Текст книги "Исповедь победителей"

Валерий Петраков
Исповедь победителей. Повести и рассказы

© Петраков В. В., 2022

© «Издание книг ком», препресс, 2022

Мои переправы
Документальная повесть

Алексей Митрофанович Галушко 30.03.1924 г.р.

Судьба солдата-сапёра, который не сделал ошибки

1945 г.

1948 г.

Детство, юность

Я родился в селе Лизогубовке Унечского района нынешней Брянской области, в семье крестьянина-середняка. Отец Митрофан Анисович 1896 года рождения. Мать Сенклета Степановна родилась в 1894 году. Детей в семье было шестеро, но два моих брата умерли. Родители работали в колхозе «Сознание», где за рабский труд почти ничего не платили. Разве можно считать оплатой 200 граммов зерна за целый день работы от зари до зари. До коллективизации в 1928 году у нас была лошадь, корова, разная живность. Мы работали на себя и жили гораздо лучше. Пять-шесть лет НЭПа дали деревне приличный уровень жизни, свободу, предпринимательство. Крестьяне обулись в сапоги и ботинки, стала доступна шерстяная и суконная одежда.

Власть в это время стала проводить коллективизацию и «раскулачивание». Невиданное бедствие – у крестьян стали отбирать их собственность и рушить вековые устои. Мужики ходили понурые, угрюмые, а женщины плакали и причитали, как по покойнику. Особенно когда повели из дворов наших животных: лошадей, коров, овец и свиней в колхозное стадо. Вся Лизогубовка причитала, ревела, ржала, мычала, блеяла и хрюкала. Забрали и наши земельные наделы. Оставили на семью только 25 приусадебных соток. Буквально за всё надо было платить налоги. Только на кур налога не было, но надо было обязательно сдать сотню яиц в потребкооперацию. Много было рабского труда в колхозе, но жили мы впроголодь, раздетые и разутые.

Особенно трудно было переносить весенний период: хлеба ни крохи, картошки после посева огорода – ни единой! В пищу годилось всё: почки деревьев и кустарников, молодые листья липы, крапива, лебеда, листья одуванчиков, затем щавель – это уже деликатес!

Все эти годы, вплоть до начала войны, сопровождались постоянным недоеданием, а в отдельные периоды и голодом. Однако в колхозе выращивались и собирались неплохие урожаи зерновых, картофеля, имелась молочная и свиноводческая фермы, овцы. Ещё колхозу достались от помещика два больших яблоневых сада. Безусловно, такое многоотраслевое хозяйство было доходным. Колхоз по всем обязательствам своевременно рассчитывался с государством, оплачивал поступающую сельхозтехнику, инвентарь, услуги машинно-тракторных станций (МТС). Почему в богатом колхозе «Сознание» работающие в нём колхозники жили в нищете и вечно голодные?

Во время уборочной страды и до самой зимы приезжали из различных властных структур уполномоченные. Они осматривали кладовые, не обмолоченные скирды снопов, и настойчиво требовали поставок сельхозпродуктов сверх норм и обязательств. Правление колхоза и председатель были вынуждены уступать такому давлению Власти под ропот недовольства бесправных колхозников. Собранный урожай отправлялся государству, а на трудодни нечего было дать колхознику.

Лето 1933 года сложилось очень неблагоприятное, шли непрерывные дожди, погиб урожай зерновых и картофеля. Лето провели на подножном корме, очень выручали грибы, а как прожить зиму? Назревал голод.

И тут пришла «спасительница», народная Советская власть. Руководство на самом верху нашло выход – переселение крестьян на Украину. Наша семья, среди 30 семей из Лизогубовки, тоже переселилась. Власти обманули крестьян-переселенцев, показав нашему представителю «потёмкинское» образцовое село и хорошие условия жизни там. Однако привезли переселенцев совсем в другое место и условия. Власти спасали не нас. Просто руководству надо было заполнить вымершие, безлюдные сёла Украины после страшного голода 1932 года. Власть этот голод сама и спровоцировала, отправив всё собранное зерно в Германию. Не знаю, кто меня научил, но по просьбе мужиков я пел им частушку:

 
Украина моя хлебородная
Хлеб весь немцам отдала,
А сама голодная.
 

Съели всю живность, не редки были и случаи людоедства на Украине. Переселенцы промучились, поголодали несколько лет и вернулись опять в Лизогубовку. В моей памяти ничего хорошего о жизни в селе Александровка, на Украине, не осталось. Там мне ещё пришлось переболеть малярией.

Постоянные нехватки во всём, особенно тяжко было с одеждой, бельём. На посевы льна и конопли, из которых мы делали себе домотканую одежду, земли уже не было. В магазинах хлопчатобумажной ткани и швейных изделий завозилось мизерное количество, да и приобрести их колхозникам было не за что. Денег никаких за трудодни не платили. Я считал за счастье, если на лето удавалось приобрести трусы и майку. За покупками ткани и галош моя старшая сестра ездила в Москву, где выстаивала огромные очереди. Однажды мне, подростку, на лето купили майку большого размера, а трусов не досталось. Я застёгивал низ майки булавкой между ног, обвязывался пояском и так проходил всё лето до полного износа майки. Ходили мы все босоногими от Благовещения до Покрова дня. Это с 7 апреля до 14 октября, а в холодное время обували лапти.

В школу я ходил в изношенных солдатских галифе со сплошными заплатками. Наш зять Миша учился в военном училище связи и прислал мне двое таких штанов, конечно списанных по непригодности. Они очень «гармонировали» с моими лаптями и вызывали насмешки. Позже, через шибко грамотных односельчан, мне стало известно, что был такой генерал во Франции – Галифе, который заказал изготовление подобных штанов.

Власти обещали народу, что благодаря колхозному строю и «мудрому» руководству партии большевиков-коммунистов «будем жить хорошо и богато», надо только потерпеть. Терпели долго и много работали, но «счастливое будущее» так и не наступило. Однако какие-то проблески культуры стали проникать и в село. В доме помещика Горового была открыта начальная школа. В школе, в зимнее время, работали курсы «ликбеза». А в конюшне того же помещика открыли «Народный дом» – очаг культуры.

Однажды по селу разлетелась странная весть – в «нардоме» будут показывать кино! Кино было немое, американское, приключенческое. Царские фильмы по политическим соображениям показывать было нельзя, а советских картин ещё не было. Фильм «Броненосец Потёмкин» привезли в Лизогубовку только года через три. Какое потрясение испытали зрители – это невозможно передать. Билет стоил немало, целый рубль, сколько и килограмм серого хлеба. Мы, мальчишки, пробирались в зал через подкоп, и нас особо не гоняли. В тридцатые годы кино стали привозить чаще. Позже появилось ещё большее чудо – звуковое кино. Фильмы «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году» демонстрировали на открытой площадке у клуба. Показ фильмов оплатил колхоз, и все жители смогли их бесплатно посмотреть.

Крестьяне-колхозники, полуголодные, в тряпье и лаптях, видели в кино живых вождей Ленина и Сталина, которым простодушно верили. Видели на экране, что Ленин и Сталин также едят картошку в мундирах. Простые, доверчивые люди верили – на экране не артисты, а настоящие вожди, «творцы народного счастья». Надеялись – потерпим, дождёмся сытой жизни, придёт конец буржуям всего мира.

После финской войны я закончил семь классов и думал о будущей профессии. Был влюблён в железную дорогу, мне очень нравился паровоз «ФД» (Феликс Дзержинский). Даже выходил за Унечу на магистраль и смотрел на эти паровозы «ФД». Паровозы того времени вызывали гордость и считались лучшими в мире. Это «СО» – Серго Орджоникидзе, «СУ» – Сормовский усиленный, «ИС» – Иосиф Сталин. И форма железнодорожная меня очень привлекала, ведь ходили мы в лаптях, да в латанной домотканой одежде. Знал ещё, что железнодорожники могли бесплатно поехать в отпуск в любое место страны.

С целью стать железнодорожником я поступил в Брянский железнодорожный техникум на отделение «паровозное» хозяйство. Выбрал профессию техник-механик паровозного хозяйства. С большой радостью я проучился два месяца, но вышло постановление Правительства о платном обучении (1940 г.). Пошло массовое отчисление, преимущественно сельских ребят, тех, кто не мог платить за учёбу. Забрал и я свои документы, ведь мои родители ничем мне помочь не могли.

Но я не хотел отказываться от своей мечты. Поехал в Унечу, где поступил в железнодорожное ремесленное училище по специальности слесаря по ремонту паровозов. Проучился до декабря, но было объявлено постановление Правительства о создании ремесленных и железнодорожных училищ с двухгодичным обучением. Учащиеся должны быть не старше 16 лет. По этой формальной причине (был на несколько месяцев старше), я с другими учащимися был опять отчислен.

Пошёл в райком комсомола, получил их рекомендацию и завербовался по оргнабору рабочей силы в город Новочеркасск Ростовской области в 11-ю строительную контору «Севкавтяжстроя». Там начиналось строительство большого алюминиевого завода, очень нужного авиастроительной промышленности. Мы приехали в Новочеркасск в декабре 1940 года. Стройка шла ускоренными темпами, напряжёнными усилиями многих тысяч рабочих. Преобладал тяжёлый физический труд.

Война народная

Наступило 22 июня 1941 года, воскресенье, но для нас это был обычный рабочий день. Заканчивалось полугодие, а план не был выполнен, и мы работали без выходных. Ближе к полудню забегала администрация и объявила: «Собраться всем в 12 часов у заводоуправления». Это объявление вызвало у нас большое недоумение. Гадали разное, но чувствовали, что-то произошло серьёзное. Вышло наше начальство: руководители стройки, несколько военных чинов и партийный лидер. Парторг строительства завода объявил митинг открытым. Сообщил нам: «Сегодня в 4 часа утра фашистские полчища, вероломно, без объявления войны, напали на нашу Родину». Началась Война! Выступающие на митинге командиры производства, ИТР и рабочие были уверены, что война не продлится долго, максимум две недели и враг будет разбит. Особенно оптимистично выступил бригадир нашей бригады каменщиков Трофим Дюндя. Настрой выступающих активистов был: «Шапками закидаем!». Народ слушал молча, со склонёнными головами, в полушоковом состоянии. Но к концу митинга немного взбодрились и поверили в скорый разгром зарвавшегося агрессора. А я подумал, что в этом разгроме мне не придётся участвовать, меня призовут в армию только через два года.

Темпы работ были ещё больше увеличены. Установили 10-часовой рабочий день, отменили выходные. Уже с этого дня началась мобилизация рабочих призывных возрастов в Красную Армию.

В июле все оставшиеся рабочие, в том числе и женщины, были объявлены мобилизованными. Нас, с имеющейся техникой, направили на строительство оборонительных сооружений на левом берегу Днепра. Однажды нас, строителей, погрузили в эшелон и, когда стемнело, повезли по направлению к фронту. Надо было создавать непреодолимые для врага, рубежи обороны. Ехали не быстро, часто останавливались на станциях – зелёную улицу давали только воинским эшелонам. Наша бригада землекопов, в полном составе, расположилась по правой стороне вагона на двух ярусных нарах. Напротив нас бригада плотников дяди Саши. Все они были завербованы из города Ельца. Меня они считали земляком, т. к. Брянск и Елец тогда входили в состав Орловской области. К утру доехали до Ростова. Второй день мы двигались в том же темпе, и вот достигли Донбасса.

К вечеру наш эшелон остановился на крупной узловой станции: Иловайская или Ясиноватая. Его загнали на самый дальний от станции путь. Все остальные пути были забиты воинскими эшелонами. В эшелонах были стрелковые части воинского соединения, которые следовали на фронт. Эти воинские части были сформированы из мобилизованных шахтёров Донбасса. Здесь я увидел тех, кто, по мнению многих, должен был «шапками закидать» гитлеровских агрессоров. Крепкие, здоровые мужики средних лет были в полной экипировке, с оружием, в касках, в новом обмундировании, с сапёрными лопатками, противогазами, котелками, фляжками. Стемнело, наступала ночь, строго соблюдалась светомаскировка. И вдруг до нашего слуха донёсся гул немецкого самолёта.

Раздались крики и сигналы «Воздушная тревога!» Подавали их трубачи-сигнальщики воинских эшелонов, и машинисты паровозов стали давать душераздирающие гудки. И какой же переполох начался на станции. Жуть и страшная паника. Беспредел! Самое страшное явление на войне, особенно при массовом скоплении войск. Паника! Солдаты из эшелонов стали разбегаться во все стороны. Это произошло не в боевой обстановке, а в глубоком нашем тылу, и от гула всего лишь одного самолёта. Он не сделал ни одного выстрела, просто возвращался на свой аэродром. Вскоре службы ПВО разобрались в обстановке и дали сигнал «Отбой воздушной тревоги!» Началась обратная беготня военных, шум, крики, невнятные команды командиров, розыск своих эшелонов и вагонов. Постепенно обстановка на станции нормализовалась. Воинские эшелоны, один за другим, стали покидать станцию. К рассвету на путях остался только один наш эшелон.

Мы спали, когда на рассвете раздался стук в дверь вагона. К нам обратились представители военной комендатуры станции с просьбой помочь собрать на путях и прилегающей территории оружие и боеприпасы, брошенное «вояками» при ночной воздушной тревоге. Подняли строителей и из других вагонов. До сих пор удивляюсь и не могу забыть, сколько же валялось брошенных винтовок, подсумков с патронами на ремнях, касок, сапёрных лопаток, противогазов, фляжек! Мы прошли не только по путям, а и по кустарнику за станцией. Везде валялось оружие, брошенное дезертирами. Мы несли к комендатуре по 3–5 винтовок каждый. Образовалась целая гора оружия. Массовая трусость, дезертирство и предательство. Сотни винтовок было брошено, без боя, ещё не видя живого немца! Вот тебе и «сознательный» пролетариат, рабочий класс – шахтёры Донбасса.

Мы следовали в Мелитополь, но разгрузились на станции Федоровка. Цемента не было, царил беспорядок. В Федоровке мы попали под вражеский авианалёт. Многие рабочие, пользуясь неразберихой, и тем, что паспорта у нас не изъяли, уходили домой.

Первая ночь была беспокойной, спали на соломе во дворе под навесом. Из-за Днепра была слышна канонада орудий. С наступлением темноты был совершен массированный авианалёт на Мелитополь. Через час-полтора налёт повторился. Активно вели огонь наши зенитки, рыскали по небу лучи прожекторов, были видны зарева пожаров. Город горел!

Наступило утро, нас накормили и вывели в степь, где уже был размечен противотанковый ров на огромном расстоянии. Массы людей, мужчины и женщины, строители всех специальностей, стали землекопами. Кроме нас, строителей, сюда были доставлены тысячи граждан, кавказцев, местных жителей. Мы выбрасывали грунт в обе стороны противотанкового рва десятиметровой ширины. Громадный ров уходил до горизонта и гораздо дальше. Работа шла до изнеможения, от зари до зари, вручную, лопатами, с двойной и стройной переброской грунта.

Котловое довольствие, на первых порах, было избыточным, что давало нам силы выдерживать физические перегрузки. Такие сложились обстоятельства. Наш Вождь и Учитель Сталин дал приказ (3.07.41 г.) всё ценное вывезти в тыл из районов, которым угрожала оккупация. А что было невозможно вывезти – уничтожить. Коров, овец, свиней эвакуировали само перегоном, большими табунами. Их гнали по пыльным степям и дорогам, по сути баз пищи и воды, ведь подножного корма, водоемов, практически не было. Сколько может пройти в таких условиях, например свинья? Перегонщики говорили, что не более десяти километров, после чего она садилась на зад и – ни с места. Ей, свинье – безразличны указания Вождя и распоряжение властей следовать в тыл за сотни километров. Такая же картина наблюдалась с овцами и коровами, хотя они могли проходить больше, чем свиньи. Сопровождавшие стада колхозники подходили к нам и с мольбой, просили взять на убой и пищу ослабевших свиней и других животный. Мы, окопники и не отказывались, варили и жарили отменное мясо.

Ежедневно, по несколько раз в день, пролетали вражеские самолёты, которые обстреливали нас из пулемётов, с целью запугать, воздействовать на нервы. Но иногда их самолёты летели вдоль всей трассы рва, ведя огонь из пулемётов. При обстреле с фланга, нам укрыться во рву не удавалось и мы разбегались кто куда. А однажды на нашем участке сбросили авиабомбу, которая летела со страшным воем и свистом. Бомба упала на землю недалеко от нас, но взрыва не последовало. «Знатоки» определили, что она с взрывателем замедленного действия. Через час нашёлся смельчак, который подошел и обнаружил, что это не бомба, а бочка с отверстиями. При падении эти отверстия в бочке и издавали такой страшный вой. Но чаще всего немцы сбрасывали с самолётов листовки с призывами прекратить сопротивление и сдаваться в плен. Обещали сохранить жизнь, обеспечить хорошие условия и сообщали, что к ним в плен уже сдались многие сотни тысяч красноармейцев и командиров. В одной из листовок, с фотографией, немцы сообщали, что им, добровольно сдался в плен старший сын Сталина, якобы полковник, командир танковой части.[1]1
  Старший лейтенант Яков Джугашвили командовал артиллерийской батареей, в бою был ранен, и попал в плен. (От автора).


[Закрыть]

За неделю напряжённого труда противотанковый ров был готов, нам приказали перейти на новый рубеж. Работа многих тысяч человек для обороны нашей земли прошла впустую – «мартышкин труд». Сам по себе противотанковый ров не является серьёзным препятствием для вражеских танков. Чтобы они не прошли, нужно перед рвом установить минные поля, надолбы и другие препятствия. А за рвом оборудовать окопы, огневые точки и артиллерийские позиции. Этого сделано не было.

Позже, отступая, создавали и укрепляли оборону на других рубежах и участках. В том числе в направлении на Сталинград. Рыли противотанковые рвы, траншеи, устанавливали заграждения – противотанковые ежи и надолбы, сооружали блиндажи, ДЗОТы[2]2
  Дерево-земляная огневая точка.


[Закрыть], реже ДОТы[3]3
  Долговременная огневая точка.


[Закрыть].

Создавая оборонительные сооружения, я со своими товарищами-строителями, совершил большой круг: Новочеркасск, Мелитополь, Старобельск, Калач, Серафимович, и опять Новочеркасск. Так закончилась моя восьмимесячная эпопея на оборонительных работах, связанных с неимоверными трудностями и лишениями. Только пешком было пройдено полторы тысячи километров, от Днепра до Волги.

В декабре 1941 года наши войска освободили Ростов на Дону. Зимой 1942 года фронт стабилизировался. Значительную часть наших рабочих отправили на Урал, на восстановление и пуск эвакуированных из Европейской части СССР, заводов. А нашу молодёжную строительную бригаду в марте 1942 года направили на восстановление предприятий Ростова-на-Дону. Определили работать на деревообрабатывающий завод, который производил столярку и пиломатериал. В субботу, 22 марта, нас пропустили через санпропускник, поселили в общежитии и объявили, что все мы приняты на работу. Завтра воскресенье – дают день отдыха, а в понедельник выходить на работу, нас распределят по рабочим местам. Но так не получилось…

В воскресенье выспались, администрация предприятия накормила нас завтраком. Объявили, что в дальнейшем питание будет в заводской столовой на условиях, которые нам завтра объявят. Позавтракав, я решил, в одиночку познакомиться с городом, в котором предстояло жить и работать. (Как потом оказалось, и воевать). Город стал судьбоносным в моей жизни. Вышел на главную улицу имени Энгельса в районе перпендикулярного к ней проспекта Будённого, и пошел по ней вверх. Ч ерез два-три километра достиг драмтеатра имени Горького на театральной площади. Погулял там немного, и пошел в обратную сторону по другой стороне улицы Энгельса.

Город Ростов на Дону растянулся на большом расстоянии вдоль реки Дон, на его правом берегу. Улицы города также проходили вдоль Дона, а перпендикулярно им шли улицы и несколько проспектов, а так же Линий под номерами. Позже, в мою память и судьбу, навсегда врежется 29 Линия! Пройдя несколько кварталов, на перекрёстке одной из таких Линий, я заметил интенсивное движение людей. Повернув влево, и увидел вход на центральный рынок города. Хотя денег у меня было маловато, всё же решился зайти. До этого, шагая по городу, я заходил в магазины, где обнаружил почти полное отсутствие продовольственных товаров, одежды и обуви (война, карточная система).

А здесь на рынке сразу же бросилось в глаза обилие овощей и фруктов, молочных продуктов, домашней выпечки и других товаров. Основная масса торговцев были армяне. Были и другие кавказцы, и ещё казаки из пригорода. Посмотрел на это изобилие с открытым ртом, и у меня пошла слюна. Я приобрёл пару печёных пирогов с капустной начинкой, полулитровую банку молочнокислого продукта – варенца. Здесь же у прилавка и съел то, что купил, с огромным удовольствием. Банку мне надо было вернуть торговке. Не успел я ещё облизать губы, как на рынке началась беготня туда-сюда и даже паника.

Узнаём, что рынок оцеплен милицией и военными патрулями для проверки документов и выявления дезертиров, уклонистов от призыва в армию и других преступных элементов. Облава! Все проходы были оцеплены, и для проверки документов надо было идти через центральный вход.

Я чувствовал себя спокойно – все документы при мне. Когда народа на рынке значительно поубавилось, я пошел к центральному входу. Думал, что проверят мои документы и вернусь, без проблем, в своё общежитие. На входе стояли вооружённые автоматами сотрудники НКВД, милиции и военные патрули с винтовками. У всех выходивших с рынка проводили проверку документов. Остановили и меня, с требованием: «Предъявите ваши документы!». Предъявил им своё временное удостоверение. Задают вопрос: «Почему не в армии?». Отвечаю: «Работал на строительстве оборонительных сооружений, да и 18 лет мне нет» (по Закону, раньше призывали в армию с 21 года, после 1940 года с 19 лет, а с начала войны с 18 лет). Опять задают вопрос: «Почему живёте без прописки?». Отвечаю: «Только вчера приехал и поселили нас в общежитии, сказали, что завтра пропишут». Похоже, мои ответы их удовлетворили, подумал, сейчас меня отпустят с миром. Однако свидетельство мне не отдали и показали куда пройти. А там уже стояла группа молодых людей под охраной вооружённых солдат. Осмотрелся, по другую сторону от входа находилась более многочисленная группа людей разного возраста, под охраной милиции и сотрудников НКВД с автоматами. Нетрудно было догадаться, что это криминальные элементы.

Когда рынок опустел, группу, в которой я оказался, отправили в Кировский райвоенкомат города Ростова. Нас сопровождали без особых строгостей, не конвойные, а простые солдаты гарнизонной комендатуры. Завели во двор военкомата, окружённый высоким забором, и велели ждать. Стали вызывать по одному в кабинет. Вызвали и меня, после краткой беседы выписали повестку. Завтра, 24 марта 1942 года, к 8 часам утра, мне надо явиться сюда же, в военкомат, для призыва в Красную Армию, «иметь при себе…» Когда вечером вернулся в общежитие, ребята меня спросили, куда я пропал? Рассказали, что к ним приходил лейтенант из военкомата, провёл беседу и выписал, выдал всем повестки, завтра явиться на призыв к 8 часам в Кировский райвоенкомат. Друзья мне сказали: «Вон на тумбочке и твоя повестка лежит!». Вот так, в один день, получив две повестки, я на следующий день был призван на военную службу в Красную Армию.