Текст книги "Мокрая вода"

Ты же – сильнее! Уступи, – подними себе настроение.

Почему текст объявлений не расширить?

Помечтаю: ходят по вагонам специальные люди. Призывают уступать места пенсионерам, беременным, уменьшить громкость плееров, не орать в трубку мобильника, не заниматься макияжем, страницы газетные шириной в два метра не «перелистывать», рюкзаки – только в руках! «Хвостом» на голове не вертеть! А – вы? С одного посёлка с-под Перми? Это не повод идти гурьбой и движение перекрывать. Транспорт-то общественный! Значит, сообща надо быть, не мешать другим. Так всё просто!

Ходят люди в яркой форме. Вежливые, тактичные, улыбчивые.

– «Извините, гражданин – пиво лучше не пить! И коктейль с джином очень уж – не к месту: качнёт вагон – и плеснёте на соседей. Шаурму, чебуреки лучше вообще не кушать».

Нет – не штрафовать, не заставлять, а тактично пристыдить, направить на путь истинный. Кто-то ведь – захочет исправиться! Не отчаиваться – денно и нощно, час за часом! «Перековывать», так сказать, несознательных, исправлять перекосы семьи и школы.

Стихи вот – озвучивают на переходах, эскалаторах, и – неплохо получается. Почему бы и здесь не попробовать достучаться через прекрасное, разбудить задремавшую совесть?

А если всё-таки не получается, выдать этим «санитарам метро» дудочки: пусть играют и уводят в самые дальние, заброшенные галереи самых твердолобых и не желающих перемениться. Пусть они там посидят в темноте, подумают. Как одумаются – выводить обратно. И теперь они, как вновь обращённые и приобщённые к братству приличных пассажиров, станут истово других переубеждать на своем примере и опыте. Изменится вокруг обстановка, погибнут бациллы злобы и ненависти, и возвестят всевозможные СМИ:

– Уважаемые москвичи, спите спокойно, добрые горожане, передвигайтесь по городу радостно, миновала нас злая туча, чёрная и горькая!

Эх-х-х! Мечты! «Блажен, кто верует – тепло ему на свете»!

В метро ненароком можно встретить знаменитостей.

На переходе «Тургеневская» – «Чистые пруды» поднимаюсь на эскалаторе. Только ступил с него – на встречном Игорь Губерман. Перехожу туда, еду вниз, рядом с ним:

– Это ведь вы – «гарики» придумали?

– Да! – спокойно отвечает на моё удивление, человек умный.

– Когда служил срочную, мне друзья передавали ваши стихи. Потом писарь штабной, Гриня, размножал на ксероксе, потихоньку от начальства. Много лет спустя, встречаю Гриню в аэропорту. Он, оказывается, давно в Америке. Пошли в буфет, приняли под кофе по соточке, и говорит мне Гриня:

– А мы же с тобой, Боб, так могли залететь! С «гариками»!

– В каком же это было году? – интересуется Губерман.

– В семьдесят восьмом, в ПрибВО.

Задумался он ненадолго.

– Да! Могли бы схлопотать срок. Удивительная, знаете, история! Вот что: – у меня завтра концерт в ЦДЛ – приходите!

Простились, и я опять на эскалатор – вверх поехал, под впечатлением!

Конечно, сходил. Послушал, как автор читает свои «гарики». Он придумал, как одолеть одиночество – иронизировать самому над собой, – «гениальным» и «совершенным». А получается – над всеми, но не зло, с юмором, а это – труднее всего.

И автограф мне подарил в книжку записную – «Будьте счастливы»!

Постараюсь, Игорь Миронович!

* * *

И опять вагон.

Кокетливая, фетровая шляпка. Платье с блёстками. Красные сапожки, с «мятыми» голенищами, словно трусики с неё съехали и застряли на щиколотках. Листик кленовый на каблук-гвоздик пришпилен, а она не замечает. Лицо усталое, отрешённое.

Явно приезжая. Возвращается с «праздника жизни». И опять – впустую, если на метро. «Спонсор» отчалил на дорогом авто – с другой. А возвращаться «у хату», куда-нибудь на «ридну батькивщину» – уже не глянется! Лучше здесь поискать своё счастье, а метро – это пока! Потерплю!

Девица в сандалиях, яркий педикюр, как ягоды брусники на истоптанном, запятнанном лишаями жвачки полу. Достала зеркальце, смотрится, гримасничает. Соседка кивает на зеркальце:

– Увеличивает или уменьшает?

– Не врёт!

Смеются обе. Молодые, белозубые, не разочаровавшиеся ещё в жизни, в зеркалах. Юноша в трудно-управляемом, прыщавом возрасте, в одной руке большая, белая роза, в другой мобилка, ошалел, оглох, слюнку пустил по краю губы, как у собаки Павлова при виде миски с едой. Летит на свиданку – кавалер!

Две габаритные тётки. Одна показывает глазами на сидящих мужиков:

– Счас выйдут, – присядем.

– Да они нас с тобой «переедут»! – отвечает ей, другая.

Первая выходит. Вторая стоит, всем мешает, много её. Задастая, грудь подоконником подпирает под горло. Обстоятельства сложились так, что она должна самостоятельно обеспечивать семью, себя, бороться за жизнь и существование. И она превратилась в неприступную башню: круглая, устойчивая. Талия стала шире, шаг уверенней, твёрже.

Мучилась, рожала, исходила, истекала любовью, как дерево соком по весне. Вырастила и зачем ей теперь грудь и попа в пять центнеров, как чемодан без ручки.

Жизнь – бесконечна, а счастье так коротко, что, кажется, и не было его.

Что она может изменить в этой «данности»? Бессильна она, и вновь уже не сможет родить, её забег кончился! Вода – мокрая!

Вся жизнь женщины – героическая борьба с природой. Мать! А кому и – Мачеха! Успех переменный, скорее иллюзия. Терпение и воля. И неустанный труд. И трепетно верит она самому незатейливому комплименту, рекламе щёточек каких-нибудь, которые отчего-то увеличивают объём ресниц – в три раза, вопреки закону сохранения вещества!

Но терзают её сомнения между двумя началами – жарким Солнцем любви, которому она поклоняется, и холодной природой Луны, которой она подчиняется. Вечная раздвоенность, перетекающая от жара к холоду, от мрака – к свету.

* * *

День, как день – обычный. И вдруг – я не мог ошибиться! Это она!

Впрыгнул в полный вагон, стараясь рассмотреть наверняка. Пожилой мужчина читал «Спорт-экспресс». Упёрся, как кость в горле, растопырился специально – для скандала: такой вот армрестлинг на локотках.

Дёрнулся я в ту сторону вагона – без толку. Где она?

– «Осторожно, двери закрываются».

Доехал до «Театральной».

– Точно – она. Её – места́ – заповедные.

Выскакиваю следом. Идёт, не спеша, бёдрами покачивает. Включились все мои рецепторы-анализаторы: зелёные лампочки – подмигивают, красные – горят! Алярм! Тревога! Свистать всех наверх!

Даже жарко стало от волнения.

Вот и переход – на «Площадь Революции». Нет уж – дудки! В этот раз – не упущу.

Вдруг отмахнётся от меня, не вспомнит ту встречу? Но – иду!

Поезд подлетел. Втиснули её в вагон, двери сдвинулись, захлопнулись перед моим носом.

Неужели – опять неудача?

С соседней дверью боролся здоровенный дядька. Метнулся к нему. Двери приоткрылись, успел протиснуться!

«Павелецкая» кольцевая.

Странно, – успел подумать, – почему не «Таганская»? Она вышла. Я ринулся следом, отмечая боковым зрением, что людей вокруг – нет. Навстречу мелькнул серебристый балахон, словно облачко набежало. Ощутил лёгкое касание воздуха. Летит невесомо. Лицо закрыто большим капюшоном. Блеснуло что-то. Браслет, пуговица? Промельк.

Словно бы и не было!

Сейчас, в конце коридора должна быть развилка. На кольцевой станции все переходы – одинаковые. Можно с закрытыми глазами двигаться.

Но – лестница-то – прямо! Странно! Точно ведь – кольцевая, не радиальная!

Пустой перрон. Ничего не понимаю, вот ведь – только что была!

Может быть, она тогда случайно в метро оказалась, а обычно ездит наземным транспортом? И тогда смысла нет совсем в моих метаниях и поиске бесконечном. Напрасные хлопоты.

– «Осторожно, двери закрываются.

Следующая станция «Новокузнецкая». Грузовой поезд проехал без крыши, четыре вагона. Посвистел, повёз запчасти в депо.

* * *

Перевёртыши! Обман, пустота внутри, нереальность.

Опять – обман!

И где он – самый первый? Когда вместо титьки мамкиной – пустышку подсовывают?

А с другой стороны – что же, – всю жизнь к груди припадать»? В чём сейчас трагедия, Боб? Перестань себя накручивать на ровном месте. Жизнь продолжается, и нарождаются новые люди. Мамы плавно перетекают в бабушек и весь свой опыт передают внучкам.

И, как «политическое завещание», – сказку про Золушку, веру неистребимую в то, что был бы Принц, а уж мы его не упустим! Бусы купим, кольцо в ноздрю, серёжки в ушки, пирсинг в пупок. Охмури!

И вот, пожалте – прынцесса, и все падают ниц, мордой в мрамор. Отмоют её красивую, но пока неухоженную дуру, причешут, локоны её уложат, платье шикарное, свадьба красивая. Принц возьмёт за руку, и пойдут они в светлое Завтра!

А жизнь – другая. И появляются феминистки, решившие однажды не ждать Принца, в безнадёге, как автобус на остановке, а ковать своё маленькое счастье, своими же маленькими ручками. Одинокие спецназовки жизни, привыкшие надеяться только на себя. Стойкие оловянные солдатики.

Всё бы хорошо, но каждый месяц в ней «часы», тикают, напоминают – рожать пора!

Великий, вечный зов.

И счастье в этом, Богом данном «авансе», и труд огромный, но и радость, и усталость радостная от созидания. А более всего – ответственность. Рискуя здоровьем, жизнь укорачивая, рожать и нянчиться. Не думая о героизме этом каждодневном. Разве солдат перед броском в атаку думает о своём геройстве? Сам подвиг – это миг. А до него и после – жизнь. Такая разная «до» и «после».

Однажды наблюдал в регистратуре: с той стороны окошка, входит тётка корпулентная и говорит:

– Девчонки – завал!

И начинает рассказывать, и ясно видно – вот она по жизни сорванец, и он в ней поселился навсегда, а окружающие не понимают этого, не видят и не чувствуют. Удивляются, пытаются привести в соответствие:

– Глянь – ты же ТЁТКА!

Они уверены, – им со стороны это очень заметно. Им же не видны большие, с саму голову размером, лёгкие, белые банты!

Поэтому она им не верит. Она душе своей доверяет, той давешней егозе со стёсанными коленками. Глазёнки тёмные, смышлёные, глянешь в них, – не удержишься, улыбаться начнёшь, так заразительно!

А ей возражают – вода-то мокрая!

* * *

Раннее утро, спускаюсь по ступенькам в подземный переход. «Лицо кавказской национальности». Развесил на прозрачных пустотелых болванках дамское бельё. Полная пригоршня сотенных купюр. Что-то шепчет, смотрит в небо, крестит свой товар. Удачу приманивает у берега необъятной реки – метро!

Втискиваюсь в вагон. Мужчина спит на лавочке. Вагон покачивается, а он спит. Сладко – только что слюнки не пускает. И вдруг начинает громко разговаривать. Ругается – краску не на тот склад завезли. В это время звонит его мобильник. Он берёт трубку, по-прежнему не открывая глаз. Объявляют остановку. Он выходит, продолжая разговор. С закрытыми глазами.

Вообще-то место на лавочке в вагоне, – добыча, с которой редко кто спешит расстаться. Захватил, – «затычки» от плеера в уши вставил, ручки крендельком и спать!

Без толку что-то спрашивать – не слышат, не видят, не понимают. Добровольно лишили себя радости общаться, наблюдать, думать. Плывут по этой реке, звуками объедаются до несварения, а нельзя в реке петь! Вода – счастье унесёт, примета – старинная! Но при этом свою вою остановку НИКОГДА не проедут! Парадокс.

А ведь так можно мимо счастья своего проехать и не заметить – с закрытыми ушами, глазами, равнодушной, маски вместо лица. Кому такое «чудо» понравится?

А я всё езжу, ищу до исступления. И временами спрашиваю себя – а была ли та встреча, была ли она, женщина, так поразившая моё воображение и круто развернувшая вполне приличную налаженную жизнь?

* * *

Самые ранние – гастарбайтеры.

По нескольку человек передвигаются. Редко по одному. Менты их косяком, как кур, в уголок тихонько загоняют. Кому как повезёт – можешь и стольника лишиться.

Представим фантастическую картинку: – в одно мгновение из Москвы убрали гастарбайтеров. Завшивеет город через три дня, мусором покроется! А эти – неприхотливые, работящие, да и зарплата у них – со «средним» «москвичом» не сравнить!

С другой стороны, – в начале прошлого века многие дворники были – татары. В семидесятые годы – азербайджанцы ради московской прописки метлы – не чурались. Потом их дети выучились, в люди выбились, место другим уступили.

Сейчас – таджики, туркмены, узбеки. Нормально!

Пока дом – этажей в тридцать-сорок построят и сдадут – человек двадцать «полягут» гастарбайтеров. Как мне сказал один, за пивом:

– Пришла медвед! Унёс! Кито считал? Зачем считал?

Да и не будут, считать. Выгода пропадёт. Новый алфавит:

– А-Бы-Вы-Го-Да!

Две немолодые женщины. Рафинированные «училки». Одеты скромно, аккуратно.

Выражение лиц требовательное и «правильное». Говорят, и ты слышишь явственно все знаки препинания, словно они диктант или изложение для «оболтусов» за партой проговаривают.

– Вера Ивановна, я хочу вам сказать, что эпистолярный жанр вновь востребован, при всей разобщённости и огромном потоке информации. Правда, язык – сплошной «суржик» и технократический «новояз», но позитив уже есть! Процесс – пошёл!

Вторая согласно кивает:

– Тамара Фёдоровна, – абстрактное воображение развивается именно при живом контакте, чтении и письме! А не тупом, бездумном, созерцании цветного дисплея!

Таким хочется уступить место, и радовать, чётко выговаривая слова, в глаза заглядывать, отыскивая в них похвалу, чтобы вздрогнуло внутри радостно – вот как у меня складно получилось!

Осталось с первого класса!

Молодая женщина. У неё на руках спит малыш в комбинезончике. В сумке мелодично и настойчиво «домогается» мобильник. Она будто не слышит. Слёзы стекают по щекам. В глазах горе и усталость. Окружающие молчат. Она плачет – открыто и безутешно. Ребёнок спит, на верхней губе – бисеринки пота. К ней женщина наклонилась – чистенькая, в платочке, голова седенькая. «Благолепная».

Я когда таких старушек вижу, думаю, что они из одного храма в другой переезжают. Говорит сладким голосом:

– Домой придёшь, красавица, чистой водицей личико омой дитю три раза и сплюнь три раза же, через левое плечо. Тут всякие люди ездиют! Не ровён час. От сглаза. А малыш-то, красивый, что твой пирог сдобный!

Молодая мамаша взглянула отрешённо. Не понимая – о чём, зачем, кто это? Вышла. Погрузилась в свою боль, как в раковину, сжалась, створки захлопнула. Достучись сначала, а если не откроет, сам не пробуй – не разожмёшь!

Вошла парочка. Присели. Она достала рекламку золотых украшений, шаблон с размерами обручальных колец. Не видят, и не слышат ничего вокруг, заняты друг другом. Тихо о чём-то переговариваются, рук не разъединяют. Глаза светятся счастьем. Оно есть! Но не спрашивай их об этом сейчас.

Рядом пожилая женщина откровенно любуется парой. Приоткрывает большую хозяйственную сумку на коленях, наклоняется и нюхает пучки укропа и петрушки, жмурится от удовольствия.

Девушка у самой двери воркует по мобильному телефончику. Молодой человек ловким, отработанным движением, выхватывает мобильник и делает один шаг на перрон. Двери закрываются. Не, убыстряя шага, без суеты, скрывается за колонной. Девица мечется по вагону: помогите!

А что сделаешь? Чем – поможешь?

Мужики спортивные газетки листают. Почему-то женщины газет почти не читают. Глянцевые журналы туманят им головы неясной перспективой красивой жизни.

Любят женщины дамские романчики. На обложке золотом – шикарный портрет очередной «золушки». Название соответствующее.

Контрацепция, предохранёнка от реальности, как презерватив.

Бывают редкие исключения. Однажды смотрю – стихи! В метро! Удивился. Искоса, прочитал:

В метро

 
Я плакала и закрывала
Лицо журналом «Крокодил».
Меня кому-то жалко стало –
Мне кто-то место уступил.
 
 
Я плакала, себя кляня,
За то, что – глупо, неуместно…
А все смотрели на меня –
Всем было очень интересно!
 

Гениально!

Страничка приоткрылась, и я увидел чёрно-белый портрет.

«Екатерина Горбовская».

– Извините за любопытство, не подскажете – где можно купить такую книжку?

– На «Спартаковской», метро «Бауманская».

Тут же поехал по этому адресу. Магазин вспомнил – напротив Елоховского храма. Вышел из метро, – цыганка. Зубы золотые блестят. Юбки пыльные, голова платком пёстрым повязана.

– Ручку – позолоти, касатик!

Машу руками, молча, пытаюсь пройти мимо.

– Ай-яй-яй – много не прошу, не совру, правду скажу! Карты – не врут! Зачем такой скупой?

Голос хриплый от долгих разговоров.

Достал монету.

Завернула «пятёрку» в носовой платок, дунула, раскрыла – пусто.

Кто бы сомневался.

– Чем сердце успокоится? Долгими хлопотами. Две женщины будут любить тебя. Одна с волосами, другая – совсем без волос! Один останешься, уйдёшь от людей, спрячешься, будешь истину искать, – тараторила, блестела глазами чёрными, – привораживала, – а от себя не убежишь! Поздно поймёшь, когда волос на голове белый станет!

Не стал дальше слушать – пошёл через дорогу, к красивому, стеклянному, Елоховскому Пассажу. Сходил по ступенькам, почудились знакомые черты. Смех звякнул колокольчиком лёгоньким и растаял.

Оглянулся – никого.

 
Как нож горячий,
В сливочное масло,
Скольжу я сквозь,
Московские витрины,
Не оставляя, трепетной надежды,
Увидеть милый профиль… Нины.
 

Почему Нины? Да рифма так совпала, выскочило – колёсико. Красиво получилось, самому понравилось.

Книжки в продаже уже не было.

Времени – шестой час. Народ валит плотной толпой. Машины клаксонят – ноль эмоций!

Вдруг вспомнил – стоп! Она же на «Площадь Революции» по переходу ушла. С «Бауманской» вернулся туда.

На «Плрщади Революции» прошёлся по залу, мимо скульптур, в нишах. Почти восемь десятков! Мимо рабочего и крестьянина, взявшихся за оружие. Мимо революционного матроса, у которого, по слухам, три-четыре раза в год наган пропадает. Мимо пограничника с собакой. Нос ей потёр и лапу – хорошая примета. Нос сверкает, лапа отполирована! Видать, много тут страждущих между делом, на пробеге удачу поймать пытаются!

Потемнели от времени скульптуры.

Арки низкие, давят, гнут к земле. Похоже на склеп, в который и хозяина положили, и жену, «и вола его, – и осла его».

Но – Сталину понравилось! Его волей – оставили. Не то время – спорить с Хозяином!

* * *

…Ночью, по только им известным извивам и тоннелям, разгуливают «каменные гости». Бредут пустыми, гулкими коридорами, переходами, гремят камнем о камень, искры высекают, язвят шлифованный мрамор.

– Памятники революционерам, партизанам, писателям, поэтам, государственным деятелям, знаменитым гражданам. Персонажи истории, ставшие вдруг не у дел.

Спроси прохожих – кто, не ответят.

Кого-то «усадили», кого-то «обложили», кого-то «обюстили». Как голову профессора Доуэля, подключили к трубопроводам славы, возвеличили каменных болванов и сказали – равняйтесь на них! Молитесь этим идолам, – люди метро! Бога – нет. Мы точно установили. Есть светлое Завтра, и мы вас ведём туда.

А кому сейчас ставят памятники? Чижику-пыжику? Быку племенному в Воронеже? Блину, огурцу «малохольному», стакану гранёному?

Кинулись в другую крайность.

* * *

На перроне «Театральной», напротив перехода – лавочка. В метро их почти нет. Ну, мало. А тут – как по заказу! Крепкая, добротная, лакированная. Между двумя солидными мраморными колоннами и двумя же круглыми белыми фонарями «как из одного гнезда» над головой, размером с футбольный мяч каждый. И аккурат вдвоём комфортно присесть можно.

Присаживаюсь и жду. Может, она на работу этим маршрутом ездит?

Сам – как струна натянутая. Прикоснись – дзи-и-и-нь! – оборвётся. А струну не завяжешь узелочком, это не ниточка суровая! Порвётся – только на новую можно поменять. Настраивать потом. Чтобы звучала правильно.

Ступеньки прямо перед глазами. Пересчитываю – ровно двадцать две. Опять символы: два да два. Я и она – два! Опять глупость в голову! Оба два, да не вместе!

Фигуры фарфоровые, с позолотой, по краю карниза. Акыны, ашуги, певички, танцовщицы. Волхвы совковой идеологии. Бубны, барабаны с палочками, горны. Веночки, сплетённые. Колоски, снопы, гроздья – в гипсовом изобилии.

Подсаживается ко мне мужичонка. Худощавый. Лицо белое, как мел или ростки картошки в погребе. Шрамов на нём – не счесть: – на лбу, скулах, бровях. С руки на руку теннисный мячик перекидывает, мнёт, татуировки «пляшут» на пальцах. И из-под воротника рубашки – острая, злым листком чертополоха, синяя змейка. Вроде приблатнённый. Тёмные очки, большие, как у стрекозы из мультика – на пол-лица.

Немного дёрганый. Тревогой от него веет, словно осенним холодным туманом.

Пригляделся – компас у него на руке. Странно! На другой руке – часы. Куда собрался, в какой поход?

А он вдруг:

– Будем знакомы! Метрон. По паспорту – Метрон Сергеевич Озариев. В народе «погоняло» – Митяй. – Руку протянул. Наколка корявая, – по букве на каждом пальце: – «М-и-т-я-й» – читается явственно. – Здорово, Боря. – Зря суетишься. Ищешь – незнамо чего.

Удивился я, но промолчал. Что-то останавливало, не располагало с ним откровенничать, с незнакомцем этим.

– Ты обречён, быть одиноким, как и я. У нас одна группа крови. Мы наверху, – он показал пальцем в потолок, – уже не сможем. Мы – граждане метро! Территория с особым статусом! И мы – особенные. Я так вообще здесь родился. Отец был машинистом. А мамка работала дежурной по станции. На Восьмое марта дежурила в ночную смену. Отец с цветами, с шампанским приехал. Остался. Всю ночь искали бригаду тоннельщиков: выехали и пропали – как у кита в желудке! Еле нашли под утро. Переволновались. Сблизились папка, да мамка на общей теме – метро их заискрило! Там, на тахте служебной, меня и зачали. Мамка рассказывала – ела мел коробками. Покупала в книжном магазине школьные мелки и ела, ела. И вышел я в этот мир – белый с лица! – Здесь – и родила. Ты вот – знаешь, где родился? Нет! А я – знаю! Вот она, – похлопал по лавке ладонью, – вот она, – Родина моя, вонючая. Чужими жопами отполированная! Да.

На этой самой лавочке я в Москву и «откинулся».

Вышел, значит, в столичный город Москву. У какого-то приезжего ножичек перочинный взяли, одеколоном «Шипр» ополоснули. Терпеть этот запах солдатский – не могу. Да его сейчас уж и нет. Пиджак ей подтиснули, взяли у какого-то мужика. А там, в кармане, оказывается, – партбилет был. Ну, он весь прокровянился, странички слиплись. Потом мужика долго по всяким комиссиям таскали. Мамка со мной, младенцем, всё ходила, мужика того отстаивала! Вроде – вещдок, в одеялке. Рассказывала – парторг всё морду кривил, когда ему про роды объясняла. Недавно узнал – в войну в метро был роддом. Двести детишек родилось. А сейчас один процент рождается «при необычных обстоятельствах». О – как! И я – в этой статистике! Гордости – до усёру!

Криво так, усмехнулся.

– Имя дали редкое – Метрон. Понятно – в честь любимого орденоносного метра́.

Романтики шестидесятых! Хорошо, что не Метрополит.

Да. Вот тут у меня вся жизнь и проходит. Все меня знают.

Частенько и ночую тут же.

Подпитываюсь от «малой родины».

Что тебе сказать про неё? – сделал ударение Митяй. Она тебя с метро разлучить хочет. И пока ей это удаётся. Ты только не думай на жену. Я – про неё! – опять сделал ударение. – Но ты – не плошай, подумай хорошенько. Возьми себя в руки. Мало других женщин? На всех хватит. Сейчас надо – глобально мыслить! Есть у меня реальный план! Называется скромно: «Новое Метро». Но дело – гигантское! Масштабное!

– Уж, не в сговоре ли он с той давешней цыганкой? На «Бауманской?»

– Денег в стране гуляет, – немерено! – продолжал между тем Митяй. – Надо с умом ими распорядиться. На заре Метростроя, рабочая власть создавала подземный Храм, достойный – восхищения, в котором пролетарий мог, кроме езды, ещё и духовно обогащаться. Годы застоя не принесли ничего нового. Пора создать коммерческое метро! Суперсовременное, навороченное!

Подземка в подземке! Более качественная, с ВИП-сервисом. Метро – НКВД – «Новое-Коммерческое-Высоко-Доходное»! Само название – «цепляет» слух, заранее – «пиарит» идею! Ты – не думай, не испугаем: ещё достаточно народу помнят те – времена. И дисциплинку. В каждом – Сталин, как в мавзолее: вынести вынесли, да закопали-то – рядом! Вот он где – фундамент новой организации!

Почему бы не «спрятать» под землю казино, варьете, игротеки, спортзалы? Театр – так и назвать: – «Метро»! Или лучше – «Театрометр»!

– «Почему я не ухожу, а слушаю этот бред?»

– Город задыхается. Надо уходить под землю! Создавать инфраструктуру. Есть несколько проектов. НачнЁм с малого: вот на «Охотном ряду» плитку поменяли на мрамор. Так? А она – тридцать пятого года «выпуска»! Расфасуй по пакетикам, сертификатик приложи для убедительности – и торгуй! Готовый сувенир! Плафон сняли – на распродажу! Аукционы! Проекты! Набирать бабки под новые идеи. Птичка по зёрнышку клюёт! Магазины, рестораны. Или – специальные экскурсии. Обращал внимание – на красном мраморе станции «Площадь Ильича» – звёздочки, спирали, круги, изломанные линии. Это же останки обитателей первобытных морей. Их там полным-полно на каждой колонне! Или – вот – огромная раковина улитки на переходе со станции «Библиотека имени Ленина» на «Боровицкую».

Ну? Чем не тематическая экскурсия?

Вот тут – у меня, – он полез за пазуху, достал брелок на чёрном шнурке, – флэшка на четыре гига: – под завязку разными проектами забита. Десять тыщ страниц формата «А-четыре»!

Поезда проносились в обе стороны. Временами Боб ничего не слышал. Однако жаркая речь Митяя, быстрая, складная, держала его на месте.

– Ты же – наш, из метровских. Надо возглавить НЭП – новую эксплуатацию пути!

Программа – лет на восемь! С реальным, нехилым заработком! Подумай, старичок! Дело – говорю! Ну не закапывать же бездарно твой опыт в слесарях. Он будет сполна востребован! Бывай! До встречи!

Руку с мячиком сжал, поднял в приветствии – «Но па шарам»!

Встал, завернул за угол, на лестницу. Растворился в толпе.

И показалось Бобу, что это он тогда, в окно кабины постучался.

Было или не было? Только треск в ушах. Словно кто-то рядом плеер слушает.

Что же это?