Текст книги "«Города» и «замки» Хазарского каганата. Археологическая реальность"

Opus spicatum

В связи со стеной Таматархи, равно как и кладками в Фанагории и Сугдее, коснусь темы, также связанной с проблемой «хазарского вклада» в строительство на Тамани и в Крыму, – кладки «ёлочка»[29]29
  Названия «ёлочка» и «opus spicatum» равнозначны и обозначают один и тот же вид кладки, оба подражательны, ассоциативны: первое – расположению иголок на дереве ель, второе – зёрен в колосе. Оба термина в русской научной литературе применимы и взаимозаменяемы. Термин же «opus spicatum» предпочтительнее, т. к. соответствует общеевропейской традиции латинских наименований основных типов кладок (Сорочан С.Б., 2004).


[Закрыть]. Впервые попытку связать появление в Северном Причерноморье «ёлочки» с «новым населением» предприняла С.А. Плетнёва на материалах раскопок Таматархи (Таманское городище): «…Новое население принесло с собой и новую технику кладки камня – “в ёлочку”. Её применяли далеко не всегда. Если приходилось подновлять старое здание, то обычно его чинили той же кладкой, какой была сложена вся стена. Но новые кладки почти все сложены “в ёлочку”, т. е. приёмом, совершенно неизвестным в Причерноморье до VIII в. Кладка “в ёлочку” применялась только в Дагестане и в странах Закавказья (Албании, Грузии) в VI–IX вв. Очевидно, оттуда её и заимствовали жители Таматархи, заселившие город в VIII в. Тогда же эта кладка распространяется и в Восточном Крыму. Даже стены некоторых базилик (например, на холме Тепсень у пос. Планерское) сложены частично в этой технике» (Плетнёва С.А. 1967. С. 49). В этом вроде бы стройном пассаже далеко не всё однозначно, как может показаться на первый взгляд. Требует уточнения время распространения «ёлочки» – VIII в. Так, другие авторы указывают на VII – первую половину VIII в. (Богословская И.Н., Богословский О.В. 1992. С. 8). Что касается истоков этой кладки, то обратим внимание на оговорку «очевидно». Действительно, никаких прямых археологических данных о приходе нового населения из перечисленных стран нет. Настораживает и использование «ёлочки» христианским населением. С.А. Плетнёва ограничилась лишь общей отсылкой к исследованию об азербайджанской архитектуре, причём второй половины XII в. (Щеблыкин И.П. 1943). В 1967 г. исследовательница высказалась о кладке «ёлочка» весьма осторожно, предположительно, хотя из контекста ясно, что появление этого приёма кладки она связывает с вторжением в Причерноморье Хазарского каганата, если не самих этнических хазар. Но то, о чём С.А. Плётнёва тогда умолчала, уже спустя несколько лет прямо напишет Т.И. Макарова, обнаружившая в Боспоре-Корчеве «кладку хазарской постройки, сложенной в “ёлочку”» (Макарова Т.И. 1972. С 376). Однако позднее и сама С.А. Плетнёва выскажется категоричнее: «“Ёлочка” стала для археологов одним из самых важных признаков, определяющих проникновение хазар, на исследуемых памятниках Предкавказья, Таманского полуострова и Крыма» (Плетнёва С.А. 1996. С. 21). Дело в том, однако, что список археологов тогда (как и сегодня) ограничивался С.А. Плетнёвой, Т.И. Макаровой. Не очень уверенно к ним присоединился А.И. Айбабин, ссылаясь на публикации С.А. Плетнёвой и М.Г. Магомедова (Айбабин А.И. 2000. С. 174). Кстати, из небольшой публикации этого автора видно, что картина формирования домостроительства хазарского времени в Северном Причерноморье далека от ясности. В частности, к местной домостроительной традиции он относит каменные цоколи, а «приём кладки в ёлку, видимо, привнесён хазарами из Приморского Дагестана» (Айбабин А.И. 2002. С. 9). В другой публикации его мнение было сформулировано так: «У поселившихся в боспорских городах хазар и болгар возник новый тип жилища со стенками, сложенными “в ёлку”» (Айбабин А.И. 1998. С. 115). В городах, возражу, определить этническую принадлежность жилища невозможно. На сельских поселения можно определить салтово-маяцкую, т. е. культурную археологически, принадлежность жилища по абсолютному преобладанию соответствующих видов керамики. Проблема же в поиске прототипов opus spicatum.

Заметное распространение «ёлочки» на Тамани и в Крыму совпало с болгаро-хазарской экспансией, а не было её следствием. Но важно другое – в обширном бассейне Дона жилищ с основанием из сложенных в «ёлочку» камней пока не обнаружено. Нет их в Саркеле, нет на Правобережном Цимлянском городище. В низовьях Дона, практически в Приазовье, в последние годы исследуется поселение Золотые Горки с каменными постройками, но без применения кладки «ёлочка» (Ключников В.В., Иванов A.A. 2004). Об активных связях населения Золотых Горок с Северным Причерноморьем свидетельствует доля амфор среди керамических фрагментов – 43 %.

Всё это не согласуется с версией С.А. Плетнёвой о связи «ёлочки» непременно с хазарами, а точнее, с носителями салтово-маяцкой культуры, какими являлись и болгары. Есть упоминание жилища с основанием, сложенным в «ёлочку» без связующего раствора из раскопок С.А. Семёнова-Зусера в Верхнем Салтове (Колода, 1999а. С. 70). Публикации самого жилища я не обнаружил. Эта находка, даже если она достоверна, не меняет общей картины.

То, что способ кладки в «ёлочку» – opus spicatum появляется в Крыму не в хазарское время, а с первых веков новой эры, показал С.Б. Сорочан: «Другое дело, что с VIII в. он получил новый импульс к своему распространению… работали в этой технике как тюркские, булгарские элементы, так и ромейские, византинизированные обитатели региона…» (Сорочан. 20046. С. 148). Эта точка зрения автора заслуживает внимания, как и то, что место и влияние салтово-маяцкой культуры в этих регионах требуют пересмотра. Целесообразно введение в хазароведческую литературу наряду с «ёлочкой» латинского термина «opus spicatum».

Статья С.Б. Сорочана при всей её значимости не снимает ряда проблем. Так, остаётся вопрос о причинах заметного распространения «елочки» в «хазарское» время в сравнении с предшествующим, о чём свидетельствуют наблюдения И.А. Баранова на поселении Тау-Кипчак в Крыму (Баранов И.А. 1990. С. 45), С.А. Плетнёвой и В.Н. Чхаидзе в Фанагории. То же самое в VIII–IX вв. происходит на Таманском городище. «Именно с этого времени на городище “ёлочка” становится устойчивым строительным приёмом» (Чхаидзе В.Н. 2004). В Фанагории же кладка opus spicatum появляется даже в VI в.

Эти наблюдения требуют иной постановки вопроса: так ли уж прямолинейна связь между трансформацией в строительном деле, с одной стороны, и изменениями политической ситуации и появлением новых этнических групп в рассматриваемом регионе, с другой? Она совершенно не очевидна.

В целом же становится ясным, что необходимо различать два аспекта проблемы: время появления opus spicatum в Северном Причерноморье и интенсивность использования этого приёма на разных этапах истории местных центров. О том, что opus spicatum появляется в культурной среде явного салтово-маяцкого облика, свидетельствует его применение в жилищах поселения Героевка. Судя по публикациям его исследователя

A.B. Гадло, в жилищах на поселении этот тип кладки не превалировал: «Очень интересно для этнографической характеристики поселения сочетание крайне неустойчивого облика жилищ и исключительного однообразия формы основного очага внутри них». Симптоматичен общий вывод A.B. Гадло по итогам раскопок: «…Тип жилых построек и планировка поселений, соответствующие античному способу производства и организации общества, резко противоречили их социально-экономическому укладу и традиционным условиям быта» (Гадло A.B. 1969. С. 168). Что же касается отмеченного A.B. Гадло в предшествующей публикации доминирования в культуре поселения привнесённых поселенцами с Подонья и Северного Кавказа компонентов, то это относится к керамическому комплексу, но не к типам жилищ (Гадло A.B. 1968. С. 84).

Кладки «ёлочкой» в памятниках Дагестана необходимо рассматривать отдельно от центров Тамани и Крыма. Неясна и связь этого строительного приёма с появлением в Дагестане хазар. На сегодня жилища с основанием из окатанных плоских камней, сложенных «елочкой», известны на Верхне-Чир-Юртовском поселении по раскопкам М.Г. Магомедова. Он же упоминает «многокамерные жилища из плитняка и укладку булыжника “ёлочкой” в нижних ярусах стен» на Сигитминском городище и Миатлинском поселении и «других» (Магомедов М.Г., 1983. С. 150, 152). В очередной раз отмечу, что относить жилища Чир-Юрта к юртообразным нельзя. Скруглённость их углов – необходимость, обусловленная строительным материалом и самой системой кладки, а не признак юртообразности. Нельзя забывать и о том, что на Северном Кавказе строительство кладкой «ёлочка» распространено и много позднее, вплоть до современности, у самых разных народов. Не в последнюю очередь это связано, на мой взгляд, с наличием в долинах горных рек пригодного для этой кладки строительного материала – плоских окатанных камней.

В завершение несколько отвлекшего от основной темы экскурса в проблемы сырцово-кирпичного строительства и кладки opus spicatum («ёлочки», или «колоска») отмечу, что они остаются дискуссионными. Необходимы картографирование соответствующих памятников и разработка хронологической шкалы как типов кирпичей (чем сейчас занят автор данной статьи), так и памятников с кладкой opus spicatum. Особого внимания заслуживают случаи совмещения в одном объекте фортификации кладки opus spicatum с иными видами кладки, как это имеет место в припортовой части Сугдеи: в квадратном оборонительном сооружении и в ранневизантийской башне, датируемыми разными авторами в интервале от начала VI в. до середины VII в. (Джанов A.B. 2004. С. 53–54, 67, 68; Майко В.В. 2007. С. 167, 169).

На примере кирпичей и «opus spicatum» я попытался показать, что на Таманском городище затруднительно установить собственно хазарский вклад в строительные технологии города Таматархи и правомерность включения её в число «хазарских городов».

Совершенно та же проблема критически рассмотрена в отношении следующего этапа в жизни города, когда он стал Тмутараканью. В.Н. Чхаидзе сформулировал её совершенно определённо: «…являлся ли город русским по составу населения, возможно ли вообще говорить о “русской” Тмутаракани?!» Ответ отрицательный (Чхаидзе В.Н. 2006. С. 158–159).

Лагер и аул

В разработке проблемы «города Хазарии» целесообразно учесть опыт, накопленный в историко-археологической литературе Болгарии, и хотя бы ознакомиться с терминологией, которой пользуются болгарские коллеги для обозначения разного типа военно-опорных пунктов, укреплений, крепостей. Квалифицируются ли самые большие среди них как города? Нас, конечно, более всего в этом плане интересовала первая болгарская столица Плиска как аналог хазарской столицы Итиля (Рашев Р., Димитров Я. 1999) – Не меньший интерес может представлять Преслав.

Обращение к Первому Болгарскому царству объяснимо. Два государства с родственными культурами возникли и развивались одновременно. Но можно было ожидать, что в возникшем на базе античного греческого и римско-византийского наследия и при соседстве, постоянных контактах и даже попытках соперничества с Византией в Болгарском царстве тенденция к возникновению городов проявится в большей степени, нежели в Хазарском каганате. Оказалось, что при том, что Болгарское царство во всех отношениях безусловно достигло более высоких ступеней развития, в том числе в фортификации, нежели Хазарский каганат, проблема «города» не решена для него однозначно, хотя и не стоит столь искусственно обострённо, как в российской археологической библиографии. Именно поэтому обращение к болгарскому материалу может оказаться полезным. В целом сравнительное изучение болгарских и хазарских крепостей требует большого монографического исследования. Я же вновь затрону прежде всего терминологию и кроющиеся за ней археологические реалии. Мой первый подход к этому (Флёров B.C. 2005. С. 342–344) требует коррекции и дополнения. Тогда меня заинтересовало сравнение Плиски и Итиля болгарским культурологом Цв. Степановым, в связи с чем я упоминал лишь один термин по известной Чаталарской надписи (надпись 57) – стан, военный лагерь или kanpon/campus (Бешевлиев В. 1979. С. 200, 201). Этого оказалось явно недостаточно.

Илл. 33.

Никулец, план X. и К. Шкорпил, 1918 г. (по: Рашев Р. 2008).

В археологической болгарской литературе тема крепостей, естественно, более разработана, чем в культурологии, тем более этапы сложения оборонительной системы Первого Болгарского царства. В данной небольшой работе детальный обзор невозможен. Я воспользуюсь преимущественно исследованиями одного из крупнейших болгарских специалистов в области древней (старой) болгарской фортификации Рашо Рашева, подразделившего оборонительные сооружения на три вида – валы, лагери и аулы (Рашев Р. 1982), но валы в данном случае рассматриваться не будут. Они не имеют прямого отношения к теме, а в каганате их сравнивать не с чем – этот вид оборонительных сооружений там неизвестен.

Лагери – земляные укрепления.

Первоначально появляются как укрепления вдоль длинных валов, а затем и не связанные с ними. Подавляющее большинство лагерей имеет прямоугольный (в т. ч. квадратный) план или тяготеет к нему. Аагер (сохраним болгарское написание) – по своему назначению в первую очередь крепость, земляная крепость, образованная замкнутым периметром вала. Крупнейший, но почти не исследованный земляной лагер – Никулец площадью 48,3 (!) кв. км с рядом внутренних укреплений (рис. 33). Упоминаю Никулец только для того, чтобы напомнить масштабы староболгарского земляного оборонительного строительства. Значительно больше нас интересует ранняя Плиска – так называемый Внешний город близких к прямоугольным удлинённых очертаний площадью почти в 23 кв. км, обнесенный валом и рвом. «Общепринятая», как подметил Р. Рашев, дата основания лагеря Плиска – конец VII–VIII в. – на археологическом материале пока не уточнена. Множество лагерей, однако, имеют небольшие размеры, со сторонами в несколько сот или десятков метров. В целом они вместе с длинными валами образовывали первую древнеболгарскую оборонительную систему, которая постепенно теряет своё значение с появлением с начала IX в. каменных (из блоков) крепостей-аулов. Трактовка даже самых больших из лагерей как городов, прежде всего Плиски, исключена.

Специально подчеркну следующее. В архитектурном плане староболгарские лагери ни в коем случае не следует отождествлять с салтово-маяцкими земляными городищами, большинство из которых являются мысовыми и отражают совершенно иную строительную традицию. Прямоугольные земляные городища в каганате неизвестны. Р. Рашев, обращаясь к Подонью, специально подчеркивал, что первые земляные укрепления у разных народов появляются спонтанно в определенный исторический момент. В равной степени он исключает связь земляного староболгарского строительства с Северным Кавказом, где распространено строительство из сырцового кирпича (Шелковское и др. – В.Ф.), но нет хазарских крепостей из валов, нет ничего подобного упомянутому Никулецкому лагерю (Рашев Р. 1982. С. 124, 125). Добавлю, нет и напоминающего земляной Плисковский лагер с его правильным планом. Неизвестны на Северном Кавказе прямоугольные крепости сарматского и раннеаланского времени (ср.: Брут, Зилги).

Илл. 34. Плиска. Общий план (по: Раилев Р. 2008)

Илл. 35. Плиска. Внутренний город (по: Рашев Р., Димитров Я. 1999)

Илл. 36. Плиска. Восточные ворота, частичная реконструкция (по: Рашев Р. 2008)

Илл. 37. Хан Крум, каменная крепость (по: Балабанов Т. 2004 и Рашев Р. 2008)

Аулы – каменные крепости.

Используя исследования B. Тъпковой-Заимовой, И. Венедиктова, Ст. Ваклинова, Дм. Овчарова, Р. Рашев констатирует: «Поставленный и рассмотренный в нашей литературе ещё в 50-е гг. вопрос об интерпретации греческого понятия «аул» получил удовлетворительное разрешение». Далее Р. Рашев даёт следующее определение: «Староболгарский аул не только дворец, двор, комплекс дворцовых строений различного предназначения, но прежде всего укреплённый дворец. Ограждение собственно резиденции хана крепостной стеной – самый характерный признак аула. Первый среди аулов – столичная Плиска, её каменный Внутренний город (рис. 34, 35, 36). Он отличается от прочих значительными размерами охваченной стенами площади, сложной планировкой внутри и подземными ходами сообщения, ведущими за пределы крепостных стен». Что касается стен, то для староболгарских аулов типично возведение их из хорошо обработанных блоков (средние размеры 80: 40: 40 см) на фундаменте. Характеристика аула, по Р. Рашеву, с точки зрения археологической классификации достаточно ясна и недвусмысленна[30]30
  Впервые «аул» упомянут Феофаном Исповедником под 764 г. В греческом языке, по В. Бешевлиеву, «аул» означает дом, жилище, дворец знатного лица. В словаре классического греческого языка – «дворец», «двор», от царского до скотного. По вопросу происхождения слова «аул» существуют разные точки зрения (Ст. Станилов, 1984. C. 103, 104), однако «аул» и «лагер» интересуют меня не с семантической точки зрения, а как уже устоявшийся археологический термин с определенным содержанием. Я следую за археологической классификацией Р. Рашева. Ст. Станилов полагал, возражая Ст. Михайлову, что «аул» у византийских авторов не всегда дворец с каменным укреплением. Ни в коей мере не пытаясь вмешиваться в дискуссию болгарских ученых, рискну высказать предположение, что некоторая путаница и противоречия происходят из-за того, что в разное время или у разных авторов ряд крепостей, особенно Плиска, могли называться и лагерем и аулом, ведь и те и другие – крепости, укрепления. Позволю, однако, возразить против обращения некоторых болгарских авторов, в т. ч. Ст. Станилова, к иной категории, социальной – азиатскому «аилу» и его стойбищу, которое они образовывали, и привлечению «аила» к решению проблем трактовки «аула» Первого Болгарского царства. В частности, неприемлемо, на мой взгляд, применять к Плиске определения равно и аил, и аул, как это предлагает Ст. Станилов (Там же. С. 105). В археологическом отношении от стойбища остаётся то, что в российской археологии называют «кочевьем» или «открытым поселением», т. е. неукрепленным, которым соответствуют болгарские «селища». Термин, известный также в русской археологии.
  Р. Рашев, рассматривая различные типы праболгарской фортификации, дал следующее определение аула: «Характерная черта укреплений аула – сооружение крепостных стен из выделанных в форме параллелепипедов или кубов каменных блоков» (Рашев Р. 2008. С. 121). Другое дело – социально-экономический облик аула.


[Закрыть]. Кроме Плиски аулами являются Преслав, крепости Хан Крум (рис. 37), на острове Пъкуюллуй-Соаре, у с. Слон в Карпатах». Упоминаются как возможные аулы крепости в Оряхово, Видин, Доросторуме (Рашев Р. 1982. С. 126).

Итак, нетрудно заметить, что такой признак аула, как дворец в окружении оборонительной стены, более напоминает описание дворцового комплекса Итиля. Примечательно, что так называемый Малый дворец в Плиске был окружён кирпичной стеной, но на каменной основе. В то же время весь Итиль с его округой периметром в несколько фарсахов сравним в социально-экономическом отношении с Плиской – лагерем.

Ещё в большей степени, причём стадиально, Итиль можно сравнивать с докаменной Плиской периода деревянных укреплений, к которому Р. Рашев относил деревянные «представительские юрты» (Рашев Р. 2001. С. 134, 135; Рашев Р. 2008. С. 63, рис 19; табл. XIII–XVI). Полагаю, вполне оправданно отмеченное в статье упоминавшегося Цветелина Степанова предположение о том, что сохранение традиций «номадского/полуномадского стиля жизни» у владетелей Плиски было то же, что и у хазарских каганов в Итиле, и на этом основании сопоставившего планировочную концепцию Плиски и Итиля в описании Иосифа. Имеется в виду так называемое полюдье, то есть сбор дани с населения домена, а отнюдь не «доказательство за номадизъм» (Степанов Ц. 2002. С. 29). На такое же полюдье мог ходить владетель любой крепости, отнюдь не только в собственных интересах, но для сбора натуральных продуктов для своего войска. Такой способ обеспечения довольно примитивен и вполне соответствует лишь «зачаткам» не только городской жизни, но и государственности, когда фискальный аппарат ещё не создан. Полюдье, как способ отчуждения прибавочного продукта, по своду сведений Ю.М. Кобищанова, имел «почти глобальное распространение» (1987. С. 136; 1995) – Ранее сюжет с параллелью Плиски и Итиля в связи с письмом Иосифа рассматривал Ст. Станилов (Станилов Ст. 1984. С 105).

Илл. 38. Преслав (по: Рашев Р. 2008)

При том что в болгарской археологической литературе принято называть пространство между валами и каменными стенами Плиски Внешним городом, а каменную крепость-аул – Внутренним «городом», это не более чем дань традиции. Вопрос о столице Первого Болгарского царства Плиске как о городе в социально-экономическом смысле не стоит.

Сущность и происхождение каменного строительства в Болгарии весьма объективно изложены Стаменом Михайловым: «В отличие от более позднего болгарского средневекового города, каким, например, является Тырново, город раннего средневековья, совпадающего с эпохой Первого Болгарского царства, это прежде всего сильно укреплённый пункт, который в фортификационном и градоустроительном отношениях стоит гораздо ближе к настоящей крепости, чем к городу в средневековом смысле этого слова. Такой характер имел столичный центр Плиска, который не случайно в источниках той эпохи – имеем в виду Чаталарскую надпись, назван κανπον, который может быть сравним с латинским castrum» (Михайлов Ст. 1983. С. 189). Определение Ст. Михайлова в комментарии не нуждается, но обращу внимание на определение «пункт». Не напоминает ли оно по своей нейтральности столь же нейтральное определение Итиля Б.Н. Заходером как «значительного населённого места».

Ст. Михайлов своей характеристикой Плиски дал прекрасный пример российским археологам и особенно историкам, сплошь и рядом походя пишущим о «городах Хазарии».

Преслав (рис. 38) – ханский аул, выросший во вторую болгарскую столицу после расширения ранней малой крепости-аула и сооружения внешней крепостной стены, в результате чего малая крепость начинает играть роль цитадели. Сравнивая Плиску и Преслав, Дм. Овчаров дал Преславу весьма субъективную характеристику. Он полагал, что существенные различия фортификации обоих центров связаны не только с развитием военной мысли и техники, но отражают более высокую стадию общественно-экономического развития к середине X в., накануне византийского завоевания, когда Преслав приобретает облик феодального города, оформляется как первостепенный культурный и религиозный центр, сосредоточивший наиболее значительные церкви и монастыри. Большая роль в развитии экономики Преслава принадлежала центральной власти. Одновременно Преслав оставался военно-административным центром. Особенно ярко это проявилось во времена царя Симеона (Овчаров Дм. 1981. С. 85–87). Из перечисленного я особо отмечу роль христианской церкви и её союза с центральной властью, но это лишний раз подчеркивает превалирование административной и культовой функции Преслава. Следует признать, что аналогичных явлений в Хазарском каганате не отмечается, как и консолидации вокруг новой религии – иудаизма. И всё-таки, при всей значимости Преслава, я бы назвал его городом в стадии формирования. Хотя бы по причине отсутствия уличной или квартальной планировки. Как крепость он, пожалуй, не очень существенно отличается от Плиски. Дм. Овчаров явно преувеличил развитие военной мысли и техники. Выше я приводил более строгую оценку Преслава Р. Рашевым, не отрицавшим его административно-культовое назначение, но в целом оценившим его как земледельческий центр (Рашев Р. 2008. С. 132).

Но вернёмся к сравнению языческой Плиски и Итиля. Археологически план Итиля нам неизвестен, однако известен план Плиски, которую даже после формирования всего каменного строительного комплекса ещё трудно назвать в полном смысле слова городом. Это административный и политический центр государства с дворцовыми, культовыми и подсобными зданиями и сооружениями (бани, водохранилища) (Рашев Р., Димитров Я. 1999). Таким же не только административно-политическим, но и религиозным, христианским центром, столичным аулом позднее станет Преслав (Рашев Р. 2007. С. 15).

Судя по общей картине крепостного строительства в Хазарии, белокаменного и кирпичного, есть все основания сомневаться, что Итиль выглядел столь же грандиозно, как Плиска. Тем более это позволяет определять не только Итиль, но и любой крупный центр Хазарии не как город, но стан, лагер или аул с учетом особенностей технологий крепостного строительства в Хазарии. Надо полагать, соответствия этим терминам имелись в языках Хазарии, иранских и тюркских. Но их выявление – это уже дело лингвистов. Определение «лагерь» применил к Итилю более четверти века назад A.B. Гадло, не упоминая Чаталарскую надпись и Плиску. Так что мне выпало лишь присоединиться к заключению A.B. Гадло о том, что Итиль «представляется не обычным городом, а скорее большим лагерем» (1979– С. 176).

Термин «аул» приложим и к Семикаракорской крепости с цитаделью, содержавшей кирпичную застройку, и к Хумаре с её мощной цитаделью. Хумара, стоящая на р. Кубань, – единственная в Центральном Предкавказье крепость, имевшая не местное, но государственное стратегическое значение.

Несмотря на каменные (не земляные) стены, исключительно по функциям «лагерами» были Маяцкая, Верхне-Ольшанская и Верхне-Салтовская крепости, не имевшие фундаментальных строений типа «дворцов», но выполнявшие функции крепостей-убежищ. Убежищами они были по существу, в отличие от плотно застроенной Правобережной Цимлянской крепости. Но и последняя при необходимости могла принять на короткое время (проблема запаса продуктов и воды) часть окрестного населения. Цимлянскую крепость с её сложной внутренней планировкой можно отнести уже к аулам.

Не берусь пока определять назначение таких больших поселений с валами, как Сидоровское городище. Надо учитывать, что валы более архаичный тип фортификации, нежели каменные с регулярной кладкой или кирпичные стены. Вопрос о них – тема большого исследования, для которого они пока ещё мало изучены. Я думаю, было бы небезынтересно сравнить большие салтово-маяцкие городища с городищами Скифии, особенно таким, как Вельское. Последнее рассматривается как город Гелон уже не только благодаря известию Геродота, но и по попытке социологического анализа, реконструкции застройки с улицами, переулками, площадями (Бойко Ю.Н. 1994) – Такое сравнение будет полезно и скифологам, тем более что речь идет об одной природно-географической зоне.

Сложнее обстоит дело с крупными городищами Дагестана типа Андрей-аульского ввиду незначительности раскопок на них. Надо учитывать, что они сохраняли «дохазарскую» планировку.

Вероятно, к типу «лагерей» регионального значения можно отнести знаменитое прямоугольное Шелковское городище со стенами из глинобита и сырцовых кирпичей, но оно не исследовано. Что в нём находилось, мы не знаем. Об упоминаемой его цитадели ничего не известно, а говорить о нём как о «складывающемся крупном политическом и административном центре» (Магомедов М.Г. 1983* С. 44) нет ни малейших археологических оснований из-за «слабой выраженности культурного слоя» (Там же. С. 41). Менее всего можно представить, что в его центре располагалась «большая базарная площадь» (Плетнёва С.А. 2002. С. 114) – Недавно опубликован уточнённый план Шелковского городища. В центре обозначено небольшое квадратное всхолмление, но раскопки на нём не производились (Виноградов В.Б., Нарожный Е.И., Савенко С.Н. 2003).

Предлагая использовать терминологию болгарских коллег, я прекрасно понимаю, что это не снимает проблему. Но эти термины все же ближе к тому, что археология знает о городищах каганата, нежели всеобъемлющее название «город». Действительно, если ориентироваться на Плиску, то земляной лагерь/ стан/κάνπον/kanpon/campus, а позже каменный аул характеризуются наличием мощной оборонительной системы при складывавшейся без определённого плана, без размеченной системы улиц, нерегулярной внутренней застройке, включая и сооружения для знати и культовые. Что касается хозяйства, то оно мало отличалось от хозяйства любого поселения. Его нельзя назвать специфически городским, дававшим ремесленную продукцию, которую село не производило или производило на более низком технологическом уровне.

Термины «лагер-кампос» и «аул» зафиксированы византийскими письменными источниками в приложении к болгарским крепостям и праболгарскими надписями. Но как непосредственно называли современники Плиску и Преслав? Городами, столицами или как-то по-иному? Обратимся к собранным воедино Р. Рашевым некоторым сведениям.

В связи с тем, что книга Р. Рашева вряд ли будет доступна большинству российских читателей, предлагаю некоторые выписки в моём, достаточно вольном, переводе. «Известно, что до XI в. имя Преслав не известно в собственно болгарских письменных источниках. Ни один из современников-писателей («книжовницы») Симеона (893–927) не употребил это имя в своих сочинениях. Иоанн Экзарх называл столицу “княжеский двор”, а центральную часть с дворцовым комплексом – “дворец” Впервые упоминание формы “Преслав” появляется у Константина Багрянородного, позднее – у Льва Диакона и ещё позднее в Болгарской апокрифической летописи. Трудно дать иное объяснение этому, кроме как существование характерного для того времени обычая заменять имена важных центров (столиц) описательными формулами или характерными географическими (топографическими) и архитектурно-градостроительными примечательными особенностями. Феофан передаёт эпизод с приглашением Кардаму напасть на Константинополь в выражении “пойди к Златым вратам” В начале IX в. болгарская столица называлась “аул Крума”. В Чаталарской надписи… болгарская столица обозначена как “кампост у Плиски] а новая – “аул на Тине”; в Тырновской надписи столица названа “старый дом” [Плиска], построенная новая – “преславный дом на Дунае” Название Плиска появляется первый раз у Льва Диакона вместе с именем Преслав. Даже при упоминании такого важного акта, как приём учеников в Плиске, пространное Житие Климента Охридского удовлетворяется сообщением, что те прибыли “к Борису”». В заключение Р. Рашев отмечает, что выражение «устье Тичи» при наличии вышеперечисленных примеров вполне вписывается в устойчивую практику и может быть принято в качестве заместителя собственного имени города Преслава (Рашев Р. 2007. С. 20).

Итак, мы имеем следующие типы обозначения болгарских столиц:

1) местопребывание владетеля – «княжеский двор»;

2) наиболее значимый архитектурный признак – «дворец»; «Золотые ворота»;

3) отражение очерёдности возникновения, основания, преемственности – «старый дом»;

4) в форме знаковой характеристики – «преславный дом»;

5) указание на крепость, укрепления – «аул», «кампост»;

6) географический – «на Дунае»; «в устье Тичи»;

7) как общее явление отметим употребление усложнённых конструкций, совмещающих два признака: «аул Крума» (тип крепости плюс имя владетеля), «преславный дом на Дунае» (указание на престижность, значимость пункта плюс географический признак);

8) наконец, особое внимание обратим на замещение имени пункта или описания его признаков собственным именем владетеля «Крум», «Борис»; постоянное местопребывание кана, князя, царя в раннее средневековье, по сути, идентично столице; где престол – там столица (сравним: «первопрестольная», заменяющая менее значимое «Москва»).

Допускаю, что обозначения крупных населённых мест, крепостей Хазарского каганата были идентичны практиковавшимся в Болгарском царстве. Собственно, название «Саркел» не более чем признак крепости по архитектурному признаку – «жёлтый дом». Название ставки каганата построено на географической основе, по названию реки – Итиль-Волга. Не важно былое название, важно было знать, где она находится и кому в данный момент принадлежит.

Итак, примеры из Первого Болгарского царства и два из самой Хазарии вынуждают выдвинуть предположение: термин «город» в каганате просто не был в ходу, не был затребован, в нём не было необходимости.