Текст книги "Исповедь победителей"

Переправа на горной реке

Место было узкое, оба берега крутые, подсыпка грунта для подходов к нему не требовалась. Ширина реки в этом месте была менее двадцати метров. Дно было каменистое, прочное. Глубина воды зависела от погоды. Когда было тепло и шли дожди, уровень её повышался, а в морозную погоду, становился менее метра.

Конструктором оригинального, но трудоёмкого, моста был старший лейтенант Шевчук. Мы вырубили растущие по кромке берега ольховые деревья, Пожилые сапёры срубили из них ромбовидные опоры, срубы были высотой два метра. Установили две такие опоры. Удерживая нижний ромбовидный венец из брёвен на дне реки, загружали его камнями до заполнения. Затем, поставив второй венец, заполняли его. Так, наращивая венцы из брёвен, делались обе опоры. Молодёжь, сапёры моего возраста, вытаскивали из воды камни и выносили их на берег. Если опора была рядом, то камни сразу забрасывали туда. Сапёры постарше, этими камнями заполняли срубы-опоры. На них укладывали продольные брёвна, и поперечный бревенчатый настил.

Вроде всё легко и быстро, если рассказать словами, как мы мост сооружали. Но это же было зимой, в морозном январе, а камни извлекались нами со дна реки. Первые камни брали стоя по колени в реке у берега, опуская руки в воду по самые плечи. Выбрали камни тут, и нам пришлось опускаться под воду всё глубже и глубже, по самую шею. Через каждые 15 минут такой ледяной работы, не чувствуя своего тела, мы выходили на берег к костру для обогрева. Другая группа меняла нас и заходила в воду. Так мы работали, смена за сменой, несколько световых дней, пока не загрузили камнями опоры. Мост был сооружён нами в срок из подручных материалов. Это была тяжёлая работа даже для того, сурового, военного времени.

Мы ещё не успели полностью закончить мост, как по подготовленному сапёрами маршруту подошли три английских танка. Они были невысокой проходимости и огнеопасные, так как их моторы работали на бензине. На фронте их называли «Валентинами». Танки остановились, их экипажи подошли к костру, дали нам закурить махорки (самокрутку на двоих). Поговорили о том, о сём, стали соображать, как преодолеть реку, танкисты попросили нашей помощи. Мост наш не был рассчитан на танки, максимум на вес трёхтонного автомобиля ЗИС-5. Предложили танкистам преодолеть реку вброд, выше по течению, где мы камни не выбирали. Столкнули с их пути крупные камни, чтобы они не порвали гусеницы, и танки благополучно переправились.

Немного отъехав от нас, они пошли по косогору вдоль небольшого обрыва. Два танка прошли косогор, а третий стал сползать влево, сорвался в обрыв и перевернулся вверх гусеницами. Водитель успел выключить зажигание и танк не загорелся. Мы поспешили к ним на выручку. Экипаж выбрался наружу через люк механика-водителя. Подошли экипажи двух остановившихся танков, перекачали бензин, вытащили боекомплект. Мы пытались перевернуть танк, поставить его на гусеницы. Но без специальной техники нам этого сделать не удалось, и два танка ушли (для наступления) на исходную позицию, в сторону Краснодара.

В начале февраля 1943 года наша сапёрная рота занималась полным снятием своих собственных минных полей. Делали проходы и в немецких минных полях. Чувствовалось, что в ближайшее время начнётся наступление нашей черноморской группы войск. Со стороны Моздока наступление уже шло полным ходом.

В одну из морозных ночей, при переходе роты на другой участок, объявили ночной привал. Выставили пост боевого охранения. Нарубили веток для постели, хвойных деревьев не было, и часа четыре мы мертвецки спали. Обмундирование всё сырое, в качестве одеяла часть плащ-накидки. Обут я был в английские жёлтые ботинки с разорванными носами, подвязанными телефонным проводом. Всё влажное, а портянки сохли только от тепла ног. Ещё не рассвело, скомандовали «Подъём!» и марш на новую позицию продолжился. На этом переходе я ощутил боль пальцев на левой стопе. Думал, отходят от ночного охлаждения. Боль утихла, марш продолжался, но через неделю нога болела уже сильно. Когда разулся, увидел ужасное состояние (гниение) двух первых пальцев, на большом пальце даже оголилась косточка фаланги. Не стал обуваться, попросил солдат помочь мне допрыгать до палатки санинструктора.

Санинструктором был крепкий мужчина лет тридцати, единственный представитель от медицины в батальоне. Находился он чаще всего в той роте, которая выполняла задачи в зоне боевых действий – и, таким образом, держался подальше от начальства. Оказывал помощь раненым, больным, оформлял бумаги на убитых солдат. Но прославился он больше всего не этим, а своим беспробудным пьянством. Нам, солдатам, «наркомовских» 100 грамм водки в зиму 1942–1943 гг. не давали (на Кавказском фронте), а он получал спирт для обработки ран. И вот я у него в палатке. Он осмотрел мою ногу и говорит: «Что же ты, брат, так запустил стопу, у тебя обморожение и до гангрены один шаг». Обработал рану, перевязал и сказал, что завтра отправит меня в полевой госпиталь. Оказывается, госпиталь находился недалеко, в долине, надо только было преодолеть очередной перевал.

Госпиталь

В госпиталь ППГ-5201 я поступил 21.02.1943 года. Он располагался в двух длинных бараках, без перегородок внутри. До войны в них был лагерь заключённых, которые заготовляли древесину и добывали камень в карьере. По долине протекала горная река, а бараки стояли на двухметровых сваях, от паводковых вод. Эти помещения были переполнены ранеными, которые там накапливались с осени. Невозможно их было вывезти ни на автомобилях, ни на конных повозках. Машины по раскисшим дорогам не пройдут, повозки тоже, к тому же почти всех лошадей съели из-за плохого снабжения. Каждое утро санитары выносили из бараков по несколько умерших солдат. Медикаментов, перевязочных средств, как и медперсонала, было мало.

В эти дни был освобождён город Краснодар, и появилась надежда спасти обречённых тяжелораненых. Возле речки была небольшая площадка, на которую мог садиться лёгкий самолёт ПО-2. Каждый день прилетал один такой самолёт, привозил мешок риса и медикаменты, а улетал, взяв одного тяжелораненого. Когда госпиталь был закрыт плотным туманом (это было часто), самолёт не садился, а сбрасывал мешок риса, который не всегда удавалось найти. Спасение пришло накануне 8 марта, нас выручили американские трёхосные автомашины высокой проходимости – Студебеккеры. Из Краснодара пришла их целая колонна. Я попал на первый рейс и уже к вечеру был в Краснодаре.

Разместили нас в уцелевшем здании у железнодорожного вокзала. Назавтра накормили, сделали перевязки, сообщили, что к вечеру мы будем эвакуированы в Армавир. Вечером подошли тоже американские автомашины Шевроле, но не столь проходимые. Целый авто батальон доставил на передовую снаряды с железнодорожной станции, а на обратном пути вывез раненых. Сопровождающих назначено не было, а истории болезней выдали нам на руки. Через два-три часа пути колонна остановилась, наш водитель ушел вперёд, а вернувшись, сказал, что впереди пробка и будем стоять до утра. Скорее всего, водители сильно устали и договорились остановиться на отдых, сославшись на затор. От них узнали, что через поле находится казачья станица и там можно переночевать. Ходячие, легкораненые так и сделали, ушли туда. Я не мог с ними уйти, стопа была забинтована, ботинок был привязан снаружи, и мне раскисшее поле было не преодолеть. Остался с другими ранеными в машине, и мёрзли в кузове до утра. Когда раненые вернулись, то хвалились, что их хорошо приняли и накормили варениками. А я тогда ещё и не знал, что такое вареники.

Приехали на станцию Кавказская, к грузовой железнодорожной платформе, где из вагонов солдаты выгружали ящики со снарядами. После выгрузки боеприпасов, в эти же вагоны, разместили нас, раненых. На следующий день мы прибыли в Армавир. Тяжелораненые остались у вокзала, а ходячие раненые и я с ними, пошли в ближайший госпиталь. Там нам в приёме отказали, в городе карантин, вспышка тифа, и посоветовали срочно уехать. На вокзале попали в специальный поезд (госпиталь на колёсах), который следовал из Ростова в Махачкалу. По пути следования, в Минводах и далее, раненых стали выгружать группами в расположенные там госпитали. На железнодорожной станции Хасавьюрт, с очередной партией раненых, 8 марта 1943 года, я попал в госпиталь ЭГ-1807. Размещался он в двухэтажном здании школы, где классы стали палатами для раненых. Тяжелораненых разместили на койках, остальные плотно лежали на полу. Но у каждого был комплект постельных принадлежностей, халат, тапочки, полотенце. Пусть скромное, но трёх разовое питание. Иногда шефы близлежащих колхозов угощали нас простоквашей, но без хлеба (сами не ели).

Наступила райская благодать для души и тела, истомившихся за два года войны. Отогрелся и отоспался вволю: ни стрельбы, ни разрывов, даже не верилось, что где то идут бои. А тут ещё весна пришла, всё оживает и расцветает – ЖИЗНЬ!

Такая радостная жизнь не может длиться долго, 13 мая меня выписали из госпиталя. Направили в город Невинномысск (на десять дней), в батальон выздоравливающих. Оттуда я, с большой группой солдат, опять попал в станицу Пашковская, в летние лагеря запасного полка. Так замкнулся большой круг моего фронтового пути.

Полковая школа

При распределении прибывших солдат штабисты отправили меня в полковую школу на трёхмесячную, напряжённую учёбу. По её окончании, нам должны были присвоить звание сержанта с назначением в стрелковую часть на должность командира отделения. Решил, что с тяжёлой сапёрной специальностью я распрощался.

По организационной структуре школа представляла собой учебный батальон трёх ротного состава. Командовал учебным батальоном капитан Петров, сын командующего Северо-Кавказским фронтом. В батальоне мы его видели не часто. Он больше находился в штабе фронта в Краснодаре, у отца, куда ездил на мотоцикле. Начались занятия, курсанты были молодые, уже повоевавшие на фронте. Учебная программа отвечала требованию: «Учить тому, что нужно на войне, и так, как нужно на войне». Все штатные офицеры и сержанты владели боевым опытом. По строевой и физической подготовке не обходилось без муштры. По тактической подготовке было много марш– бросков с полной выкладкой, форсированием водных преград, с занятием и оборудованием рубежей. Отрабатывались навыки боя в горно-лесистой местности. По огневой подготовке нас научили стрелять из всех видов (отечественного и трофейного) стрелкового оружия, включая ручные и станковые пулемёты. Использовали ручные и противотанковые гранаты, приёмы ближнего боя и т. д. Питание было регулярное, но по тыловым нормам, появился и «второй фронт», – так, с юмором, мы называли американскую тушёнку.

Была и политическая подготовка: беседы, доклады, политинформация. Кроме этого, в полку выступали различные военные ансамбли и фронтовые бригады, артисты разных жанров. Нас, курсантов, привлекали на судебные процессы военного трибунала по различным воинским преступлениям (трусость, дезертирство, предательство). И даже на исполнение высшей меры – расстрелов. Помнится расстрел трёх офицеров-интендантов за воровство и реализацию на рынке продовольствия (в частности, муки).

В результате такой политико-воспитательной работы мы были в курсе событий на фронте и в тылу, были убеждены в правоте нашего дела и в нашей Победе.

Ещё нам приходилось выполнять не свойственные солдатам-курсантам милицейские задачи. Через час – полтора после отбоя звучала команда: «Подъём!». Как по тревоге, мы выбегали строиться с оружием на плац. Туда уже подавались машины и везли нас в Краснодар. Там получали инструктаж от оперативных работников, и нас распределяли на группы по три человека. Старшими были солдаты внутренних войск. В глухую ночь эти группы проходили по улицам, и стучали в двери и окна частных домов. На вопрос: «Кто там?»-отвечали: «Комендатура».

Открывали неохотно и не сразу. Входили в дом, часть группы оставалась во дворе у дверей и окон. Был приказ стрелять на поражение при попытках убежать. Проверяли домовую книгу, паспорта и прописку, заглядывали под кровати, кладовки, подвалы, чердаки – осматривали всё. Так мы задерживали дезертиров, уголовников, уклонявшихся от призыва в армию и всех подозрительных.

Одна из групп нашей роты, делая через 3–4 недели повторный обход, обнаружила, такую же обстановку, как и в прошлый раз: в гробу лежал покойник, над ним горела лампадка, у гроба сидела старуха в траурном одеянии, а остальные спали не раздеваясь. Ясное дело, «покойника» толкнули под ребро, с перепугу он засмеялся и вскочил как ошпаренный. Оказался «покойник» дезертиром.

Было ещё памятное событие, участие моей роты в похоронах по высшему военному ритуалу – члена военного совета Северо-Кавказского фронта, бывшего секретаря Днепропетровского обкома ВКП(б) Украины. Умер он своей смертью и был похоронен в Краснодаре. Рота промаршировала в траурном эскорте перед трибуной с высоким командованием, а в самый пик ритуала произвела трёхкратный ружейный залп из винтовок. В заключение, вместо поминальной трапезы, мы совершили шестикилометровый марш-бросок в станицу Пашковскую.

Очень запомнилось мне, как отмечалась юбилейная дата запасного полка. По этому поводу состоялось торжественное построение и парад.

На это мероприятие прибыл командующий Северо Кавказским фронтом генерал-полковник Петров Иван Ефимович. Самолёт ПО-2 с ним на борту приземлился на плацу, прямо перед строем полка. Оркестр сыграл «Встречный марш», командир полка отдал рапорт. После этого они обнялись. Командующий поздоровался с полком, в ответ раздалось, тысячекратное приветствие солдат: «Здравия желаем!». Вместе они поднялись на трибуну, ею послужил устланный кумачом кузов автомобиля.

Командующий произнёс пламенно-патриотическую речь, в ней мне запомнились слова: «Товарищи солдаты, доблестные воины! Сколько же можно терпеть, что эти вшивые румыны насилуют наших прелестных кубанских казачек!». Призвал нас проявлять мужество в боях и разбить всю фашистскую нечисть.

Далее прошла церемония награждения, которая вызвала удивление и восторг воинов. Ничего подобного ни один из командующих фронтами не делал. Первыми наградил ветеранов – участников Первой Мировой войны.[8]8
  Первая Мировая война большевиками-коммунистами признавалась как империалистическая, царская, «чуждая интересам трудящихся». Был даже у большевиков предательский призыв-лозунг в пользу немецких интересов: «Бороться за поражение России в этой войне». Упоминать о ней, и признавать её участников патриотами, ставить их в пример, а тем более награждать орденами – значило идти в разрез с «линией партии». В то время, это было очень опасно и не только для карьеры, – для своей жизни! (От автора).


[Закрыть] Был награждён орденом Боевого Красного Знамени наш командир полка, полковник П. Н. Кицук. Командующий сказал: «С ним я воевал в Первую Мировую войну. Потом в Гражданскую, и на этой войне мы вместе». Затем объявил: «Выйти из строя участникам Первой Мировой войны!». Таких нашлось с десяток пожилых солдат, в основном ездовые, повара, каптенармусы и др. Им вручил ордена Красной Звезды.

По Великой Отечественной войне объявил: «Кто пять и более раз ранен и не имеет наград, выйти из строя!» Два года уже идёт жестокая война и такие израненные солдаты нашлись. Тоже были награждены орденами. Пожелал успехов и с этого же плаца улетел на самолёте ПО-2.

И. Е. Петров смелый, мужественный, честный генерал, единственный Командующий фронтами, кто не был удостоен маршальского звания, а званием Героя Советского Союза был награждён только в 1956 году, к 60-летию своего рождения. В 1941 году, он возглавлял героическую оборону Одессы, затем, 250 дней, героическую оборону Севастополя. Командовал Северо Кавказским фронтом, затем 4-м Украинским.

А я, всё ещё курсант, продолжаю овладевать военной наукой, действиями в масштабе взвода в различных условиях войны. В центре внимания нашей учёбы тема – «наступление». В конце июля 1943 года закончилось наше обучение, провели зачёты по военной подготовке. Специальным приказом командира полка, курсантам присвоили звание «сержант». В процессе учёбы нам не раз говорили крылатую фразу бывшего наркома обороны Ворошилова: «Красной Армией командую я, нарком, и сержант – командир отделения, а все остальные инстанции только передают мои приказы и распоряжения для их исполнения».

В эти дни во всю мощь гремела Курская битва, и мы, младшие командиры, полагали, что наше место там. Но нас отправили в войска нашего Северо Кавказского фронта, на так называемую «Голубую линию» (на Таманский полуостров). Там шли упорные бои – немцы никак не хотели оставлять Новороссийск, Анапу, Темрюк.

При распределении меня неожиданно вызвали к начальнику штаба батальона, там был и командир нашей учебной роты. Стали расспрашивать меня, как настроение, где хотел бы продолжить службу? Ответил: «На фронте, на передовой, как все». Нас, сержантов, отправляли с маршевыми ротами и ни с кем подобных бесед не вели. Мне эта беседа показалась странной. И тут выяснилось: мне предложили остаться в штате учебного батальона, на должности инструктора, командира отделения. Я стал отнекиваться, было чувство, что, как бы увиливаю от фронта и от передовой. Однако меня убедили, что это предложение большое доверие и честь для меня. Из всего выпуска, единственного из 300 сержантов, меня выбрали. Ещё добавили, если я подготовлю для фронта два выпуска сержантов, то мне присвоят офицерское звание младшего лейтенанта. Состоялся приказ и с 5 августа начались мои занятия с новым набором курсантов.

Курсанты моего отделения были обстрелянные, повоевавшие солдаты с боевым опытом. В основном они были моими ровесниками или немного моложе, с образованием 5–7 классов. Русские и украинцы, уроженцы Дона и Кубани. Отношения с ними установились доверительные, хорошие, кроме одного курсанта. Это был армянин из Ростова Окопов Акоп, 1925 года рождения, но выглядел старше, возможно он уклонялся или откупался от призыва. Попал в армию, но от передовой уклонился, по болезни попал в госпиталь, затем к нам в полковую школу и в моё отделение. Полный сачок и лентяй, никакая работа с ним не приносила результата: его наказывал и я, и взводный, и ротный командиры, а толку никакого. Так и отправили его в маршевую роту рядовым. Остальные курсанты хорошо учились, соблюдали дисциплину и порядок.

Шла вторая половина сентября, полк из лагерей возвратился на зимние квартиры в город Краснодар. Учебный батальон был размещён в казармах, в лучших условиях, чем другие подразделения полка. Сержантов, командиров отделений, зам. командиров взводов поместили в отдельной, просторной, хорошей комнате. Смотрел я на все эти блага и думал: «Неужели в таком блаженстве я проведу всю зиму?» И страшным кошмаром вспоминал прошлую зиму в горах Кавказа. Не зря я сомневался – заболел малярией и 21.09.1943 года оказался в госпитале. Там прошёл первый цикл лечения – акрихином. Через восемь дней меня временно, на четыре дня, до второго цикла лечения, выписали из госпиталя. Мог бы вернуться в свой учебный батальон и продолжить службу. Но я предпочёл вернуться на фронт.

Судьба быть сапёром

Я спрятал свою справку из госпиталя и был включён в маршевую роту, направляющуюся на фронт. В эти дни на нашем Северо Кавказском фронте шло большое и успешное наступление. 16.09.1943 года был освобождён Новороссийск. Вскоре должно было закончиться освобождение Таманского полуострова. Наши войска остро нуждались в пополнении. Был установлен такой обычай – накануне отправки маршевых рот давался большой концерт ансамбля песни и пляски. Хор исполнил песни «Священная война», «Ой Днипро, Днипро», «Вася Василёк», «Соловьи» и другие. Сатиру на Гитлера и его сатрапов – «Часы пока идут». Когда уходили за ворота военного городка, духовой оркестр исполнил берущее за душу «Прощание славянки». Маршевая рота 300 штыков, и я в её составе, форсированным маршем следовала на передовую. В новом обмундировании, с 3-х дневным сухим пайком, с новым котелком, фляжкой на поясе. По дорогам было интенсивное движение военной техники, и наша колонна шла по обочине, а населённые пункты проходили обязательно строем.

На второй день пешего пути объявили пункт очередного ночного привала, и номер полевой почты воинской части, в которую мы следовали. Такая информация дала возможность частично использовать попутный транспорт. Мы должны были прибыть в район города Темрюк, но потом место дислокации военной части оказалась железнодорожная станция Крымская. Там же была одноимённая казачья станица Крымская. Прибыв на станцию к вечеру, мы решили искать полевую почту утром. Переночевали в скверике разбитой железнодорожной станции.

Утром разыскали полевую почту при штабе дивизии. Нашу группу отправили в строевой отдел штаба, отметили в списках, велели выйти и подождать нужного командира. Вскоре нас позвали и распределили по воинским частям. Ко мне обратился командир с вопросом: «Ну, а тебя, сержант, куда?» В стрелковый полк, говорю, месяц назад окончил полковую школу и готов командовать стрелковым отделением.

Нет, брат, говорит мне командир – вот у меня лежит заявка сапёрного батальона, я давно не могу её исполнить. Там почти не осталось сержантов – «пойдёшь туда!» Я же не сапёр, толком не знаю, что это такое, пытался отказаться от назначения. В ответ выслушал: «Ничего, там научат, тем более дивизию вывели в резерв, на пополнение, вот и станешь сапёром».

Вот так, зарекался я быть сапёром, даже получил другую военную специальность, – но не вышло. Такого не должно было быть! И опять я сапёр! Разве это не судьба? Так я оказался в 119 отдельном сапёрном батальоне, в дивизии, которой только что присвоили звание гвардейской, за её заслуги в обороне и освобождении Кавказа. Она была переименована в 128 Гвардейскую Туркестанскую горно-стрелковую дивизию.

Определён был в первую роту и назначен на должность командира сапёрного отделения. Ротой командовал старший лейтенант Песочинский, еврей по национальности, добрейший и душевный человек. А моим взводом командовал лейтенант Васильев. Во всей роте был только один сержант по фамилии Крючко, кубанский казак, лет так под сорок, опытный сапёр, шутник и балагур.

Раз я опять сапёр, то вынужден был признаться командиру роты, что являюсь опытным сапёром, чему он очень обрадовался. Расспросил, где и какие задачи выполнял в 174 отдельном инженерном батальоне. Стало известно, что части дивизии эшелонами перевезут на новое место. А куда – военная тайна, так было принято в Красной Армии: конспирация и дезинформация. К этому времени завершилась Курская битва и разворачивалась битва за Днепр. Стали гадать, может туда?! Но, вряд ли, ведь дивизия горно-стрелковая, а там равнина и Украинские степи.

На второй день погрузились в несколько эшелонов и поехали. Миновали Краснодар, станцию Кавказскую, но на Ростов не повернули. Значит, решили – едем не на фронт. Следуем дальше в восточном направлении и долгая стоянка в Армавире. Затем поехали в южном направлении по дороге на Туапсе. «Знатоки» сразу определили, что дивизию возвращают в Иран. Там она находилась с 1940 года. А когда немцы пёрли на Кавказ, и была реальная угроза захвата Баку, дивизию срочно доставили из Ирана на Терек, к Моздоку. Откуда началось её успешное наступление до Темрюка. Но эшелоны, миновав станцию Белореченскую, остановились на следующем полустанке. Последовала команда на выгрузку. Недалеко Горячий Ключ, Джубга, Майкоп, хорошо знакомые мне горы и долины, где годом раньше, хлебнули мы лиха.

После больших потерь дивизия должна была укомплектоваться личным составом, техникой, специальным оборудованием, отработать боевую выучку и подготовиться к новым боям. Пришло пополнение и в наш сапёрный батальон, в основном это были вылечившиеся раненые из госпиталей. Сапёров среди них оказалось мало, и нужно было готовить их с нуля. Моё отделение пополнили до десяти солдат. Только трое солдат в моём отделении были обучены сапёрному делу. Это Убогий и Яремко, призванные в Армию полевым военкоматом в Ставрополье. И Киреев, призванный ещё до войны, который был с дивизией в Иране. Было в отделении и несколько солдат старших возрастов: Баркалов 1894 г. р., участник Первой Мировой войны, Рыбченко 1898 г. р., Лопатин 1900 г. р., мордвин Фёдоров 1903 г. р.

Началось обучение сапёрному делу. Занимались ещё и строевой подготовкой, ведь предстояло вручение дивизии гвардейского Знамени. Для этого существовал воинский ритуал, завершающий прохождением торжественным маршем перед высоким начальством и развёрнутым гвардейским Знаменем. Особые хлопоты доставлял рядовой Фёдоров – так и не смог овладеть искусством ходить строевым шагом и делать повороты. Он не симулировал, был человеком честным, тружеником и абсолютно неграмотным. Даже винтовку свою с трудом разобрать мог, а вот собрать – ну никак. Зато не было ему равных солдат в земляной работе с лопатой. Окоп в полный рост выкапывал в один миг, и делал ещё нишу, подкоп в сторону, куда не залетали осколки. В такой нише и нашла его смерть в 1944 году, уже в Прикарпатье. Немцы бомбили передний край и одна, двухкилограммовая бомба угодила прямо в его окоп. Ниша не помогла. Судьба! – На войне от неё не скроешься.

Вернёмся опять на Кавказ, в Адыгею, к реке Белая. Прошел праздник в дивизии, настали будни боевой учёбы. А учились мы только тому, что требовалось на войне. Еженедельно марш-бросок с полной выкладкой по пересечённой местности с преодолением горного перевала в составе всех частей дивизии. Генерал на «Виллисе» впереди, вся дивизия, поротно, за ним. В остальные дни недели отрабатывали действия в наступательном бою, в составе взводов и рот. Прошел месяц напряжённой боевой подготовки и все части и подразделения дивизии приобрели необходимую выучку и боеспособность.