Текст книги "Сабина Шпильрейн: Между молотом и наковальней"

Но что я могу еще сделать?

Отдать ему всю себя, не требуя от него взамен ничего? Пожалеть его, как мать жалеет маленького ребенка и, прижав к груди, уложить спать, запечатлев на его лбу большого младенца материнский поцелуй? Уехать из Цюриха, чтобы больше никогда не нарушать его семейный покой?

Увы! Устроит ли его самого любое из этих лекарств? Скорее, все эти рецепты могут дать ему лишь временную отсрочку, еще глубже загнать сокровенные чувства и переживания в глубины бессознательного.

Что касается меня, то подобные средства лечения любимого психопата станут не чем иным, как бегством от собственно любви и, следовательно, от самой жизни. Конечно, во благо страждущего, являющегося, помимо всего прочего, источником моих собственных страданий, можно попробовать убежать от него самого.

Но разве убежишь от самой себя? Да и куда бежать? Снова в болезнь?

Профессор Фрейд отмечал, что невротики спасаются бегством в болезнь, как в давние времена некоторые люди спасались от скверны бытия, уходя в монастырь.

Незавидная перспектива. Так хочу ли я подобного исхода?

Болезнь можно излечить только любовью. Я полностью согласна с профессором Фрейдом, который говорил о психоанализе как о лечении любовью.

Где же я узнала об этом лекарстве?

После того как доктор Юнг неоднократно говорил мне о своем восхищении Фрейдом и о пользе психоанализа как эффективного метода лечения психических заболеваний, который он впервые использовал на мне, его пациентке в Бургхольцли, я начала интересоваться психоаналитическими идеями. Мне удалось прочитать несколько работ профессора Фрейда, в том числе и его книгу «Бред и сны в „Градиве“ В. Иенсена», вышедшую в 1907 году.

В этой книге разбиралась повесть В. Иенсена «Градива», опубликованная немецким писателем в 1903 году. Речь шла о психоаналитической интерпретации «фантастического происшествия в Помпее», как назвал В. Иенсен то, что нашло отражение в его художественном произведении.

По мнению профессора Фрейда, в «Градиве» содержались те представления о работе бессознательного в психике человека, которые были сформулированы им на основе терапевтической деятельности с пациентами, страдающими психическими расстройствами. Но главное, на что обратил внимание Фрейд, так это на феномен любви, способный принести больному выздоровление.

В повести В. Иенсена молодая девушка своей любовью исцелила архитектора от навязчивой бредовой идеи. Она воплотила в себе представление об идеальной психоаналитической терапии, способствующей устранению психического заболевания путем осознания вытесненного бессознательного и возрождения ранее подавленного чувства любви.

Профессор Фрейд прокомментировал подобное лечение следующим образом:

«При возврате любви, если мы объединяем словом „любовь“ все многообразные компоненты сексуального влечения, происходит выздоровление, и этот возврат необходим, ибо симптомы, из-за которых было предпринято лечение, – не что иное, как остаток более ранней борьбы за вытеснение или возвращение, и они могут быть уничтожены или смыты только новым приливом тех же страстей. Любое психоаналитическое лечение – это попытка освободить вытесненную любовь, которая нашла жалкий выход в симптоме».

Какое удовольствие я получила от знакомства с этой работой! Ведь именно из нее я почерпнула представление о психоанализе как лечении любовью, о чем ранее не имела ни малейшего представления.

Мне всегда казалось, что любовь не имеет никакого отношения к медицине. Когда я слышала, что у человека разрывается сердце от любви и что от неразделенной любви у него болит душа, то я воспринимала подобные высказывания в качестве метафоры.

Не имея личного опыта всепоглощающей любви к мужчине, я воспринимала любовь как нечто желанное, способствующее развертыванию жизненных сил и доставляющее человеку исключительно радость. Только потом, когда я действительно влюбилась, причем меня угораздило влюбиться в женатого мужчину, я на себе прочувствовала все те страдания и муки, которые может приносить человеку любовь.

Но я никак не предполагала, что любовь можно использовать в качестве средства исцеления. То есть мне было понятно, что любовь окрыляет человека. Недаром говорят о крылатом Эросе и даже о крылатом фаллосе. Однако то, что любовь может быть средством исцеления от невроза или психоза, было потрясающим открытием для меня.

Теперь я знаю, каким образом могу излечить моего Юнгу. Я должна отдать ему всю свою любовь, чего бы мне это ни стоило. Если он излечил меня методом психоанализа, окружив своим вниманием, заботой и, надо прямо сказать, своей запрятанной в глубины психики любовью, в которой он сам себе не хочет признаться, то и я отблагодарю его тем же самым.

Слов о моей любви к нему недостаточно. Поэтизированные отношения, сложившиеся между нами в последнее время, лишь распаляют наши взаимные чувства, которые приходится сдерживать с большим трудом. Необходима действенность любви с моей стороны по отношению к нему.

Действенность. Надо же! Почти как девственность. Вот что значит русский язык! По-немецки невозможно услышать сходство в звучании этих слов.

Сказать Юнгу об этом или нет? Его наверняка привлекает моя девственность. Но как он отреагирует на действенность моей любви к нему, если боится того, что без «джентльменского соглашения» пострадает его репутация, а вместе с ней и его любимая работа.

Исцеление любовью. Пожалуй, это единственный выход в нашей запутанной ситуации.

Отдаться всем существом своим бурному водовороту жизни и быть счастливой, пока светит солнце? И будь что будет, даже если наступят черные дни разлуки!

В последнем случае можно будет переложить свое чувство на ребенка и на научную деятельность, которую я люблю не меньше Юнга.

Знаю, что современная молодежь, особенно студенты медицинского факультета, смотрят на подобные вещи более просто. Не исключено, что, лишившись девственности в объятиях женатого мужчины, я смогу полюбить кого-нибудь другого второй раз и вступить с ним в законный брак.

О последних соображениях я написала своей маме. Правда, я не стала пугать ее рассуждениями о психоанализе как лечении любовью. Написала лишь о том, что готова отдаться превратностям жизни и обрести счастье хотя бы сейчас.

При этом я успокоила маму, сообщив ей о том, что мы с Юнгом стоим пока на той ступени поэзии, которая не опасна. И, чтобы совсем ее успокоить, в своем письме я добавила, что намерена стоять на этой ступени до тех пор, пока не стану доктором, если, разумеется, обстоятельства не изменятся.

Кроме того, я написала ей, что не могу чувствовать себя счастливой без материнского благословения, без ее одобрения моего образа действий. Мне было крайне важно, чтобы она могла радоваться тому, что мне хорошо.

Я понимала, что моя мама может задать мне вопрос: а что будет потом, если я решусь на полное проявление своей любви к Юнгу, в то время как он не захочет разводиться со своей женой? И я написала ей, что «пути Господни неисповедимы» и мы не можем знать того, что будет потом и где счастье ждет нас.

Бедная, бедная мама!

Что она подумала о своей так запутавшейся, но все же жаждущей счастья дочери, когда прочла это письмо?

Мама, милая мама!

Не суди меня строго и прости! Мне так необходимо твое благословение!

– Мама! Так хочется пить! Просто сил нет.

Сабина встрепенулась. Голос младшей дочери вырвал ее из плена воспоминаний. Ева осторожно дергала маму за руку, пытаясь привлечь к себе ее внимание. Лицо дочери выражало страдание, и сердце Сабины забилось, словно птица в клетке, которая ничего не может сделать, чтобы облегчить участь своего птенца.

Конечно, Ева уже вполне сформировавшаяся маленькая женщина, способная не только терпеть лишения, но и в случае необходимости оказывать помощь своей матери. Но для Сабины младшая дочь всегда оставалась ребенком.

– Доченька, потерпи, пожалуйста! Мы скоро придем на место и сможем вдоволь напиться.

– Мне бы глоточек воды, а то так пересохло горло, что все во рту просто жжет, – пожаловалась Ева.

– Ну, еще капельку потерпи. Мы уже почти пришли, – пыталась успокоить свою дочь Сабина, хотя не была уверена в том, что они вообще когда-нибудь дойдут до того места, где можно будет остановиться, найти питьевую воду и отдохнуть.

Она сама едва стояла на ногах. Ей самой так хотелось пить, что из ее пересохшего горла едва вылетали обращенные к дочери утешения.

Ева послушно поплелась рядом с матерью, которая погладила ее по растрепанной головке и ободряюще посмотрела на уставшую дочь, желая ее подбодрить.

Какая же Ева все-таки еще маленькая, несмотря на свои 16 лет! Словно ребенок!

Вымученная улыбка Сабины прорезала ее покрывшееся пылью лицо и застыла на некоторое время, пока Ева понимающим, но каким-то моляще-отрешенным взглядом смотрела на свою мать. Но как только дочь переключила свое внимание на дорогу, улыбка сошла с лица Сабины и она, украдкой вздохнув и собравшись с последними силами, с неимоверным трудом продолжила идти навстречу своей судьбе.

Воспоминания о былом скрашивали ее нелегкий путь. Они были своего рода спасительным средством, поскольку заглушали боль в ноге и не давали тревожным мыслям о ближайшем будущем брать верх над ее изнуренным телом и подавленным духом.

Сабина мысленно вернулась к прерванным дочерью воспоминаниям о том периоде, когда она, полная сил, жизненных планов и надежд, открыла для себя спасительное средство в форме исцеления любовью, с помощью которого она собиралась вылечить Юнга.

Правда, что-то не совсем понятное мешало ей претворить в жизнь страстное желание вылечить Юнга своей любовью.

Она помнила рассуждения профессора Фрейда о том, что в «Градиве» В. Иенсена описан как бы идеальный случай лечения методом психоанализа. В реальной психоаналитической практике все значительно сложнее. В художественном произведении девушка могла ответить на любовь, проникающую из бессознательного в сознание, а врач не может сделать этого.

«Врач, – писал профессор Фрейд, – посторонний человек и обязан стремиться после излечения опять стать посторонним; он часто не умеет посоветовать исцеленному, как ему использовать в жизни вновь обретенную способность любить».

Но ведь я пока не врач, и к тому же я не посторонняя для Юнга, размышляла про себя Сабина. Значит, меня не касаются эти рассуждения профессора Фрейда.

В наших отношениях с Юнгом ситуация иная, чем в повести В. Иенсена. Я – его пациентка, а он мой врач, сам заболевший в процессе моего лечения. Теперь моя очередь помочь ему вновь стать здоровым.

Так размышляла Сабина, далеко не уверенная в том, воспроизводили ли ее воспоминания те надежды и сомнения, которые одолевали ее в то далекое время, или они являлись отголоском прошлого, перенесенным в настоящее, когда стало почти неразличимым расстояние между ее былой любовью к Юнгу, настоящим, связанным с ее утомленностью от автоматического следования по пыльной дороге, и неопределенным будущим, обдающим холодным дыханием смерти ее истерзанную душу.

И снова воспоминания прошлого Сабины возобладали над ее ощущением того настоящего, которое становилось все более непереносимым.

Пойманный в сеть иллюзии доктор

Начало 1909 года.

В отношениях с Юнгом та же романтика, что и раньше. Я не приняла еще окончательного решения касательно реализации действенности своей любви к Юнгу.

Он по-прежнему приходит ко мне. Жалуется на то, что не может спать по ночам. Оправдывается, говоря, что, думая обо мне, хочет, чтобы я была счастлива.

Старая песня, которую я много раз слышала в предшествующие годы. Правда, теперь он болен мною, а я знаю, как его излечить, хотя пока не решаюсь прибегнуть к этому спасительному для него средству.

Очередной его визит ко мне в тот памятный февральский день чуть не подтолкнул меня к принятию окончательного решения. Как всегда, я с нетерпением ждала его в то время, о котором мы договорились заранее. Готовясь к его приходу, я спешно приводила себя в порядок, так как до этого у меня не было времени полностью одеться и сделать соответствующую прическу.

Оставалось пять минут до прихода Юнга. Я надеялась, что все успею сделать. Но неожиданно раздался стук. На автоматически вырвавшийся у меня возглас «Да, войдите!» на пороге появился Юнг.

Я была крайне смущена, поскольку не ожидала, что это он. Стою перед ним с полураспущенными волосами и гребешком в руках. Застигнутая врасплох, я не знала, что мне делать. Он же сел на кушетку и дал обещание, что не будет смотреть на меня, пока я привожу себя в порядок. Но я знала, что он, как ребенок, закроет лицо руками, а сам будет подглядывать за мной сквозь пальцы.

Мне удалось справиться с этой непредвиденной ситуацией. Быстро одевшись, я затенила лампу красным абажуром и подошла к Юнгу, который делал вид, что не подглядывает за мной.

Тут мы обменялись радостными приветствиями, как будто не виделись целую вечность. То ли от смущения, то ли по привычке Юнг начал оправдываться и уверять меня в том, как ему тяжело и как бы он хотел видеть меня счастливой.

Я прервала его и сказала, что в данный момент подобные разговоры только мешают нашей встрече. Он не знал, что делать. А я, глядя прямо ему в глаза, сказала, что по-прежнему люблю его, мне хорошо с ним. Добавила, что сейчас не могу думать ни о чем другом и если когда-нибудь придется расстаться, то на все воля Божья.

Неожиданно он поцеловал меня и, как ребенок, засветился от счастья. Потом он захотел сделать мне новую прическу, вытащил гребешок из зачесанных назад волос и распустил их по плечам. Я не сопротивлялась и стояла молча перед ним. А он, сказав, что теперь я похожа на египтянку, любовался мной. Я чувствовала, что все это доставляло ему неподдельную радость. Мне было приятно от осознания того, что я так ненамеренно загипнотизировала Юнга.

Потом мы расстались с ним в надежде, что в ближайшее время ему удастся выкроить время и вновь прийти ко мне. Он так и сказал: «Я найду возможность вернуться к моей египтянке, чтобы еще раз выразить свое восхищение ею».

Я с таким нетерпением ждала следующего его визита, как будто уже все решила наперед. Но произошло что-то невероятное, выбившее меня из колеи и никак не укладывающееся в моем сознании, пребывающем в приятном томлении после того, как я ощутила долгожданный поцелуй Юнга.

К моему удивлению, во время очередного обхода больных он был настолько холоден со мной и смотрел на меня таким испепеляющим взглядом, как будто бы я была его заклятым врагом. Не было возможности выяснить на людях причину столь непонятного отношения ко мне.

Для меня это стало настоящим шоком. Я, грешным делом, подумала, что он как бы наказывает меня за то, что я не приняла окончательного решения в ту нашу прекрасную встречу. Хотела все перевести в шутку, сказав ему, что его египтянка готова стать для него наложницей и исполнить любое желание властелина. Хорошо, что не успела этого сделать, а то могла бы попасть в глупое положение и вызвала бы у Юнга еще большее раздражение.

Как потом выяснилось, кто-то пустил слух о том, что доктор Юнг имеет близкие отношения с одной из своих пациенток. Когда он узнал об этом, то почему-то подумал, что это сделала я. Причем сделала намеренно, чтобы все, включая его жену, знали об этой любовной связи. Тем более что в контексте распространившегося слуха, который он назвал «грязной сплетней», речь шла будто бы о предстоящем разводе доктора Юнга со своей женой и последующей его женитьбе на одной из студенток медицинского факультета.

Но мне даже в кошмарном сне не могло бы присниться такое.

Разве я могла бы так подставить моего любимого Юнгу?

Да и зачем мне это надо было, если я почти решилась на его лечение всей полнотой своей любви?

Разве не было у Юнга других пациенток, которые, несомненно, влюблялись в него?

Он сам рассказывал о том, как одна пациентка, желая избавиться от любви к нему, поехала в горы, там увлеклась подвернувшимся ей мужчиной, имела с ним сексуальную связь, забеременела от него и ждала ребенка. Узнав о беременности, обольстивший женщину мужчина бросил ее, после чего она хотела покончить жизнь самоубийством. Но доктор Юнг сделал все для того, чтобы удержать ее от этого отчаянного шага.

Судя по его рассказам, многие пациентки и студентки влюблялись в него. Так что нет ничего удивительного, что одна из них могла быть автором порочащей Юнга сплетни.

Обиднее всего для меня было то, что он даже не попытался поговорить со мной об этом инциденте. Я уверена, что если бы он пришел ко мне и рассказал о случившейся неприятности, то я смогла бы развеять его заблуждения насчет меня.

А так он не только обвинил меня в авторстве «грязной сплетни», но и подумал, что я, любящая его как никто другой, начнет придумывать такие «дьявольские трюки», которые окончательно подорвут его репутацию и как порядочного семьянина, и как врача.

Позднее я узнала, что жена Юнга была обеспокоена распространяющимся слухом о предстоящем разводе ее мужа с ней. То ли она догадывалась о любви Юнга ко мне, то ли, стремясь предотвратить неизбежный скандал в семье, он сам рассказал ей о моем «систематическом соблазнении его».

Не знаю, как было на самом деле, но его жена (а кто другой мог это сделать?) послала анонимное письмо моей матери. Та, в свою очередь, написала нелицеприятное письмо Юнгу, после которого он в холодном тоне обвинил меня и ее в неблагодарности за оказываемую нам помощь.

Юнг написал моей матери о том, что он точно знает границы врачебной деятельности, за которую получает соответствующую плату. Он также знает и то, что между мужчиной и женщиной не могут бесконечно поддерживаться исключительно дружеские отношения. Поэтому он предлагает госпоже Шпильрейн оплачивать медицинские услуги, которые до сих пор он оказывал ее дочери безвозмездно. Он даже указал конкретную сумму в 10 франков за час, которую госпожа Шпильрейн должна будет отныне ему выплачивать.

При этом Юнг высказал госпоже Шпильрейн почти что угрожающее предупреждение. Оно сводилось к тому, что если он останется другом ее дочери, то матери придется только надеяться на судьбу. Концовка письма Юнга свидетельствовала не только о его раздражении по поводу неблагодарности госпожи Шпильрейн по отношению к честному врачу, но и о возможности выйти за рамки ранее установленных границ. «Никто не может, – подчеркнул он, – помешать двум друзьям делать то, что они захотят».

Словом, Юнг был вне себя от недостойных, по его мнению, подозрений со стороны моей матери, поверившей в содержание анонимного письма. Слух же о «грязной сплетне», который дошел до него и распространение которого он приписал мне, поверг его в ярость. Все закрутилось в таком бешеном вихре, что я просто не находила себе места.

Я никак не могла понять, почему Юнг обвинил меня во всех смертных грехах.

Неужели моя любовь к нему ничему его не научила? И как можно вылечить больного человека любовью, если он не верит своему целителю?

Не зная, что делать и как жить дальше, будучи без вины виноватой, я решила написать письмо профессору Фрейду, чтобы он, опытный и мудрый человек, основатель психоанализа, выслушал меня и помог мне выбраться из того щекотливого положения, в котором я оказалась по недоразумению. Это было в марте 1909 года, когда я послала мэтру психоанализа свое первое письмо.

Впрочем, я уже упоминала об этом и о тех переживаниях, которые были связаны с данным обстоятельством.

Не хочется вспоминать те мучительные дни и ночи, когда я была в полном отчаянии от того, что никак не удается поговорить с Юнгом относительно происшедшего инцидента. Да и профессор Фрейд не сразу поверил в то, что я не имею никакого отношения к действительно «грязной сплетне». Но, как бы там ни было, через три месяца все прояснилось.

К тому времени я почувствовала себя более сильной и нашла возможность встретиться с Юнгом. Сперва он не хотел разговаривать со мной, считая, что я его злейший враг, стремящийся опорочить его. Он показался мне большим, но глупым ребенком. Я приложила все силы, чтобы успокоить его. Сказала, что не собираюсь чего-либо с ним начинать. Пришла лишь потому, что он мне дорог, что хочу видеть в нем благородного человека.

Его манеры сразу же изменились. Между нами состоялся откровенный разговор. Он убедился, что автором грязной сплетни была не я, а кто-то другой. Заговорил о непорядочности тех, кто распускает подобные слухи о нас обоих. Продемонстрировал глубокое раскаяние. Признался, что нечаянно попал в «сеть иллюзии», сотканную из собственных бессознательных страхов и опасений, вызванных нетрадиционными отношениями между врачом и пациенткой, в которых вездесущий Эрос делает свое незаметное дело, расшатывая и подтачивая все былые устои.

Выяснив отношения, мы с Юнгом расстались как лучшие друзья. Я успокоилась и была рада, что этот неприятный инцидент исчерпан. Особенно меня порадовало письмо от профессора Фрейда, в котором он приносил свои извинения за свое предшествующее предвзятое отношение ко мне.

В том письме мэтр психоанализа писал: «Сегодня я кое-что узнал от самого доктора Юнга по поводу Вашего предполагавшегося визита ко мне и теперь вижу, что одну сторону дела угадал правильно, в то время как другую понял неверно, в ущерб Вам. Поэтому я должен просить у Вас прощения. Однако тот факт, что я был не прав и в ошибке стоит винить мужчину, а не женщину, как признает и сам мой юный друг, согласуется с моей высокой оценкой женщин. Пожалуйста, примите это выражение моей глубокой симпатии, которую вызвал во мне тот достойный способ, с помощью которого Вы разрешили данный конфликт».

Письмо профессора Фрейда не только польстило мне, но и подтвердило известную истину, что нельзя судить о людях по первому впечатлению. Дело не только в том, что он не сразу поверил мне. Да и почему профессор Фрейд должен был верить мне на слово, тем более что он меня совсем не знал! Ведь доктор Юнг мог представить ему связанный с грязной сплетней инцидент в совершенно искаженном виде.

Дело еще и в том, что после отказа профессора Фрейда принять и выслушать меня я была в глубине душе обижена на него. Поэтому он предстал в моем воображении бесчувственным стариком, являющимся специалистом по бессознательному, но в силу своей дружбы с доктором Юнгом неспособным понять женщину, нуждающуюся в его профессиональном совете.

Разумеется, я с большим почтением относилась к профессору Фрейду как к мэтру психоанализа и как к человеку, с которым дружил Юнг, выражавший свое восхищение им. Поэтому нет ничего удивительного, что в некоторых моих сновидениях наряду с Юнгом присутствовал и профессор Фрейд. Он представал в образе красивого и умного мужчины.

Однако после того, как профессор Фрейд отклонил мою просьбу о встрече, я увидела сон, в котором он был старым, уродливым и довольно хитрым. Я пришла к нему вместе с братом, но Фрейд стал уделять основное внимание ему, а не мне.

Не надо быть психоаналитиком, чтобы понять, что за фигурой моего брата скрывается Юнг. В моем сновидении нашло отражение вполне понятное переживание по поводу того, что профессор Фрейд будет прислушиваться в большей степени к нему, чем ко мне.

Другие мои сновидения были не лучше. Однажды я увидела во сне нас троих – себя, Юнга и профессора Фрейда. Мы находились в больнице. Я была в одной комнате, а доктор Юнг и профессор Фрейд в другой. Когда последний вошел в ту комнату, где находилась я, то у меня сразу же появилась мысль о том, что он думает обо мне. Он как бы спрашивает про себя: «И это та красавица, которую Юнг хочет считать равной моей дочери?» Я вижу свое отражение в зеркале и начинаю испытывать стыд, поскольку не нахожу себя красивой. Кроме того, я боюсь, что профессор Фрейд, будучи психоаналитиком, начнет интерпретировать каждое мое движение как имеющее сексуальный смысл. Вместе с тем его лицо мне видится молодым, симпатичным и привлекательным. Однако мне плохо от того, что он не слушает меня. Я не могу понять, почему он так плохо думает обо мне.

Эти сновидения были реакцией на первые письма профессора Фрейда ко мне. Прорабатывая их, я поняла, как мое бессознательное реагирует на происходящее.

Сперва меня терзала обида на профессора Фрейда, который в сновидении был хитрым, уродливым стариком. Затем мне открылась лучшая сторона его личности и он стал необычайно привлекательным для меня. Кроме того, эти сновидения со всей очевидностью продемонстрировали, насколько мне небезразлично то, что обо мне думает профессор Фрейд.

Поэтому его письмо, в котором он принес свои извинения за первоначальное ошибочное мнение обо мне, было для меня лучшей наградой за все предшествующие переживания и мучения. Профессор Фрейд не только все понял, но и отдал должное моему достойному поведению в той весьма непростой ситуации, в которой мы оказались вместе с Юнгом в силу обоюдного притяжения друг к другу.

Я еще раз убедилась, насколько был прав Юнг, когда говорил о своем восхищении профессором Фрейдом. И меня распирала гордость как от похвалы со стороны мэтра психоанализа, так и от того, что мое бессознательное никогда меня не обманывает.

Конечно, я далеко не все знала о том, что послужило источником того ужасного для меня конфликта. Я могла только догадываться о непростых отношениях между Юнгом и его женой, Юнгом и моей матерью и, наконец, между Юнгом и Фрейдом.

Но кто знает всю правду, какой бы горькой она ни была? И кто может предвидеть исход наших деяний, обусловленных нашими собственными бессознательными желаниями, включающими в себя всевозможные сомнения, разочарования, амбиции и обиды?