Текст книги "Ёкай"

Но что было жутче всего – девушка прекрасно понимала, что история района тянется куда дольше, чем она могла помнить. С послевоенных времён, когда первые здания, вросшие потом в нестройные ряды новостроек, проклёвывались из-под земли, отзываясь на песни жадных до жизни людей, переживших всемирную бойню и уверенных: дальше будет только лучше. Но дальше лучше не стало. Жизнь вошла в колею. Разбросанные тут и там строения превратились в улицы, улицы сплелись в районы. Набрала обороты стройка. Развернулась в полную мощь ситценабивная фабрика. Распахнула ворота больница. А грязно-рыжие дома пропитались духом маленького замкнутого сообщества, держащегося непонятно на каком социальном клею.

Жизнь шла своим чередом, но каким-то образом спотыкалась на этом месте. Как будто оно было прикрыто пожелтевшим от времени оргстеклом. Годы, даже десятилетия, тут всё оставалось по-старому. Да, расцвели на углах продуктовые «Магнолии», закрылись пивнушки со столами на тротуарах, уступив «Кружкам» в полуподвалах, из раскрытых по летней жаре окон полилась совсем другая музыка, но всё же…

Всё же пьяный хохот, оглашающий вечерние скверы, драки в сырых подворотнях и скользкое чувство опасности, мурашками пробегающее по спине, остались теми же, что и полвека назад. Теми же, что и в Сонином детстве. Девушка шла, приминая не сметённые с тротуара прелые листья подошвами ботинок, опустив голову на грудь, и даже не обращала внимания на то, куда она идёт. Ноги несли её сами. Все дворы и переулки, все арки вспомнились ей моментально. Ростки современного мира были слишком куцыми и чахлыми, чтобы сделать местность неузнаваемой.

Краем сознания Соня отмечала, что некоторые дома расселили и, судя по всему, подготовили под снос. Но это ничего не значило: они стояли, бестолково пуча забитые картоном глаза окон, годами, ожидая, когда же до них дотянутся ковши экскаваторов. Но строители не спешили, и о том, что могло происходить за обшарпанными стенами, оставалось только догадываться. Догадываться и передёргивать плечами от отвращения.

С головой нырнув в воспоминания, Соня словно переродилась, вернувшись на несколько лет назад. Она сгорбилась, плечи её подались вперёд и печально опустились. На лице возникло напряжённое выражение. Ладонь, в которой был зажат маленький глиняный амулет, покрылась липким потом. Казалось, что вот-вот вынырнет из подворотни компания парней, и вслед ей полетит окрик, сопровождаемый весёлым смехом.

Дверь подъезда грохнула, захлопываясь, и Соня сообразила вдруг, что память завела её куда дальше, чем просто в глубины воспоминаний. Лестницу, медленной ломаной спиралью уходившую вверх на шесть этажей, девушка узнала сразу. За много лет массивная конструкция не изменилась. Те же щербины на сглаженных тысячами подошв ступенях, тот же тусклый свет слабых лампочек, укрытых грязными плафонами. Спёртый воздух пах кошками, старостью и побелкой.

Соня медленно вытащила из кармана руку, в которой сжимала амулет. Сглотнула, заталкивая крик поглубже в глотку. Потому что глиняная безделушка снова пульсировала. И теперь она совершенно определённо могла сказать, что это не было биение её собственного сердца. Мягкие толчки не рвались из-под кожи. Её пальцы задрожали… но она так и не решилась разжать их. Ей не хотелось смотреть в ухмыляющееся лицо, вылепленное из глины. Не хотелось видеть, как бликуют в тусклом свете неживые глаза. Нет.

Она вернула талисман в карман и глубоко вздохнула. Первый шаг на лестницу дался непросто, но подарил спокойствие. Спокойствие человека, делающего именно то, что он должен делать. Правильные поступки не всегда совершаются легко. Порой они требуют колоссального напряжения сил.

Девушка кивнула самой себе. Если бы начать подниматься по лестнице было неправильным поступком – она бы и не решилась на это. Повернулась бы и ушла. На улицу, на остановку, в метро, домой. Прожила бы ещё день. И ещё день. И ещё… Каждый день – как ступень. Шаг, второй, третий. Чем выше – тем проще. И свербящее чувство у неё в душе утихло бы со временем. Глиняный талисман бы снова потерялся. Она бы встала с кровати и вдруг сообразила, что не видела поделку уже сколько? Несколько дней? Недель? Месяцев? Была ли она вообще? Может, это детское воспоминание, неожиданно всплывшее в голове? И отец развёл бы руками, покачивая головой. Какой амулет, Сонечка? Какой ещё подарок от бабушки?

Пятый этаж. Девушка поняла, что уже некоторое время идёт, затаив дыхание, и шумно вдохнула. И подъезд, до того кажущийся абсолютно тихим, вдруг ожил. Зашумели трубы. Где-то внизу хлопнула дверь квартиры. Кто-то надсадно закашлялся. Грубый мужской голос завопил, что никак не может отыскать, чёрт бы её побрал совсем, зажигалку.

Соня склонила голову, разглядывая дверь без номера. В отличие от большинства других, крашеных, эта была обита дерматином. Правда, искусственную кожу кто-то уже пропорол в нескольких местах. Или, может, материал прохудился от старости. Насколько девушка могла помнить, раньше дверь Екатерины Меркуловны ничем не отличалась от соседних. Дерматин, должно быть, появился уже после её переезда. Она перевела взгляд выше и вправо, и увидела, что звонка также не было – кто-то грубо выдрал его из стены, оставив болтаться в воздухе два провода, в полумраке кажущихся серыми.

Странно, подумала Соня. Соцработница же ходит. Неужели все эти службы не могут и звонок старушке справить?

Передёрнув плечами, Соня постучала в дверь костяшками пальцев. Раздался тихий стук, но у неё в голове всё равно прозвучал стрёкот старенького звонка. Сейчас распахнётся дверь, и за ней будет залитая солнечным светом просторная квартира. Екатерина Меркуловна встанет в дверном проёме, вытирая руки о передник, а из комнаты раздастся голос Степана:

– Кто пришёл, бабуль?

Соню снова передёрнуло. Или дверь откроет сам Степан. С масляно блестящими глазами, пошатывающийся, пахнущий сивухой. На кухне будут шуметь голоса подростков, вчерашних мальчишек, и Стёпа скажет, развязно ухмыльнувшись:

– Оп-па! А вот и девочки!

Но не произошло ни того, ни другого. По коридору квартиры прошуршали, как листья на ветру, медленные шаги, и усталый голос из-за двери произнёс:

– Кто там? Дарьюшка, ты? Даша?

– Это… – Соня замялась. – Это Соня, Екатерина Меркуловна. Я шла мимо и…

Она не успела договорить. Замок щёлкнул, дверь распахнулась, и показалась сияющая широкой беззубой улыбкой старушка.

– Сонюшка! Вот так неожиданно! Проходи, проходи…

Она цепко ухватила девушку за рукав куртки и всем телом качнулась назад, втаскивая гостью в квартиру. Соне пришлось шагнуть. Осторожно и боязливо, заново привыкая к знакомому, но успевшему стать чужим интерьеру.

По всей квартире горел свет. Пыльные лампочки разгоняли полумрак осеннего вечера, но не дарили ощущения уюта, как это обычно бывает. Квартира походила на коридор казённого учреждения – место, где люди бывают, но даже не думают задерживаться.

– Вот это но-о-овости! – продолжала суетиться бабка, то хватая Соню за рукава, то поглаживая по спине и мешая раздеться. – Вот уж не ждала тебя, Сонюшка, вот уж не ждала!

Развернувшись на месте, она вдруг умчалась куда-то, оставив девушку одну. Соня резким движением расстегнула молнию на крутке и уже потянула её в стороны, стаскивая с плеч, как вдруг замерла, пронзённая неожиданной мыслью. Что она вообще тут делает? Зачем пришла без приглашения к совершенно, по сути, чужому человеку?

Она уже даже тряхнула плечами, накидывая крутку обратно, но в этот момент Екатерина Меркуловна выскочила из-за угла коридора.

– А ты чего не раздеваешься, Сонюшка? Проходи-проходи, чайку с тобой попьём!

У Сони вдруг непроизвольно дёрнулась голова, словно она отгоняла от себя назойливое насекомое, и она поспешила натянуть на лицо улыбку.

– Да я просто мимо проходила, Екатерина Меркуловна! Я не собиралась…

– Сонюшка… – перебила старушка враз севшим голосом. – Да я же не задержу тебя, правда… Скучно одной-то тут сидеть, понимаешь?

На глазах, глубоко запавших и окружённых морщинистыми, слегка покрасневшими веками, вдруг набрякли слёзы. Настоящие, крупные, размером с горошину. В зрачках колыхнулась тоска, глубокая и тёмная. Соня обругала себя: да что я в самом-то деле?! Зашла ведь уже… Она быстро скинула куртку и улыбнулась:

– Конечно, давайте чаю попьём…

Пенсионерка шустро пошлёпала на кухню, и девушка тайком вздохнула. Она всё ещё не понимала, зачем пришла к старухе в гости и каким образом попала в подъезд, но решила не сопротивляться естественному ходу событий. Тем более, что интуиция подсказывала ей, что пока всё идёт как надо.

Разувшись, она последовала за хозяйкой квартиры, незаметно осматривая коридор и комнаты, которые не видела уже много лет. Вокруг неё мало что переменилось. Если весь район казался ей застывшим в прошлом, то квартиры Екатерины Меркуловны это касалось в особенности. Шкафы, стулья, занавески… Почти полтора десятилетия уже прошло с последнего Сониного визита, но, казалось, даже небрежно брошенный на стул домашний халатик нелепой расцветки так и не переменил своего положения.

Только дальняя комната вдруг оказалась запертой. Та самая, в которой никто никогда не жил – по крайней мере, на Сониной памяти. Никто не жил там и теперь. Но всё же… девушка инстинктивно потянулась к амулету, но сообразила, что оставила его в куртке. Чёрт.

И всё же что-то было в этой запертой комнате. Соня чувствовала, как ощущение чужого – чуждого! – присутствия льётся из щели под дверью, расползается по коридору, пятнает стены грязными полосами на бумажных обоях, прячется в трещинки на потолке. Ощущение не настолько явное, чтобы пугать, но достаточно сильное, чтобы волоски на руках и загривке вставали дыбом. Что там?

Девушка сунула руки в карманы джинсов, повернулась было, чтобы идти, но остановилась и снова вгляделась в дверь. Обычная, как между всеми комнатами в этой квартире. Деревянная конструкция, когда-то прочная, но сейчас держащаяся больше на толстом слое краски. И – единственная из всех – с засовом. Массивным, прочным металлическим засовом. Она помнила его с детства, но ни разу ещё не видела, чтобы им пользовались по назначению. Зачем запирать пустую комнату?

Пересилив себя, Соня приблизилась к загадочной двери. Она поёжилась от странной мысли: запертое помещение будто распирало изнутри. Как будто нечто, пребывающее там, давило на дверь, силясь её распахнуть. Давило не сильно, но беспрерывно. Словно надеялось взять упорством. Со временем даже слабый ручей воды пробивает в камне лунку. А пройдёт ещё тысяча лет – и лунка превратится в сквозное отверстие. Чтобы сдалась хилая преграда, тысяча лет не требовалась.

Соня поглядела на петли, на засов, на дверную коробку, вокруг которой по бетону бежали тонкие трещинки. Что же там, за этой дверью? Соне было любопытно, но она поняла, что никакое любопытство не заставит её заглянуть внутрь. Даже если Екатерина Меркуловна сама предложит. Даже если начнёт просить. Даже если…

– Тут, когда Тимохины жили, – раздался вдруг голос у Сони за спиной. – Муж её, Валентин, напивался и буянил. Так мы его в комнату загоняли. И на засов, пока не проспится.

Соня, еле удержавшая испуганный возглас, обернулась. Старуха стояла в другом конце коридора, как раз между поворотом к кухне и распахнутой дверью в бывшую Стёпину комнату.

– Понятно, – произнесла она, отметив с радостью, что голос не дрожит. – Извините, я просто что-то подошла…

Девушка смешалась и замолчала, опустив голову.

– Да смотри, смотри, Сонюшка! – махнула рукой пенсионерка. – Ты же мне как родная.

Соня кивнула, но предпочла эту тему не развивать. Вслед за бабкой она прошла на кухню. Там тоже мало что изменилось, разве что паутины под непомерно высоким потолком стало больше, да прибавилось грязных потёков на газовой плите.

– У меня тут не богато, ты уж не сердись, – болтала Екатерина Меркуловна, усаживая нежданную гостью за стол. – Я сама сладкое-то не ем уже, Стёпа вот не ходит, так что пряники и то держать не для кого… Знала бы, что ты заглянешь – так хоть в магазин бы сходила, или Дашеньку вон попросила бы. Она у меня была сегодня, прибралась, порядок навела.

– М-м-м… – протянула Соня и со сомнением оглядела кухню.

Квартира вовсе не выглядела прибранной. Кто-то недавно прошёлся мокрой тряпкой по полу, разводы ещё были видны, но так и не удосужился вымести пыльных кроликов из углов. Похоже было, что Екатерина Меркуловна не видит грязи. А соцработница, надо думать, нагло этим пользовалась.

Разговор потёк сам собой. Соня больше молчала, изредка вставляя междометья, но толком даже не слушала свою пожилую собеседницу. Солнце клонилось к закату, тени сгущались, и девушка с каждой минутой всё яснее понимала, что не чувствует уюта. Квартиру как будто что-то выстудило, выдув из неё всё, что обычно характерно для обитаемого дома. Квартира была мёртвой.

Соня вздрогнула, когда её руки коснулась сморщенная старческая лапка.

– Соня? – произнесла Екатерина Меркуловна. – Ты чего, уснула?

Девушка улыбнулась.

– Задумалась что-то. Простите.

– Я говорю, жалко, что вы тогда со Стёпкой-то разбежались. Красивая пара из вас была. А так, глядишь, он и не… И не…

Старуха отвела глаза и замолчала. Соня пожала плечами, не зная, что ответить, и произнесла:

– Мне, наверное, уже пора идти.

– Как? Уже уходишь? – вскинулась пенсионерка. – Время-то ранее ещё, да и ты только пришла!

Она вдруг бросила взгляд за окно, где солнце уже лежало красным брюхом на крышах домов. Соня прищурилась, глядя на бабку. Она что, испугана? Что могло так внезапно вызвать у неё страх?

– Мне до дома ещё далеко добираться. Я же переехала отсюда, помните?

Девушка говорила осторожно, тщательно подбирая слова. Потому что поняла: то, что она принимала за страх, страхом вовсе не являлось. Это было безумие. Сердце забилось в груди у Сони, застучало, отдавая лёгкой болью, прямо под горлом.

– Так я и говорю! – моментально сменила тактику Екатерина Меркуловна. – Куда ты одна, да по темноте? У нас тут неспокойно бывает, ой, неспокойно, Сонюшка…

Девушка слегка растерянно покачала головой. Она не знала, как себя вести в подобных ситуациях. Никто и никогда не учил её, как убеждать полусумасшедших старух.

– Екатерина Меркуловна, мне правда пора идти! – произнесла она твёрдо. – Я и так засиделась у вас.

По крайней мере, она постаралась, чтобы это прозвучало твёрдо. Но на пенсионерку фраза не произвела никакого впечатления. Вместо того, чтобы отпустить гостью с миром, она вдруг наклонилась, навалившись грудью на стол, и ухватила Соню за руку. Лицо её скривилось, рот перекосило на левую сторону, и она захрипела что-то невнятное. Девушка вскрикнула, больше от отвращения, чем от испуга, и рванулась в сторону двери. Рукой задев чашку, опрокинула её на пол. Сладкий чай выплеснулся на потёртый линолеум, осколки разлетелись в разные стороны.

– Пустите меня! Пустите! – выкрикнула Соня.

У девушки подкосились ноги. Она вскочила со стула, но чуть не рухнула прямо в липкую лужу. Нахлынули воспоминания. Глумливо ухмыляющийся Стёпа, за руку волокущий её на кухню. Пьяный, раскрасневшийся, потный. Кричащий собравшейся на кухне компании, с которой связался незадолго до того:

– Ща всё будет, пацаны! Тёлка моя к нам пришла!

И тут же – одобрительный пьяный вой:

– О-о-о, ща косорылую накуканим! Давай сюда, китаёза!

Соня рванулась что было сил. Адреналин с шипением ударил в кровь. Она спасалась от Степана, от гогочущих пьяных ублюдков, от полоумной старухи… Хватка у неё на запястье разжалась. И тогда, около пятнадцати лет назад, и в настоящем времени. Заскорузлые пальцы царапнули мягкую кожу, но и только.

Плача и тихо подвывая, Соня добежала до прихожей.

– Стой, Сонюшка! – гортанно выкрикнула бабка, едва не рухнувшая на пол.

Её босые пятки застучали по старому рассохшемуся паркету.

– Стой, Со… Со…

– Стой, сука! – зарычал в далёком прошлом Степан.

Тогда было проще. Она даже не разулась, когда зашла в гости. Сейчас же – замешкалась, торопливо вдевая ноги в ботинки.

– Он опять придёт! Опять придёт! – захрипела Екатерина Меркуловна.

Старуха была ужасна. Она походила на насекомое. Ужасное гигантское насекомое, никак не желавшее расставаться с добычей.

– Не пущу тебя! – завопила бабка и, отпихнув Соню в сторону, схватила в охапку куртку девушки. – Не уходи! Не хочу одна!

Соня обо всё догадалась. Старуха боялась прихода своего внучка, пьяницы и насильника. Зачем он придёт? Выколачивать пенсию?

– Отпустите!

Девушка набросила сумку на плечо и вцепилась обеими руками в воротник куртки.

– Пустите меня! Имейте совесть, в конце-то концов!

Но старухе плевать было и на совесть, и на то, что девушка хотела уйти. В уголках её рта пузырилась тягучая слюна, зрачки сузились, а костлявые пальцы сжались так сильно, что дряблая кожа на костяшках побелела.

– Придёт опять! – заголосила бабка. – Придёт! Помоги мне, Сонюшка! Помоги!

Соня дёрнула куртку. Потянула её на себя. Всё без толку. Она попыталась вывернуть запястье Екатерины Меркуловны, но та словно окаменела, не желая расставаться с добычей.

– Помоги-и-и-и… – выла сумасшедшая. – Помоги-и-и-и… Он придёт опя-а-а-ать… Сегодня!

Соня вскинула в голову. Чёрная злоба вскипела в душе. Она уже почти ощутила, как её кулак врезается в дряблые губы, как он сминает старое лицо, уже почти видела алую кровь на грязном полу… Но так и не сделала этого. Разум обогнал тело.

– Вы мне не помогли, когда я вам рассказала, как ваш внучек меня чуть не изнасиловал вместе со своими дружками! – выпалила она прежде, чем сообразила, что говорит.

Но это было правдой. Она помнила. Все прошедшие годы. Помнила и Екатерина Меркуловна. Она отстранилась от девушки, медленно разжимая пальцы. Соня, не дожидаясь, пока старуха придёт в себя, с силой дёрнула за воротник и, наконец, освободила одежду из лап бабки. Рукава всплеснули в воздухе. Прижав отвоёванную вещь к себе, она дрожащими руками открыла замок – собачка всё так же заедала – и выбежала в подъезд.

– Соня… – слабым голосом проговорила старуха. – Сонюшка, я…

Но девушка не слышала. Прикусив губу, чтобы не разрыдаться, она бежала вниз по лестнице, всё ещё прижимая к груди куртку.

*

Екатерина Меркуловна прикрыла дверь медленно и осторожно. Едва слышно щёлкнул язычок замка.

Вот и всё. Соня ушла. А она снова осталась одна. Нет, не так. Она осталась один на один.

Безумие, так быстро нахлынувшее на старуху, медленно отступало. Вместе с ним уходили и силы. Опираясь рукой на стену, пенсионерка присела на низкую табуретку напротив зеркала. Взглянула на своё мутное отражение.

Лицо мертвеца. Под тонким стеклом она видела покойника. Сколько она ещё проживёт? Он приходит по ночам, как по расписанию. И каждая из них может стать последней. А Соня… Эх, Соня!

Взгляд старухи привлекло что-то красное, виднеющееся в зеркале. Она наклонилась, чтобы разглядеть поближе, и сообразила, что это самое что-то лежит прямо возле её ноги. С трудом повернувшись, протянула руку и пошарила по полу.

Глиняный красный кругляшок не пришлось долго искать. Подслеповато щурясь, старушка поднесла находку к глазам. Ну и жуткая вещица… Какая-то рожа, не то кричащая, не то смеющаяся. Глаза выпучены. С каждого бока по три бусины деревянные. Неужто Соня обронила? Не иначе…

Екатерина Меркуловна повертела глиняную безделушку в руках. Совсем не похоже на Сонюшку. Слишком… злая вещь. Злая? Старушка нахмурилась. Нет, злой эта штуковина не была. А вот опасной – возможно.

Она потёрла лоб, удивляясь собственным мыслям. Это же просто игрушка. Брелок какой-нибудь. Почему она пытается определить его характер?

– Старость не радость…

Екатерина Меркуловна сунула находку в карман кофты, которую носила даже летом, и пошлёпала на кухню. Нужно было прибрать осколки и вытереть лужу. Даже если сегодняшняя ночь станет последней – квартиру нужно держать в чистоте.

РИТУАЛЫ

Даже несмотря на то, что Дарья знала наизусть весь текст, требующийся для ритуала, она всё равно обратилась к книге, пока Степан готовил в комнате всё необходимое. Текст, лежащий перед девушкой, был написан на японском. Непонятные иероглифы чёрными жуками расползались по бумаге, и понять их строгую логику не представлялось возможным. Но понимать и не требовалось – прямо рядом с аккуратными вертикальными столбцами азиатских символов были от руки написаны звуки, им соотвествующие.

– О… И… Де… Нет, не так. Дэ… – шептала девушка, раздувая щёки и тщательно артикулируя. – О и дэ… Так, блин. О и дэ…

Её палец скользнул к следующему столбцу, и она продолжила:

– Кё… Кё… Ко… Вот! Ко… Ро… Су… Ага.

Дарья кивнула самой себе и перешла к следующим символам, не желающим запоминаться. Тут уже требовалась недюжинная ловкость в артикуляции.

– Дзи… Дизи… Тьфу, твою мать! Джигоку! Джигоку!

Она поднялась на ноги, потянулась и проговорила в полный голос, сопроводив слово повелительным взмахом руки:

– Джигоку Екатерина Меркуловна!

Получилось неплохо. Дарья ухмыльнулась.

– Что это слово значит? – раздался голос у неё за спиной, заставив вздрогнуть.

Стёпа. Закончил в комнате и пришёл на кухню.

– Возмездие. – не задумываясь, ответила Даша. – А что?

– Ты вроде на той неделе сказала, что это ад.

Девушка замерла, удивлённо глядя на своего любовника. Румянец залил её щёки. Сомнамбулическая одурь уже почти ушла из взгляда парня, он морщил лоб и тёр виски кончиками пальцев, будто страдал от головной боли.

– У японцев это близкие понятия. У японских демонов по крайней мере.

– М.

Степан отозвался без всякого интереса. Скорее всего, он и не думал ловить её на несоответствии. Просто брякнул первое, что в голову пришло. Но в мозгах у него явно прояснялась.

– Ты всё приготовил в комнате?

Он молча кивнул. Дарья глубоко вдохнула, потом медленно выдохнула. Настало время начинать ритуал…

*

Екатерина Меркуловна взглянула на часы и порывисто, с присвистом вздохнула. Время. Время ему появиться.

Она сменила одежду на ночную рубашку, поверх которой снова накинула вязаную кофту, чтобы не озябнуть на стылом вечернем сквозняке, пробирающемся в квартиру через щели в деревянных рамах. С каждым годом она всё легче и легче замерзала. Кровь уже не грела, а старые кости ломило даже при плюсовой температуре.

Да ещё и… это. Эта тварь.

Старушка провела ещё некоторое время, разглядывая свои сухие морщинистые ладони. Стыд за внезапную вспышку, во время которой она набросилась на бедную Сонюшку, уже отступил. Точнее, не осталось для стыда места. Нужно было думать о другом.

Медленно поднявшись с кровати, пенсионерка зашторила окна, отрезая квартиру от внешнего мира. Не потому, что надеялась что-то скрыть, а потому что подозревала: свет, льющийся из окна, каким-то образом делает это существо сильнее.

Затем она, шурша по полу тапками, шагнула к столику в углу комнаты и зажгла стоящую на нём свечу в стакане, наполовину заполненном рисом. Перед суровым ликом Серафима Саровского заплясало крохотное пламя. Вытащив свечу из стакана, пенсионерка дрожащей рукой поднесла её к маленькой домашней лампадке. Пропитанная маслом тряпочка занялась неохотно. Екатерина Меркуловна размашисто перекрестилась, покосилась на дешёвые картонные иконы в углу и произнесла короткую молитву.

Ещё раз глянув на Серафима Саровского, старушка покраснела, словно смутилась, и пошла в противоположный угол комнаты. Там, приподняв тряпки со стула, достала из нехитрого тайничка под сваленной ворохом одеждой пучок опалённой травы, перетянутый грубой бечёвкой. От веничка тянуло медовым ароматом тысячелистника, солнечным запахом одуванчика, терпковатым чабрецом…

Пенсионерка прошлась по комнате, стараясь не встречаться взглядом со святым, укоризненно глядящим с дешёвой бумажной иконы. Она плавно поводила рукой вверх и вниз, следя, чтобы распушённая обгорелая трава заглянула в каждый уголок комнаты. Пучок нужно было зажечь, чтобы наполнить дымом помещение, но этот был последним из скудного запаса, выданного соседкой. Ещё при этом требовалось читать какие-то особые слова, вот только бумажку с ними она потеряла. Да и в любом случае…

– Не боится оно ни шиша… Бесовщина… – проговорила старушка, обращаясь к пустой комнате.

Пенсионерка уселась на кровать, уперла острые худые локти в колени и содрогнулась всем телом. Она знала, что тварь, приходящая по ночам – никакое не «оно». У него было имя.

– Валентин… – хрипло прошептала старушка. – Уж сколько лет прошло, оставь ты меня в покое…

Мутные старческие слёзы покатились по её лицу, застревая в морщинах, подчёркивая складки на пергаментно-жёлтой коже. Екатерина Меркуловна прижала к лицу узловатые пальцы и громко шмыгнула носом. Мысленно она оказалась далеко в прошлом. Когда её ещё никто не звал по имени-отчеству, и для всех она была просто Катька…

– Катька! Катька, сука, убью тебя, как выйду отсюда! Слышишь?! И тебя, и Ленку нахер убью! Всех вас убью! Всех!

Дальнюю дверь сотряс новый удар, заставив двух женщин, сидящих на кухне, вжать головы в плечи и торопливо переглянуться. Убьёт. Точно убьёт. Не в этот раз, так в другой, когда снова напьётся до стеклянных глаз и текущей по безвольно обвисшей нижней губе слюны.

Женщины молча разлили чай по пузатым кружкам, уселись за стол, больше не глядя друг на друга. Муж Екатерины был на смене, их дети остались ночевать у кого-то из приятелей. Из квартиры сбежали все, кто мог, и некому было их защитить. Крики Валентина тем временем перешли в нечленораздельный вой. Что-то гулко застучало по стене.

Не что-то. Голова.

Стук… Крик… Стук… Крик… Стук…

– А твой… – проговорила Лена, и голос её сорвался. – Твой Коля…

Она замолкла, не зная, как правильно сформулировать вопрос, но Катька поняла и так. Почему твой мужик не поменялся сменами? Почему сбежал на работу, зная, что у Валентина день получки? Почему он оставил на них, двух женщин, обязанность разбираться с пьяным бугаём? Поняла и едва успела прикусить язык, чтобы не ответить: да потому что никто не хочет об твоего Валечку руки марать. А ещё потому, что на баб чудовище, в которого сивуха превращает Лениного мужа, не поднимет руку, а мужика запросто посадит на заточку из напильника, которую вечно таскает с собой.

Впрочем…

Ей живо вспомнилось, как Валентин смотрел на неё выкатившимися из орбит глазами, по бычьи опустив голову. Они с Леной толкали его в широкие покатые плечи, загоняя в дальнюю комнату, а он всё дёргал и дёргал рукой, силясь вытащить что-то из кармана. Его движения были медленными и неловкими, но она чувствовала, как по спине бегут ледяные волны ужаса.

Поэтому вместо ответа на невысказанный вопрос Катька произнесла, склонившись к исходящей паром чашке:

– Он нас убьёт.

Фраза повисла в воздухе, тяжёлая, серая, мутная. Она повернулась к окну, шокированная неожиданной глубиной того, что сказала. А за окном шёл снег. Крупные хлопья, кружась, пролетали мимо окна, посвёркивали на чернильно-чёрном фоне. И чем больше Катька смотрела на падающий снег, тем отчётливее понимала, что это правда. Однажды Валентину удастся вытащить руку из кармана. Тускло сверкнёт в свете лампочки без абажура кусок железа, вспыхнет у неё под левой грудью тупая боль… а снег всё будет падать и падать за окнами.

Она отвернулась от промёрзшего стекла и посмотрела прямо в глаза своей подруге. Та сидела, мелко дрожа, на колченогом табурете, а в глазах её плескалась та же тьма, которую она только что наблюдала за окнами. Холодная, космически бесконечная тьма расширившихся зрачков, в которой не было даже белых хлопьев снега.

– Я не смогу! – прошептала Лена, не отводя взгляд.

Катька кивнула. За несколько минут безмолвия они обо всём смогли договориться. Лена знала, что произойдёт. Лена понимала, зачем подруга шмыгнула в комнату её мужа после того, как стихли вопли и стуки, сменившись надсадным храпом.

Но окно, непомерно высокое и широкое окно, распахнула именно она, Катька, Екатерина Меркуловна. Своими руками сорвала газету, наклеенную на вываренный из картофеля клейстер, повернула тугую ручку и рванула деревянную раму на себя. В ту ночь она впустила в комнату ледяную тьму, угнездившуюся в Лениных глазах, и позволила ей забрать Валентина, спящего на кровати в куртке и спущенных до щиколоток штанах.

– Ох, Лена… – пробормотала Екатерина Меркуловна, на миг выныривая из тёмного омута памяти. – Что же мы наделали, Лена…

Тьма забрала Валентина не сразу. Утром они с Леной проснулись в одной кровати, лёжа вальтом. За ночь квартира промёрзла до такой степени, что изо рта шёл пар, а паркет обжигал пятки, словно они шагали по поверхности замёрзшего пруда.

В дальней комнате было ещё хуже. Валентин просыпался, поэтому окно было закрыто. Щели мужчина заткнул вываленной из шкафа одеждой, но было уже слишком поздно. Когда женщины, прижимаясь друг к другу, вошли в комнату, озябшими пальцами с трудом сдвинув ледяной засов, он уже не помнил себя. Лежал на кровати, натянув на себя всю одежду, какую смог отыскать. Его тело сотрясала крупная дрожь. Глаза затянула мутная поволока, и он не узнал вошедших. Ещё вчера казавшийся самому себе грозным хищником, он только и смог, что с трудом протолкнуть сквозь воспалённое и распухшее горло:

– Пить…

Лена тут же помчалась на кухню. Зажгла конфорку, грохнула на плиту чайник. Зарыдала в голос. А Катька продолжала стоять, молча разглядывая тихо скулящего Валентина. В голове её в этот момент была лишь одна мысль: не жилец. Она убила его. Насовсем. По-настоящему. Ей хотелось уйти в комнату. Хотелось рыдать, как кричащей в телефонную трубку их адрес Лене. Хотелось хохотать, понимая, что закончились пьяные дебоши, вопли, угрозы. Она убила его. Убила! Насовсем!

Она едва не выкрикнула это, когда прибывшая на скорой помощи грубая врачиха оттолкнула её в сторону. Женщина успела даже раскрыть рот, чтобы поделиться с человеком в белом халате этой потрясающей новостью, но до её сознания вдруг добрался голос Лены:

– Пьяный, совсем пьяный! Ночью, видимо, раскрыл окно, и вот…

Врачиха бормотала что-то нечленораздельное, совершая привычные манипуляции над сгорающем в огне лихорадки мужчиной. А Катьке пришлось убежать к себе в комнату, чтобы никто не видел широкой улыбки, против воли появлявшейся у неё на лице…

Валентна увезли ещё до того, как Катькин муж возвратился с работы. Больше алкоголик и дебошир так и не вернулся домой. По крайней мере…

Екатерина Меркуловна бросила быстрый взгляд в сторону коридора.

По крайней мере живым.

Видение гроба, стоящего посреди комнаты, пришло к старушке уже в полусне. Её подсознание полностью сосредоточилось на слухе, отчаянно пытаясь уловить звуки, доносящиеся из дальней комнаты.

– Пьяный был, совсем пьяный, – долетел до Екатерины Меркуловны, неведомым образом преодолев десятилетия, голос Лены. – Открыл форточку зачем-то… Ох, лишенько, как же мы без него…