Текст книги "Комдив"

Глава 2. Курсы красных командиров

«Параграф 1. Открыть ускоренные курсы по подготовке командного состава рабоче-крестьянской красной армии в следующих местах: Петроград, Ораниенбаум, Москва, Тверь и Казань».

(Из приказа Народного Комиссариата по военным делам от 14 февраля 1918 года)

Теперь линия Западного фронта проходила по Западной Двине и Березине, где командование РККА стало накапливать резервы для нового наступления.

В один из дней Ковалева вызвали в штаб полка вместе с командиром пулеметной команды Роговым. Последний до революции служил на Балтике, на эсминце «Новик», откуда в составе десанта ушел в Красную армию. Был крепок, коренаст, летом и зимой носил черный бушлат, а на голове – бескозырку с муаровой лентой.

– Зачем это нас, а Саш? – поинтересовался, шагая рядом с Ковалевым.

– Меньше знаешь, лучше спишь, – пробурчал тот.

– И то правда.

Штаб размещался в небольшом флигеле заштатного городка, у входа прогуливался часовой, у коновязи стояли три лошади под седлом.

– К кому? – поправил на плече винтовку часовой.

– Вызвал начштаба.

Поднялись на крыльцо, вошли, доложились адъютанту.

– Обождите, – показал тот на лавку у стены и скрылся за дверью.

Через минуту вернулся – проходите.

За широким канцелярским столом, на котором лежала развернутая карта, по телефону ругался худой, с седым ежиком человек в коверкотовой гимнастерке.

– А я тебе сказал проверить и доложить! – в сердцах брякнул на рычаги трубку. – Садитесь, товарищи, – кивнул на стулья. – Значит так, – обвел пришедших усталыми глазами, – из Реввоенсовета за подписью товарища Троцкого в штаб армии поступила телеграмма – откомандировать в Москву на военные курсы двух достойных командиров. Выбор пал на вас.

– Это почему? – переглянулись оба.

– Нужны молодые и энергичные.

– А если?.. – открыл было рот Ковалев.

– Никаких «если»! – повысил начштаба голос. – Получите в канцелярии мандат[13]13
  Мандат – документ, удостоверяющий полномочия в годы Гражданской войны.


[Закрыть] и аллюр три креста[14]14
  Аллюр три креста – особо быстрая доставка приказа в русской коннице.


[Закрыть]. Больше не задерживаю.

Козырнув, оба молча вышли.

В соседнем кабинете, где стучал «Ремингтон», лысый писарь достал из сейфа уже подготовленную бумагу, с подписью и печатью.

– Завтра в шесть утра в Невель идет обоз с ранеными, можете с ними подъехать, – протянул ротному.

– И на хрена мне эти курсы, – недовольно сказал Ребров, когда, спустившись с крыльца, возвращались обратно.

– Я одни уже кончал, – в унисон ответил Ковалев. – Вроде пока хватало.

Среди бойцов ходили слухи о готовящемся наступлении на поляков, оба хотели принять в нем участие и посчитаться.

На следующее утро, простившись с бойцами, откомандированные выехали с обозом. Он состоял из пяти упряжек с ранеными, которых сопровождали женщина-фельдшер и два пожилых красноармейца с карабинами. Краскомам[15]15
  Краском – красный командир.


[Закрыть] нашлось место на задней телеге. Усевшись, спустили вниз ноги. С ними были вещмешки с небогатыми харчами и личное оружие: у Ковалева наган в потертой кобуре, у Рогова – через плечо маузер в колодке.

Утро было холодным и туманным, вдали поднималось солнце.

Когда выехали за местечко и проселок кончился, по сторонам потянулись перелески, а затем густой еловый бор. Кони мерно переступали копытами по дороге, раненые молча лежали под шинелями, изредка слышалось «Но, пошла!», где-то дробно стучал дятел. Чуть покачиваясь, оба задремали.

Очнулись от гулкого выстрела, криков и конского ржания впереди, там вертелись несколько всадников, всплескивали сабли. Не сговариваясь, спрыгнули, выхватили оружие, рванули туда.

Один из конных, в конфедератке, пытался зарубить красноармейца (тот умело подставлял ствол), напарник валялся на песке, еще трое уланов атаковали раненых.

Справа дважды грохнул маузер – буланая под одним свалилась, ротный срезал второго из нагана. Оставшиеся уланы, гикая, понеслись назад. Ковалев рванул карабин из рук убитого бойца и выстрелом выбил из седла последнего.

– Польский разъезд, – тяжело дыша, подошел Ребров. – Просочились, твари, – вщелкнул маузер в колодку.

Александр, передав карабин одному из раненых, вытащил из-под телеги бледную, дрожавшую фельдшерицу: «Всё хорошо, сестричка». Девушка быстро пришла в себя, расстегнула сумку и перевязала стонущему бойцу сабельную рану на предплечье. Еще двоим помощь не понадобилась.

Спустя час обоз вновь тронулся в дорогу, позади, у высокой разлапистой сосны, осталась свежая могила, за последней телегой шла в поводу лошадь убитого улана. На закате дня обоз прогромыхал по деревянному мосту через сонную реку, где матрос с ротным сообщили охранявшим его красноармейцам про польский разъезд.

На ночь решили остановиться в деревне на пригорке, состоявшей из двух десятков крытых соломой хат.

Подъехали к крайней, огороженной жердями, с журавлем колодца во дворе, Ковалев, спрыгнув с телеги, громко позвал:

– Хозяин!

Дверь хаты со скрипом отворилась, вышел пожилой мужик в солдатском ватнике и на протезе, проковылял к воротам.

– Разреши остановиться на ночь с ранеными, отец.

– Отчего же, заезжайте, – кивнул тот. – Только хата у меня маловата, размещайтесь в стодоле[16]16
  Стодола – сарай, сельскохозяйственная постройка.


[Закрыть]. Там у меня и немного сена имеется, чтобы подстелить.

Телеги въехали во двор, остановились у низкого бревенчатого строения, раненые, помогая друг другу, стали выгружаться.

– Небогато у тебя, дядя, – обозрел Рогов запущенную усадьбу. – Где ногу потерял?

– Отшибло на германской, такая вот незадача, – тяжело вздохнул мужик.

– А вон там кто живет? – показал на соседнюю, под гонтом[17]17
  Гонт (или дранка) – кровельный материал в виде пластин из древесины.


[Закрыть] хату с крытым двором.

– Мироед, – неприязненно блеснул глазами хозяин. – Отсиделся в тылу гад.

– Ну-ну, – поправил Рогов бескозырку и вразвалку пошагал к воротам.

Когда всех раненых уложили на расстеленное сено (хозяин принес лошадиную попону с драным тулупом), матрос появился в дверном проеме.

– Щас будет ужин, – подмигнул фельдшерице, поившей одного раненого водой из кружки.

Спустя короткое время появился мордастый дядька с полной цибаркой[18]18
  Цибарка – ведро на казачьем диалекте.


[Закрыть] молока и чем-то завернутым в холстину, а за ним такая же мордастая баба, несущая парящий чугун бульбы[19]19
  Бульба – в данном случае картофель.


[Закрыть].

– Все нормально, командир, – перехватил взгляд ротного матрос. – По доброму, так сказать, согласию.

– Ясно, – ответил тот, снаряжая барабан нагана.

– Ну, так мы пойдем? – насупился дядька, поставив ведро на лавку и опустив рядом сверток.

– Идите, – тряхнул чубом матрос.

Накормив раненых, задули каганец[20]20
  Каганец – светильник в виде плошки с фитилем, опущенным в сало или растительное масло.


[Закрыть] и, отдав девушке тулуп, устроились рядом. Сквозь щелястую крышу в фиолетовом небе мигали звезды, где-то на другом конце деревни лаяла собака.

– Слышь, Ковалев, а ты кем был на гражданке? – закинув руки за голову, спросил Рогов.

– Готовился стать учителем.

– А я в Юзовке рубал уголь в шахте. Короче, темнота. Ты после войны кем хочешь стать? – повернулся набок.

– Буду учить детишек грамоте.

– А вот я снова подамся на флот. Уважаю дисциплину и всяческую механику.

– Ладно, давай спать, – сказал ротный и закрыл глаза. Снилось ему Полесье и летящие в сини аисты.

На другой день, встав пораньше, напоили коней, а вышедшему проводить хозяину подарили трофейного коня, – владей, папаша.

– Ну, спасибо, хлопцы, – расчувствовался тот. – А то я как раз безлошадный.

– Да чего там, – махнул рукой Ковалев.

Выехали со двора, тронулись дальше. В полдень, изрядно натрясшись, въехали в Невель.

Это был небольшой город рядом с белесым озером, город с каменными и бревенчатыми домами, церковью, а также небольшим вокзалом. У высокого, в два этажа здания в центре, где находился госпиталь, командиры простились с ранеными, пожелав скорейшего выздоровления. Вскинув на плечи вещмешки, направились через площадь на вокзал, откуда с путевыми обходчиками на дрезине прикатили в Великие Луки. Через город шли поезда в Москву и обратно. Здание вокзала было забито до отказа, командиры прошли по перрону к штабелю шпал, сели на лежавшую сбоку шпалу, перекусили. В сторону Пскова без остановки прошел воинский состав, в открытых дверях теплушек виднелись морды лошадей и стояли кавалеристы.

– Не иначе, перебрасывают к нам, – проводил Рогов его глазами.

– Похоже, – согласился Ковалев.

Подошли три красноармейца с винтовками и красными повязками на рукавах.

– Куда следуете, товарищи? – поинтересовался старший.

– В Москву, – достал Ковалев мандат и протянул старшему патрульному. Тот развернул листок, пробежав глазами вернул.

– Понятно.

– Послушайте, братва, – поглядел Рогов снизу вверх, – поезд на Москву скоро будет?

– Через час, а то и два, – прогудел один из патрульных, здоровенный бугай в драной папахе. – У вас, ребята, того, закурить не будет?

Ковалев отсыпал ему горсть махры, все трое свернули цигарки, закурили, а потом старший сказал:

– Вы к вагонам не бегите, пустой номер, там как селедок в банке. Попробуйте на тендер к машинисту. Глядишь, и пустит.

Затем патруль, скрипя гравием, пошагал дальше, а они, прислонившись спинами к нагретым солнцем шпалам, задремали.

Состав втянулся на вокзал только вечером. Оттуда сразу же высыпала толпа и запрудила перрон от края и до края. Послышались крики, мат и плач детей, все хотели ехать.

Ковалев с Роговым тут же рванули к паровозу, тяжело сопевшему паром.

– Машинист! – заорал ротный, подняв голову у кабины.

– Чего тебе? – выглянул из окошка усатый дед в путейской фуражке.

– Возьми на паровоз, отец! Позарез надо!

– Не положено.

– Возьми! – подпрягся Рогов. – Я на флоте кочегаром был, помогу кидать уголь в топку!

– Кочегаром? – оценивающе оглядел его старик хмурым взглядом. – Ну, тогда лезьте.

Ухватившись за поручни, командиры быстро вскарабкались по стальной лесенке. Внутри кроме машиниста был помощник, тощий, лет семнадцати парнишка в замасленной спецовке.

На перроне звякнул колокол, толпа, колыхаясь, закричала громче, машинист перевел блестящий рычаг, паровоз, пробуксовав колесами, тяжело тронулся.

Подойдя к ведущему в тендер проему, Рогов присвистнул:

– Так что, ездите на дровах?

– Ага, – кивнул вихрастой головой помощник.

– Дела-а, – протянул матрос, обернувшись к Ковалеву: – Ну как, Саша, дадим революционного жару?

– Непременно, – стащил тот с плеч бекешу, а приятель – бушлат, и работа закипела.

Ковалев перебрасывал напарнику с тендера аршинные березовые и сосновые поленья, помощник рукояткой отворял топку, а Рогов ловко их туда метал.

– Могёшь, – обернулся к ним машинист, оторвав взгляд от манометра с дрожащей стрелкой.

– Ну, дак! – Рогов ловко швырнул очередное полено и утер пот. Затем хлебнул воды из подвесного чайника и заорал Александру: – Шевелись, пехота!

Паровоз, освещая прожектором убегавшие вдаль нити рельсов, мчался сквозь ночь, изредка разрывая ее гудками.

Серым промозглым утром состав вкатился на перрон Виндавского[21]21
  Виндавский вокзал – ныне Рижский вокзал Москвы.


[Закрыть] вокзала.

– Ну, спасибо тебе, отец, – Ковалев пожал машинисту заскорузлую ладонь. А матрос хлопнул по плечу помощника: – Бывай, хлопец.

Оба спустились вниз, переждали редевшую толпу с мешками, чемоданами и корзинами, вошли в обшарпанное помещение вокзала. Там нашли военного коменданта, предъявили мандат, и тот объяснил, как проехать в нужный адрес.

Поскольку трамваи не ходили, а это было далековато, наняли одного из извозчиков на площади рядом. Сговорившись о цене, влезли в пролетку, и Ребров сказал:

– Полный вперед, дядя.

– Но, залетная! – извозчик пустил рысью коня, бодро зацокавшего подковами по брусчатке.

В Москве ни тот, ни другой командир никогда не были и сейчас с интересом ее разглядывали. По сторонам проплывали многоэтажные дома, площади и скверы, по которым ветер гонял пожухлую листву.

– А это кто? – ткнул Рогов пальцем в сторону высокого, из позеленевшей бронзы памятника на постаменте.

– Великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин, – отозвался Ковалев. – Неужто не знаешь?

– Не, – помотал головой приятель. – Откуда?

– Учиться тебе надо.

– А мы куда едем? – обиделся матрос и рявкнул на извозчика: – Чего плетешься, как вошь на поводке? Давай живее!..

* * *

– И раз, и раз! И раз-два-три, левой! – разносилось в замкнутом казармами пространстве, рота печатала шаг по плацу.

– За-певай! – последовала очередная команда, и звонко ответил тенор:

 
Слушай, рабочий,
Война началася,
Бросай своё дело,
В поход собирайся!
 
 
Смело мы в бой пойдём
За власть Советов
И как один умрём
В борьбе за это!
 

– откликнулись полторы сотни молодых глоток.

Курсантская рота занималась строевой подготовкой. Военспец в перетянутой ремнями офицерской шинели без погон и фуражке с красной звездой шел рядом.

Уже два месяца Ковалев с Роговым в числе других проходили подготовку на курсах красных командиров. Александра, с учетом прошлой должности, назначили одним из взводных, а Федора к нему отделенным. Учеба была насыщенной. Изучали Полевой устав РККА, организацию управления войсками, действия подразделений в наступлении и обороне. Кроме того – стрелковое и автоматическое оружие с его практическим применением, топографию, а также средства связи. Серьезно внимание уделялось политграмоте, будущих командиров знакомили с основами марксизма, а по выходным отпускали на несколько часов в увольнение.

Контингент подобрался соответствующий: одни из курсантов воевали на фронтах Империалистической рядовыми и унтер-офицерами, другие участвовали в Гражданской или работали в совпартактиве[22]22
  Совпартактив – представители советской власти.


[Закрыть]. Две трети – члены РКП(б).

Как и по всей России, фабрики и заводы в столице не работали, москвичи получали по сто пятьдесят граммов ржаного хлеба в день. Но при всем этом молодая республика изыскала возможность выдавать курсантам вдвое больше приварок и табак, а еще все получили новое обмундирование: краснозвездные буденовки, длинные серые шинели с «разговорами»[23]23
  Шинель «с разговорами» – длинная, с разрезом позади, шинель.


[Закрыть] и яловые сапоги.

Иногда курсантов поднимали по тревоге, и они оказывали содействие рабоче-крестьянской милиции в ликвидации всякого рода уголовных элементов, наводнивших столицу и ее окраины. Однажды вместе с сотрудниками московского угро[24]24
  Угро – уголовный розыск.


[Закрыть] отделение курсантов во главе с Ковалевым выехало в Марьину рощу – брать банду некого Сабана. Она считалась одной из самых дерзких в столице, занималась вооруженными налетами и грабежами, убивая при этом всех своих жертв и свидетелей. А еще, для куража, постовых милиционеров.

– Так что при задержании с ними особо не миндальничать, – сказал во время инструктажа начальник МУРа, широкоплечий человек в кожанке и фуражке, по фамилии Трепалов. – Кто окажет сопротивление, пулю в лоб.

– Это мы могём, – откликнулся из строя Рогов.

На место выехали грузовиком «Руссо-Балт». На город опустились сумерки, дул холодный ветер, накрапывал дождь, в небе клубились тучи. Марьина роща находилась к северу от Садового кольца и представляла скопище одно– и двухэтажных домов с пустырями и темными переулками. Остановились рядом с одним из таких домов, бесшумно выгрузились, крадучись пошли за старшим. Минут через десять остановились у одного из домов (одноэтажного и с мансардой), в двух окнах которого теплился свет.

– Значит так, – приблизил к Ковалеву лицо начальник, – я со своими ребятами внутрь, а вы окружаете двор и берете всех, кто попытается удрать. Не получится живыми, можно мертвыми.

– Понял, – кивнул Александр и, обернувшись, тихо скомандовал курсантам. Когда те рассредоточились вокруг усадьбы, Трепа-лов махнул наганом своим подчиненным, и розыскники скользнули в калитку. Миновав садовую дорожку, поднялись на крыльцо, начальник громко постучал в дверь:

– Милиция, открывайте!

Свет в окнах тут же погас. Сыскари, выбив плечами дверь, ворвались внутрь, завязалась перестрелка. Потом одно из задних окон распахнулось, в палисадник выпрыгнули двое и, перемахнув невысокий забор, очутились в переулке.

– Стоять! – выступили из темноты Ковалев с Роговым, держа винтовки на изготовку. В ответ грянули выстрелы. Рогов свалил ответным первого, а второго Ковалев вырубил ударом приклада в голову.

Чуть позже, обыскав дом и загрузив в кузов трупы пятерых бандитов и убитого оперативника, группа ехала обратно по ночной Москве.

– А ничего у тебя ребята, боевые, – сказал Трепалов, сидевшему рядом в кабине Ковалеву.

– Многие воюют еще с четырнадцатого – ответил Александр. – Было время научиться.

Глава 3. На Юденича

«В минуту смертельной опасности, когда окруженная со всех сторон тесным кольцом врагов Советская власть отражала удары неприятеля; в минуту, когда враги Рабоче-Крестьянской Революция в июле 1919 года подступали к Красному Питеру и уже овладели Красной Горкой, в этот тяжелый для Советской России час, назначенный Президиумом ВЦИК на пост члена Реввоенсовета Южного фронта Иосиф Виссарионович Джугашвили (Сталин) своей энергией и неутомимой работой сумел сплотить дрогнувшие ряды Красной Армии. Будучи сам в районе боевой линии, он под сильным огнем личным примером воодушевлял ряды сражающихся за Советскую Республику. В ознаменование его заслуг по обороне Петрограда, а также самоотверженной дальнейшей работе на Южном фронте Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет постановил наградить И. В. Джугашивили (Сталина) орденом «Красного Знамени».

(Из Постановления Президиума ВЦИК от 17-го ноября 1919 года).

Закончить учебу не пришлось. За месяц до окончания роту построили на плацу, и начальник вместе с комиссаром объявили, что курсы в полном составе отправляются на защиту Петрограда, где белая армия генерала Юденича при поддержке эстонских дивизий и кораблей флота Великобритании перешла в активное наступление.

Вечером курсанты с их командирами, погрузившись в воинский состав, выехали к месту назначения. При себе имели личное оружие, а еще полученные на складах ручные гранаты и три пулемета «льюис».

Ехали всю ночь в продуваемых ветрами разболтанных теплушках. Одни, завернувшись в шинели, спали на соломе на полу, другие молча смолили махорку.

Хмурым промозглым утром выгрузились на Николаевском вокзале[25]25
  Николаевский вокзал – старое название Ленинградского вокзала в Москве.


[Закрыть], строем двинулись на Царскосельский. Кругом мрачно высились дома бывшей столицы Империи, холодно темнела водой Нева, в лица хлестал налетавший от залива ветер.

В отличии от Москвы, достаточно многолюдной, город на Неве словно вымер: изредка встречались закутанные в тряпье жители, на пересечении улиц горели дымные костры, у которых грелись заставы[26]26
  Застава – подвижный войсковой наряд, обычно конный.


[Закрыть], порой попадались мерно шагающие патрули.

До конечной цели – в район Гатчины, добирались узкоколейкой на прицепленных к американскому «Балдуину»[27]27
  «Балдуин» – серия американских паровозов, поставлявшихся в Россию.


[Закрыть] платформах, куда помимо курсантов погрузили артиллерийскую батарею и отряд питерских рабочих.

– Ка-ак, товарищ, у вас в Пит-тере дела? – поинтересовался курсант из латышей Янсонс у сидящего рядом пожилого, с впалыми щеками человека в телогрейке и с австрийским карабином.

– Дела как сажа бела. Голод, перебои с электричеством, нет угля и дров.

– А ваш отряд, папаша, откуда? – спросил еще один.

– Мы, сынок, с Путиловского завода.

– Работает?

– Делаем бронепоезда и орудия для фронта.

– Вона оно как, – уважительно переглянулись остальные.

Когда отъехали от Петрограда верст пять, вдали послышалась орудийная канонада.

– По Пулковским высотам бьет, – сказал кто-то из рабочих. На платформах напряженно вслушивались и молчали.

Обстановка для оборонявших город частей Красной Армии к тому времени сложилась катастрофическая: белогвардейцы захватили переправы через Лугу и, прорвав фронт, вышли к Балтийской железной дороге, а затем под прикрытием танкового огня овладели Ямбургом[28]28
  Ямбург – город в Ленинградской области. Нынче – Кингисепп.


[Закрыть]. Красные в панике отступали, преследующие их колонны в день проходили до тридцати верст, захватили Лугу, Плюссу и Серебрянку. За ними в наступление перешли эстонские дивизии, вошли в Красное Село, а также Струги и Гатчину.

К месту добрались спустя пару часов, послышались команды, стали выгружаться. К узкоколейке выходила опушка леса, рядом стояла какая-то хибара, а у нее две телеги с шанцевым инструментом. У нее переминались несколько солдат. Здесь же, у коновязи, под седлами стояла пара буланых лошадей.

Из хибары вышел человек в шинели, с шашкой, маузером и папахе с красной лентой, за ним появилось еще двое. Начальник курсов, командиры рабочего отряда и батареи доложились.

– Построиться! – отдал приказ человек с шашкой.

– В шеренгу по четыре ста-ановись! – командиры разбежались к бойцам. – Р-равняйсь! Смирно!

Заложив руки за спину, встретивший с остальными прошли вдоль строя, вглядываясь в лица и вернулись к середине.

– Я командир сводного полка Варава! Там, – он выбросил руку в сторону, отуда доносился гул канонады, – сражаются и умирают ваши братья, отражая белогвардейские атаки! На нашем участке пока спокойно, но нет сплошной линии обороны. В кратчайший срок мы должны ее построить и держать до последнего дыхания! Все ясно?

– Ясно! – качнувшись, рявкнул строй.

Вслед за комполка выступил человек в кожане и такой же фуражке, назвавшийся комиссаром.

– Товарищи! Над рабоче-крестьянской республикой нависла небывалая угроза! – обвел глазами строй. – Юденич при поддержке англичан рвется к Петрограду! В случае взятия ему открыт путь на Москву и соединение с Деникиным!

В виду особой сложности положения обороной города руководит народный комиссар военных дел товарищ Троцкий, по приказу которого расстреляны командир 2-го Петроградского полка Гнеушев вместе с комиссаром Пантелеевым, а также каждый десятый красноармеец, бежавшие с поля боя!

Прошу это учесть и стоять до конца! – резко взмахнул рукой. Вдоль строя прошел шепоток и стих. Такое слышали впервые.

– А теперь всем разобрать инструмент и на позицию! – выступил вперед третий, оказавшийся начальником штаба.

Снова последовали команды, строй распался, телеги вскоре опустели.

Поросшие жухлой травой «позиции» на одной из высот, куда привели, оказались разрозненными, наспех вырытыми окопами, где сидели три десятка матросов со станковым пулеметом.

– Гляди, братва, какие красавцы́! – заорал при виде курсантов один, в синей робе под бушлатом и в рабочих ботинках. – Откуда вас пригнали?

– С курсов красных командиров, братишка, – встал на бровке Рогов, широко расставив ноги.

– Да ты никак из наших? – удивленно присвистнул второй.

– Четыре года огребал полундру[29]29
  Огребать полундру – служить на флоте (жарг.)


[Закрыть] на эсминцах. Припухаете?

– Тут припухнешь, – буркнул набивавший патронную ленту, – всю ночь землю кайлили[30]30
  Кайлить – рыхлить породу киркой.


[Закрыть]. У вас пожрать ничего нету? С утра маковой росинки во рту не было.

Угостив моряков ржаными сухарями, стали возводить оборону. На правом фланге окапывались рабочие, в неглубокой ложбине позади, отцепив от упряжек, артиллеристы разворачивали два орудия. Это были видавшие виды трехдюймовки с несколькими ящиками снарядов.

– Шевелись, братцы! – командовал перетянутый ремнями здоровенный дядя с биноклем на груди.

Работа шла весь остаток дня и ночь. Канонада стихла. К утру свежевырытая траншея с бруствером и пулеметными «гнездами», а в ней на один накат землянки (подвезли несколько телег бревен и жердей), была закончена. Батарея была врыта в землю.

Из тыла, курясь дымком, прикатила полевая кухня, запряженная парой лошадей, с двумя красноармейцами на облучке.

– Получай довольствие! – заорал старший, спрыгнув вниз. Рядом мигом образовалась очередь.

Орудуя черпаком, повар плескал в подставленные котелки жидкую, из сечки[31]31
  Сечка – дробленая крупа.


[Закрыть] кашу, бурча: «Следующий», а помощник доставал из рогожного мешка и совал каждому по ломтю черняшки[32]32
  Черняшка – черный хлеб (жарг.)


[Закрыть]. Устроившись кто где и достав ложки, быстро похлебали (добавки не было), задымили цигарками.

– Молчат, гады, – кивнул Рогов в сторону, откуда ожидались белые, – не нравится мне все это.

– Эт-то да, – откликнулся Янсонс, перематывая портянки, – когда стреляют, спокойнее.

– От шашки? – спросил Ковалев у сидящего напротив старшего из матросов с багровым шрамом через лоб и маузером на коленях, по фамилии Воронин.

– Ага, – чуть помолчал тот. – Полоснул казак на Дону, когда бились с Корниловым. Нас тогда было раз в пять больше, – взглянул на своих. – Это все, что остались. Прошли, как говорят, Крым, рым и медные трубы.

– А что там комиссар распинался про расстрелы? – затянулся дымом Рогов. – Не заливает?

– Нет, – сказал Воронин. – Так все и было. Сначала перед строем поставили тех, кого назвал, а потом отсчитали каждого десятого бойца, вывели, зачитали приказ и шлепнули.

– Это называется децимация, – сказал курсант Жариков, раньше учившийся в университете. – Применялась еще в Древней Греции и Риме. Некий консул Луций Апроний как-то казнил по жребию целую когорту из состава легиона, отступившего из боя.

– Негоже так, – сказал один из рабочих. – Без суда и следствия.

– А ты Троцкого видал? – снова спросил у матроса Рогов. – Какой он из себя? Видный?

– Я бы не сказал. Невысокого росточка, чернявый и по виду еврейского сословия.

– Эх, щас бы соснуть минут шестьсот, – широко зевнул молодой рабочий.

Но не пришлось. Далеко впереди глухо ударила артиллерия, в воздухе послышался свист, на поле перед окопами вспухли дымные разрывы, противно завоняло толом.

– По местам! – вскочили командиры, бойцы задробили к траншее, батарейцы к своим пушкам. Попрыгав вниз, красноармейцы разбежались по сторонам, рыжий бруствер ощетинился винтовками.

За первой серией принеслась вторая, грохнув позади. Кто-то хрипло закричал: «Берут в вилку, братва! Прячься!»

Очередной снаряд попала в кухню (вверх полетели кровавые ошметки с колесами), несколько снарядов разворотили бруствер, двоих убило. Начавшаяся по всей линии обороны канонада вскоре умолкла, наступило минутное затишье, потом вдали что-то заклубилось, всплескивая искрами, показалась конница. Сначала она шла плотной массой, а затем развернулась в лаву[33]33
  Лава – в данном случае боевое построение конницы.


[Закрыть].

– …а-а-а! – накатывался многоголосый крик.

Ударила артиллерия красных – поле впереди вспучили разрывы, по траншее прокатилась команда «Приготовиться к отражению атаки! Без команды не стрелять!». Заклацали винтовочные затворы, расчеты приникли к пулеметам.

Когда до окопов оставалась метров восемьсот, последовала вторая команда «Огонь!», навстречу ударили залпы, длинно застрочили пулеметы.

Накатывавшая и вопящая, с вытянутыми вперед шашками масса стала редеть, всадники вылетали из седел или рушились вместе с конями, атака захлебнулась.

Остатки, развернувшись, в панике понеслись назад. Вслед захлебывались пулеметы, вразнобой били винтовки.

– Ну, што, Саша? Дали мы им мама не горюй! – блестя глазами, покосился Рогов на Ковалева, давшего очередной выстрел по убегавшим.

– Дали, – выщелкнув затвором гильзу, отложил тот винтовку в сторону, затем достал трубку, набил, пустил носом дым. В траншее тут и там тоже потянуло махоркой, бойцы отходили от боя. Позади тащили носилки, уводили в тыл раненых.

На поле повсюду лежали убитые, дымились воронки, припадая на ногу, бродил оседланный жеребец без всадника.

– Жалко, что разбили кухню, – сказал кто-то из курсантов. – Щас бы в самый раз пожрать.

Затишье длилось примерно час, за который ездовые подвезли десяток ящиков патронов, и расчет «максима» стал набивать ленты, остальные поправляли бруствер – ждали новой атаки, и она началась. Небо к тому времени прояснилось, из-за туч неярко проглянуло солнце, начало теплеть. А потом со стороны, куда отступила конница, раздался неясный гул, вскоре переросший в рокот. Из легкого тумана возникли две тени, обретшие непонятные очертания.

– Что они еще задумали? – прошелестело по траншее, все напряглись.

Тени между тем материализовались, превратившись в две химерные, похожие на утюги конструкции. Всё увеличиваясь в размерах и железно лязгая, в синих выхлопах они медленно ползли вперед.

– Это английские танки, – обернулся один курсант. – Видел один такой на Северном фронте под Архангельском. Жуть.

Бронированные чудовища меж тем разошлись по сторонам (один пошел в стык с соседями), а за ними возникли цепи пехоты.

– Одна, вторая, третья, – прищурившись, считал начальник курсов Сорокин.

– Да, гранатой такого не возьмешь, – перешептывались курсанты, вглядываясь в невиданную технику.

Затем обе машины ударили из бортовых пушек и пулеметов (над головами пронесся свинцовый смерч), из траншеи кто-то выскочил и, бросив винтовку, петляя, как заяц, побежал в тыл.

– Назад! – обернулся начальник курсов, а потом навскидку выстрелил из револьвера – беглец, сломавшись пополам, зарылся лицом в песок.

Позади рявкнули батарейные трехдюймовки, два снаряда вздыбили землю перед танком, а последний попал в нижнюю часть башни. Голиаф, взревев двигателем, развернулся бортом, дернулся и затих.

– Огонь по пехоте! – раздалась команда, вслед за ней ударил дружный залп, зачастил «льюис», к нему присоединился «максим». Набегавшие за танком цепи смешались и, отстреливаясь, стали отступать. Мигом позже из люков танка выскочили несколько человек в черной коже, пригнувшись, кинулись вслед.

– А, не нравится! – заорал кто-то из матросов. Всех срезала прицельная очередь.

Вторая машина, ползущая на соседей, огрызаясь пулеметами, тоже попятилась назад, за отступавшей пехотой.

Когда все растворилось вдали и стрельба стихла, в траншее послышались возбужденные голоса, матерки и даже смех – ну мы им и дали, братцы!

– Молодцы, канониры! – высунулся кто-то из окопа.

– Учитесь, пехтура! – басовито откликнулись за орудиями.

По траншее передали – взводных к командиру. Александр, придерживая на боку кобуру, поспешил вдоль траншеи. Переступил бойца, которому второй бинтовал голову, потом переступил убитого с распоротым осколком животом. За поворотом, в одной из пулеметных ниш, оборудованных под наблюдательный пункт, уже стояли два комвзвода – Лемешев и Приходько, а начальник курсов в бинокль рассматривал подбитую машину, до которой было саженей[34]34
  Сажень – старая мера длины, составлявшая 2,133 метра.


[Закрыть] полтораста.

– Что по этому поводу мыслите? – обернувшись, опустил бинокль начальник курсов.

– Гарно сработали пушкари, – тряхнул мосластым кулаком Приходько.

– Влепили по первое число, – поддержал Лемешев.

– Хорошая огневая точка, – сказал последним Александр.

– Вот это правильно, – кивнул начальник. – Я бы сказал, стратегическая. Так что, Ковалев, бери четырех курсантов и по-пластунски туда. При новой атаке нас поддержите.

– Есть, – козырнул взводный и поспешил обратно.

Вернувшись к своим, Ковалев сказал им:

– Значит так. Приказано использовать английский танк под огневую точку. Я старший, нужны еще пять.

– Я пойду, – отозвался Рогов.

– Мы тоже, – добавили Янсонс с Жариковым и матрос из отряда Сорокина, пояснив, что в прошлом комендор[35]35
  Комендор – матрос-артиллерист в российском военно-морском флоте.


[Закрыть].

Оставив за себя Савицкого (из бывших юнкеров), Ковалев с группой, захватив винтовки, перевалили через бруствер. Прячась в воронках за трупами лошадей и убитыми белогвардейцами, через полчаса подползли к великанской громаде танка.

Даже сейчас, неподвижно застыв, он вызывал оторопь. На зеленой, в пулевых отметинах броне рядами шли плоские заклепки, холодно блестели траки широких гусениц, по бортам торчали две куцых пушки, вверху пулеметы.

– Вон та-ам вход, – просипел Янсон.

Бойцы подобрались к открытой броневой двери сбоку, через порожек поочередно влезли внутрь.