Текст книги "Витязь на распутье"

– Не следует забывать, с каким народом мы имеем дело, – издалека начал Сапега. – У них такие же суровые нравы, как сурово небо их земли. Московиты вероломны, коварны и ненавидят иноземцев. Вначале надобно изведать, что на самом деле у них на уме. Возможно, они хотят только избавиться от Дмитрия, а потому обращаются к нам поневоле. Но в то же время, – осторожно заметил он, видя, что король нахмурился, – не следует пренебрегать случаем. Годунова их магнаты действительно не желают видеть на троне, а помимо него наследников у Дмитрия пока нет…

Сигизмунд усмехнулся. Хитер канцлер. Сказал столь витиевато, что понимай как хочешь. Он потер лоб, еще раз прикидывая, что если бы неверным московитам можно было доверять хоть на золотник, то тогда имело бы смысл более тщательно взвесить возможность воцарения его сына на русском троне.

Но тут ему вновь припомнился собственный отец, отправивший своего первенца в чужую страну. Нет, он не желает, чтобы Владислав, когда вырастет, точно с такой же тоской, как он сам сейчас, взирал бы в окно, только уже в сторону Речи Посполитой. Хотя наследнику всего девять лет, а не двадцать один, как было самому Сигизмунду в момент избрания, так что принц вряд ли будет тосковать…

– Если бы им можно было верить, – вырвалось у короля.

– Помимо этого не следует забывать, что Владислав пока единственный сын у вашего величества, – чувствуя колебания Сигизмунда, вмешался стоящий в комнате чуть поодаль королевский духовник ксендз Франциск Помаский.

Король согласно кивнул. Да, действительно. Как он об этом не подумал. Вот если эрцгерцогиня Констанция, став его женой[48]48
  Овдовевший король Сигизмунд посватался к австрийской эрцгерцогине Констанции. Свадьба их должна была состояться 11 декабря 1605 г.


[Закрыть], подарит ему еще одного сына, тогда можно будет подумать, а пока…

Сапега покосился на ксендза, неодобрительно подумав, что вести тайные разговоры в присутствии третьего со стороны короля весьма неосторожно. Особенно с учетом того, что, как ему было известно, Помаский хоть и не являлся иезуитом, но явно тяготел к ним, а кроме того, ксендз был еще и самборским пробощем, то есть имел близкие сношения с Мнишками. С учетом всего этого нетрудно предугадать, что все, о чем тут говорится, вскоре станет известно тестю Дмитрия.

Король подметил неодобрение во взгляде Сапеги и мысленно усмехнулся, поняв опасения своего канцлера. Глупец. Затем он и оставил Помаского. Пусть слушает… до поры до времени.

– Передай этому московиту, что король и сам не властолюбив, и сына воспитывает в той же умеренности, дабы он во всем предавался воле божьей и не помышлял излиха сверх нее. Боярам же я рекомендую почаще читать святые книги, дабы они не забывали о слове спасителя, кой проповедовал смирение и покорство перед властями, какими бы они ни были. А ежели у них таковых книг нехватка, то король в своей доброте высылает им несколько. – И, повернувшись к ксендзу, Сигизмунд напомнил ему: – Надеюсь, святой отец, ты не забыл о моем вчерашнем поручении и приготовил для московитов подарок.

– С вечера, – угодливо подтвердил тот.

– Тогда принеси его и вручи моему канцлеру, – распорядился король. Он терпеливо дождался, когда ксендз выйдет, неспешно прошелся по мягкому ковру и вновь обратился к Сапеге, с деланым равнодушием заметив: – А еще передай московиту, что государь Речи Посполитой отнюдь не желает загораживать им дороги. Они – подданные иной страны, а потому вправе сами промышлять о себе, как только считают нужным. Ежели им не угоден ни Дмитрий, ни Годунов, то… – Не договорив, он тяжело уставился на канцлера.

Тот вновь понимающе кивнул и оглянулся на открывшуюся дверь. В проеме стоял Помаский, держа в руках пять новеньких экземпляров Библии. Радостно улыбаясь, он подошел к канцлеру и протянул ему книги.

«Слышал или нет?» – мелькнуло в голове у Сапеги.

Некоторое время он внимательно вглядывался в простодушное лицо ксендза, но к окончательному ответу так и не пришел. Раздумья прервал король, который невозмутимо осведомился:

– Кстати о Годунове и его ближнем слуге. Помнится, сразу же после получения известия о гибели шляхтичей я повелел выяснить, кто таков этот самый князь, учинивший побоище. Выяснили?

– Он стал учителем философии у юного Федора Годунова в последний год правления царя Бориса, – начал Сапега, но был бесцеремонно перебит королем.

– Все это, равно как и о его пребывании в Путивле, где он непостижимым образом в самые короткие сроки втерся в доверие к Дмитрию, а также о том, что он с верными жолнерами сумел спасти Федора Годунова от смерти, я уже слышал ранее. Меня интересует иное: какие цели он преследует? Должна же быть у него какая-то цель? – И Сигизмунд вопросительно уставился на Сапегу.

Массивная нижняя челюсть – характерная особенность всех представителей династии Ваза – и без того изрядно выдававшаяся вперед, выпятилась еще сильнее, отчего лицо короля еще больше стало напоминать морду датского дога.

«Недаром королю из всех собак больше всего по душе именно они, хотя для его любимой охоты куда лучше наши быстроногие польские борзые. Пожалуй, для вящего сходства ему сейчас не хватает только слюны из уголков рта», – не преминул отметить Сапега.

– Цель проста, – пожал плечами он. – Ныне князь Мак-Альпин – самое доверенное лицо царевича. Если последний в результате переворота придет к власти, князь займет в Московии точно такое же положение, какое некогда было у покойного Бориса Федоровича в период правления царя Федора Иоанновича.

– Но Федор Иоаннович был женат на сестре Бориса, – возразил король и еще раз вспомнил отказ Дмитрия от женитьбы на Анне.

– Князь отважен, недурен внешне и весьма умен. Не вижу, кто может помешать ему жениться на сестре Федора, – снова пожал плечами Сапега. – К тому же, как я слышал, царевна не только молода, но и весьма пригожа, так что это не станет для него некой жертвой в угоду честолюбивым планам.

Сигизмунд настороженно уставился на канцлера. Неужто нахальный литвин осмелился таким образом намекнуть на непривлекательность Анны, грубоватые черты лица которой в полной мере сохраняли все фамильные недостатки Ваза, или ему показалось? С минуту король лишь шумно сопел, набычившись и не говоря ни слова. Однако невозмутимый взгляд Сапеги слегка успокоил Сигизмунда, и он решил, что ошибся.

– Кто может помешать? – повторил король слова канцлера и твердо ответил: – Мы. И не только можем, но и должны. Князь слишком отважен и слишком умен. Кроме того, насколько мне помнится, он еще в Путивле принял веру схизматиков и от этого неугоден нам вдвойне. Если он заключит такой брак, то… Словом, мой долг по-отечески предостеречь московского государя, обратив внимание на опасность, исходящую из этой женитьбы. Также надлежит отписать, что в просвещенных странах давно не принимаются во внимание подобные варварские вещи вроде так называемого божьего суда, который якобы устанавливает истинную справедливость. Вам ли, как инициатору создания выдающегося документа правовой мысли Европы – Статута Великого княжества Литовского, – это не знать, – щедро отвесил он комплимент Сапеге, и тот, польщенно улыбнувшись, охотно поддакнул:

– Любой юрист лишь презрительно фыркнет, узнав о таком приоритете пресловутой справедливости, да еще исходящей из диких старинных обычаев, над цивилизованным правосудием, – охотно поддакнул канцлер.

– Следовательно, князь Мак-Альпин по-прежнему повинен в гибели двенадцати…

– Пятнадцати, – быстро поправил Сапега.

Сигизмунд умолк и раздраженно уставился на своего собеседника. Определенно, этот литвин вздумал поучать короля. Он что же, и впрямь считает себя таким умным, приняв дежурную лесть за чистую монету? Экая бесцеремонность – столь нагло перебивать, и ради чего?! Подумаешь, ошибся на трех человек. В этом ли дело?

– В данном случае количество погибших роли не играет, – сухо произнес он после паузы. – Главное, что князь Мак-Альпин продолжает оставаться в наших глазах виновным, и никакой божий суд его вину снять не в силах. Кроме того, помнится, я вам поручал узнать о его ближайших родственниках в Европе. Действуя через них, если они исповедуют истинную католическую веру, мы могли бы более успешно влиять на него и добиться…

– Увы, но найти их так и не удалось, – развел руками Сапега.

– То есть как не удалось? – опешил Сигизмунд, от неожиданности даже забыв сделать канцлеру внушение за то, что тот вновь осмелился перебить своего короля. – Ни одного?!

– Его отец в свое время тоже перебрался на Русь, женившись на княжне Марии Долгорукой, – пояснил Сапега. – Далее его следы теряются. Он вроде бы бежал от царского гнева куда-то на Восток, к варварам…

– Бежать от варваров к еще более диким варварам не очень-то умно, – прокомментировал Сигизмунд.

– Там он вместе с женой попал в плен, – невозмутимо продолжил Сапега, пропустив мимо ушей саркастическое замечание короля, – затем освободился, но вернуться на Русь не успел, скончавшись.

– Так, может, молодой князь вовсе не его сын? – предположил Сигизмунд. – Все-таки в плену возможно всякое и…

– Сходство, – покачал головой Сапега. – Со времени бегства его отца прошло более тридцати лет, но моим людям удалось отыскать двоих, кто видел его, и они в один голос уверяют, что сходство разительное.

– Получается, что нынешний князь наполовину русский, – осуждающе заметил Сигизмунд. – Тогда он еще опаснее для нас – уж слишком много у него достоинств. А если добавить, что он еще и потомок древних шотландских королей, то…

– А вот это спорное утверждение, – возразил канцлер.

– То есть?!

– Моим людям не только не удалось разыскать ни одного его родственника. – И Сапега многозначительно посмотрел на короля. – В Италии никто из опрашиваемых и слыхом не слыхивал о княжеском роде Мак-Альпин. Вообще.

– Как такое может быть? – озадаченно осведомился Сигизмунд. – Получается, твои люди не там искали или не у тех спрашивали.

– Они сумели бы отыскать иголку в стоге сена, – чуточку обиженно заявил канцлер, – а уж людей тем паче.

– И тем не менее не нашли. Очевидно, заниматься поисками иголок им привычнее, – хмыкнул Сигизмунд.

– Мне думается, что дело в другом. Отыскать иголку в стоге сена возможно лишь при условии, что она там находится, – хладнокровно ответил Сапега. – Если же ее там нет…

– Ты хочешь сказать, что князь Мак-Альпин… – протянул король и, не договорив, вопросительно уставился на канцлера.

– Именно это я и хочу сказать, – подтвердил Сапега.

– Но раз так, то это обстоятельство решительно все меняет, – оживился Сигизмунд. – Вот только не получится ли так, что твои люди все-таки недоглядели и мы можем оказаться в глупом положении?

– Разумеется, поиски еще не закончены, – осторожно заметил канцлер. – В Италии слишком много городов, а поручение от вашего величества я получил не столь давно. Для надежности надо дать моим людям еще два-три месяца, после чего я смогу ответить более уверенно.

– Пусть так, – согласился король. – Хотя намекнуть на неясность его происхождения можно будет уже сейчас.

– Дмитрию? – уточнил Сапега и напомнил: – Так ведь Мак-Альпин находится в подчинении у Годунова.

– Тогда ему.

– Учитывая, что князь служит царевичу, как говорят русские, не за страх, а за совесть и более верных слуг у Годунова нет вовсе, вполне вероятно, что тот проигнорирует наше сообщение.

– Все правильно, – не стал спорить король. – Но это лишь касаемо службы. Зато сестру замуж за безродного он никогда не выдаст – это первое. А второе… – Сигизмунд замолчал, торжествующе глядя на своего собеседника, но тот сразу понял королевскую мысль и продолжил ее: – Зная, что он никакой не князь, думается, и Дмитрий будет рассматривать нашу просьбу выдать его как убийцу шляхтичей куда благосклоннее, посчитав, что ссориться из-за самозванца ни к чему. Вот только надо ли его разоблачать вообще?

– Я уже сказал, что он слишком опасен, – напомнил Сигизмунд.

– Опасен как враг, – возразил Сапега. – Но если он под страхом неминуемого разоблачения станет выполнять все, что от него потребуется, такой человек в ближнем окружении царевича для нас весьма кстати. К тому же, в отличие от Дмитрия, с князем мы в случае его непослушания можем не церемониться.

– Что ж, в твоем рассуждении имеется здравое зерно, – благосклонно кивнул король. – Но вначале надо по возможности ускорить розыски. Мне нужен точный ответ, что иголки под названием Мак-Альпин в итальянском стоге сена нет и никогда не было.

Увы, но я узнал об их разговоре ой как не скоро, пребывая в безмятежности и не ожидая никаких каверз с этой стороны. К тому же прошло слишком много времени с тех пор, как я здесь появился, так что давно перестал беспокоиться о возможном разоблачении.

Да и некогда мне было думать обо всем этом – дел навалилось столько, что лишь успевай поворачиваться…

Глава 10
Одним выстрелом двух зайцев

Честно говоря, сам не ожидал, что проблем окажется так много, да еще неотложных. Разумеется, решать их в одиночку нечего было и думать, к тому же зря я, что ли, приложил в свое время столько усилий по вербовке мастерового люда. Опять же приказной аппарат, точнее, теперь уже министерский, хоть и куцый, но имелся.

Однако по большей части приходилось во все вникать самому, и начиная с утра я с головой погрузился в скопище дел, стараясь как можно быстрее сдвинуть с места наиболее срочные.

Нескончаемая круговерть не оставляла меня в покое ни на минуту, и я в первые же дни не раз пожалел, что в сутках всего двадцать четыре часа, потому что все время не успевал уложиться в те сроки, которые сам для себя намечал.

Виной тому были непредвиденные вводные. Как я ни пытался спешно наладить все процессы, чтоб дальше оставалось только преспокойно приглядывать за тем, как они идут, но все время мешало то одно, то другое.

Едва разобрались с ложной тревогой, как сразу после трапезы к царевичу заявились художники, причем вся троица.

Оказывается, они только с виду спокойные и флегматичные, а на самом деле просто терпеливые, сумели смолчать и не сказали ни слова Гермогену, когда тот на них орал, зато теперь пожелали высказать все, что у них накипело на душе.

Высказывали они, естественно, мне, поскольку, вспомнив о вчерашнем уговоре, Федор даже не стал их слушать, заявив, что они переданы им в ведение прибывшего князя Мак-Альпина.

Одним словом, пришлось битых полчаса сочувственно кивать головой, в то время как они жаловались на невнимание к ним. Дескать, брызжущий слюной кардинал, как они окрестили казанского митрополита, оказался последней каплей в их чаше терпения, ибо тут все не так, как они ожидали, но главное – не так, как им обещали. Где свободное творчество, где многочисленные заказы, где…

Кстати, как последнее доказательство невнимания Рубенс привел в пример сегодняшнее поведение Годунова, который даже не соизволил их выслушать. А в завершение они дружно попросили… отпустить их обратно.

Оставалось только порадоваться в душе своему своевременному приезду, ибо задержись я всего на пару дней, и тогда сейчас перед ними стоял бы престолоблюститель, который не далее как вчера проявил инициативу, предложив отправить их восвояси. И отправил бы, ей-ей, отправил. Ох, как же вовремя я приехал в Кострому!

Конечно, забот у меня выше крыши, в том числе и весьма важных, ибо пушки еще не говорят, но вот-вот грядет переворот, однако музы молчать не должны, несмотря ни на что, даже те, которых у греков вообще не было[49]49
  Подразумевается, что музы, покровительствующей художникам, в мифологии Древней Греции не было.


[Закрыть].

Словом, я плюнул на все остальное – не убежит, а эти, чего доброго, и впрямь могут упорхнуть в свои Нидерланды – и битый час уговаривал их остаться. Златых гор предусмотрительно не сулил, но заверил, что с сегодняшнего дня все пойдет совершенно иначе.

А что касается всяких там «кардиналов», то уж я постараюсь, дабы впредь никто из них не посмел им докучать, вплоть до того, что приставлю к каждому из них специальных холопов, которых тщательно проинструктирую, и они будут знать, как отпугивать тех, кто осмелится что-либо вякнуть в адрес господ живописцев.

Что же до многочисленных заказов, то дайте срок, господа хорошие, дайте только срок, и они появятся, причем поверьте, что это время уже не за горами. Более того, клятвенно обещаю, что уже самый первый из них окажется весьма приятным, ибо предстоит запечатлеть на полотне деву ангельской красы, да так мастерски, чтобы было видно все ее очарование.

Фу-у, уговорил.

А тут и Серьга. Оказывается, старый казак дожидался лишь меня, поскольку его хлопцы давно истомились, жаждая поскорее вернуться на Дон, и он зашел ко мне попрощаться. Остаться хоть на недельку атаман не согласился – мол, и без того еле поспеют вернуться до осенних дождей, а потому чарками на посошок мы с Серьгой чокнулись прямо у струга.

Но грустить некогда – меня ждали…

Ох, кто меня только не ждал. Например, литейщики. По счастью, и Кондратий Михайлов, и Григорий Наумов оказались ребятами сообразительными и быстро поняли, чего я от них хочу. А хотел я наладить производство гранат – в смысле их оболочек, а также удобных в перевозке малых полевых пушек, именуемых тут затинными пищалями, но не только их одних, а еще и специальных ядер к ним, которые, как и гранаты, должны внутри быть полыми.

Что касаемо металла, то нам всем троим было понятно, что без экспериментов не обойтись, поэтому приняли совместное решение лить и гранаты, и ядра сразу из нескольких сплавов, в том числе и из того, который обычно используется при отливке колоколов. Мягковат, конечно, есть опасность, что будет расплющиваться о кольчуги, но зато у него имеется и преимущество – уж его-то черный порох точно разорвет.

Едва закончил с ними, как за мной прибежали из Приказной избы – моим вчерашним поручениям сегодня потребовались пояснения. Но это даже хорошо, ибо означало, что народ пускай их до конца не понял, однако твердо вознамерился выполнять. Управившись с будущими министрами, устремился в Дебри – как там. Вроде бы порядок – распланировано толково, все готовы к труду, так что в ближайшую пару дней хоть эта забота снимается с плеч.

Из новых задач, вспомнив наставления Густава, я поставил ратникам только одну – всем овладеть пращой[50]50
  Праща – ручное метательное оружие. Состояло из ремня с расширяющейся средней частью, в которую закладывался метательный камень. Раскрутив ее и выпустив один конец, запускали камень в полет. В XVI–XVII вв. пращу действительно использовали при метании гранат.


[Закрыть]. Точнее, вначале всем, чтобы каждый имел навык, а через недельку отобрать тех гвардейцев, у кого это лучше всего получается. Причем речь идет не только о точности, но и о дальности. Я даже нашел им для тренировок по метанию пяток камней, схожих по весу с будущими гранатами, чтоб подобрали аналогичные. И вновь обратно в Кострому – увязывать, объяснять, искать выходы, когда что-то не клеится, придумывать пути для дальнейшего ускорения работ, и прочая, прочая, прочая. Вдобавок катастрофически не хватало грубой рабочей силы и предстояло сделать все возможное, чтобы привлечь на стройки дополнительных рабочих. Воспользовавшись тем, что полевые работы в целом практически завершены, я усадил Еловика, которого вновь забрал от царевича в свое пользование, и распорядился составить от имени престолоблюстителя указ, в котором повелевалось выделить от каждой деревеньки по одному человеку из десятка имеющихся в ней мужиков. Кроме того, я попытался максимально использовать и внутренние резервы самой Костромы, в том числе и острожников.

Игнатий Незваныч вместе с представителем Разбойного министерства Башлыком по прозвищу Лампада, хотя, на мой взгляд, к такому имени прозвище вроде бы ни к чему, свое дело сделали, и довольно-таки грамотно. При этом они весьма старательно соблюли мои инструкции, которые гласили, чтобы по возможности не дать заподозрить должностным лицам острога неладного. Те даже не поняли, кто из проверяющих главнее и опаснее, уделив особое внимание Игнатию. Да и немудрено, ибо именно Княжев был наиболее дотошен, совал нос в каждый закуток с придирчивыми вопросами: «А это у вас зачем? А тут у вас как?» Он не ругался, не бранился, а, получая разъяснения, лишь согласно кивал, но ни на шаг не отпускал от себя губного старосту.

Меж тем Башлык занялся финансовыми делами острога, хотя тоже вел себя скромно, молча листая всякие приходно-расходные книги и иногда делая выписки. Для вящей убедительности, чтоб показать, какая он мелкая сошка, Лампада по собственной инициативе всякий раз, когда кто-то входил, подскакивал с места и униженно ему кланялся.

Зато потом, когда проверка завершилась и на следующий день в острог заглянул я, все было совсем иначе. Честно говоря, до доклада своих людей я даже не знал, какие суммы отпускаются из городской казны на содержание узников и отпускаются ли они вообще. Оказывается, да, хотя до арестантов и не доходят.

– Так куда ушли деньги? – осведомился я в очередной раз у губного старосты и получил все тот же ответ:

– Дак на сторожу, чтоб бдили.

– Они получают по рублю в год, так?

Староста, поразмыслив, кивнул.

– Ну и где остальное серебро? – После чего, вновь не дождавшись ничего вразумительного, полюбопытствовал: – Как я понимаю, с ответом ты затрудняешься. Тогда поведай, мил-человек, откуда у тебя…

Спасибо Игнатию – предоставил мне не только подробный перечень всех лавок на торжище, которыми этот староста обзавелся в течение последних нескольких лет, но и назвал примерную стоимость товаров в этих лавках.

– Меня не интересует, сколько у тебя денег, но любопытно, как они тебе достались.

Староста покосился на меня, вздохнул и попросил время на размышление – дескать, сразу и не ответишь. Я дал. Однако выяснилось, что отвечать он решил своеобразно и на следующий день вручил мне запеченного в яблоках гуся. Заявив, что сыт, я кивком указал, чтобы он передал его Игнатию, который оказался более догадлив. Приняв его от старосты, Княжев взвесил подарок в руках и уверенно сделал вывод:

– Не мене сотни ефимков, княже.

Поначалу я даже не понял, что он имеет в виду – ну не был я в двадцать первом веке ни депутатом Госдумы, ни судьей, ни гаишником, ни… Короче говоря, не доводилось мне брать взяток и вообще иметь с ними дело. Да даже если бы и имел… В моем представлении они прочно ассоциировались с конвертом, в котором лежат пачки ассигнаций. Или с пакетом. Или с дипломатом. Ну ладно, если перевести на нынешнее житье-бытье, это должен быть кошель, в котором должно звенеть серебро или золото.

Но гусь?! Это ж додуматься надо. Так что дошло до меня лишь через пару секунд после замечания Игнатия, и я угрюмо засопел, начиная накаляться. Мое недовольство староста воспринял своеобразно, простодушно пояснив, что остальное просто не поместилось, да и нести тяжело, а так у него дома в печке приготовлен еще один точно такой же гусь.

– Я мзды не беру, – медленно произнес я и, перефразировав Верещагина, добавил: – Мне за Кострому обидно. А потому…

Словом, в тот же день с моей подачи Годунов освободил его от должности, а спустя неделю вместе с десятком чиновников старой администрации под конвоем отправил в Москву. Можно было бы и раньше, но под страхом плахи, которую я ему в сердцах посулил, староста принялся энергично сдавать прочих приказных, а знал он о них много – правая рука воеводы по всем темным делишкам, – и Еловик только успевал строчить под его диктовку.

Разумеется, возглавлял процессию арестантов сам воевода, настолько привыкший к безнаказанности, что даже не удосуживался прятать концы в воду и положившийся во всем на помощника, который тоже обнаглел донельзя.

Их имущество по моей рекомендации царевич указал отдать на поток[51]51
  Так на Руси называлась конфискация.


[Закрыть], так что одним выстрелом я убил двух зайцев, высвободив целую дюжину домов. Часть ушла на размещение моих работников, а прочие под разные учреждения. Не забыл и свой правительственный аппарат, отдав им пару теремов – условия для работы в министерствах должны быть достаточно комфортабельными.

Мало мне забот, так теперь еще пришлось возиться с заменой городской администрации, начиная с воеводы, на пост которого я решил рекомендовать одного из сотников, Микиту Голована. А что – мужик хозяйственный, справный, приказы выполняет от и до, даже если они подчас ему и непонятны. Выдумки, правда, маловато, но, с другой стороны, может, оно и к лучшему.

Поначалу он заартачился – дело непривычное, но после того, как выжал из меня в помощь себе еще троих десятников, дал согласие.

– Главное, чтоб был порядок в городе, ну и чтоб народ не баловал с воровством, – получил он от меня короткую инструкцию.

– Будет баловать, – сразу возразил Голован.

– Не понял. – И я вопросительно уставился на него.

– А чего тут не понять-то? Чай, жрать-то хотца, – лаконично пояснил он. – Воевода прежний вовсе людишкам жалованье не платил, а у них дома и женки, и детишки, вот и озоровали. Поначалу на хлебушек, опосля и на маслице, а кто посмышленее – и на терем себе расстарался.

Мы с царевичем переглянулись.

– Он что же, вовсе ничего им не платил? – изумленно переспросил Годунов.

– Почитай, что вовсе, – твердо ответил Микита. – А и то, что давал, тут же назад отбирал. Мол, денег в казне нету, но ежели кой-кого подмаслишь, то, глядишь, и получишь.

– Это как? – нахмурился Федор Борисович.

– Очень просто, – ответил я за Голована. – Ты идешь к казначею и расписываешься за все деньги, которые тебе причитаются, а получаешь, к примеру, половину. Остальное казначей делит пополам с воеводой.

– Треть, – поправил меня Микита. – Не боле трети на руки людишки получали, чтоб, значитца, поровну всем – часть самому, часть казначею, а часть воеводе. Иные же, кто делиться не хотел, и вовсе ничего не имели. А кто из подьячих казначейских бога в душе имел – тех в острог, чтоб под ногами не путались. Да их, как я слыхивал, не больно-то много сыскалось. Сказывают, всего-то один и нашелся.

– И как быть? – растерянно посмотрел на меня царевич.

Я вздохнул. Не удоволим хоть частично, тогда они вновь примутся брать взятки, и попрекнуть их трудно – жить-то надо.

– Давай, Федор Борисович, поступим так. Сейчас погодим, а Голован пока продаст то, что можно, из имущества арестованных, да к тому времени по бумагам разберется – кому сколько причитается, а уж тогда прикинем, что делать.

Через три дня прикинули. Получалось, что бывший воевода задолжал людям не так уж и мало – около четырех тысяч рублей. Царевич поморщился, но я заявил ему:

– Вроде бы какое нам дело до прежних долгов московских властей – пусть их бранят, хотя они честно выплачивали все положенное. Вот только во главе этих властей стоял не кто-то, но государь Борис Федорович. Недоверие отцу будет непременно перенесено на сына, ибо яблочко от яблоньки… В народе так и будут говорить – не бывать шишке на рябинке, сливке на елке, а на вербе грушам. Коли старый лыс, то и молодому недолго кудри нашивать. Позаботиться сыну о том, чтобы оставить в людских сердцах добрую память о своем покойном батюшке, – что может быть богоугоднее? Так что, будем отдавать долги?

– Быть по сему! – тут же выпалил Годунов.

– Но выплачивай не все сразу, – торопливо заметил я обрадованному Головану. – Пока хватит и половины. Поясни, что царевич добр, от выплат не отказывается, но оставшуюся половину обязуется вернуть вместе со следующим годовым жалованьем при условии, что в течение всего времени подьячие будут добросовестно выполнять возложенные на них обязанности и их ни разу не уличат в мздоимстве. Ну а если попадутся… – Я развел руками и спросил царевича: – Мыслится, Федор Борисович, такое слегка удержит их руки, когда они потянутся за взяткой? Что скажешь, Голован?

Годунов согласно кивнул, да и бывший сотник, почесав в затылке, перестал хмуриться и не только подтвердил правоту моих слов, но и внес существенное дополнение:

– А и впрямь такое куда как славно. Можно даже и четвертью обойтись, а опосля, месячишка через три, еще одну выдать, да так и выдавать впредь. Глядишь, народец и попривыкнет к честной службишке.

На том и порешили.

С узниками получилось совсем весело. Оказывается, согласно тем же приходно-расходным книгам пятеро из числившихся в остроге отсутствовали, и поди пойми, где они сейчас – то ли померли, то ли отпущены за соответствующее вознаграждение. Еще трое, напротив, сидели, но записаны не были, причем один из них томился в темнице второй год.

Да и насчет самих преступлений… Один, из какого-то Селища, расположенного на противоположном берегу Волги, досиживал третий год, хотя, на мой взгляд, его проступок от силы заслуживал доброй порки на площади. Подумаешь, запахал межу у боярского сына. Рядышком с ним томился еще один, который пострадал за самооборону – набил морду свояку все того же воеводы, который полез на него с кулаками.

Указом царевича они и еще шестеро со схожими «преступлениями» были освобождены немедленно, причем каждому была выделена компенсация из денег, вырученных за конфискованное имущество. Небольшая, правда, но тут важен сам факт, а остальное пусть доделывает народная молва.

Хватало и настоящих преступников, хотя ни головников, ни шатучих татей среди них не имелось. Оно и понятно, псевдогуманисты и неутомимые борцы за права убийц на Руси, по счастью, пока не завелись, так что с этими категориями поступали так, как и положено, то есть по справедливости – плаха, острый топор и голова с плеч. Словом, тутошние сидельцы мотали свои сроки самое большее за совершение преступлений средней тяжести, вроде краж и прочего, а то и вовсе по пустякам. Вот к ним-то, собрав их в тюремном дворике, я и обратился с речью, заявив и о грядущих переменах и о том, что теперь им, согласно повелению Федора Борисовича Годунова, жить будет лучше, жить будет веселее.

Слушали молча, но на изможденных чумазых лицах и в угрюмых взглядах, устремленных на меня, читалось эдакое застарелое неверие. Дескать, пой, птичка, пой. И мы б на твоем месте, выспавшись на мягкой постели и нажравшись калачей со сладким сбитнем, тоже могли бы заливаться соловьями. А что губного старосту с воеводой сместили, так нам от того ни холодно ни горячо – придет другой и точно так же станет обирать и морить голодом.

Ну и пускай. Сами все увидят и убедятся. А чтоб процесс пошел быстрее, я не стал излагать в подробностях, в чем заключаются эти перемены. Лучше поступить иначе…

– А живете вы, яко в хлеву свиньи, – с упреком заметил я. – Поэтому для начала придется вам заняться благоустройством своей тюрьмы, а уж потом будем разговаривать о прочем. – И добавил, критически осмотрев стоящих: – Да и самих себя тоже не помешает привести в порядок, а то эвон как заросли да обовшивели. Значит, поступим так…

Спустя три дня лица арестантов были совсем другими. Еще бы – всех выпарили, вымыли, причем в специальных настоях, которые спешно заготовила моя ключница, поскольку вшей на них было куда больше, чем блох на бродячей собаке. Затем их подстригли, переодели в чистое, вручили новые лапти.

Когда переодевались, подшучивали друг над другом, примеряя рубахи: