Текст книги "Книга пощечин"

Как-то Вова предложил Макариусу купить мешок сахара пополам.

– Чего я буду покупать пол мешка, если нас четверо?! – возмутился Макариус.

– Так ты же его и ешь.

– Да ну, сколько там я его съедаю?

– Мы пьем чай без сахара, а ты кладешь в чай то сахар, то варенье. Кроме тебя никто его не ест.

– Зачем тогда он нужен? Я столько не съем.

– Тебе так только кажется.

Следующие несколько дней Макариус не находил себе места. Сначала он раздобыл где-то школьные лабораторные весы, на которых взвесил ложку сахара. Затем высчитал среднее значение выпитых чашек чая… В конце концов, после целой цепи математических вычислений, он определил свою среднегодовую норму сахара.

Пришел он как-то к маме на день рожденья.

– Привет, Том. Цветы, я знаю, ты не любишь, так я купил тебе конфет 200 грамм к чаю, – сообщил он, вручая ей кулек наверно самых дешевых конфет, – это то же, что и коробка, но там за кусок картона дерут столько! Им бы только хапать! Довели страну! Это все Ельцин…

Надо было сохранить эти конфеты и положить их в музей, рядом с пайкой блокадного хлеба.

Случилась с Макариусом беда. Заболел живот в районе пиписьки. Стоило у него где-нибудь кольнуть, как он в панике бежал сначала к Макаровне. Доводилась она ему сестрой, и занималась тем, что торговала БАДами. Макариус был одним из главных ее клиентов. Оставлял он у Макаровны всю пенсию, за вычетом ста рублей, которые отдавал Вове на содержание семьи.

От Макаровны он спешил в поликлинику, а оттуда уже шел к нам.

– Вот! Дармоеды! Полдня сидишь в очереди, а они толком не выслушают. За что им только деньги платят! – возмущался он.

– Ты эти деньги видел, дядь Вань? Ты хоть раз шоколадку кому-нибудь купил? – спросил его как-то я. – Ты бы коробку конфет взял, или еще что-нибудь…

– Еще чего! Буду я взятки давать! Не заработали! Это вы их разбаловали, что они на честного человека смотреть не хотят. Им за это деньги платят.

– Тебе надо сделать бандажик, чтобы, не дай бог, кишки не повываливались. Это пока, а вообще тебе нужно операцию делать. Потом возьмешь у меня новое лекарство для заживления, – решила Макаровна, взглянув на пипиську брата.

Поликлинический хирург не стал оспаривать мнение Макаровны и выдал Макариусу направление на операцию.

Взяв направление, он помчался к нам. Обычно он сначала ломился, чуть ли не вынося ногами дверь, и только потом вспоминал про звонок. Тогда же он позвонил, как нелишенный воспитания человек. Когда приходил Макариус, мы обычно играли в «никого нет дома». Маму от него тошнило. К тому же у него было обыкновение засесть на целый день и грузить политикой. Своей любовью к мытью и перемене белья он был похож на Бастинду, да и сидеть с ним за столом было одно мучение. Мало того, что своим русским духом он портил всем аппетит, он еще чавкал, плямкал, пускал слюни и матерно крыл Ельцина.

Мое увлечение политикой ограничивается тем, что я назвал туалет Президентом, и с тех пор, когда мне требуется в туалет, говорю, что меня вызывает Президент, или пора кормить Президента, поэтому выслушивание нападок на Ельцина меня не прельщало.

– Привет, Вань, заходи, – сказала мама. Она открыла дверь, купившись на его звонок.

– Я от хирурга.

– Чего так?

– Посмотри, вот у меня болит и выпирает, – попросил он после рассказа о своих мытарствах в поликлинике, затем прямо в прихожей начал снимать штаны, намереваясь представить свою пипиську на мамино обозрение.

– Да не буду я смотреть, я не хирург… – пресекла мама его попытку вручить ей свое богатство.

– Я как похожу пешком, что-то выпирает и болит. Я уже и бандажик сделал из фанерки, как Макаровна говорила, все равно болит. Я ложусь на спину, задираю ноги на стену, вправляю все обратно, обвяжусь бандажиком и иду. Макаровна говорит, что это грыжа с защемлением, – продолжил он.

– Что вы несете со своей Макаровной. Нет у тебя никакого ущемления. Ты бы встать не мог от боли.

– Хирург говорит…

– Мало ли что этот дурак скажет. Ты меньше по больницам таскайся, а то точно что-нибудь подхватишь. Болит – выпей Но-шпу. И потом, сколько тебе лет?

– Какая разница, сколько мне лет. Сколько бы ни было – болит.

– А ты хочешь, чтобы в твоем возрасте ничего не болело?

– Макаровна говорит, операцию делать надо.

– Чтоб там она понимала, твоя Макаровна.

– Она же лечит.

– Что она лечит? Что? Она торгует своей отравой, а ты, дурак, это пьешь. От этих ее добавок вред один. Их во всем мире запрещают. Везде же пишут, что нельзя их принимать.

– Это врачи от зависти. Они только и могут, что взятки брать, а сами ничего не понимают.

– Зато вы с Макаровной все понимаете. Чего же она тебя до сих пор не вылечила?

– Если бы не эти лекарства, меня, может быть, и не было бы давно. А вы только и знаете, что людей таблетками пичкать.

– Что ты тогда ко мне приперся? Иди к своей Макаровне и лечись.

– Ты посмотри…

– Не хочу я ничего смотреть. Я тебе свое мнение сказала. Болит – прими Но-шпу или Баралгин. Операцию надо делать только в крайнем случае, если совсем плохо станет. Еще не известно, как будет после операции. Это дело такое.

– Я и так не могу терпеть. Стоит куда пойти…

– А ты меньше шляйся.

– Дядь Вань, у тебя денег много? – решил вмешаться я.

– Зачем? – насторожился он.

– Да мне не надо. Тебе есть чем за операцию платить?

– Не надо ничего платить. Мне как ветерану труда должны…

– Мало ли что тебе должны. Кому ты нужен?

– Как кому? Это их работа, они обязаны…

– Ты в какой стране живешь? Кого здесь волнует, кто что обязан? Сам подумай: Мама человек добрый, отведет тебя куда надо. Ей не откажут. Но посмотрит на тебя хирург и скажет: «Привели мудака на халяву». Ты же кроме своей старой немытой пиписьки, которая работала в последний раз еще при царе Горохе, хрен что им покажешь. У тебя песка в Сахаре не выпросишь. Он тебя и лечить будет, как мудака-халявщика. Халявщиков никто не любит. Отрежут тебе первое, что подвернется, да куда-нибудь пришьют, и иди нахрен. А мать им еще и должна останется.

– Ты не то говоришь. У них работа такая, они должны людям помогать. Они же клятву Гиппократа давали.

– Ну и что? Гиппократ далеко, с такой зарплатой вообще не до Гиппократа, а тут еще всякие мудаки на халяву лезут. Вместо того чтобы с нормальным клиентом работать, надо тебе там что-то пилить.

Как и предполагалось, в больнице Макариусу не понравилось. Подержали его там всего три дня. Ко всему прочему, там у него давление прыгнуло, или сердце кольнуло, так даже ЭКГ не сделали. Аппарат у них не работал.

– А ты заикался о благодарности или оплате? – спросил я.

– Вот еще! Что им трудно было на другой этаж…

– Нахрен ты им нужен, на халяву по этажам с тобой бегать. Тебе пипиську отрезали – отрезали. Что тебе еще нужно? Радуйся, что живым от них ушел.

– Я лежу, мне плохо, медсестры вечно нет. Этот, что делал, даже не зашел ни разу.

– Слушать надо, когда говорят.

– Почки мне застудили.

– Как?

– На холодный стол положили, вот я во время операции и застыл. Я еще говорю им, что стол холодный, простыну, а они смеются.

– Это тебе Макаровна сказала про почки?

На этот раз Макаровна помогла ему на самом деле. После операции ходить надо, чтобы спаек не было, а он лег и лежит – больно ему. Лежать тоже больно – ноги разъезжаются. Так он, чтобы они не разъезжались, придумал связывать их ремнями. Пришла Макаровна его проведать – давно добавки не покупал. Видя такое дело, сказала она, как Иисус Лазарю:

– Встань и иди.

Встал тогда он и начал ходить.

Напросился он с мамой в Старочеркасск. Нарубил там немного дров, сделал еще что-то по дому, а потом, после демонстрации своей хозяйственности толкнул речь о том, что раз он одинокий, мама одинокая, почему бы им не жить вместе? После этого мама его окончательно невзлюбила.

Незадолго до смерти у Макариуса съехала крыша. Начал он на Вовину жену кидаться, из дома ее гнать. Однажды, когда Вова за нее заступился, чуть не бросился на него с топором. Стал Макаровне жаловаться, что они над ним издеваются, что не кормят. Обычные, в принципе, жалобы при маразме. Макаровна вместо того, чтобы его урезонить, принялась еще больше его на Вову натравливать.

Мы уже решили, что она хочет у него дом выдурить, домовладельцем был Макариус, но оказалось, ее планы были не настолько наполеоновскими. Она заняла у Макариуса его сбережения и постаралась об этом забыть.

Вскоре после его смерти Вова заметил, что у их пса выражение лица стало практически таким же, как у Макариуса в последние недели жизни. А еще чуть позже у пса появились макариусовские повадки, словно он после смерти вселился в собаку.

Вторым претендентом на мамину любовь был татарин Николай, безобидный алкоголик с 5 этажа. При встрече с мамой он всегда раскланивался, а если видел, что она выносит мусор, выхватывал у нее из рук ведро (пакетов тогда еще не было). Однажды, набравшись смелости, он признался маме в любви, и сообщил, что стоит ей только сказать, и он тут же бросит семью и сойдется с ней.

– А не пошел бы та на хуй, – ответила ему мама.

Он сначала впал в ступор, а потом сказал:

– Не думал, что вы такими словами можете говорить.

– Я еще и не то могу, – ответила она.

Следующим женихом был паромщик Иван. До того, как была построена прямая дорога в Старочеркасск, чтобы добраться туда из Аксая, надо было переправиться на пароме через Дон. Когда мы в очередной раз переправлялись, Иван отозвал маму в сторону. Сначала спросил, как дела, а потом, как бы, между прочим, выдал:

– Я здесь на мотоцикле. Не хочешь отдохнуть? Я знаю замечательные кусты.

Мама ответила ему про свиное рыло и калашный ряд.

– Он что, совсем не соображает? – возмущалась она. – Как он вообще себе это представляет, чтобы я с ним на мотоцикле в люльке через весь Старочеркасск ехала в кусты… Да и вообще, кто он, а кто я?..

Попробовал себя в роли жениха один ее старый друг со смешной фамилией Половинка. Помню, в детстве мне нравилась дразнилка:

 
Дайте ложку, дайте вилку,
Я зарежу Половинку.
 

Как оказалось, возникла она не на пустом месте.

Напросившись в гости, он заявился с шампанским и конфетами. Выпив для храбрости, он признался маме в любви. На этом первое свидание закончилась. Несмотря на его относительную невинность мама чувствовала себя неловко: она была в хороших отношениях не только с Половинкой, но и с его женой. А жена у него была ревнивой и дурной в своей ревности. В молодости она периодически заявлялась к Половинке на работу, он был довольно-таки большим начальником, и если обнаруживала в его окружении привлекательную молодую женщину, устраивала ему разнос прямо там.

Через неделю он заявился вновь. Опять с шампанским и конфетами. Они (он с мамой, а не шампанское с конфетами) проговорили весь вечер, вспоминая молодость. Третье свидание было последним. Решив, что пора переходить от слов к делу, Половинка попытался маму поцеловать. Ей стало плохо и, оттолкнув его, она бросилась в туалет блевать.

– Не думал, что я до такой степени тебе противен, – сказал ошарашенный Половинка.

– Не в тебе дело, – ответила мама. – У меня такая реакция на мужиков вообще.

Затем к маме клеился довольно-таки состоятельный буржуин. Они несколько раз попили вместе чаю, на этом все и закончилось.

Единственным полезным воздыхателем был Мальчонка – так прозвал его Коля. Бывший фронтовик, бывший мамин больной и хронический алкоголик. Заявившись к маме на прием, он начал ее расхваливать, потом пожаловался на сына, алкаша и оболтуса, и сказал, что не хочет, чтобы сыну досталась его квартира, поэтому он собирается подарить ее маме. Мама сначала отказалась, ей было неудобно принимать такой подарок, но вовремя вмешался Коля.

– Ты же у него ее не отбираешь, – резонно решил он, когда мама рассказала нам о Мальчонкином предложении. – Не хочешь брать ее себе, пусть подарит мне.

Мальчонка согласился на Колино предложение и вскоре оформил на него дарственную. Позже он потребовал квартиру назад, но Коля, не будь лохом, оставил ее себе. Мальчонку, надо сказать, он не притеснял, никогда не пытался выставить из квартиры, платил за коммуналку и приносил ему какие-то продукты. Однажды, Мальчонка напился и навеки уснул с сигаретой.

Когда еще все было хорошо, он напросился в гости в Старочеркасск. Приехал в костюме, при орденах.

Во время его визита во двор забрели соседские куры.

– Чьи они? – поинтересовался Мальчонка.

– Да так, ничьи, – ответила мама.

– Раз ничьи, будут наши, – решил он и бросился их ловить. Куры выскочили на улицу, он следом.

Пришел Валеркин приятель, Лешка. Мальчонка к Лешке.

– Давай, – говорит, – вдвоем их поймаем.

– А зачем я их буду ловить, если это наши куры? – удивился Лешка.

– Ваши? А я думал ничьи, – разочаровано ответил Мальчонка.

Последним женихом был шизофреник из соседнего подъезда. Когда на него находило, он бросался на жену с кулаками за то, что она якобы у всей округи сосет, и только у него брезгует. Когда нам делали капитальный ремонт дома, всем поменяли унитазы. Он сначала достал сантехников требованиями демонтировать старый унитаз так, чтобы его не повредить, а потом запер его в своей комнате, чтобы жена не украла. Унитаз он пытался продать.

Встретив как-то меня на улице, он начал расхваливать маму, а потом сказал, что дело взрослое, что она ему нравится, и попросил меня это ей передать.

Я передал.

– Вот почему, что ни говно, то ко мне липнет? – отреагировала мама.

– Не бери в голову, – ответил я.

На следующий день он поймал меня на улице и спросил:

– Ну что она сказала?

– Ничего, – ответил я.

– Ничего… – разочарованно повторил он.

Спустя какое-то время после отъезда уродственников мама попала в больницу с аритмией. Брат постоянно звонил по телефону, интересовался ее здоровьем, долго расспрашивал, что и как, спрашивал, почему я не положил ее в областную больницу, звонил врачам… Двоюродный брат, тот сразу дал тысячу рублей, тогда это были деньги, на лекарства.

– Если нужна помощь, говори, – сказал он.

Выписали маму через пару недель. Все было нормально. Она вышла на работу. Брат продолжал звонить по несколько раз в день, интересоваться здоровьем.

– У нас здесь всем в таких случаях ставят кардиостимуляторы. Хочешь, я все организую? – предложил он. – Проезд и все такое…

Мама, естественно, отказалась. Куда ей было ехать с таким здоровьем, да и зачем.

А еще через пару месяцев… Мама вернулась с работы, сели обедать. Разговор шел ни о чем: бытовая житейская ерунда. Вдруг мама захрипела и обмякла, как мешок с тряпками.

«Скорая» приехала быстро. Фельдшер, уставшая женщина средних лет, буквально изрешетила маму уколами.

– Надо срочно поднять ей давление…

В тот день маму положили в реанимацию.

– Вы кем ей приходитесь? – спросил меня дежурный врач реанимационного отделения.

– Сын.

– Очень хорошо… В общем, она очень тяжелая. Мы вызвали специалистов из областной больницы. Надо ставить временный кардиостимулятор. Если они успеют… – он развел руками, – то, что от нас зависит, мы сделаем, а там…

Специалисты приехали через два часа. Успели. Все это время вокруг мамы кружили дежурные врачи и медсестры. В себя она пришла только под утро, после пяти часов комы.

Как мне потом рассказали, она устроила там настоящий спектакль. Ей показалось, что все эти люди у нас дома, что со мной что-то случилось, а ей не хотят говорить. В конце концов, мама заставила клясться дежурную медсестру, что со мной все хорошо…

– Вы ведь тоже доктор? – спросил врач, когда я утром пришел в больницу.

– В какой-то степени.

– Я хочу, чтобы вы поняли… Она была в коме пять часов. Сейчас и какое-то время еще она будет вести себя несколько неадекватно. Чтобы вы были готовы…

Чтобы вы были готовы… Пять часов комы могли превратить ее в кого угодно.

Вечером позвонил брат:

– Как мама?

– Пришла в себя. Но пять часов она была без сознания.

– И что?

– Все, что угодно.

– Это пройдет?

– Не знаю.

– Тогда, может, лучше ее не лечить, чем так?

– Все еще может быть хорошо.

– Ты подумай.

– Ладно. Ты мне вот что скажи, ты говорил, что готов оплатить стимулятор. Это так?

Он ответил что-то уклончивое, а потом добавил:

– Если надо, ставь самый лучший.

– Импортный стоит 5 штук баксов.

Мамуля, тем временем (ее перевели в терапию, и в палате постоянно толпились посетители), всем рассказывала, что Коля пообещал взять на себя расходы по предстоящей операции. Она говорила это не без гордости за себя и за своего сына. Я был настроен скептически, особенно после того, как он более трех лет отдавал деньги, которые взял на пару месяцев. По другим долгам он вообще отказался платить.

– Вот как заплатит, тогда и будешь говорить, – сказал я маме.

В областной больнице маму приняли хорошо. Операцию делал тот же врач, который ставил ей временный стимулятор: молодой, симпатичный парень. Сделал все на совесть. Хочу сказать, что ни у нас в больнице, ни там не было даже намека на деньги, естественно, кроме официальной оплаты за аппарат. Не надеясь на брата, я выбрал отечественный. Тогда мамино сердце работало еще само, и аппарат должен был его только страховать. Стоил он в районе штуки баксов. Конечно, я «сказал спасибо» всем, включая областных специалистов, но уже потом, при прощании. Наконец, ее выписали домой. Вечером позвонил брат.

– Как ты?

– С того света вернулась. Теперь уже хорошо, – ответила мама.

– Мы за тебя молились.

– Нам пришлось занимать деньги. Полторы тысячи долларов. Ты поможешь?

– Все будет, как надо.

На следующий день брат позвонил снова.

– Я узнавал, операция должна была быть бесплатной. Вас обманули. Они там все проходимцы и воры…

– Не надо, Коля, – поморщилась мама. – Не хочешь, не надо, я у тебя ничего не требую. Ты сам предложил…

Утром пришла Солнце.

– Не знаю, нужно мне говорить или нет… Звонил Колька.

– Чего ему? – насторожился я.

– Он представился, а потом сказал: нечего заставлять больную женщину выпрашивать деньги, и пусть твой Михайлов сам платит по своим счетам.

– Значит, я ему не мать, – заплакала мама.

– Да ну его на хуй! – решил я.

– Может, не надо было говорить… – Солнце чувствовала себя не в своей тарелке.

– Ты все правильно сделала.

Следующая напасть случилась через 7 лет. Я проснулся от какого-то грохота около 6 утра. Решив проверить, что это был за шум, я обнаружил маму лежащей на полу у себя в комнате. Ее лицо было удивленно-растерянным. Я помог ей подняться и сесть в кресло.

– Что случилось? – спросил я.

– Не знаю, – ответила она. – Я встала, как обычно, и…

Я измерил ей давление. Оно было повышенным, но не настолько, чтобы от него падать в обморок.

– Ты ничего себе не сломала, не отшибла? – спросил я.

– Нет… А что случилось?

– Не знаю. Я тебя нашел уже лежащей на полу.

– Правда? – удивилась мама. Она ничего не помнила. Мне пришлось раз шесть повторить свой рассказ, а потом мама выдала:

– Представляешь, я забыла, как идти на работу. Вот выхожу я из дома, а, что делать дальше…

От ее слов меня словно по голове чем-то тяжелым ударило. Успокоив более или менее маму, я позвонил Эмме Алексеевне, маминой медсестре. Объяснил все. На следующий день мама отправилась с ней в больницу. Маму положили в неврологию, в палату на 2 человека, сделали по блату какой-то укол… От этого укола она чуть не умерла, а заодно и приобрела аллергию на кучу лекарств, включая основные препараты от давления. И начался у нас сущий ад: ночью «скорые», днем припадки с падениями и потерей сознания… Во время приступов она на пару секунд теряла сознание. При этом ее лицо становилось жутким: Совершенно безумный взгляд, блуждающие глаза… Короче говоря, зрелище не для слабонервных. Несколько раз приступы случались на работе.

Однажды мама встала взять историю болезни, и с ней случился приступ. Эмма Алексеевна попыталась ее поддержать, в результате они упали обе. Лежат. Мама снизу, Эмма Алексеевна сверху. Встать не могут. Зашел больной. Тоже пожилой, под девяносто лет, человек.

– Что это вы тут делаете? – спросил он.

– Да это я от высокого давления потеряла сознание, – соврала мама. Она стеснялась своих припадков.

– Нет, барышни, это не давление. Это старость, – ответил он.

В другой раз пришел на прием к маме алкаш. Когда он жаловался на жизнь, с мамой случился приступ. Она не упала, лишь наклонила вниз голову, а когда пришла в себя, посмотрела на него безумным взглядом. Увидев ее лицо, он побледнел и начал бормотать самому себе:

– Ну и нажрался же я вчера…

В приемной в это время сидела слегка вольтанутая баба. Она бухнулась на колени и взвыла молитву во весь голос.

Мужик из кабинета бегом бежал.

Невропатолог из поликлиники, молодая и бесцветная внешне женщина, признавшись маме, что понятия не имеет, что с ней, и чем это лечить, посоветовала обратиться в «Центр здоровья». Мама решила, что она дура, я же сделал обратный вывод: в отличие от кретинов в белых халатах эта женщина была в состоянии признать собственную некомпетентность, что свойственно не дуракам.

Рекомендованным специалистом оказалась высокогонорарная красавица примерно тридцати лет. Обследовав маму, она поставила диагноз: какая-то там эпилепсия, и прописала Ламиктал. Еще то, надо сказать, зелье. Начинать и прекращать прием необходимо строго по схеме. Шаг вправо – шаг влево, и… маму начинало трясти, ее знобило, а кожа становилась, как у ящерицы. Прекрасное, должно быть, средство для пыток.

В общем, решили мы с мамой, что пришел ей конец. В таких ситуациях на многие вещи начинаешь смотреть иначе. Одно прощаешь, на другое закрываешь глаза, и то, что еще недавно бесило до пенопускания, превратилось в не заслуживающую особого внимания ерунду.

Почему-то в нашей семье не было принято проявлять или демонстрировать чувство любви. Родители меня любили и даже слишком, но никаких поцелуев на ночь, ничего такого. Даже просто сказать маме или папе: «Я тебя люблю», – мне не приходило в голову, так как подобные слова существовали за пределами формата наших отношений.

Это табу было настолько сильным, что сохранилось даже после первого круга моего персонального ада, когда меня чуть не выперли из института. Об этом я расскажу чуть позже. К счастью, мне попался в руки «Космический триггер» Роберта Антона Уилсона. В конце книги он, описывая трагическую смерть дочери (ее убили во время ограбления магазина), написал, что хорошо, что успел сказать ей, как ее любит…

Прочитав это, я понял, что могу и не успеть, так как в любой момент…

Тогда мы в первый раз поговорили с мамой действительно по душам, а потом еще какое-то время молча сидели обнявшись…

Так неприятности позволили нам пробиться друг к другу сквозь наше семейное табу…

Другое откровение настигло меня на кладбище.

Был теплый весенний день. Второй или третий после пасхи. Мы с мамой приводили в порядок папину могилу. Нужно было убрать оставшийся после зимы бурьян, протереть памятник, воткнуть пластиковые цветы. Работы минут на тридцать. Несмотря на это я каждую весну воевал с мамой по поводу кладбищенского субботника. Мама была суетливой женщиной, ей всегда нужно было все делать заранее, задолго до необходимого времени. Поэтому она начинала приставать ко мне с поездкой на кладбище, едва сходил снег.

Я считаю дуростью традиционную возню с «утилизацией человеческих тушек». Общественное мнение мне до фонаря, как и традиции, а особенно традиция убирать перед пасхой могилы, чтобы потом заявиться на праздник на кладбище, пожрать там и напиться до посинения. Когда вечером народ начинает, заметно шатаясь, возвращаться после этого домой, я чувствую себя героем фильма про зомби. Могилы с прилегающими участками земли внутри оградок я как-то назвал утешением неудавшихся дачников, и в шутку задавался вопросом, почему народ не выращивает там укроп с петрушкой.

Выбираться на кладбище я любил в достаточно теплый для этого день задолго до пасхи или сразу после нее, когда там было относительно безлюдно. От ненавязчивой работы на свежем воздухе и от вида на по-весеннему свежую зелень вокруг могил на душе становилось спокойно. В голову лезла всякая ерунда.

– Мы с тобой сейчас сорняки рвем, а ведь это папа, – сообщил я маме, когда предыдущая тема разговора была исчерпана.

– Не болтай глупости, – ответила она.

– Ты сама посуди: папа там лежит, разлагается. Питательные вещества поступают в растения. Фактически то, что растет на могиле, является трансформацией его тела, и если бы люди это понимали, они бы объявили территорию вокруг могил заповедником, и не трогали бы ни одной травинки.

– И что бы тут было, если бы все заросло?

– Ты права, ухаживая за могилой, мы придаем произрастающим на ней близким ухоженный вид.

Я нес чепуху еще несколько минут. Потом мама в очередной раз сказал, что хотела бы, чтобы ее кремировали.

– Пепел потом высыплешь в надгробье Михайлова, – мы папу называли по фамилии, – и не надо ни могилу рыть, ничего.

– Зачем? Я высыплю твой прах в горшок с цветком, и ты будешь всегда со мной, живая и зеленая…

Уже перед возвращением домой меня пробило: Глядя на вылизанные до блеска могилы, на богатые памятники, на дорогие оградки, я вдруг даже не понял, а прочувствовал всем своим существом, что людьми движет не столько желание выпендриться перед другими, не страх смерти, не тупое следование традициям, а незавершенный гештальт, накопившиеся и так и невысказанные чувства. Не имея возможности сказать или сделать что-либо умершему человеку, люди приходят на кладбище и остервенело рвут до последней травинки сорняк, словно он виноват в том, что они не успели сделать или сказать что-то важное, пока человек был жив. Прочувствовав это, я пообещал себе, что постараюсь отдавать близким свою любовь еще при жизни, чтобы не приходить, потом сюда и не терзаться над надгробием, стараясь спрятать за тщательностью уборки свою несостоятельность и беспомощность.

Врачи уговорили маму получить группу инвалидности. Она всячески отнекивалась, так как для этого нужно было пройти через настоящий ад. У мамы не было столько здоровья, чтобы стоять чуть ли не с ночевкой в очередях, а потом доказывать медбюрократам, что заслуживаешь прилагающуюся к группе подачку в несколько тысяч в месяц. И так каждый год, причем даже в тех случаях, когда у человека нет руки или ноги, словно потерянные конечности могут вырасти. Маме пообещали все сделать вне очереди, поэтому она согласилась. Когда ее вызвали на комиссию ВКК, она, рассказав о болезни и представив необходимые документы, заявила председателю:

– Я не хочу никакой группы. Меня уговорили врачи.

Маме дали группу пожизненно.

А у меня возобновились контакты со смертью. Впервые я увидел ее во сне лет в 14 – 15. Она была молодой, красивой, необычайно притягательной. От нее веяло внутренней силой. В том сне мы поженились. В следующий раз она приснилась маме перед смертью отца. Маму тоже поразила ее красота.

– Я его забираю, – сказала она маме, имея в виду папу. Через несколько дней он скоропостижно скончался.

В следующий раз она пришла к маме перед инфарктом в образе черного красавца коня. Конь проскакал мимо, и мама выжила.

После этого мы не виделись с ней лет 10, а когда у мамы начало скакать давление, она приснилась мне уже зрелой женщиной. Несмотря на это, я ее сразу узнал. Решив, что она за мамой, я испугался до чертиков.

– Хватит спать, вставай, – властно сказала она. Я буквально вылетел из сна и поспешил к маме.

У нее начинался гипертонический криз, и я успел вовремя сделать укол. Смерть приходила еще несколько раз, когда маме была нужна моя помощь. Можно сказать, она спасла тогда маме жизнь. В конце концов, она забрала маму практически внезапно, избавив ее от неизбежных, казалось бы, мучений – у мамы обнаружили рак поджелудочной железы. За 4 дня до смерти маме приснилось, что она увозит ее в повозке по бескрайней цветущей степи.

Года через 2 после появления приступов мама снова попала в больницу. Сначала у нее подскочило давление, потом резко упал пульс с 70 ударов до 52, что означало только одно: стимулятор выходит из строя.

Вызвали мы «скорую». Приехавшая барышня, сбила давление, сделала ЭКГ и заверила нас, что стимулятор хоть медленно, но работает. На следующий день мама пошла к своему кардиологу. Та начала говорить, что в этом нет ничего страшного, такое бывает, что надо сдать анализы, пройти обследования и через неделю поехать в областной кардиологический центр. К счастью, мама не стала ее слушать и поехала туда на следующий день без всяких обследований. Оттуда ее уже не выпустили – сделали операцию в тот же день. Сказали, что батарейка в аппарате полностью разряжена, и в любой момент он может отключиться, а так как сердце без аппарата к тому времени не работало вообще, отказ стимулятора означал бы смерть.

Замена аппарата оказалась бесплатной. Конечно, «спасибо» врачам я «сказал», но в сравнении с 30 000 рублей за один только стимулятор это были мелочи.

Операция прошла хорошо. Хирург нам достался молодой, но грамотный, а главное думающий. Заменил аппарат, подобрал за 2 дня лекарства от гипертонии, чего другие специалисты не могли сделать вообще. С заменой аппарата исчезли и мамины припадки – их вызывала его некорректная работа. Короче говоря, все, что касается лечения, было на высоте.

Из-за припадков мама уже жить не хотела, поэтому, когда мы приехали в центр (разумеется, я ее сопровождал), она начала отказываться от операции.

– В первый раз вижу пациента, который приехал не за здоровьем, а за смертью, – не сдержался врач.

К счастью маму удалось переубедить.

Теперь о самом центре. Находится он на территории областной больницы. Место красивое. Палаты на 3 человека. В каждой палате санузел: унитаз, раковина, душевая кабинка. Еда вполне съедобная.

Правда, без советского или постсоветского идиотизма не обошлось.

От посетителя требовалось сдать верхнюю одежду в гардероб, надеть бахилы и взять на вахте однодневный пропуск, чтобы предъявить его сидящему здесь же на вахте охраннику. То есть, где его берешь, там же и предъявляешь. При выходе из больницы пропуск требовалось сдать.

Был там и свой аттракцион страха – ЭКГ. Кардиограмму снимали в соединяющим в единую сеть все корпуса больницы подвале, в основу проекта которого, наверно, лег план домика для Минотавра. Обычно он был безлюдным. Лишь изредка там можно было нарваться на такую же заблудшую душу пациента – для пущего страха пациентов на ЭКГ отправляли по одному.

Один мужик категорически отказался идти в подвал.

– Да вы что! – воскликнул он. – Вы разве не знаете, что в таких местах могут прятаться террористы!

Забавный случай произошел во время обхода заведующего центром. Тараканов в центре нет, зато муравьев полно. У больных на тумбочках, как обычно, еда, напитки…

Зашел во время обхода заведующий в сопровождении свиты в мамину палату. (Кроме мамы там лежали две старушки.) Увидев муравьев, он спросил: