминул король упомянуть про смоленские и новгород-северские земли – коли обещал, так отдай.

Наглость, конечно, кто спорит, но ведь касаемо титула Дмитрий сам во всем виноват – какого лешего он загнул так высоко?! Не удержавшись, я хотел было сказать это, но Дмитрий как чувствовал, сыграв на опережение.

– Ты тута сказывал, будто Русь возлюбил. Тогда сам помысли… – И он принялся пояснять, что звание кесаря употребил не ради собственного величия, но единственно ради возвышения всей русской державы.

Мол, не зря сказывают, что встречают по одежке. Вот такой одежкой и является для правителя его титул. И когда не только не упоминают новый, но даже умаляют старый – это и унижение, и оскорбление, и вообще черт знает что.

Ладно, тут спорить не приходится, и я промолчал. В целом парень прав, хотя все равно несколько погорячился с этим «непобедимым кесарем». Вот только при чем здесь война со шведами, которые вроде бы, напротив, – враги Сигизмунда? Выходит, прямой резон вступить с ними в союз, направленный против Речи Посполитой. Или Дмитрий глупее, чем я думал, и настолько наивен, что полагает, будто, если он в чем-то уступит поляку, тот сразу начнет именовать его императором? Так это он зря. Более того, на мой взгляд, ему ясно намекнули, что даже царский титул еще надо отработать, потому и умолчали о нем, приберегая для торга. Очень умно – если мальчик окажется послушным, в следующей грамоте можно его и указать, кинув как кость собаке. И получится, что, с одной стороны, вроде и уступили, а с другой – оставили все без изменений.

Но оказывается, Дмитрий придумал комбинацию похитрее, чтобы убить одним выстрелом двух зайцев. Дескать, хорошо бы, если б Густав и я завоевали помимо эстляндских земель, принадлежащих Карлу, еще и два-три расположенных в той же Эстляндии городка, которые находятся под властью поляков. Вот тогда-то Сигизмунд не просто взвоет, но и, прислав своих послов с грамотами, обратится к нему как положено.

– А если нет? – осведомился я.

В ответ Дмитрий многозначительно развел руками.

– Он мне нет, и я ему тоже нет. – И он на всякий случай – вдруг я не понял – пояснил.

Мол, тогда с него и взятки гладки – я не я и лошадь не моя, ибо официально, так сказать, де-юре, он и вовсе ни при чем. Люди – да, из его земель, но ведь и у короля в Речи Посполитой любой шляхтич вправе объявить войну какому угодно государству, даже если сам Сигизмунд с ним в мире. В русской державе не совсем так, ибо все бояре ходят в воле кесаря, но что касаемо князя Мак-Альпина, то у него, как у иноземца, иные права. Захотел – послужил Дмитрию, вознамерился помочь королевичу Густаву – тоже его воля.

Словом, вон король Ливонии Густав I, он вас повоевал, и разбирайтесь сами. Вот только настоятельно рекомендуется при разборках с ним не забывать тот факт, что сей шведский принц обратился к непобедимому кесарю Русии за покровительством и поддержкой, которая ему уже обещана. Да, тут действительно вышла промашка, поскольку Дмитрий понятия не имел, что помимо свеев Густав повыдергивал несколько перьев и у ляхов, но если царское слово – золотое, то слово кесаря – крепче булата, поэтому он вынужден его теперь держать, и ежели что, то пусть ляхов не удивляют русские стрельцы на стенах ливонских городов. Можно, конечно, посоветовать Густаву мирно, по доброй воле уступить завоеванное, однако что сам Дмитрий с этого будет иметь помимо уверений в любви и братской дружбе?

Мой собеседник перевел дыхание и жадно уставился на меня в немом вопросе – ну как его задумка?

Я неопределенно пожал плечами. Вообще-то сюжет закручен лихо, вот только царевна из этого расклада выпадала напрочь, а потому…

– Так сколь ратников тебе потребно? – уточнил он.

Ну что ж, ты упрямый, а мы упрямее.

– Нисколько, – отрезал я и хотел было добавить кое-что еще, но Дмитрий остановил меня:

– Ты погоди-ка. Оно ведь не всегда утро вечера мудренее, особливо когда перед утром такая хлопотная ночь выдалась, яко у тебя. Ты и не спал, поди, вовсе, а посему не спеши. Передохни до обедни, тамо за стол сядем, попируем, а уж опосля продолжим нашу гово́рю.

Странно. Судя по его виду, не больно-то наш государь и расстроился из-за моего отказа. Получается, имеются у него какие-то дополнительные аргументы. Знать бы, какие именно…

Подняли меня мои ратники, выставленные у дверей, за час до обедни, так что выспался я отменно и успел кое-что прикинуть, пока молились в соборе, а за совместную трапезу уселся вполне бодрым и в надежде, что смогу отговорить Дмитрия от его затеи.

Присутствовало нас на обеде восемь человек, из которых за прямым[79]79
  Так называли на Руси стол, за которым сидел царь. Остальные столы, за которыми размещали гостей, именовались кривыми.


[Закрыть] столом уселись хозяин, то бишь архимандрит Леонтий, государь, царевич Федор и польщенный таким почетом Густав. Иван Хворостинин-Старковский занял место, положенное ему согласно чину кравчего, то есть встал за спиной Дмитрия. Мне же вместе с Басмановым и неким думным дворянином Михайлой Татищевым достался кривой стол, а учитывая, что нас было всего трое, уселись мы лицом к государю.

Признаться, раньше я Татищева ни разу не видел, хотя фамилию запомнил, ибо с его посольства на Кавказ, куда его отправил царь Борис Федорович, и закрутились резкие перемены в моей жизни.

Дело в том, что, помимо всего прочего, посольству была поставлена задача привезти жениха для Ксении. Мой друг и учитель танцев у царевича Федора Квентин Дуглас узнал об этом и, будучи влюбленным в царевну, хотя ни разу и не видел ее, бросился к царю и заявил, что ни к чему искать жениха за тридевять земель, когда тот совсем рядом, и выдвинул свою кандидатуру, отрекомендовавшись побочным сыном английского короля Якова.