Текст книги "Книга желаний"

16

Вячеслав Андреевич какое-то время смотрел через реку на высотную гостиницу, её башенки и роскошные украшения. Отсюда они казались игрушечными.

Олтаржевский подумал о том мгновении, известном только Богу, когда создатель зажигает в душе гения лампадку, и тот начинает творить, потому что не творить уже не может. Олтаржевский подумал о таких, как он, обыкновенных, которые изо дня в день делают скучную работу и умирают, не оставив о себе никакой памяти.

Нэла принесла почту. Вячеслав Андреевич вздохнул и вернулся к делам.

Перебирая письма, он повертел простенький конверт с обратным адресом подмосковной деревни. Олтаржевский надорвал край и выудил сложенный вдвое листок из школьной тетради, исписанный крупным почерком.

Мать его армейского сослуживца Степы Краева писала, что увидела Олтаржевского по телевизору. Она рассказала, что после армии Степа много пил, в пьяной драке случайно убил собутыльника и отбывает срок. Женщина просила помочь освободить сына условно-досрочно: она боялась его не дождаться.

Степа и Олтаржевский не были друзьями. Они дважды встречались в день вывода «ограниченного контингента». Первый раз – у Олтаржевского, в Москве. Через год – у Стёпы, в деревне. Оба раза молча напивались. Степе было все равно, с кем пить, но со своим лучше: он не лез с разговорами о войне. Небольшого росточка, крепыш, Краев говорил мало, а руками умел делать много. Жизнь развела сослуживцев. Но сейчас, узнав о несчастье, Олтаржевский почувствовал себя так, словно потерял единственного друга.

Он отложил письмо и пригласил Бешева. Пересказал ему разговор с активистами.

– Можно что-нибудь сделать в Кривоколенном? – спросил Вячеслав Андреевич.

– Надо выяснить, кому достался подряд на дом, и попробовать договориться. Но вам это дорого обойдётся, – за очками помощника нельзя было рассмотреть глаза.

– Я не только о доме! Можно как-нибудь повлиять на ситуацию в целом?

– Вы же знаете систему!

Бешев внимательно посмотрел на Олтаржевского.

– Вы хотите заняться строительным бизнесом?

– Нет. Город жалко. Ключников – идеалист. Но он прав: Москва – это не только ларьки.

Бешев подумал.

– Если иначе подойти к вопросу, в идее вашего Ключникова что-то есть! В Кремле мечтают приручить столичное правительство, чтобы прибрать деньги Москвы. Общественный совет не свалит мэра, но поубавит его аппетиты. Помните историю с памятником Петру? Тогда Мостовщиков опубликовал несколько статей в «Столице» и получил тысячи писем с поддержкой. Сразу нашлись деньги на рекламные плакаты. Получилась кампания не за эстетику, а против политики. История вызвала резонанс, и мэр вынужден был создать комиссию. Памятник, конечно же, стоит, где стоял. Однако репутация московского правительства оказалась подмочена, а мэра перед избирателями выставили самодуром. Так что в идее Ключникова что-то есть.

Только учтите, что после того, как у мэрии появился свой банк и она отказалась от услуг Арона Самуиловича, у Гуськова с городом натянутые отношения. А Вы человек Гуськова. Поэтому любую вашу инициативу встретят настороженно. Кроме того, в отличие от вас, у Гуськова есть телеканал и газеты. Но пока конфликт не коснётся его бизнеса, он не станет рисковать. Он теперь не в том положении, чтобы идти напролом. Так что Гуськов вам не помощник. А в одиночку вы не справитесь.

– Других вариантов нет?

– Разве что вам удастся заручиться поддержкой серьезных людей из федерального правительства. Городские власти обязаны подчиняться федеральным законам. Тогда можно будет кое-кого подвинуть в строительном бизнесе.

– Я не хочу никого двигать!

– Понимаю. Но тем, с кем вы намерены работать, нужен стимул.

Бешев снял очки и салфеткой протёр стекла. В его умных глазах пряталась ирония.

– Вот еще что. – Олтаржевский подал письмо от матери сослуживца. Бешев просмотрел его. – Что-то можно сделать?

– Если он отбыл две трети срока, попробуем, – ответил помощник.

На другой день машина Олтаржевского застряла в пробке на Новой площади – перегорел светофор, и широкая река машин тонкой струйкой сочилась в горловину Ильинских ворот. Вячеслав Андреевич решил пройтись, но, ступив в московскую слякоть, тут же пожалел о своей опрометчивости.

Прыгая через лужи, он выбрался на тротуар напротив Политехнического музея. На мемориальной доске углового здания Олтаржевский прочитал время постройки и имя архитектора – своего прадеда.

Вячеслав Андреевич огляделся и только тут сообразил, что находится у здания Администрации Президента. В тот же миг он решительно повернул к Старой площади и зашагал вдоль Ильинского сквера. Болезненный морок туманил разум – такое с ним случалось теперь перед важным событием. «Вдруг опять повезёт!» – подумал он.

Вячеслав Андреевич удивился, если бы узнал, что лишь недавно из-за ремонта в корпусе Кремля высших чиновников Администрации переселили на Старую площадь, и ему действительно повезло. Он вошел в подъезд и наугад спросил постового, где найти руководителя. Кроме как неразберихой переезда, никто позже не смог объяснить, каким образом посторонний миновал охрану федерального учреждения. Референт в приемной, узнав «медийное лицо», тоже пропустил его вперед начальников управлений, ждавших совещания. Позже он не сумел повторить невнятную просьбу Олтаржевского. Чиновники, расположившиеся группками и по двое, замолкали, провожая взглядами чужака в пальто и грязных ботинках, озадаченно переглядывались, и на лицах их появлялось одинаковое выражение: «Где-то я его видел!»

Олтаржевский оробел лишь в уютной комнате с плотными шторами. В кабинете никого не было! Вячеслав Андреевич огляделся: портрет президента на стене над кожаным креслом, телефоны с двуглавыми орлами, плазменный телевизор, ноутбук и канцелярские штучки на столе. Олтаржевский хотел выйти, но решил, что иной возможности у него не будет. Не мог же хозяин испариться!

В стене, облицованной панелями из дорогого дерева, Олтаржевский разглядел дверь и приоткрыл её. В щели послышалось сопение. Вячеслав Андреевич заглянул. На диване в просторной комнате, переплетя руки и скрестив лодыжки, в рубашке и с откинутым на плечо галстуком, тихонько похрапывал человек. Пиджак висел на кресле. Лакированные штиблеты у дивана тускло отражали свет полузашторенного окна.

На шорох чиновник открыл глаза, мутным взором посмотрел на Олтаржевского и со словами: «Уже? Я сейчас!» – тяжело сел.

Чумной после сна, он упёрся руками в диван, соображая. Затем рывком поднялся и босиком пошёл через комнату к холодильнику.

– Я вас там подожду, – деликатно попятился Олтаржевский.

– У меня совещание. Чего тебе? – Чиновник достал из холодильника минералку, залпом осушил полбутылки и облегченно выдохнул: – Не стой над душой. Заходи!

– Вопрос, в общем-то, простой, – замялся Олтаржевский, боясь перепутать имя-отчество.

– Если простой, иди к Савельеву.

Никакого Савельева Олтаржевский не знал. Он сообразил, что чиновник его с кем-то перепутал, и оробел еще сильнее, только сейчас осознав, к кому вломился.

Руководитель Администрации пригляделся.

– Вы? Как вы сюда попали? – он машинально подтянул узел галстука.

– Вошёл! – пожал плечами Олтаржевский.

Министр, зевнув, смерил взглядом уличную одежду и грязные ботинки посетителя.

– Раз вошли, говорите! Что у вас? – он сел на диван, надел туфли, и, посапывая, стал завязывать шнурки.

Олтаржевский заговорил о просьбе Ключникова. Министр надел пиджак и, опустив руки в карманы брюк, прошёл по комнате. Затем исподлобья посмотрел на просителя, не совсем понимая, что тому нужно и зачем он тратит его и своё время.

Его просили часто, и он сразу угадывал суть дела: важное оно или нет. Чиновник не находил ничего странного в том, что проситель хлопочет о памяти знаменитого деда, пытаясь привязать личный интерес к идее «сохранения архитектурного облика столицы». Чиновник не понимал лишь, к чему тот клонит? В чем его выгода? Человек не глупый – может, не искушенный в закулисье, он не понимал или не хотел понять, хотя и достаточно потёрся у власти, что при столкновении коммерческих интересов вмешаться просто так в хозяйственную жизнь «российского Ватикана» с его армией дошлых деляг нельзя. Но чем дольше говорил Олтаржевский, тем любопытнее чиновнику становился сам проситель: он говорил с уверенностью человека, убеждённого в своей правоте, не боялся. В нём чувствовалась неуступчивость, на которую чиновник сразу обратил внимание. И говорил настолько убедительно, что хотелось ему помочь.

– Это ваша личная просьба или вы кого-то представляете? – наконец, спросил чиновник.

– Н-нет, не личная. Меня попросили, – замялся посетитель и вдруг заносчиво спросил: – А чтобы попросить вашей помощи, надо обязательно быть от кого-то?

Министр хмыкнул:

– Вы опять ершитесь. Правительство – это не благотворительный фонд. Вообще-то вам надо не ко мне, а к первому заму премьера правительства Москвы. Он отвечает за перспективное развитие. Иначе говоря – занимается градостроительной политикой.

– Кто же меня к нему пустит?

– Что же вы! Работаете рядом, а до сих пор незнакомы! – Чиновник насмешливо посмотрел на Олтаржевского. – Сюда-то вы как-то прошли!

– С вами я немного знаком. А с ним нет. С московскими чиновниками трудно работать.

– С чиновниками вообще трудно работать! У нас циркуляры и субординация, – он снисходительно улыбнулся. – Первый зам – человек не случайный в строительстве. Его отец, как и ваш прадед, занимал пост в Совнаркоме СССР и тоже был репрессирован. Дядя – известный теплофизик. Другой дядя заведовал кафедрой Ленинградского университета. Он, кстати, сам академик архитектуры и доктор наук. Думаю, вы найдёте общий язык.

Олтаржевского удивило, что руководитель знает о судьбе его прадеда.

– Зам мэра уже возглавляет городской совет, – ответил Вячеслав Андреевич. – Может быть, лучше создать что-то, подобное совету, только федерального подчинения? Тогда его решения стали бы обязательными для местной власти. Не только в Москве. В провинции ситуация с памятниками еще хуже. Там люди всего боятся, и власти творят, что хотят.

– А чем вас не устраивает министерство культуры? Памятники – в их ведении.

– Честно говоря, я не знаю, что входит в компетенцию министерства. Федеральный совет мог бы расширить список подрядчиков. Многие строительные предприятия страны охотно помогли бы городу. Да только их сюда не пускают.

– Помогли! – усмехнулся чиновник. – Вон куда вы клоните? Эдак вы настроите против себя власти Москвы. Кстати, ваш приятель дружил с ними.

Чиновник, хитро улыбаясь, покосился на Олтаржевского.

– Но ведь делать-то что-то надо! – ответил Вячеслав Андреевич.

– Без информационной поддержки вам не обойтись. У ваших СМИ широкая аудитория. Подготовьте общественное мнение. Какие у вас отношения с Гуськовым?

– Пока работаю, – без энтузиазма пожал плечами Олтаржевский.

– Тогда поговорите с ним. Пусть ваши профессионалы подключатся к обсуждению. А мы что-нибудь придумаем. Встречу с заместителем мэра я постараюсь для вас организовать. Только сначала определитесь, что вы от него хотите. Чем можете его заинтересовать? Попросить сохранить дом вашего родственника – это одно. А изменить всю градостроительную политику города – совсем другое. В этом случае идея противовеса местному совету актуальна. Если вы, конечно, не договоритесь миром.

Они вышли в кабинет. Начальники управлений уже заходили и рассаживались.

Руководитель Администрации доброжелательно попрощался с незнакомцем. А вечером чиновная Москва гудела о том, что Олтаржевский – человек «ближнего круга» и вхож в высокие кабинеты.

Со служебной парковки Вячеслав Андреевич велел водителю ехать в мэрию – из-за пробки у Ильинских ворот улица по Китайгородскому проезду была свободна. Но на полпути узнал, что руководство города на открытии новой автомобильной развязки, на набережной снова попал в пробку и понял, что никуда сегодня не успеет. Поостыв, он рассудил, что к разговору с заместителем мэра не готов.

Поздно ночью по скайпу ему позвонил Гусь. Нахохлившись, он слушал рассказ приятеля о встрече на Старой площади, о разрушении Москвы и идеях Ключникова. Камера искажала лицо олигарха, отчего нос казался огромным, как на отражении в самоваре.

– Слав, а чё ты туда попёрся?

– Я же тебе объяснил.

– Даром с тобой работать никто не станет. Строительство не наша тема. Денег не заработаем и разосрёмся со всеми!

– Да ты и так разосрался!

– Слава, у меня от тебя башка трещит! После твоих проповедей последней сволочью себя чувствую – хочется какой-нибудь приют для кошек построить, – устало произнёс Гусь. Он подумал: – В чем-то ты прав. Мэр им поперёк горла встал. Если мы впишемся на их стороне, может, нам не так сильно гадить станут. Ладно. Усатому я позвоню. Журналюг он на тему заточит. – И грустно добавил: – Пора перед Богом очки набирать, что ли?

Олтаржевскому из мэрии так и не позвонили. Поразмыслив, он решил, что это к лучшему. Идти к руководству Москвы ему пока было не с чем.

17

Через неделю после разговора Олтаржевского с Гуськовым общественная организация по защите архитектурного наследия столицы, которую возглавил Ключников, выпустила бюллетень с перечнем памятников, подлежащих уничтожению. Информационную атаку подхватил канал Гуськова. По телевидению показали несколько тематических репортажей. Новый сайт канала продублировал материалы.

Поначалу московское начальство не обратило внимания на выпад. Но скоро в Кривоколенный переулок, а затем в Подколпачный, где на месте бывшего Хитровского рынка собирались рыть подземную парковку, местные активисты не пустили строительную технику. Как только к памятникам, подлежащим сносу, подгоняли технику, общественники через свой сайт подтягивали тысячные митинги, хорошо организованные, с плакатами и громкоговорителями. Затею Ключникова поддержали знаменитости и политики, делавшие на скандале репутацию. Отмахнуться от движения стало невозможно.

Московское руководство насторожилось. Опальный олигарх мстил московской власти и умело натравливал на неё горожан. Наследник знаменитого архитектора тоже знал своё дело. Иначе он не стал бы так нахально влезать в стройные ряды московских чиновников. За ним явно стояли люди влиятельнее Гуськова. Не ясно было, помирился ли Гуськов с федеральной властью, а если помирился, чего тогда ждать от Кремля.

Федеральное же правительство после успешных наскоков активистов Ключникова негласно приняло сторону Олтаржевского, но решило выждать. Даже благосклонности федеральной власти было достаточно, чтобы дом в Кривоколенном переулке ломать передумали, строительство подземной парковки на Хитровке временно отменили. Московское правительство не хотело окончательно ссориться с федеральной властью.

Олтаржевский же искренне полагал, что Аркадий, как он выразился, «набирал очки перед Богом», и помогал Ключникову. Гуськов, правда, не особенно рассчитывал на прощение Кремля и напоследок решил нагадить всем – стравить московских и федералов.

Впрочем, чем бы Олтаржевский ни занимался – проекты, переговоры, встречи, он вспоминал Ольгу, и хотя всегда был на людях, чувствовал себя одиноким.

18

В одиннадцатом часу утра Ольга Валерьяновна Шерстяникова все еще лежала на шёлковом белье и вспоминала вчерашний вечер у Говоровых, знавших её отца, богатых и известных людей. За их сына вышла замуж дочь Шерстяниковых Ира. Молодые жили в Санкт-Петербурге. Сергей, зять, так же, как его отец, работал на дипломатическом поприще и со дня на день ожидал нового назначения в Финляндию.

Ольга Валерьяновна вспоминала вчерашний вечер, чтобы не прислушиваться к тревоге, которая не покидала её в последнее время. И чем дольше она вспоминала, тем сильнее тревога нарастала, как в детстве, когда за дверью жужжит бормашина и скоро твоя очередь заходить в «зубной» кабинет. Сначала Шерстяникова решила, что её тревога – из-за вынужденной праздности. Но причина была иной, и она не могла понять её.

С мужем они познакомились в маленьком сибирском городке, куда Ольга попросилась по распределению после Ленинградского университета. Самойлова промаялась в сельской школе год, с первого дня понимая, что романтическая попытка «сделать себя», предпринятая вопреки уговорам родителей, провалилась. Родители работали по контракту за границей – отец занимался наладкой оборудования закрытого предприятия. Его молодой коллега Вася Шерстяников привёз Ольге посылку от родителей из Ирана. Летом снова приехал к ней. В отпуск. Через неделю они поженились. Ольга выскочила замуж, как ей казалось, не по любви, а чтобы удрать из глухой дыры, где жили душевные, хорошо относившиеся к ней, но чужие люди. Попроситься домой, в Новосибирск, где теперь работали родители, она не могла из гордости.

Вася всегда казался ей простоватым. Ухаживая, он дарил цветы, которые она не любила, и конфеты, которые не ела. А когда они поженились, с непонятной ей мужской бравадой на день пограничника надевал зеленую фуражку и пил водку с бывшим сослуживцем Сашкой Строговым. Приятели работали на оборонку в одном из номерных заводов. После рождения Иры карьера и личная жизнь Ольги двигались поступательно и параллельно: завуч, директор школы – с одной стороны, и муж, рядовой инженер, скучноватый и готовый ради неё на всё, – с другой.

Вася часто уезжал с тестем на испытания. А когда в самом конце афганской войны отец и Сашка Строгов при обстоятельствах, о которых Оле не рассказывали, погибли, она узнала, что муж, так же, как отец и Сашка, служит в разведке.

Правда потрясла её. Она открыла для себя, что не знает мужа, и впервые его глазами посмотрела на их жизнь. Балагур и весельчак, в каждую командировку он уезжал навсегда и возвращался к любимой женщине, всего лишь разрешавшей себя любить. Дочь-подросток жила своей жизнью, отражая, как Луна отражает свет Солнца, любовь родителей и пока не излучая ничего взамен. Оля корила себя за слепоту и легкомыслие и пронзительно жалела мужа. Жалела за то, что, уважая этого честного и мужественного человека, она… все-таки не любила его. Но теперь, когда он уезжал, липкий ужас не оставлял её. Понятие «служить Родине» наполнилось для Ольги смыслом.

Когда первое отчаяние после гибели отца притупилось, она вспоминала немногие дни, что проводила вместе с родителями. Для знакомых и для неё отец – член-корреспондент и доктор наук. Мать никогда не рассказывала дочери о его «другой» жизни. Случалось, мама (не старая еще женщина) по утрам в ночной рубашке, сидя на постели, задумчиво заплетала седые волосы в жидкую косицу, и Ольга пробовала понять, что она чувствует, вспоминая отца, правду о котором в семье знала только она. Иногда мама гладила ее по голове, как маленькую, и грустно улыбалась, словно просила прощения за себя и за отца, за то, что дочь выросла без них. Ольга вдруг испугалась такого же будущего для себя наедине со своим прошлым. Война! За войной еще война! Ольга не выдержала. Она попросила мужа уволиться.

– Ты хочешь, чтобы я зачах заместителем по чьей-нибудь безопасности? – пошутил Вася, грустно глядя на жену. В тельняшке и босой, он навалился локтями на кухонный стол. За окном их загородного дома под осенним ветром скрипели сосны.

– Страны, за которую ты воевал, нет! А в этой – офицерские погоны не нужны, чтобы по ночам разгружать вагоны! – прошептала Ольга, кутаясь в халат: дочь спала через стену.

– Я не могу иначе!

Она обхватила его бритую голову и прижала к груди. Он поцеловал её руки.

– Делай, как знаешь, но не бросай нас, – сказала она, под «бросай» подразумевая гибель.

Примерно в то же время в Москве проходил Всероссийский педагогический семинар. Директор лицея и заслуженный работник образования Шерстяникова поняла причину персонального вызова, встретив на фуршете давнюю подругу Люду – жену премьера. Люда курировала науку.

Встрече обрадовались. Повспоминали. Подруга познакомила Ольгу с заместителем какого-то министра – некогда тот служил с мужем Люды. Подтянутый и моложавый. Из мимолетного разговора Ольга уловила легкий бриз перемен – к Москве подтягивались соратники, чтобы в нужное время укрепить второй, третий, дальний эшелоны власти.

Зная щепетильность мужа, она промолчала о разговоре.

Через месяц Василия Степановича пригласили в администрацию губернатора и предложили избираться в Законодательное собрание. Шерстяников не задавал жене вопросы – под новогодний бой кремлевских курантов обыватели перед телевизорами закусывали известие о «передаче» власти, и не надо было разбираться в политике, чтобы догадаться о грядущей перетряске наверху.

– Оль, я офицер, а не политик! – сказал Вася, вернувшись из администрации. На диван в прихожей он плюхнулся, не снимая пальто. Жена в банном халате села на пол, скрестив ноги по-турецки. Дочь-студентка в футболке, жуя бутерброд, выглянула из кухни – Ира приехала на каникулы из Питера. Ольга встала на колени и уткнулась щекой в грудь мужа – от мехового воротника его пальто пахло морозом.

– Вас скоро уволят, товарищ подполковник, по выслуге лет. У меня есть для вас место учителя ОБЖ. Выбирайте! – сказала она.

После майского указа Полномочный представитель Президента в федеральном округе, тот самый замминистра, теперь уже бывший, на приеме в связи с назначением познакомился с Василием Степановичем. Понимая, кому полковник обязан стремительным взлётом, чиновник предложил его кандидатуру в Совет Федерации.

Летом после аудиенции у Президента Шерстяниковы перебрались в Москву. В генеральском мундире Ольга видела мужа лишь раз, по возвращении сенатора из Кремля.

С новыми знакомыми они были по-сибирски открыты и доброжелательны и еще не привыкли к вежливой сдержанности москвичей и условностям в замкнутом анклаве избранных. На соседское дружелюбие знаменитого Гуськова они ответили радушием. Именно поэтому Шерстяникова заступилась за малознакомого ей медийного олигарха, презрев расчет. Муж мягко попросил её «не вмешиваться» – их с Аркадием связывали какие-то дела, но Ольга Валерьяновна подозревала, что тщеславного Аркашу, наивно верившего в то, что всех можно купить, поручили Васе, который по роду службы хорошо ориентировался в среде русской политической «элиты». Кроме того, он курировал соседние страны – лишь только в бывших союзных государствах вокруг России происходили придворные рокировки, Василий Степанович уезжал в командировку.

С работы Шерстяникова уволилась. В казенной квартире на Тихвинской они не жили ни дня. Ольга принялась обустраивать особняк, и это занимало все её время.

В Москве она познакомилась с сослуживцами мужа и многих из них встречала на приёмах. Быстро подружилась с бывшими знакомыми отца, по большей части пожилыми дипломатами, и их женами – очень умными, но скучноватыми людьми. Московскую тусовку Ольга избегала. С одной стороны, знаменитые политики и богачи, с другой – деятели культуры и знаменитые спортсмены – два этих сообщества между собой почти не пересекались. Многие из них, обаятельные и образованные люди, выходцы из советской эпохи, они имели одну общую, по мнению Ольги, слабость – спешили скорее получить то, что недополучили в молодости, и, добившись успеха, выпендривались друг перед другом, что на вкус Ольги было неинтеллигентно. Она очень быстро узнала многих из них, как знают друг друга жители райцентра. Ей рассказали, у кого какие привычки и слабости. Кто дома деспот или у кого жена – грязнуля. Она узнала об их отношениях друг к другу; узнала, кто кому покровительствует и кто с кем враждует. Но, поскольку провела почти всю свою жизнь в провинции, мало интересовалась московской жизнью. Многие же, зная её «высокие» связи (Ольга ими совершенно не кичилась), считали её «темной лошадкой». Близких подруг у Ольги не было, ибо она считала, что единственная настоящая подруга женщины – её семья.

Хлопоты заполняли её время, как строительная пена заполняет пустоты. Из её жизни исчезли ученики и их родители, коллеги. Василий Степанович рассказывал о работе (что мог). Но это была его, а не её жизнь. У дочери своя семья. Старые друзья – далеко, а новых в сорок лет не наживают. Она обманывалась тем, что со временем найдется дело для неё, но дело не находилось: «свадебное генеральство» во всевозможных обществах и фондах оставалось все той же строительной пеной.

Беспокойство же, с которым Ольга просыпалась с недавних пор, было беспокойством особого свойства. В нём просматривалось что-то болезненное, как предчувствие беды. Шерстяникова отогнала тревогу, пообещав себе разобраться в ощущениях позже.

Она хотела полениться еще немного, но раздумала и, спустив с кровати гладкие белые ноги, нашла ими шлёпанцы, накинула на красивые плечи шёлковый халат и быстро пошла в соседнюю со спальней уборную, а оттуда в просторную душевую комнату, пропитанную запахами эликсиров и духов. Ольга старательно вычистила белоснежные зубы. Надев шапочку, вымылась душистым мылом и вычистила специальными щеточками ногти на руках и на ногах. Затем постояла под прохладным душем, чувствуя, как просыпается и наливается свежестью ее стройное тело. Вытершись лохматой простыней, она надела выглаженное и оставленное горничной на специальном столике белье.

Она долго массировала перед зеркалом лицо и руки, втирая дорогой увлажняющий крем, и, подумав, не стала красить лицо, потому что еще не решила, что наденет на вечер… где и у кого, не запомнила. Она вообще мало и аккуратно пользовалась косметикой. В гардеробной комнате Шерстяникова выбрала домашнее платье и подобрала к нему брошь и браслет. Наряды, украшения, достаток – все это у неё было прежде. Ольга любила дорогие и красивые вещи, но вещизмом не болела. Прежде из-за нехватки времени одевание и выбор украшений никогда не были для неё ритуалом, теперь же она взяла за правило не появляться перед прислугой (по существу, перед посторонними людьми, часто менявшими друг друга) одетой кое-как. Васе с молодости было всё равно, что жена надевает дома, но она одевалась и для мужа.

Василий Степанович в расшитом жакете с лацканами из стеганого атласа попивал кофе за огромным обеденным столом и пролистывал новости в ноутбуке. Ольга с удовольствием отметила про себя, что муж – все еще крепкий мужчина.

– Ты уже завтракал? – спросила она и поцеловала его в бритую макушку.

Он утвердительно промычал. Ольга Валерьяновна скользнула по его плечу рукой – Василий Степанович коснулся губами её ладони. Супруги жили в разных комнатах, чтобы не нарушать распорядок друг друга, и поэтому всегда встречались с нежностью, как после долгой разлуки.

Ольга Валерьяновна завтракала поздно. Муж предложил ей кофе. Она налила в его чашку, придвинула стул и оперлась о его плечо, заглядывая в ноутбук.

– Твой знакомый преуспевает! – с веселым удовольствием проговорил Василий Степанович, перелистывая новости на экране.

– Какой знакомый?

– Архитектор. Тот, что просил за Гуськова.

– Да? А что он сделал? – при упоминании об их странном госте сердце Ольги Валерьяновны кольнула сладкая тревога, и она рассердилась, поймав себя на том, что не хочет, чтобы муж заметил это беспокойство. – О нём снова пишут!

Для начала Василий Степанович рассказал, как Олтаржевский явился в Администрацию Президента. Явился на авось, явился – не подмазав.

– Либо подмазал так, что остальные по сравнению с ним ходили даром! – хохотнул сенатор.

Слушая мужа, Ольга Валерьяновна неторопливо прошлась вокруг стола.

– Представь физиономию главы, когда к нему ввалился этот чудак! – весело засмеялся Василий Степанович. – А знаешь, что он сам рассказал, Олтаржевский? Я на днях спрашиваю, зачем же вы, Вячеслав Андреевич, людей пугаете? А он – мол, всё само собой получилось! – зашёлся смехом сенатор.

Шерстяников согласился с общим мнением, что у Олтаржевского во власти кто-то есть.

– Не ясно только, где он раньше был? – задумчиво проговорил сенатор. – А в общем – молодец! Не трус! Гнёт своё! Про таких говорят: мягко стелет, да жестко спать.

Он рассказал, что «центральная префектура» стала ломать особняк. Уж «деньги распилили» под офисы. Тут «архитектор» заявил, что в доме жил его знаменитый прадед. При Сталине родственник сидел с отцом зама мэра, едва не на одной «шконке». Снос отменили. Домик передали под реставрацию. Чиновники, у кого из пасти вырвали кусок, окрысились на «архитектора». А он договорился о том, что в план реставрации включат небоскрёб «Украина», проекта его прадеда. Подряд на миллиард. В проекте участвуют американцы. Они чтут его родственника. Гостиницу переименуют в «Рэдиссон Ройал».

– Пока это слухи. Он убедил Гуськова нанять каких-то общественников и надавить на московские власти. Об Архитекторе говорят всерьез.

Сенатор рассказал, что готовится Указ о новом управлении в администрации Волошина; управление станет следить за всеми памятниками России. В начальники управления прочат Олтаржевского. «Вот когда у него с мэрией бойня начнётся. Но тогда его уже не достанут».

– Другой бы на его месте набивал мошну, пока не поздно. А этот – нет! За память прадеда – всех в кровь… – Сенатор сжал кулак и состроил смешливо-зверскую гримасу, – правда, под чужие деньги! Гуськов не может простить Лужкову, что тот его с банком прокатил.

В веселости Шерстяникова слышалась озабоченность тем, что в налаженных отношениях с московскими чиновниками кому-то с рук сходили вольности.

– Разину с его легендой о племяннике Горбачева и Гробовому с воскрешениями мёртвых еще поучиться у этого парня! – недобро заключил он.

Ольга Валерьяновна вежливо слушала о скучных интригах, присев с другого края стола. Она поймала себя на мысли, что ей приятно слушать об Олтаржевском, и поняла, что причина её смутной тревоги – именно он, их странный знакомый. Она призналась себе, что думает о нем с первой встречи в ресторане. С того вечера, когда почувствовала его взгляд, и знала – он тоже думает о ней. Возле их столика он рассматривал её так откровенно, что это могло бы показаться неприличным, если бы в его взгляде не было столько прямодушия и восхищения.

Она привыкла к вниманию мужчин, воспитанных, понимавших, кто она, и ухаживавших достойно. Но никто не смотрел на неё с восторгом. Если бы она не знала себя, то решила, что именно такого восторга ей не хватало в жизни.

Разобравшись в себе, она подумала, что все эти глупости от скуки, и она без труда избавится от гостя. Но тут же поняла, что невозможно избавиться от того, кого нет рядом – она не видела Олтаржевского с тех пор, как он приезжал к ним, и тревога, как зубная боль, заныла с новой силой. Самое невероятное для Ольги заключалось в том, что она была счастлива, как любая женщина, у которой есть всё, о чём может мечтать человек, и пошлая интрижка просто не умещалась в её жизнь.