Текст книги "Восстание потребителей"

Настоящий профессор

Такого Диана, конечно, никогда не видела. Учась на юридическом факультете, Диана даже и подумать не могла, что университетский семинар может растягиваться на несколько часов и заканчиваться только тогда, когда все участники семинара вконец охрипли. Диана не могла себе представить, чтобы после окончания лекций профессор и студенты отправились пить пиво и продолжали бы за пивом спорить об институциональной экономике. Совсем уж невероятным казалось, чтобы профессор сидел со студентами до четырех утра, пел песни под гитару и читал наизусть стихи, о существовании которых Диана даже не слыхивала. Одним словом, обаяние профессора Аузана и обаяние той компании, которую составляли его студенты, были таковы, что Диана отказалась от всех предложенных ей работ и решила продолжать эту свою защиту прав потребителей.

Но ведь нужны же были и деньги. И как-то так само собой решилось, что надо брать с потребителей за консультации хотя бы по пять рублей. И как-то само собой переехалось в Общество потребителей на Солянку, 9. А Аузан, фактически втравивший Диану в защиту потребителей профессионально, совершенно не стал Дианою руководить, и она все решала сама. С некоторых клиентов брала деньги, а с некоторых не брала на том только основании, что люди казались Диане бедными или грустными. А если выключался свет (никого не шокировавший феномен Москвы начала 90-х), то продолжала прием при свечах. И экономист Сергей Трухачев помнит, как приходил на прием именно что при свечах. А Диана не запомнила Трухачева и не узнала через несколько лет, когда Трухачев пришел в КонфОП работать.

Она сама принимала новых сотрудников. Как правило, на основании фейс-контроля, исходя из предположения, будет ли приятно с этим человеком после работы поехать на съемную квартиру в Новокосино. Почти каждодневные вечерние посиделки происходили обыкновенно у Дианы. Из всей команды юристов Общества потребителей она единственная снимала квартиру. Все остальные жили еще с родителями, потому что были отчаянно молодые люди.

Они были молодые люди, и им все было нипочем. Когда в свободной продаже появилась водка, прежде продававшаяся исключительно по талонам, Аузан сказал, что надо непременно защитить права тех потребителей, что не успели отоварить водочные талоны. Получалась ведь несправедливость: заядлые алкоголики, отоваривавшие талоны на водку сразу же по мере их поступления, всю причитавшуюся им дешевую водку выкупили, а добропорядочные граждане, приберегавшие талоны к праздникам, вдруг возможности отоварить талоны лишились и должны были покупать водку по рыночным ценам, которые, напомним, взлетели вдесятеро.

Фактически это был иск против власти, против правительства Москвы. Но Диана ничтоже сумняшеся подала этот иск. А судья Николаева в Савеловском суде сказала Диане: «Я вам, конечно, откажу, хоть вы, конечно, и правы». В споре гражданина и государства судье не могло прийти в голову поддержать гражданина. А Диане со товарищи – могло.

Они были отчаянно молодыми людьми. Однажды к ним пришел человек, нанявший строительную компанию, чтобы строить дом, и имевший к строительной компании претензии. Сначала он, конечно, обратился не в общество потребителей, а к бандитам, крышевавшим его бизнес. Но строительная компания тоже обратилась к бандитам, крышевавшим их бизнес. Две бандитские «крыши» встретились, «перетерли», что называется, обстоятельства спора и решили не устраивать перестрелку ради конфликта дачника и строительной компании, а направить их за разрешением спора в суд. Молодым юристам из Общества потребителей просто не хватило опыта, чтобы побояться ввязываться в судебный процесс, за которым следили две бандитские группировки. А наоборот, они радовались, что конфликт вот же разрешается цивилизованно в суде, а не на бандитской стрелке, ночью, посреди темного пустыря.

Они были восторженными и наивными. Они не знали толком, чего можно требовать, а чего нельзя. Когда к ним обратился человек, купивший некачественный автомобиль французского производства, они подали в суд и на французский автогигант, хотя тот не имел в России представительства и не подпадал под юрисдикцию российских судов. Они требовали замены автомобиля и компенсации морального ущерба, и они радовались, когда французский автогигант пригласил владельца машины с женой на неделю во Францию, чтобы выбрать там себе новую машину. Поездку во Францию они посчитали достаточной моральной компенсацией. И, честно говоря, они не поняли, отчего компания-производитель проявила такое неслыханное благородство. Они просто свято соблюли требование автомобильной компании никому не рассказывать об условиях мирового соглашения.

А в другой раз другой продавец автомобилей предложил Диане с клиентом помириться без суда и пригласил их в свой офис, дабы обсудить там условия мирового соглашения. Диана с клиентом пришли. На пороге их встретили крепкие и вооруженные люди. Клиента затащили в одну комнату, Диану – в другую. Диана собралась уж было умереть, но вместо пули вооруженные люди стали предлагать ей кофе и развлекать ее разговорами. А через четверть часа клиент ее вышел из другого кабинета бледный как смерть, но с вполне приемлемым мировым соглашением в руках.

Теория морального ущерба

Они были совсем молодыми людьми. Им все было нипочем. Когда в августе 91-го случился путч, юристы Общества потребителей восприняли его скорее как праздник. По итогам трех дней волнений они получили новое помещение на Варварке. Там, в большой комнате бывшего союзного Министерства торговли, они стали сидеть все вместе и – о радость! – вместе с профессором Аузаном. Аузан курил одну за одной сигареты «Дымок». И всякое их дело становилось поводом для теоретической дискуссии, выливавшейся не только в практическую работу, но и в научную, в семинар какой-нибудь или конференцию, каковая конференция плавно переходила в праздник с выпиванием водки, пением песен, чтением стихов, а то и пожаром.

Судебные иски, научные дискуссии и праздники вырастали при этом из реальной жизни, из конкретных случаев, которые сами стучались в дверь и сами садились за стол напротив с ворохом бумаг в руках и обиженно надутыми губами. Однажды пришел, например, человек очень маленького роста и рассказал, что ему сделали в квартиру железную дверь. Дверь получилась добротная. Настоящий сейф с выдвигавшимися в стену металлическими штырями на все четыре стороны, с хитрым замком. Однако заказчик специально просил сделать ему глазок пониже, а компания-производитель расположила глазок на стандартной высоте, так что заказчик не доставал до своего глазка не то что глазом – даже и вытянутой вверх рукой доставал с трудом.

Этот человечек сидел напротив Дианы, а она всем нутром чувствовала, что ему обидно, обидно до слез. Ему казалось, будто весь мир только и думал, какого он маленького роста и будто производители бронированных дверей нарочно, нарочно вырезали глазок так, чтобы каждый раз, когда приходят гости, хозяину приходилось бы забираться на стул, чтобы посмотреть, кто пришел. Хотя, может быть, к нему и не приходили никакие гости, потому что никто не хотел дружить с маленьким человеком. И тогда получалось еще обиднее. Тогда получалось, что компания-производитель дверей нарочно врезала глазок так высоко, чтобы подтрунить над этим маленьким человеком и напомнить ему, что никто и никогда не придет к нему в гости.

Диана смотрела на него, и чувство у нее было такое, как три года назад, когда Михаил Полячек рассказывал ей про мальчика, ослепшего по вине взорвавшихся батареек. Ему явно было плохо, этому маленькому человеку, не достававшему до собственного дверного глазка. Ему было так плохо, что совершенно невозможным казалось оценить его страдания в деньгах, тогда как суд, хоть ты его режь, не умеет оперировать никакими наказаниями, кроме сроков и штрафов.

«Что у вас там, Диана? – крикнул Аузан через весь этот их огромный кабинет, служивший когда-то для совещаний парткома, а теперь разбитый на крохотные закуточки, вмещавший в себя все московское потребительское движение, уставленный письменными столами, заваленный документами, затянутый табачным дымом. – Что у вас там?»

После этого случая или (Диана не помнит уже теперь точно) после одного из подобных случаев они всерьез занялись теоретической проблемой – как именно рассчитать моральный ущерб. Ради разрешения этой проблемы устроился сначала семинар в Санкт-Петербурге, потом семинар во Владимире, потом еще семинар в Туле… И было интересно.

По дороге во Владимир Михаил Полячек, который вез полную машину юристов, не справился с управлением. Машина вылетела с дороги, перевернулась, один из юристов сломал палец, другой – очки, но в целости и сохранности оказались гитара и водка. А по дороге в Тулу Диана, ехавшая автобусом, видела, как водитель автобуса поссорился с одним из пассажиров, и завязалась драка. И во время драки с пассажира слетели часы и потерялись где-то на дороге. Дело было ночью, и водитель развернул автобус, осветил дорогу фарами, и два человека, только что тузившие друг друга, долго искали потерявшиеся часы. Диана смотрела на эту сцену и смутно понимала, что она имеет некое отношение к проблеме морального ущерба. Но является ли совместный поиск часов достаточной компенсацией мордобоя, Диана оценить не могла.

А в Туле после семинара, на котором расчет морального ущерба доведен был докладчиками совсем уж почти до чистых алгебраических формул, ночью случился пожар в гостинице. Кто-то из участников семинара заснул с сигаретой, и под ним загорелся матрац. А Диана с друзьями засиделась с гитарой за пением всегдашних в таком случае романсов. Они учуяли запах дыма, побежали по коридорам искать источник пожара, позвонили в пожарную команду и стучали во все двери по ходу:

«Вставайте! Пожар! Вставайте!»

Одна из дверей открылась, на пороге показался человек в трусах и в майке, и он сказал гневно:

«Девушка! Что вы стучите среди ночи!»

«Вставайте! Пожар! Пожар!»

«Какой пожар, девушка! Я вообще не с вашего семинара!» – возмутился человек в трусах, захлопнул дверь и продолжал спать так, как будто его не касались ни пожар, занимавшийся в гостинице, ни уж тем более проблема расчета морального ущерба.

Короче, это была занимательная и полная веселых событий жизнь. Однако чувство было такое, что вот они, молодые и умные, подают судебные иски десятками, вот они выигрывают процессы, вот они принимают по несколько сотен человек в месяц, вот устраивают семинары, но… Жизнь как-то все не менялась, хотя впечатление было такое, что должна измениться со дня на день, стоит только наладить юридическую службу, помогающую людям отстаивать свои права и утверждаться в чувстве собственного достоинства.

Но дни проходили за днями, было весело, но количество поданных исков как-то не переходило в новое качество жизни. Закон о защите прав потребителей работал, но как-то не выстраивалось вокруг подобное раю общество потребления западного типа, которое нафантазировали себе Диана и все остальные. Диана, пожалуй, долго еще могла бы жить как жила: работать, участвовать в дискуссиях, предаваться бесшабашному веселью. Если бы не Аузан…

Профессор Аузан вполне отдавал себе отчет в том, что Общество потребителей существовало на деньги, оставшиеся от первого съезда, а вовсе не на те пять рублей, которые брали его юристы за консультации. Деньги, если честно, подходили к концу, а результаты были слишком скромными, чтобы их заметили сколько-нибудь широкие народные массы, продолжавшие потреблять что дают и как попало.

Однажды Диана пришла на работу в здание на Варварке, и Аузан сказал:

«Еще три месяца, и деньги закончатся».

«И что?» – попробовала уточнить Диана.

«Мы закрываем лавочку и разбегаемся, – уточнил профессор, разводя руками. А потом добавил со свойственным ему ни на чем не основанном оптимизмом: – Если… Если, конечно, не случится ничего из ряда вон выходящего».

Глава четвертая

Народное ополчение

В те времена не было еще в обиходе слова «фрик», но профессор Аузан чувствовал себя слегка фриком. Что они делали тут, в этом прокуренном офисе на Варварке? В какой выдуманной стране они пытались жить? Какие, к черту, права потребителей?

Права потребителей существовали разве что на газетных страницах в статьях экономистов да, может быть, еще в папочках у депутатов Верховного Совета. Они существовали на бумаге, но стоило выйти на улицу, как не то что сами права, но даже и малейшая тень мечтательного представления о том, что права потребителей существуют, переставала существовать.

По традиции, сложившейся за десятилетия, российские граждане потребляли что бы то ни было не в соответствии с потребительскими правами, а руководствуясь эмпирическим знанием рынка и юмором висельника. Теперь уж и не понять толком этого знания и этого юмора, но как-то они были устроены и как-то укладывались в головах.

Вот, например, подземный переход вел от метро «Площадь Ногина» (так в честь известного революционера называлась теперешняя станция «Китай-город») на улицу Варварку (тогда она называлась Степана Разина в честь легендарного разбойника). Там какие-то тетки в белых, пятнистых от жира халатах поверх телогреек продавали пирожки. Гарантией качества пирожков служило то обстоятельство, что лежали они в огромной алюминиевой кастрюле с невнятными буквами, выведенными красной краской. Значит, кастрюля казенная, значит, есть минимальная вероятность, что пирожки выпекались в соответствии с каким-то там государственным стандартом, про который никто не знал, существует ли он на самом деле. Всерьез полагаться на кастрюлю было глупо, поэтому на всякий случай про пирожки эти принято было говорить, что они «с котятами», и думать принято было, что есть их ни в коем случае нельзя. И тут уж абсурдность котят начинала перевешивать собою ненадежность кастрюли: глупо же было всерьез полагать, будто кто-нибудь действительно ловит по дворам бродячих кошек, обдирает, перемалывает на фарш и печет пирожки. Стало быть, пирожки все же из какой-никакой свинины. Стало быть, можно и съесть, если очень хочется. А если отравился, то следовало разводить безнадежно руками между приступами рвоты и приговаривать: вот говорила же мне мама не жрать пирожков с котятами никогда, а вот нажрался же опять, дурак, всякой дряни… Доводить эту мысль до логического завершения не приходилось, ибо новый приступ рвоты случался раньше, чем логическое завершение мысли.

Про французские духи «Пуазон», продававшиеся с рук или в коммерческих палатках, известно было, что они не французские и не «Пуазон». Нанести их на кожу было нельзя, от этого женщина начинала производить такое впечатление, будто извалялась в карамельках. Однако дарить женщине французские духи было приятно, и получать от мужчины французские духи тоже было приятно, и для акта дарения поддельные духи годились не хуже настоящих. Не то чтобы настоящих духов совсем не было. Они продавались в государственных магазинах, но очень редко. А еще более настоящие духи привозились из заграничных поездок, но это совсем уже практически никогда. Так что всякий раз дарить настоящие духи не представлялось возможным, и оттого на поддельные существовал спрос.

И как-то вот так все было устроено. Как-то зыбко. И про автомобиль было понятно, что если посчастливилось купить его, то ездить на нем нельзя, а нужно сначала разобрать у дружественного механика, протянуть все гайки и положить машинное масло туда, где оно должно быть, но его нет…

В конце концов, даже и про Общество потребителей некоторым образом само собой разумелось, что оно не то чтобы защищает права потребителей, но на отдельных примерах показывает, как можно было бы защищать эти права. А на самом деле… на самом деле никто не знал, чем Общество потребителей занимается, и об истинной цели Общества потребителей бытовали разные представления.

Леонид Бочин, один из сопредседателей Общества, всерьез считал, например, что права потребителей в судах защищаются вовсе не для того, чтобы защитить права, а для того, чтобы, опираясь на эти судебные прецеденты, разработать в России потребительское законодательство, войти в правительство, воплотить это законодательство в жизнь, а там уж как Бог даст. Результатом такого подхода стало то, что после разработки закона Бочин спустя некоторое время стал главой антимонопольного комитета.

Зыбко все было как-то, неоднозначно. Как фирменный лейбл на контрафактной одежде. И профессор Аузан чувствовал себя не то что плохо, но как-то неуверенно, подобно моднице, вышедшей в свет с поддельной сумочкой «Биркин».

Однажды Аузан сказал своей сотруднице Диане Сорк:

«Если еще три месяца ничего не произойдет, мы закрываем лавочку».

Люди денима

Не прошло и недели, как двери их офиса на Варварке открылись, и на пороге появились двое прилично по тем временам одетых людей с портфелями в руках. Много кто тогда приходил с портфелем, но эти двое сразу как-то настояли на разговоре самом серьезном, то есть с Аузаном лично, а раз уж с Аузаном, так, стало быть, и все остальные сотрудники пристроились слушать по студенческой привычке.

Посетители раскрыли портфель и достали оттуда чуть ли не типографским способом отпечатанный альбом про джинсы.

«Понимаете, – сказал тот, что держал альбом в руках. – Мы – представители компании-производителя».

«Чего? Чего? – загалдели юристы, в мгновение ока вновь превратившиеся в студенческую молодежь. – Какой компании?»

Нет, то есть джинсы, разумеется, к тому времени у каждого уже были. Уже можно было вполне пообсуждать, что классический «пятьсот первый» «Левайс» все же лучше любого другого. Но спроси у студенческой молодежи, каким еще бывает «Левайс», кроме «пятьсот первого», тут бы, скорее всего, и выявилось недостаточное знание матчасти. Джинсы, конечно, носили. Джинсы, конечно, щупали, покупая, с серьезным видом, но покупали безотносительно тактильных ощущений. И уж совсем невозможно было себе представить, чтобы вот здесь, в Москве, на улице разбойника Степана Разина появились вдруг официальные представители той самой легендарной компании, которая шьет эти легендарные американские, трудно сказать, то ли ковбойские, то ли рабочие штаны где-то там, за океаном, посреди техасских прерий, в красных песках Аризоны, на берегу реки Колорадо, текущей по дну Большого каньона под сенью Эмпайр Стейт Билдинг.

Из всех присутствующих в Америке тогда бывал только Аузан. И то один раз. И что из этого вышло? В самый день его возвращения с международного потребительского конгресса президента СССР Михаила Горбачева заперли на форосской даче, власть на три дня узурпировал ГКЧП, по улицам пошли танки, и это еще не бог весть какие катаклизмы для человека, поехавшего в Америку.

Представители компании-производителя положили альбом перед Аузаном и стали перелистывать. На каждой отдельной странице каждый отдельный орган (нельзя говорить «деталь») легендарных американских джинсов препарировался, как в хорошем анатомическом атласе препарируется человек. Взять, например, пуговицы, так называемые болты. Сверху на пуговицах должно быть написано Levi Strauss & Co SF Cal. И заметьте, никаких точек. А с обратной стороны заклепки должны быть стальные, а на верхней заклепке должны быть цифры 093. А вот кнопки на кармане для часов (юристы впервые услышали, что это карман для часов) должны быть, наоборот, латунные, и написано на них должно быть L.S. & CO. S.F. Обязательно большими буквами и обязательно с точками… А шов должен быть сделан желтой ниткой, но по изнанке обметан белой ниткой… А на изгиб… А на ощупь… А рисунок на карманах…

«Вы что хотите сказать?» – прервал Аузан интереснейшие, впрочем, объяснения представителей компании-производителя.

«Мы хотим сказать, что подавляющее большинство джинсов, которые продаются в Москве, – подделка. Мы хотим сказать, что это не наша продукция и что качество джинсов, которые продаются в Москве… э-э-э… как бы это сказать… оставляет желать лучшего».

Студенческая молодежь переглянулась и ухмыльнулась. Ну разумеется, подделка. Разумеется, черт знает чем торгуют на улицах Москвы под видом легендарных ковбойских штанов из легендарного, происходящего из города Ним материала, который, судя по всему, пошел на паруса колумбовых кораблей «Санта-Мария», «Пинта» и «Нинья». Разумеется, черт-те чем торгуют, если, конечно, не покупать джинсы в больших и серьезных торговых предприятиях вроде коммерческого магазина «Люкс». Дорого, конечно, но зато…

«В магазине „Люкс“, – продолжали представители компании производителя, – цена на джинсы с нашим лейблом втрое ниже, чем в Америке».

В первую секунду студенческая молодежь подумала даже, что это ведь хорошо, если в Москве настоящие американские джинсы стоят втрое дешевле, чем в Америке. Поначалу только профессор экономики Аузан сообразил, что так не может быть. А через секунду все молодые люди, которые пришли в тот день в джинсах, принялись рассматривать на себе пуговки, заклепочки, швы и рисунки на карманах. И пришли в ужас, в то время как профессор Аузан пришел в восторг, схожий разве что с восторгом сабельной атаки, про который Аузан читал, но которого прежде не испытывал.

«Так давайте мы все это опубликуем в газете „Честное слово“!» – воскликнул профессор и представил себе, как семьсот тысяч читателей «Честного слова» с газетой в руках проверяют рисунки на карманах, надписи на заклепках и цвет нитки, которой обметаны швы по изнанке. Читают, сравнивают, думают – если не о свободе и демократии, если не о человеческом достоинстве, если не о праве на информацию, то о том хотя бы, чтобы продавец не впарил им поддельные джинсы под видом настоящих.

«Давайте!» – профессор потянулся за джинсово-анатомическим атласом через стол.

«Нет! Что вы! Что вы! Нельзя это публиковать! – от греха подальше представитель компании-производителя спрятал альбом в портфель и пояснил: – Если мы это опубликуем, китайцы за месяц исправят все допущенные ими ошибки, и тогда поддельные джинсы от настоящих можно будет отличить только в криминалистической лаборатории».

«Что же вы предлагаете?» – восторг сабельной атаки унялся немного у Аузана в груди, но не прошел совсем.

«Вот если бы… – вкрадчиво отозвался представитель компании производителя. – Если бы… Вы подали, например, в суд на компанию „Люкс“…»

И – эх, была не была – Аузан зажмурился на секунду, как зажмуривается кавалерист, увидев, что там, куда нацелена сабельная атака, ощерились против него пулеметы. Эх, была не была!

И ударили по рукам.