Текст книги "В закрытом гарнизоне-2"

В тундре

Август. Раннее погожее утро. Дальняя гряда сопок розовеет под первыми лучами солнца. Раскинувшийся внизу поселок пустынен и только по окутанному туманом заливу, в сторону моря скользит аспидная тень ракетоносца. Чуть слышно постукивают дизеля, на палубе выстроены оранжевые швартовые команды, на высокой рубке темные фигуры офицеров.

– Умрихинцы, – щурясь от солнца, глядит в ту сторону Толя Воронин. – Двинули в Атлантику.

– Ага, – эхом отзывается Вася Нечай. – И наш Валерка с ними.

Старший лейтенант Валера Шабрин наш однокашник и уходит уже в третью автономку.

Облаченные в штормовки, свитера и резиновые, с отворотами сапоги, мы стоим у гаражей на «вертолетке» и провожаем лодку взглядом.

У нас это тоже не за горами, а пока мы собираемся достойно провести выпавший выходной и смотаться в тундру за грибами.

Лето в заполярье в этом году небывало теплое, с частыми парными дождями и мы уверены в удаче.

В багажнике Толиной «шестерки» уже покоятся наши рюкзаки, прихваченный на всякий случай карабин СКС и рыболовные снасти. Авось подвернется дичь или какая-нибудь рыба.

– Ну че, опера, по коням? – попинав туго накачанные баллоны, – обращается к нам Воронин

– А у меня кобыла, – белозубо скалится Васька.

– Кобыла не кобыла, а команда была, – заканчиваю я отдельскую присказку, и мы помещаемся в салон.

– На старт! – включает Толя зажигание, потом врубает скорость, и автомобиль плавно трогается.

Спустившись с «вертолетки», мы минуем змеящуюся вдоль скал теплотрассу, серый куб ДОФа, с примыкающим к нему озером, с белым корабликом у набережной и катим меж спящих пятиэтажек, в сторону уходящего вверх скального массива.

Сонный моряк у выездного КПП вздымает вверх полосатый шлагбаум, автомобиль выруливает на трассу и перед нами открывается бескрайняя, даль тундр.

Минут пять, привыкая к окружающему нас простору, мы едем молча, а потом я давлю на кнопку автомагнитолы и салон наполняет тихая музыка.

– А здорово, все-таки осенью в Заполярье, – вздыхает сзади Нечай.

– Здорово, – энергично кивает головой Воронин. – Вон, глядите, журавли.

Со стороны Норвегии, в сторону юга, в бледном высоком небе неспешно тянет стая птиц.

– Что-то они рано в этом году, – провожаю я клин взглядом.

– Наверное зима рано ляжет, – пожимает плечами Толя.

А пейзаж за окном постепенно меняется. Гряды сопок отступают все дальше в сторону, извилистая трасса то ныряет в неглубокие прохладные распадки, то уходит вверх на освещенные нежарким солнцем обширные скалистые плато, расцвеченные скупыми полярными красками.

Примерно через час мы въезжаем на высокий скальный серпантин, слева от которого, уходя куда-то к туманному горизонту, тянется покрытая мхом и редким кустарником тундра, среди которой изредка холодно взблескивают озера.

Вот тут и остановимся, сбрасывает газ Толя и подруливает к небольшой скалистой площадке.

Мы выбираемся наружу, разминаем затекшие ноги, закуриваем и Василий в бинокль обозревает окрестности.

– Прямо за нашей спиной, из скалистой расщелины, вниз низвергается небольшой водопад и искристо разбивается о камни, а на противоположной стороне дороги достаточно пологий спуск вниз.

– Хорошее место, – отрывает глаза от окуляров Нечай. Вон там, чуть левее, – тычет рукой в тундру, – какое-то озеро и лесок. И машину снизу будет видно.

– Это точно, – отвечаем мы с Толей и подставляем ладони под упругие струи водопада.

– Вода ледяная, ломит зубы и отдает карамелью.

Интересно, откуда она? – ополаскиваю я лицо.

Наверное из какого-нибудь снежного озерка, – смотрит вверх Нечай, их полно в скалах, – и пронзительно свистит. С ближайшей скалы заполошно взлетает какая-то птица и с клекотом уносится в тундру.

– Не иначе сова, – прикладываем мы к глазам ладони.

Потом из багажника извлекаются рюкзаки, Толя вешает на плечо карабин, запирает машину, и мы начинаем осторожно спускаться вниз.

Осторожно потому, что пружинящий под нонами мох скользкий и можно здорово загреметь вниз.

Спуск длится минут десять и вот мы под серпантином.

– Туда, – снова вскинув к глазам бинокль, указывает направление Нечай, и мы топаем в сторону озера, мягко ступая по мху и ягелю

Через сотню метров, в редком карликовом березняке, глаз радует первая грибная россыпь. Это молоденькие сыроежки и мы проходим мимо, заберем на обратном пути.

Изредка во мху янтарно взблескивает морошка, и мы с удовольствием смакуем упругие, похожие на крупную малину ягоды, потом натыкаемся на мшаник, с россыпями недозрелой клюквы.

– Классная ягода, – цокает языком Толя. Когда я начинал лейтенантом на Камчатке, мы собирали ее комбайнами.

– Какими еще комбайнами? – жует и выплевывает клюквину Василий. – Разве такие бывают?

А это такие кузовки из бересты, с деревянными вильцами, впереди, – растопыривает пальцы Толя. – Вжик, вжик по россыпи и за десять минут ведро. Зимой клюкву хорошо под «шило» и в пироги. Вкуснятина.

– Да, под шило хорошо, соглашаюсь я и вспоминаю свою службу в Северодвинске.

Наконец впереди открывается гладь озера, опушенного по берегам зарослями карликовых березок, полярных ив и багульника.

– Привет тебе, чудесный уголок! – раскинув в стороны руки, с чувством декламирует Вася, и мы любуемся чудесным пейзажем.

Вода в озере отсвечивает серебром, листья деревьев отливают зеленью и позолотой, разбросанные по берегу валуны розовеют мхом, а откуда-то, с противоположного берега, доносится разноголосый птичий гам.

У ближайшего, с плоской спиной валуна, мы сбрасываем рюкзаки наземь, приваливаемся к прогретому солнцем боку, и с наслаждением вытягиваем ноги.

– Вот тут и расположимся, – втягивает Толя носом пьянящий воздух. – Слышите, птица жирует, значит в озере что-то водится.

Словно в подтверждение его слов, на середине что-то всплескивает и по воде широко расходятся круги.

Молча переглянувшись, мы расстегиваем клапана рюкзаков, налаживаем три, захваченные с собой закидушки, и, наживив крючки, Вася со свистом забрасывает их в озеро.

– Ну что, перекусим, а потом пошарим грибов, или двинем сразу? – вопросительно смотрит на нас Толя.

– Лучше уж сразу, а потом солидно посидим, – подумав отвечает Нечай, и я согласно киваю.

После этого мы извлекаем из рюкзаков прихваченные с собой «дуковские» из плотного полиэтилена мешки и отправляемся в карликовый лесок.

– Первая семейка лисичек встречается мне через десяток метров и, встав на колени, я осторожно срезаю золотистые зонтики остро отточенной финкой.

Потрескивающие неподалеку ветками, Вася с Толей тоже время от времени нагибаются, и что-то опускают в свои мешки.

Затем мы теряем друг друга из виду, кусты трещат где-то в стороне, а я беру чуть вправо и набредаю на неглубокий, заросший перекрученными березками и сланником распадок. В глаза бросается россыпь красновато отливающих крепких подберезовиков и мешок ощутимо тяжелеет.

На обратном пути, в замшелой каменистой россыпи, я набредаю на изрядное количество маслят и довольно срезаю скользкие коричневатые шляпки.

Назад возвращаюсь часа через два, потный и довольный. Улов богат, и дома будет чем порадовать жену.

А у валуна уже весело потрескивает костер, в висящем на треноге котелке закипает вода, Вася шкерит на валуне крупную серебристую рыбину, а Толик расстилает неподалеку брезент.

– Ух ты, это что за красавец? – осторожно устраиваю я мешок во мху.

– Сиг, – значительно отвечает приятель. – У финнов считается одной из лучших рыб.

– Ну а грибов, как набрали?

– Под завязку, – кивает Василий, – вон, стоят в тенечке.

Пока Вася колдует над ухой, он в этом деле признанный спец, – мы с Толей распатрониваем рюкзаки и накрываем стол.

На куске корабельного брезента поочередно появляются белый, с прорезью шмат хлебного сала, привезенный мной из отпуска, пару банок душистой армейской тушенки, солидный шмат сыра, десяток розовых помидоров, свежий ржаной хлеб и три кружки с ложками.

Осмотрев все это изобилие, Толя довольно крякает, идет к урезу воды, извлекает из нее две запотевших бутылки «Столичной» и, отерев их ладонью, бережно ставит в центре.

Между тем уха в котелке бурлит молочным ключом в воздухе витает упомрочительный запах и Вася щурясь от дыма, время от времени пробует варево.

Все, нормалек, – наконец констатирует он и протягивает к нам руку.

Толя сковыривает с одной из бутылок колпачок, передает ее Нечаю, и тот вливает граммов сто в позванивающий от жара котелок.

А еще через пару минут он водружается рядом с бутылками, а мы вольготно устраиваемся на брезенте.

– Ну, будем, – с чувством произносит Толя, и мы сдвигаем кружки.

Затем наваливаемся на уху и активно работаем ложками.

– М-м-м, вкусно, – довольно мычит Воронин и поднимает вверх большой палец.

– Не то слово – бормочу я, устраиваясь поудобней.

Утолив первый голод, мы вновь на треть наполняем кружки, пьем за ушедшего в море Валерку, и закуриваем.

Высоко в небе плывут перистые облака, нежаркий шар солнца стоит в зените, от озера тянет влажной прохладой.

– Да, а тоскливо в такую пору уходить в автономку, – ни к кому не обращаясь, говорит Толя.

– Это точно, – лежа на спине и закинув руки за голову, – отвечает Нечай.

Я молчу, поскольку в прошлом году отправлялся туда, примерно в это же самое время.

Погода в точке погружения была дивная, вот также мягко светило солнце и по небу плыли перистые облака, кругом умиротворенно сияло море, а мы с командиром и помощником молча стояли в рубке и не могли на все это насмотреться.

А потом, в глубинах Атлантики, часто вспоминали тот погожий день, считая однообразно тянущиеся дни и месяцы плавания.

Потом мы незаметно засыпаем и открываем глаза, когда солнце клонится к западу.

– А-ах, – до хруста в челюстях зевает Вася. Хорошо вздремнуть на свежем воздухе.

Чуть позже, сполоснув котелок, мы кипятим в нем озерную воду, сыплем туда горсть заварки и, по – северному, под сигарету, пьем дегтярного цвета чай.

– Пух-пух, – едва слышно доносится со стороны тундры.

– Во, тоже кто-то шарится, – оборачивается в ту сторону Толя.

– Наверное охотники или туристы, – флегматично жует травинку Нечай. – А может такие же как и мы, вояки.

Тундра пустынна только раннею весною и зимой, когда все живое прячется в городах поселках и гарнизонах. А в такую, как сейчас пору, в ней появляются всевозможные любители приключений. Тут тебе и рыбаки, и охотники и падкие до экзотики туристы. И это несмотря на то, что значительная часть полуострова, на которой расположены закрытые гарнизоны, перекрывается Арктическим пограничным отрядом.

Его подвижные наряды регулярно отлавливают всю эту братию и выдворяют на Большую землю, но те все равно возвращаются.

– А схожу – ка я на тот берег, может подстрелю чего, – тянется Толя к прислоненному к валуну карабину, потом вскидывает его на плечо и развалисто шагает вдоль уреза воды.

Вася тоже встает, проверяет закидушки и чертыхается. Пока мы дрыхли, одна исчезла вообще, а на других съедена наживка.

Потом мы с ним бродим по окрестностям и набираем ведерко морошки.

Когда по небу разливается вечерняя заря, к горящему костерку выбредает Толя.

– Во, – шмякает он на мох две небольшие тушки. Это полярные куропатки, которых зимой полно вблизи поселка.

Через полчаса, насаженные на стальной шомпол, птицы пузырятся соком над костром, и мы ужинаем их нежным мясом.

А кругом звенящая тишина, всполохи зарниц на все темнеющем горизонте и какая-то неземная отрешенность.

Потом такое я чувствовал только в монгольской степи, это, наверное, от бескрайности просторов. А может и нет, кто знает.

Всю обратную дорогу мы молчим.

Размеренно гудит трасса под колесами, яркий свет фар высвечивает причудливые контуры и массивы, льющаяся из магнитолы музыка убаюкивает, и нам хорошо.

Янтарное море

Мы сидим с Вадимом Петровичем Сильницким у открытого окна в его уютной квартире, прихлебываем крепко заваренный, с рижским бальзамом чай и рассматриваем коллекцию янтаря.

Петрович старший оперуполномоченный Особого отдела Балтийского флота, и мой наставник, а я его стажер, приехавший на преддипломную практику из Москвы.

Флотский гарнизон, который обслуживает капитан 3 ранга, располагается в полста километрах от Калининграда на берегу Финского залива, граничит с Польшей и зовется Мамоново.

В нем располагаются морской учебный отряд, небольшой рыбхоз, консервный завод, старая немецкая кирха и пару сотен тонущих в зелени садов, домов. А еще есть железнодорожный вокзал, местное отделение КГБ, погранкомендатура и милиция.

Жизнь в городке течет размерено и спокойно. По утрам, на обширном, вымощенном булыжниками плацу, под бодрую музыку и команды старшин, полторы тысячи морских курсантов делают зарядку, в синь залива, покачиваясь на волнах, уходят сейнеры, а со стороны завода наносит дразнящий запах копченых сардин.

Когда-то Мамоново был немецким городом, назывался Хайлигенбайль и на месте нашего отряда, располагалась танковая школа вермахта. В годы войны наши войска взяли город настолько стремительно, что он остался практически целым и школу передали Балтфлоту.

В красного кирпича, капитальных, обсаженных соснами казармах, поселились моряки, а в прилегающем к ним старом парке с заросшим кувшинками озером, в нескольких двухэтажных, готического стиля коттеджах, офицеры и их семьи.

Вот в такой квартире, с высокими лепными потолками, стрельчатыми окнами и отделанным изразцами камином, мы и сидим с Петровичем.

В открытое окно вливается ночная свежесть, в небе висит луна и мерцают звезды, а мы перебираем искрящиеся в свете лампы, медового цвета зерна.

– А хочешь, я расскажу тебе древнюю легенду о янтаре, – в очередной раз подливая в чашки, – спрашивает Сильницкий.

– Хочу, – отвечаю я, разглядывая на свет очередной осколок, с каким-то застывшим в нем, доисторическим насекомым.

– Тогда слушай.

Когда-то давно, на дне моря во дворце из медового камня, не зная волнений и горя, жила прекрасная царевна Юрате. Однажды она услышала песню рыбака Каститиса, забросившего неподалеку старую сеть, и влюбилась в него. К вечеру, когда море утихало, а по темной зыби его в неведомую даль пробегала лунная дорожка, рыбак Каститис и царевна Юрате встречались, она слушала его песни, а он любовался ее красотой. Но подкралась беда. Как-то вечером, когда ничто не предвещало бури, над морем разразилась гроза, и молния сразила Каститиса насмерть. Ревнивый бог Перкунас жестоко расплатился с рыбаком, а царевну приковал цепями к стенам разрушенного дворца. И вот с той поры всякий раз, когда Юрате вспоминает о любимом, заливаясь горькими слезами, свинцово-зеленые волны морского прибоя выносят слезы царевны на берег в виде кусочков янтаря.

– Красивая легенда, – вздыхаю я, – и немного грустная. – А откуда этот янтарь? – и киваю на деревянную шкатулку, в которой матово светится целая россыпь.

– Насобирал у моря, – улыбается наставник. – Тут многие его коллекционируют. После очередного шторма идут на побережье и иногда находят. Ведь Балтийское море не зря называют Янтарным.

А вот гляди, что у меня есть еще, – уходит Петрович в другую комнату и, вернувшись, осторожно ставит на стол передо мною небольшую фигурку.

Это какой-то невиданное существо, с лицом сфинкса, выступающим на спинке гребнем и полураскрытыми крыльями, выточенный из цельного куска янтаря.

– Ух ты! – бережно беру я его в руки. – Что за зверь?

– Сложно сказать, – пожимает плечами Сильницкий. – Я его нашел несколько лет назад на берегу после одного сильного шторма. Вещь явно старинная и необычная.

Показал своим знакомым коллекционерам в Каунасе, те подивились, но ничего сказать не смогли. Ну, а потом съездил в наш калининградский музей янтаря. Там пришли к мнению, что это какой-то рунический талисман древних германцев или скандинавов, вон, видишь, внизу несколько необычных знаков?

– Ага, – сказал я, – разглядывая едва различимые на фигурке символы. – И что, музейщики?

– Предложили мне его продать, причем за довольно приличную сумму. Но только зачем мне это? Деньги пыль. А это вечность. Представляешь, что он видел! – поднес Петрович фигурку к льющемуся в окно лунному свету. И она словно ожила.

Таинственно замерцал отрешенный овал лица, вроде дрогнул боевой гребень и крылья.

– Мистика, – прошептал я и сглотнул слюну.

– Точно, – качнул головой Сильницкий. – И всегда он так. Как бы оживает в лунном свете.

В тот вечер мы засиделись допоздна и, прощаясь, наставник предложил мне попытать счастья на берегу, при очередном шторме.

– Есть тут у меня своя заветная коса, – улыбнулся он. – За старым волнорезом. Туда и двинем.

Потом разговор забылся, а однажды ранним утром, когда я спал в своей комнате, расположенной в одной из курсантских казарм, меня разбудил дневальный.

– Товарищ, старшина, вас к телефону, – сказал он.

– Ну что, все спишь? – раздался в трубке бодрый голос Сильницкого. – Давай, одевайся и дуй на КПП. Я жду тебя здесь.

Через пять минут, облаченный в робу, сапоги и бушлат, я выскочил из казармы и зарысил в сторону пропускного пункта.

По темному небу плыли остатки грозовых туч, где-то далеко сверкали молнии, со стороны залива доносился шум прибоя.

Одетый в штормовку и рыбацкие сапоги с отворотами, Сильницкий ждал меня в помещении КПП, беседуя о чем-то с дежурным.

– На, – ткнул он мне в руку сачок на длинной рукояти, вроде тех, которыми ловят бабочек. – Ну, двинули, – и мы вышли наружу.

Городок еще спал, в предутреннем мраке влажно блестел асфальт, в воздухе терпко пахло водорослями и йодом.

– В самый раз вышли, – довольно бубнит Петрович, навьюченный вторым сачком – шторм только закончился, щас пошуруем.

На туманном, тянущемся справа от городка побережье, я вижу несколько темных фигур, споро машущих сачками в накатывающей на гальку пене.

– Местные фанаты, – бормочет шеф. – Пошли скорее.

Минут через десять, оставив позади городскую окраину, мы выходим к старому полуразрушенному волнорезу, на бетонных блоках которого, местные пацаны по вечерам удят рыбу.

– А теперь – делай как я, – поддергивает отвороты сапог Петрович, заходит в кромку прибоя и начинает орудовать сачком.

Я пристраиваясь рядом, и косясь на Сильницкого, делаю то же самое.

Мы черпаем сачками вертящуюся в пене муть, потом перебираем все то, что в них попало и снова погружаем в волны.

– Ну, все, шабаш, – говорит через час Петрович, когда волнение успокаивается, и море лениво покачивается у ног. – Как улов?

– Ничего нету, – вздыхаю я, – одна галька, какие-то рачки и водоросли.

– А у меня вот, – щурится Петрович и протягивает руку.

На широкой ладони три небольших золотистых зерна.

– Держи, – протягивает он их мне. – На память о Янтарном море.

Потом мы сидим с ним на старой, с проломленным бортом лодке, молчим и любуемся раскинувшимся до горизонта морем.

Оно величаво простирается до горизонта и отсвечивает свинцовым блеском. Где-то в тумане тоскливо кричит чайка.

День Флота

– Привет Валер, – раздается в трубке мягкий баритон.

– Привет, Вов – отвечаю я, – рад тебя слышать.

– Ты где был? Звоню, звоню, нету.

– В Махачкале, в командировке. Ночью прилетел.

– А какой завтра день, помнишь?

Я тупо пялюсь на висящий на стене календарь и мучительно морщу лоб.

– День Флота, тундра – ласково рокочет баритон. – Что-то ты совсем плохой стал.

– Это точно – грустно вздыхаю я, и с безысходностью озираю заваленный делами стол.

– Значит так, – бросай всю свою трахомудию и завтра в тринадцать ждем тебя у нас, на Фрунзенской. И непременно в форме. Будет Лева. Он, кстати, желает тебя видеть.

Потом в трубке что-то щелкает и мой абонент отключается.

Я тянусь к лежащей на столе коробке с «Казбеком», щелкаю зажигалкой и, окутавшись дымом, перевариваю услышанное.

Володя Денисов, в недалеком прошлом помощник командующего Тихоокеанским флотом, а сейчас преуспевающий бизнесмен, мой старинный приятель. Мы знакомы с ним еще с тех времен, когда он был старпомом на одном из подводных ракетоносцев в Гаджиево и мы вместе ходили на Бермуды.

А «Лева», так мы называем его между собой – наш командующий Лев Алексеевич Батюшкин, вице-адмирал, Герой Советского Союза и самая известная на Флоте личность.

В свое время я служил у него срочную, потом офицером, и даже удостоился чести быть посаженым на «губу».

Затем наши пути надолго разошлись, волею судеб я оказался уже совсем в другой системе в Москве, где и встретился с Володей.

Тогда, после развала Союза, в числе многих я был выброшен на улицу и устроился на работу в юридическое подразделение крупного холдинга, принадлежавшего весьма известному олигарху. Там мы и встретились с Вовкой, возглавляющим одну из его компаний.

В том холдинге я проработал почти три года, а потом, когда вновь созданная правоохранительная система стала давать сбои, снова был приглашен на службу в центральный аппарат.

Вообще-то Москву правильно называют «большой деревней».

Можно годами мотаться по необъятным просторам нашей Родины и не встречать своих потерянных друзей, но как только оказываешься в первопристольной, кто-то из них обязательно возникает на горизонте.

Так случилось и со мной.

Сначала в столице отыскались немало моих однокашников, подтянувшиеся сюда с Балтики, Севера и Дальнего Востока, затем ставший «новым русским», друг детства из Донбасса, и, наконец, этот самый Володя Денисов.

Под воспоминания бурных дней юности, в столичных кабаках было выпито немало коньяка и водки, поведана масса душещипательных историй и все дальше пошли по жизни.

Одни, как я, продолжая по инерции служить тому, что стало называться новой Россией, а другие, влившись в ряды, так называемых «бизнесменов».

Мои размышления прервал звонок внутреннего телефона и, прихватив рабочую справку по итогам командировки, я двинулся на доклад к своему очередному начальнику.

– Значит так, – констатировал тот, ознакомившись с ее содержанием. – В понедельник, Сам, – ткнул он пальцем в лепной потолок, – поедет на доклад в Кремль. В воскресенье нужно выйти и все доработать с конкретными предложениями.

– Нет вопросов, – пожимаю я плечами, а про себя думаю, – хрен тебе.

«Сам», после Руденко, у меня уже пятый, а таким вот начальникам я уже и счет потерял.

Вернувшись в кабинет, я запускаю дремотно заурчавший компьютер и в течение часа дорабатываю справку. Их, за последние десять лет службы в центральном аппарате, с начальственными подписями целой череды Генеральных прокуроров и их замов я накропал десятки. Государственными «стратегами» они рассматривались и в Совете безопасности, и в Думе и даже на Старой площади.

Потом следовали грозные команды «усилить», «принять меры», «активизировать» и в разные точки страны направлялись из столицы, обличенные особыми полномочиями, бригады силовиков. Летели разного уровня начальственные головы, в бюджет поступали очередные уворованные миллионы и снова растаскивались.

Все это я называю «бой с тенью» и никаких иллюзий, насчет светлого будущего не питаю.

Когда принтер выплевывает последний, отсвечивающий глянцем лист, с полным наименованием и классным чином действующего Генерального внизу, я тщательно вычитываю свое творение, ставлю на оборотной стороне визу (потом будут еще две) и снова отправляюсь к начальнику управления.

Тот сидит за пустым столом, под висящим сзади портретом президента и лениво перелистывает «Плейбой».

– Вот, – кладу я на стол справку. – Все готово.

– Однако, – бормочет тот через полчаса, перечитав ее трижды.

– Что-то не так?

– Да нет, вроде так, но очень уж вы все это быстро, не по государственному.

Начальников я делю три категории. Умных, с которыми в свое время мне довелось служить в Прокуратуре Союза и почерпнуть много полезного, не очень – тех, что пришли им на смену в начале 90-х, и полных дубов, взращенных в последнее время.

Этот относится к последней.

При наличии базового университетского образования, он с трудом различает уголовный и уголовно-процессуальный кодексы, никогда не расследовал экономических преступлений и очень смутно представляет, чем они отличаются от всех прочих.

– Ну что ж, оставляйте, я тут еще помыслю – значительно надувает щеки начальник.

– Во-во, помысли, – думаю я, и, встав, направляюсь к выходу.

Пройдя длинный, по субботнему пустой коридор, со скрадывающей шаги ковровой дорожкой и длинной анфиладой увенчанных медными табличками дверей, я захожу в свой кабинет и обнаруживаю там весело насвистывающего человека.

– С наступающим тебя Днем Флота, Николаич, – блестит он черными маслинами глаз и кивает на висящий позади моего стола крейсерский военно-морской флаг.

Он перемещается со мной давно, и не раз собирал компании тех, кто под такими плавал.

– Спасибо, Казбек, – улыбаюсь я, и мы тепло пожимаем друг другу руки.

Казбек мой сосед по кабинету, переведенный несколько месяцев назад в центральный аппарат из Дагестана. Он родственник одного из замов Генерального и я натаскиваю парня по профессии.

В отличие от современных балбесов, имеющих высокопоставленных благодетелей, парень, пять лет оттрубил в горах следователем, грамотен, напорист и схватывает все на лету. Отношения у нас самые добрые, тем более, что я давно знаю его дядю и лет десять курирую Кавказ.

– А это от меня, презент – говорит Казбек и поочередно вручает мне коробку марочного «Каспия» и изящного вида небольшой кинжал в ножнах.

– Кубачи, – поставив на стол коньяк, констатирую я, и цокаю языком.

– Ну да, – следует ответ. – Для твоей коллекции.

– На – протягиваю я парню металлический рубль. Таков порядок.

Потом мы откупориваем «Каспий», я извлекаю из стола плитку шоколада, и мы принимаем по рюмке.

– Так вы завтра где, снова у Толи? – интересуется Казбек.

В прошлом году мы отмечали день Флота в офисе моего однокашника по Высшей школе и сослуживца по Северу, Толи Бывалова, который теперь заделался политиком, стал верить в бога и организовывает с Бабуриным какую-то партию. Тогда Казбек увязался со мной, и ему очень понравилось.

– В этот раз нет, – отвечаю я, и говорю, куда поеду.

– Слышь, Николаич, возьми и меня, – оживляется Казбек. – С вашими весело и интересно.

– Какой вопрос? Поехали, – улыбаюсь я. – Ты ж тоже вроде как наш, с Каспия.

На следующее утро, ровно в десять, облаченные в отутюженные мундиры, мы вкатываем на его серебристом «мерине» на стоянку нужного нам офиса. Там уже стоят Вовкин «джип» и еще несколько иномарок.

Слева, закованная в гранит, отсвечивает на солнце Москва-река, за нею зеленые кручи Нескучного сада, метрах в трехстах впереди, ажурное переплетение арок энергомоста.

– Хорошее место, красивое – говорит приятель, мы выходим из машины, и она весело взлаивает сигнализацией.

Пройдя десяток метров, мы оказываемся перед стеклянной дверью, створки ее бесшумно отъезжают в стороны и в прохладной глубине холла возникает поджарый, с рацией в руке, секъюрите.

– Владимир Алексеевич вас ждет, – вежливо кивает он головой, и мы поднимаемся по мрамору ступеней на второй этаж.

– Во, уже командует, – говорю я Казбеку, слыша сверху Володин голос, после чего мы направляемся к полуоткрытой, с табличкой «Генеральный директор» двери, минуем заставленную цветами пустую приемную и входим в просторный кабинет, с видом на Москва реку.

– Однако! – шмякнув на рычаг телефонную трубку, широко шагает мне навстречу здоровенный Вовка, и мы заключаем друг друга в объятия.

Потом я рублю строевым к окну, у которого, блестя позументами и золотом шитья, улыбается наш командующий, и докладываю о прибытии.

– Молодца, молодца, – одобрительно оглядывает он меня и крепко пожимает руку. – Так ты что, полковник?

– Так вышло, – развожу я руками, и все смеются.

– А чего наград мало? – кивает адмирал на куцую планку на моем мундире.

– Служит хреново, – скалится Вовка, не то что я, – и выпячивает украшенную изрядным иконостасом грудь.

– Ничего, поправим, – значительно произносит Лев Алексеевич и косится на Вовку.

– Тот снова ухмыляется и кивает головой.

После этого я представляю Казбека, мы усаживаемся на кожаный диван, а Володя возвращается к зазвонившему на столе телефону.

– Здравия желаю! Да Лев Алексеевич у меня! – гудит он. – Передаю трубку.

– Адмирал неспешно встает, подходит к столу и прикладывает ее к уху.

– Спасибо, весьма тронут, и Борису Николаевичу мои поздравления, – чуть кивает серебристой головой.

– Помощник президента, – приложив к губам руку, – громко шепчет нам Вовка.

Этот звонок меня не удивляет. Льва Алексеевича, первым всплывшим на стратегическом ракетоносце в географической точке Полюсе в условиях полярной ночи, а потом успешно командовавшего самой мощной в СССР флотилией, немало попортившей крови американцам, лично знали Брежнев и Андропов, и он, бесспорно, заслуживает такого отношения.

– А помнишь, как я тебя на «губу» определил, – снова присаживается рядом адмирал и хитро щурит прозрачные глаза. – Ох и бурчал же тогда Васька.

– Помню, Лев Алексеевич – улыбаюсь я, а Казбек с интересом косится на его Звезду.

Такой случай действительно был, хотя сидеть мне и не пришлось – отмазал тот самый Васька, а если точнее, начальник Особого отдела флотилии Василий Ефимович Худяков, тоже адмирал и мой непосредственный начальник. Они были близкими друзьями и отличались своеобразным юмором. Василий Ефимович, при случае, не приминал вздрючить кого-нибудь из провинившихся командиров, а Лев Алексеевич успешно отыгрывался на операх.

Потом в приемной слышатся голоса, дверь распахивается и в кабинет вкатывается низенький молодцеватый адмирал, в сопровождении двух рослых капитанов 1 ранга. Все при параде, с регалиями и кортиками.

– Здравия желаю, товарищ командующий! Прошу разрешения войти!

– Уже вошел, – поднимается ему навстречу Батюшкин и они тепло приобнимают друг друга.

Прибывших я знаю. Первый – Вовкин однокашник, командовал на нашей флотилии головным ракетоносцем и теперь служит в Главном штабе, а капразы его «порученцы».

Вслед за этим следуют взаимные приветствия, дружеские подначки и веселый смех.

– Так, товарищи офицеры, – смотрит Вовка на часы, – сейчас подъедет еще одна дама и начнем.

– Лариса? – спрашиваю я у него.

– Ну да, – кивает рыжей головой приятель. – С поздравлениями от шефа.

Лариса частный нотариус, один из акционеров холдинга и пассия Вовкиного олигарха.

Минут через пять за дверью слышится цокот каблучков и в облаке тонкого парфума, она возникает в кабинете.

И происходит то, что я не раз уже видел. Треп мгновенно прекращается, все встают и восторженно на нее пялятся. А смотреть есть на что. Если бы Лариса пошла по пути топ-моделей, то украшала бы собой лучшие подиумы.

– Надеюсь я не опоздала? – с улыбкой интересуется она, подходит ко Льву Алексеевичу, вручает ему огромный букет роз и чмокает в щеку.

Тот довольно крякает, и все выходят из ступора.