Текст книги "Книга желаний"

12

Тогда-то соратники Гуськова заметили: преемник внимательно слушал, говорил мало, но решения принимал верные. Шепотком ёрничая над его указаниями, искушенные доки с изумлением находили, что исполняют свои же предложения. Преемник не мешал им работать! Он не лез в экономику и финансы, не лез в хитрости медийной игры, но, согласуясь со здравым смыслом, поступал разумно – разрозненные операции компаний складывались в стройный пазл. Он умел убеждать.

О нём заговорили как об удачной замене Гусю.

– Поработайте над имиджем. «Рубаха-парень» раздражает власть, – посоветовал Бешев.

Олтаржевский, пересилив себя, «попробовал».

Ему наняли известного имиджмейкера Гари Локтева. Локтев изучил биографию клиента и из «темной лошадки», каким Олтаржевского рисовали СМИ, стал лепить образ храброго ветерана: неразгаданная загадка, орденоносец среди «жирных котов» и «воров». Интеллигентный, образованный, умный, волевой, жесткий, дисциплинированный, выдержанный, корректный, вежливый, уравновешенный и хладнокровный – всё это Олтаржевский узнал о себе из газет. Ложь его раздражала. Но пока болтовня не мешала работе, он не обращал на неё внимания. Для рядовых сотрудников он стал спасителем компании. В отличие от барствующего скандалиста Гуськова, преемник ни с кем не ссорился и уважал людей.

Олтаржевскому посоветовали быть «пластичнее»: посещать тусовки, чтобы к нему привыкли, шутить, чтобы все видели – он «живой». Он не курил, но мог пригубить вино. Как ни настаивал Локтев, Вячеслав Андреевич наотрез отказался заводить собаку или кота (чтоб подчеркнуть доброту!) – о Джойсе Вячеслав Андреевич не распространялся.

Ему сшили костюмы по фигуре. Подобрали галстуки: синие, серые, красные. Но костюмы так и остались висеть в шкафах – на работе Олтаржевский появлялся в свитере и джинсах. Эту странность списали на его стиль.

Олтаржевский быстро находил язык с людьми – московские чиновники охотно работали с ним. Знакомства Вячеслав Андреевич использовал как инструмент. «Подарками» цементировал «дружбу». По его мнению, чиновники были не плохие и не хорошие. Такова система, и даже умнейшие из них изменить ничего не могли.

Решили, что Гусь подобрал приятелю хороших советников или у того есть тайный покровитель. Там, где сам Гусь пёр напролом, новичок осторожничал, и у него получалось.

Олтаржевский же словно наблюдал за собой из-за толстого стекла. Снаружи мельтешили люди, суетился он: встречался с детьми и женами, которым стал вдруг нужен; созванивался с «друзьями», которые обиделись, что он их «забыл»; он что-то где-то для чего-то делал. По другую же сторону стекла бесстрастный наблюдатель просчитывал мысли, слова, поступки, свои и чужие, решал, полезно это или нет для дела. Он пробовал объяснить свою удачу. Вспоминал пережитый ужас на Тверской. С опаской рассматривал в зеркало лицо, волосы, руки – не постарел ли? Делал понедельные «селфи» и сравнивал фото: считал морщины на лбу, у глаз. Свои страхи объяснял нервным напряжением. Убедившись, что не изменился, постепенно привыкал к власти над людьми. Он стыдился этого ощущения и наслаждался им, как ненаигравшийся ребенок.

Сотрудники холдинга заметили: на переговоры Олтаржевский носил блокнот в старинном кожаном переплете, но ничего в него не записывал. Вячеслав же Андреевич не расставался с книгой, как с талисманом, который приносил удачу.

13

Олтаржевский переселился в роскошный особняк Гуся и первое время жил там, как в гостях: пользовался лишь спальней и библиотекой. Управляющий показал ему дом.

Вячеслав Андреевич не подозревал, что у Гуся с его богатым художественным прошлым такой убогий вкус. Дорогущий хлам – посуду, вазы, статуэтки и картины – Гусь вывез или распродал. Но по углам и на стенах, как в провинциальном музее, пылились рыцарские доспехи и оружие, на тяжелых портьерах мохнатилась серая пыль.

Очевидно, Гусь пытался воссоздать некое подобие родового замка.

Всю рухлядь Олтаржевский приказал сложить в подвал и пригласил дизайнеров, чтобы обновить особняк. На время он перебрался на Тверскую, да так там и остался – в старой Москве ему было как-то уютней.

Он гонял по ночному городу на новеньком красном «Феррари» – одно из немногих удовольствий, которое вошло у него в привычку. Ночные клубы и кичливые тусовки не любил: те же физиономии, те же разговоры ни о чём.

Как-то ночью он подкатил в безлюдный двор своей коммуналки – скученные авто вдоль тротуаров, песочница посреди деревьев, пёстрая лесенка на детской площадке. На скамейке темнел силуэт – кто-то сидел в позе извозчика, с банкой пива в одной руке и красным огоньком сигареты в другой. На кухне коммуналки горел свет: Вячеслав Андреевич представил, как Вова басит пьяную чушь пустоте; вспомнил квартирные скандалы, убогий быт. В сердце ничего не шевельнулось – ни грусть, ни отвращение. Он подумал, что никогда не вернется сюда. Тайные надежды на бегство к прежней жизни неосуществимы, потому что в душе уже притаился страх потерять недавно полученное.

Назавтра он попросил Бешева нанять риэлтора и продать комнату.

Но и работа не приносила Олтаржевскому удовольствия. Газетные публикации и телевизионные программы мусолили жёлтые скандалы и дутые сенсации, собирали под них рекламу. Талантливые профессионалы рассказывали людям гадости о других людях, бессовестно перебирали помойку человеческой низости, и Олтаржевский участвовал в этом, хотя всю жизнь был убежден: надо воспитывать вкусы читателей и зрителей, как воспитывали вкусы публики Третьяков, Цветаев, Бурылин. Идеалист в душе, он верил, что добро непобедимо, как мечта человека о счастье. На этих нравственных началах, на «честном купеческом слове» веками держалось русское предпринимательство. Тут же он уговаривал себя, что изменить людей не может. А значит, обречён воевать с ветряными мельницами, вместо того чтобы сжечь их. Он убеждал себя: лучше делать то, что не нравится, но то, что нужно людям, чем дряхлеть в коммунальной конуре забытым стариком и из милости за гроши править бездарные тексты для бульварных изданий. Он всегда был начеку с новыми людьми, потому что за все время работы в компании так и не понял, что вдохновляло соратников Гуся на то, что они с таким рвением делали.

По совету Бешева Олтаржевский вёл в еженедельнике колонку редактора – чтобы его «лицо примелькалось». Советовался с соратниками Гуся, чтобы знать, о чём они думают. Слушал предложения рядовых коллег: они знали его в лицо и считали своим.

Он многим помогал.

В себе же всего за месяц он обнаружил капризную бабу, жмота, барина, завистника… всех тех, кто прячется за спинами даже порядочных людей. Мелкий пакостник в нём, уязвленный многолетней нищетой, несправедливостью, грошовыми обидами, готов был глумиться над людьми, и Вячеслав Андреевич с трудом боролся с мерзавцем в себе.

Но ведь не для того, чтобы хапать и тратить, судьба в промозглую ночь на пустынном Арбате выдернула его наверх!

Иногда он думал об Ольге. Кольнёт в сердце пустячок воспоминаний, и две встречи затеряются в памяти, как мимолетный каприз. Под запекшейся болячкой ныло и ныло…

14

Как-то Олтаржевский засиделся в конторе допоздна. Уборщица, не решаясь войти, гудела пылесосом у самой двери. Вячеславу Андреевичу всегда было неловко задерживать людей. Он быстро собрался и вышел. Пожилая татарка в рабочем халате кротко кивнула ему.

В приёмной на компьютере печатала Нэла. Девушка подняла от экрана утомленное лицо и приветливо улыбнулась.

– Вы что так поздно? – спросил он.

– Жду звонка. Хотели где-нибудь посидеть с подругой. Наверное, не дождусь.

Олтаржевский предложил её подвезти:

– На дорогах пусто! Доедем быстро!

Нэла кивнула, выключила компьютер и переобулась из лакированных туфелек в сапожки. Олтаржевский ждал в пустынном коридоре.

В лифте он подумал о том, что девушка, должно быть, живет с каким-нибудь парнем у родителей. Или снимает квартиру. А может, папа с мамой круглый год на даче, чтобы не мешать дочке. «Пересекаясь» в «Шоколаднице», она жалуется подруге. Ей пора рожать, а «ему» по фигу. Он хороший программист, у него работа, друзья и пиво, а её всё достало. Олтаржевский с неловким чувством подумал о том, что не знает ничего о Нэле, как часто мы не знаем ничего, о тех, кто рядом.

Будто угадав его мысли, девушка подняла темно-карие глаза с влажной поволокой и опять улыбнулась. Он улыбнулся в ответ.

– У вас красивая машина, – сказала Нэла, усевшись в «Феррари».

– Спасибо. – Он спросил, куда ей ехать, и предложил заглянуть в кафе. – Может, я заменю вам подругу?

Девушка кивнула, пряча улыбку в воротник простенькой норковой шубки.

Сегодня был тот редкий случай, когда Вячеслав Андреевич решил погонять по городу. Он попросил водителя забрать машину и отпустил его.

Олтаржевский повернул на Конюшковскую улицу и поехал на Новинский бульвар.

Попросил Нэлу рассказать о себе. Девушка в Иркутске защитила диплом по пиар-технологиям. Родители развелись. Отец, отставной военный, купил дом в Подмосковье. Сначала девушка жила у него. Работала в муниципальной газете. Познакомилась с местным чиновником. Он снял ей квартиру на Беговой. Устроил на новую работу. Потом она ему надоела. Теперь живет одна со спаниелем Чапи. Когда много работы, с Чапи гуляет соседка, бывшая учительница – соседкиной маме сто пять лет, и она бывшая фрейлина.

– Чему вы улыбаетесь? – спросила девушка.

– Я сочинил вам другую биографию.

С Садово-Триумфальной повернул на Малую Дмитровку и в Оружейный переулок.

Олтаржевский сказал, что нашёл приличное место, еще не заезженное посетителями.

Они разделись в гардеробе и поднялись на второй этаж. Молодой кавказец в галстуке-бабочке провёл гостей к столику в нише у окна. Официант принял заказ и с легким поклоном удалился.

– Здесь мило, – сказала девушка, озираясь на розово-фиолетовые стены, сцену и экран в глубине зала. – Это караоке-бар?

– Да. Завсегдатаи соберутся позже. Если хотите, можно перейти в соседний зал.

– Нет. Мне здесь нравится.

Олтаржевский спросил, дружит ли девушка с кем-то в компании? Нэла рассказала о приятельнице Оксане Скобцевой, руководившей корпунктом в Питере.

– Она режиссером снимала новогодний огонёк. В студию неожиданно приехал Арон Самуилович с женой. Свободных столиков не оказалось. Оксана выматерила помощника и места нашли. Всё это время Гуськов ждал рядом. Она об этом не знала. Его в лицо тогда мало кто знал. А потом он назначил её в Питер. Вячеслав Андреевич, давайте не будем о работе, – попросила Нэла.

– Давайте. Только тогда нам станет не о чем говорить, потому что общих интересов, кроме работы, у нас нет. Я ничего не знаю о ваших вкусах. Вы – о моих. А если расскажу, они вам, скорее всего, покажутся архаичными и вряд ли заинтересуют.

– Нет. Мне с вами интересно. Мне нравится, что вы делаете. В компании вас многие уважают. Вы не даёте своих в обиду. Я читала о вас.

– В газетах многое врут. Вы ведь знаете, как это делается.

– Но про вашего прадеда и про то, что вы воевали, это – правда?

– Правда. Скажите, вы действительно ждали звонка подруги?

Девушка смутилась. Олтаржевский извинился. Нэла благодарно улыбнулась.

От природы добрая, она научилась притворяться и не знала, нужно ли пробовать увлечь Олтаржевского для своей пользы. Сначала ей показалось, что она влюбилась в него. Затем передумала. Она мечтала «удачно» выйти замуж, но рассчитывала только на себя. Кормила бездомных собак у метро сосисками и в глубине своего юного сердца верила в любовь, как верят в чудо.

Им принесли сок и вино. В зал начали подходить люди.

Олтаржевский извинился и спустился вымыть руки.

Сквозь музыку и плеск воды в умывальнике он услышал крики.

За дверью стоял солдат с автоматом, в бронежилете и балаклаве под каской.

Солдат обернулся. Толкнул Олтаржевского лицом к стене и ударил шнурованным ботинком по пяткам:

– Ноги шире!

– Что случилось? – как можно спокойнее спросил Вячеслав Андреевич.

– Заткнись!

Олтаржевский спокойно бы дождался развязки – мало ли «зачисток» было в Москве в те годы! Но сверху донеслись крики. Он подумал о Нэле и сказал:

– Мне надо в зал!

Солдат не ответил.

Тогда Олтаржевский угрюмо приказал отвести его к офицеру. Позже Вячеслав Андреевич вспоминал, что с этой минуты был как в чаду: он был уверен – ослушаться его не посмеют. Солдат, помешкав, подчинился.

В зале «мумии» в балаклавах проверяли документы и выворачивали карманы напуганных людей. В сторонке метрдотель закрывал платком окровавленный нос. Он обиженно покосился на Олтаржевского, словно именно Олтаржевский его избил.

В нише у окна рослый боец потрошил сумочку Нэлы: пальцем в перчатке небрежно расшвыривал вещи по скатерти. Бледная от страха девушка смахивала с ресниц слезы.

Олтаржевский спокойно отнял у солдата портмоне. Тот уставился на нежданного защитника, но ударить не решился. Олтаржевский позвал офицера. Офицер подошёл:

– Что тут?

Солдат пожал плечами и показал на «борзого» посетителя.

Вячеслав Андреевич хотел было упросить офицера отпустить их с Нэлой. Он даже полез за деньгами. Но вдруг передумал.

– Знаешь что? – вдруг сказал он, и в его голосе послышались насмешливые нотки. – Извинись перед людьми! Пусть они решат, что это была шутка!

– Чё? – военный недобро прищурился на шутника. – Ты пьяный?

– Ты ж офицер, а не бандит! Наверно, воевал. Твои ребята – тоже!

Офицер с достоинством выпрямился, поправил ремень. Он вполголоса пожаловался, что у него приказ, но громко распорядился прекратить шмон.

Бойцы вопросительно уставились на командира. Гости решили, что импозантный мужчина с горбинкой на носу – милицейский чин.

– Вот видишь! Молодец! Твоими руками выживает конкурентов, так? – продолжал Олтаржевский. Офицер смутился. – Спой! Пусть видят, что ты нормальный человек.

Тот нахмурился. Но тут же улыбнулся и хлопнул Олтаржевского по плечу:

– Где тут у них чего? – офицер огляделся и смущенно подошёл к микрофону.

Техник в бейсболке и с серьгой в ухе подключал аппаратуру.

Бойцы сбились в проходе, не понимая, что делать.

– Что это значит? – спросила Нэла, озираясь. – Выгоните их! Вы же можете!

Глаза Олтаржевского сузились. Рот язвительно покривился.

– Show must go on! – проговорил он.

Девушка проследила за его взглядом.

По лестнице поднимался рослый детина в клетчатом пиджаке с кожаными налокотниками и в голубых джинсах, а с ним лысый парень плотной комплекции, как похоронный агент – в черном пальто и водолазке.

Увидев «омоновцев», двое остолбенели. Хозяин, пузатый кавказец в рыжей дубленке, подлетел к детине. Метрдотель что-то затараторил, пальцем показывая на Олтаржевского. Трое сурово взглянули на Вячеслава Андреевича и Нэлу.

Тут офицер стянул балаклаву, открыв простецкое курносое лицо, пощелкал пальцем по микрофону и сипловатым голосом поздоровался. Офицер сообщил, что красиво говорить не умеет, извинился за недоразумение и предложил вспомнить всех, кто сейчас выполняет свой долг. Под минусовку военный неуверенно повел дрожащим баритоном газмановских «Офицеров». Тут же официанты с подносами побежали обносить бойцов рюмками водки и бутербродами. Одни растерянно озирались. Другие неуверенно закусывали, но не пили. Посетители вытягивали шеи и переглядывались.

Детина и парень в чёрном пальто решительно направились к Олтаржевскому. Но он им что-то сказал, и оба, мгновение помедлив, принялись кружиться под песню, выделывая руками замысловатые фигуры. Олтаржевский оставил деньги на столе и повёл Нэлу вниз. У гардероба они услышали аплодисменты и залихватское гиканье.

В машине Олтаржевский извинился, что испортил вечер. И тут девушку прорвало.

– Зачем вы это сделали? – прошептала она и отчитала Олтаржевского за «маскарад» и за то, что он издевался над людьми. – Вы такой же, как ваш друг! Вы наслаждались тем, что людям страшно, а солдатам стыдно! За командира! Вы…

Она опомнилась и испуганно замолчала.

– Вы думаете, я им заплатил, чтоб поглумиться? – устало спросил Олтаржевский.

– Я не знаю. Тогда как вам удалось их всех заставить?

– У этих людей еще осталась совесть!

Всю дорогу они молчали.

Вячеслав Андреевич притормозил у высотки на Хорошевском шоссе.

Снежная крошка таяла на стекле. Он легонько пожал ладонь девушки. Неля насторожилась, но не убрала руку.

– Может, зайдете попить чаю… – неуверенно предложила она.

– Спасибо. В другой раз. Чапи вас заждался!

Она улыбнулась обиженно и благодарно.

– Забудем этот вечер. Ладно? – попросил Олтаржевский.

Девушка согласно закивала.

Назавтра какая-то жёлтая газетенка рассказала о происшествии в караоке-баре и обозвала Олтаржевского самодуром. Вячеслав же Андреевич с холодком в сердце подумал о последней записи в тетради. Но тут же отмахнулся от подозрения: на новой работе он научился управлять людьми – вот и всё! А все участники вечеринки предпочли ссоре отдых.

15

Поздно вечером Олтаржевскому позвонил отец.

– Помнишь наш разговор про Кривоколенный переулок? – спросил Андрей Петрович. – Встретишься с ребятами из инициативной группы?

Назавтра в кабинет на Новом Арбате охранник проводил двоих «ребят». Пенсионера лет семидесяти с большой лысиной и в коричневом старомодном костюме, с кривым узлом на галстуке, и долговязого мужчину примерно одних с Олтаржевским лет, неимоверно худого: пиджак и брюки висели на нём, как на вешалке.

Посетители потоптались у входа. Олтаржевский поздоровался с каждым за руку. Втроем уселись за чайный столик. Долговязый поставил у ног портфель из рыжей кожи.

– Мы с вами виделись у Андрея Петровича, – слащаво улыбаясь, проговорил пенсионер.

– Да. Я помню. – Олтаржевский не помнил, но ему показался знакомым чувственный рот и масляный взгляд отцовского соседа.

Для солидности пенсионер, его звали Леонид Тарасович Потапов, перечислил свои прежние заслуги и должности в каком-то министерстве. Второй, Алексей Иванович Ключников, остроносый и с черными глазками любопытной галки, слушал рассеянно, облокотившись о костлявые колени и сцепив пальцы в замок.

– Алексей Иванович обрисует вам ситуацию. Он кандидат наук. Владеет вопросом. Добровольно вызвался помочь, – сказал Потапов.

– Не совсем добровольно! Скорее, я – лицо заинтересованное. Живу в Камергерском переулке. Рядом с мемориальной квартирой Сергея Прокофьева. Квартиру передали музею музыкальной культуры имени Глинки для музеификации, а весь дом отдали реставраторам. По какой-то причине договор с ними расторгли. Уходя, реставраторы разорили квартиру композитора. Невольно пришлось вникать в тему! – заговорил учёный неприятным, скрипучим голосом, сосредоточенно глядя перед собой так, словно начинал лекцию. – Снос памятников архитектуры в Кривоколенном переулке – это лишь вершина айсберга. Мартиролог утрат исторической Москвы уже насчитывает сотни наименований, и число потерь будет только расти. Московские чиновники очень любят деньги, – проговорил он с едкой иронией и неторопливым движением убрал с бровей густой чуб. – Вы, очевидно, слышали про Генеральный план возрождения Москвы. Его называют «План возможностей». Этот документ приняли в прошлом году, но еще не утвердили. Составили его без учёта мнения москвичей. Леонид Тарасович рассказывал, что вы принадлежите к очень известной фамилии, много сделавшей для нашего города и страны. Поэтому наверняка слышали, что город со времен Петра не единожды перестраивали. Генеральный план сталинской Москвы тридцатых подразумевал сохранение радиально-кольцевой структуры. По нему выстраивали систему улиц и магистралей, а также расположение станций будущего метро. Согласно плану семидесятых, построили микрорайоны за пределами исторической Москвы: Медведково, Свиблово, Перово-Новогиреево, Тушино, Кузьминки, Выхино, Люблино и так далее.

Олтаржевский вспомнил окраины, откуда они в юности с друзьями ездили на дачи. Ученый продолжал:

– МКАД стала границей города. В Москве запретили строить новые фабрики и заводы. Советское руководство думало об экологии. Нынешняя реконструкция города – третья по счёту в новейшей истории. Но со времён большевиков, когда уничтожили Китайгородскую стену, Триумфальные и Красные ворота, Чудов и Вознесенский монастыри, храм Христа Спасителя, церковь Успения на Покровке и многое другое, Москва не видела такого варварского отношения к своему историческому облику! – Учёный помрачнел. Он подождал и неторопливо продолжил: – В план разрушения включили сотни особняков и доходных домов. Схема махинаций примерно такова. Сначала памятники исключают из списка выявленных объектов культурного наследия с формулировкой «в связи с полной физической утратой», либо под иным надуманным предлогом. Затем – сносят. А вместо них строят офисы и торговые центры. Делают из Москвы огромный торговый ларёк!

Происходит это потому, что председатель Совета директоров компании «Главмосстрой» – тот же человек, что руководит межведомственной комиссией при Правительстве Москвы. Комиссия выпускает рекомендации Москомнаследию об охранном статусе зданий. Она же ставит их под охрану государства и объявляет объектами культурного наследия. Комиссия может решить и наоборот – то есть исключить здание из охранного списка. Другими словами, сам же застройщик на своё усмотрение решает, что сносить, а что строить.

Ученый достал из кожаного портфеля и разложил на столе папку.

– Бумаги мне передали работники мэрии, не равнодушные к будущему города. Я не берусь судить о действиях нынешнего правительства Москвы. Назову лишь несколько известных памятников архитектуры, уже уничтоженных, и те, что готовят к сносу. А также те, что с попустительства властей разрушаются от ветхости.

Сносить начали задолго до принятия плана. На Тверской уничтожили главный дом усадьбы Московского генерал-губернатора Чернышёва. Пару лет назад усадьбу передали под строительство делового центра «Усадьба-центр» и снесли.

Нет больше дома Аполлона Майкова, построенного в 1827 году. Теперь там элитный комплекс, а вместо дома – его копия.

Снесли дом причта церкви Николы Стрелецкого XIX века. Фирма «Тверская-финанс» во главе с Лобовым собирается построить на этом месте корпус художественной галереи Александра Шилова. А в компенсацию за издержки мэрия разрешила Лобову снести на Знаменке несколько домов и построить там офисно-деловой комплекс. Среди памятников архитектуры на этом месте есть мемориальный адрес Достоевского. Во флигеле одного из домов писатель жил. Снесен мемориальный памятник, дом знаменитого русского физиолога Сеченова. На кинофабрике Ермолаева снесён уникальный дореволюционный павильон, связанный с именем пионера русского кинематографа Ханжонкова. Пантелеевское подворье в Китай-городе, построенное еще в 1873 году по проекту архитектора Стратилатова, заменили торговым пассажем. В Царицыне довели до разрушения дачу члена Общества любителей российской словесности, профессора Смирнова. Он был главным казначеем по сбору денег на памятник Пушкину в Москве.

Сносятся целые кварталы, как это сделали с Овчинниковской слободой. Уничтожаются скульптуры. В нижнем парке в усадьбе Кунцево у Москвы-реки разбили скульптурную группу «Плутон, похищающий Прозерпину» работы Паоло Трискорни. Снесли плотину XVI века на реке Неглиной, а на её месте построили подземный гараж. Сносятся творения Шехтеля, Казакова, Иванова-Шица и многих других.

Действуют нагло, никого не боятся. Четыре года назад стерли с лица земли четыре здания палат подворья Тверского архиепископа XVII века. Год спустя министерство культуры России обратилось в прокуратуру Москвы с просьбой привлечь виновных к ответу. Прокуратура отказалась возбуждать уголовное дело.

Еще пример. Ельцин указом утвердил охранный статус для усадьбы Салтыковых на Тверском бульваре. Там сейчас Некрасовская библиотека. Но президент страны – для московских чиновников никто. Спустя три года по распоряжению Лужкова все строения усадьбы разрушили и устроили летнее кафе-пивную.

А вот список домов, подлежащих сносу. Собираются уничтожить дом в Леонтьевском переулке – это часть комплекса усадьбы Волковых. Сейчас там посольство Греции, а когда-то жил артист Южин, Станиславский сделал предложение своей невесте Перевощиковой.

В том же переулке разрушается дом Мартыновых. Тех самых, чей сын Николай застрелил своего приятеля Михаила Лермонтова на дуэли в Пятигорске. Лермонтов бывал в этом доме проездом на Кавказ. Никто дом реставрировать не собирается.

В следующем году надумали избавиться от дома на Смоленском бульваре – в нём после сибирской ссылки жил декабрист Беляев. К нему приходил Лев Толстой, собирая материалы о декабристах. Под слом пойдёт дом в Сивцевом Вражке, где в 1920-е годы бывал Борис Пастернак и где работал знаменитый филолог Ушаков.

На Пречистенке собираются сносить бывшую частную женскую гимназию Фишер, особняк 1820 года. В надворном корпусе усадьбы располагалось издательство символистов «Мусагет». Сюда приходили Валерий Брюсов, Иван Бунин, Леонид Андреев, Константин Бальмонт, Игорь Северянин, Александр Блок.

Дом основоположника советской нейрохирургии Николая Бурденко на улице его имени мэрия намерена реставрировать. Чем реставрация закончится – неизвестно.

Причем чиновники не мелочатся. На Страстном бульваре нацелились на целый комплекс зданий усадьбы писателя Сухово-Кобылина. На Ленинградском проспекте ремонтируют Петровский дворец архитектора Матвея Казакова, созданный в конце XVIII века. Он перестраивается под дом приёмов Правительства Москвы и гостиницу класса «шесть звёзд», – учёный показал пальцами кавычки. – Реставрацию начали с того, что мозаичный пол девятнадцатого века просто-напросто разбили!

Достанется и культовым зданиям. Собираются реставрировать Московскую соборную мечеть в Выползовом переулке. Её построили в 1904 году с разрешения великого князя Сергея Александровича на средства касимовских купцов Ерзиных.

Снесены усадьбы Муравьевых, Голицыных, строения бывшего Полянского рынка в заповедном Замоскворечье, строения знаменитой табачной фабрики «Дукат». На месте книжных магазинов делают ювелирные лавки; на месте старинных цирюлен – магазины «Адидас». Перечислять можно бесконечно. Если вам интересно – вот неполный список утрат. Неполный, потому что каждый день список пополняется!

Ученый передал Олтаржевскому распечатку с черно-белыми фотографиями.

Вячеслав Андреевич положил список перед собой.

– Понятно, что жизнь не стоит на месте. Москва будет строиться и расти. Когда барон Осман перестраивал Париж, а Франц-Иосиф – Вену, многие тоже были недовольны. В своё время спорили о градостроительных реформах Петра и Екатерины. Но если то, что нынешние московские власти делают с центром Москвы, продолжится, то будущим поколениям останутся лишь улей городничего и уродец на Водоотводном канале.

Олтаржевский усмехнулся.

– Хорошо. Что требуется от меня? – спросил он, мягко положив ладонь на список.

– Вы, если я правильно понял, собираетесь заняться реставрацией высотки, спроектированной вашим прадедом, и хотите сохранить дом в Кривоколенном переулке, где он жил, – сказал историк. – Поставьте перед московскими чиновниками вопрос шире. Предложите им создать независимый общественный совет при Правительстве Москвы, без согласования с которым никакие строительные работы в исторической части города стали бы невозможны.

– Такой совет вроде бы существует.

– Существует! Общественный совет по градостроительству при мэре Москвы. Он занимается архитектурно-художественным оформлением города. Как он его оформляет, я вам рассказал. Есть еще добровольное некоммерческое объединение, которое, увы, может только фиксировать разрушения. К их рекомендациям никто не прислушивается. А нужна общественная организация, которая имела бы правовую силу. В совет вошли бы видные учёные и общественные деятели. Не прикормленные властями. Те, кому важно дело.

– Никто в мэрии, Алексей Иванович, не согласится создать независимый орган для надзора над собой! – со слащавой улыбочкой проговорил Потапов. – Слишком большие деньги крутятся в строительстве. Сейчас, пока не поздно, надо спасать конкретный дом в Кривоколенном переулке.

– Вы слишком высокого мнения обо мне. С мэрией не смог справиться даже Ельцин – Вы сами рассказывали о Некрасовской библиотеке. Мне с ними подавно не тягаться! – Олтаржевский улыбнулся – мол, извините.

– Я не призываю вас тягаться с ними. Вы ведь все равно займётесь переулком и гостиницей, – не сдавался Ключников. – Поговорите с чиновниками. Пусть помогут. Если не захотят, тогда давайте создадим общественное движение за сохранение культурного наследия Москвы. Пусть оно печатает статьи в газетах, проводит митинги, пикеты, шествия! Можно разослать письма в международные организации! Можно делать выставки фотографий, экскурсии, перформансы, маскарады, концерты. Что-то надо делать!

– На это нужны деньги! Никто их не даст! – скептически сказал пенсионер.

Активисты посмотрели на Олтаржевского.

– Таких денег у меня нет. Я всего лишь управляющий, – ответил он.

– А если фонд создать? – спросил Ключников.

Олтаржевский подумал.

– А почему бы вам самому не взяться за это дело? – вдруг спросил он.

– Мне? – удивился Ключников.

– Ну да! Вам! У меня нет времени заниматься только этим. А вы, как говорится, в теме. Знаете, куда и к кому обращаться. Лучше меня объясните любому чиновнику культурную ценность каждого дома. У вас много сторонников. А станет еще больше. Заодно поможете Леониду Тарасовичу в Кривоколенном переулке. Со своей стороны я сделаю, что смогу.

– Даже не знаю, – промямлил ученый.

– Мы с вами вот как поступим. Каждый подумает, как лучше подступиться к делу, а на днях созвонимся. Согласны?

Ученый растерялся. Он привык просить и не ожидал, что ему предложат что-то делать.

Выходя из комнаты, Потапов слащаво улыбнулся.

– Закончилось говорильней! – шепнул он Ключникову.

Ученый промолчал.