Текст книги "Исповедь победителей"

Мирный труд на войне

Когда пришла вторая половина июня, я получил совершенно необычное для войны задание, очень мирное и приятное для души и тела. В нашей роте кроме командира лейтенанта Горбунова, офицеров больше не было. Меня, сержанта, назначили командиром группы солдат из 30 человек и выделили ещё две пароконные повозки. Приказали отправиться в Бахчи-Сарайский район на уборку пшеницы. Думаю, когда выбирали меня на эту роль, конечно, учитывали, что я потомственный крестьянин. Немцы засеяли все площади равнинного Крыма, а убрать урожай мы им не дали. Земля здесь исключительно плодородная, климат благоприятный и уродился отменный урожай. Ехать следовало более 100 километров, через Алушту, Симферополь, Бахчи-Сарай. Конечным пунктом, через двое суток пути, был небольшой армянский посёлок, уже пустой, без жителей. В посёлке трудилось шесть женщин, присланных с России и Украины, которые ухаживали за коровами и другой живностью, оставленной армянами.

Разминирование.

С этими женщинами мы объединили свои продовольственные ресурсы. Они варили нам кашу, пекли хлеб, оладьи, вдоволь было молока и продуктов из него. В помощь нам доставили из России двух дедов – они отбивали косы, налаживали грабли и другой инвентарь. Ещё следуя по пути к месту назначения, мы объелись вишнями, которые красной стеной стояли в несколько рядов вдоль дороги. Черешня уже отошла, а абрикосы ещё не созрели. Расположились мы в двух пустых саманных домиках, в которых даже в знойные часы ощущалась прохлада.

Самых пожилых двух солдат я определил на конные жатки. В эти две жатки впрягали по две наши лошади. Остальным солдатам косу в руки и вперёд! Норма военного времени была скосить по 0,8 гектара пшеницы, на каждого, за день! Для сравнения, в мирное время, в Лизогубовке, за 0,35 скошенного гектара начислялся один трудодень. Тяжкий труд, но как же нам было хорошо не воевать, а заниматься мирным трудом! Фронт не может воевать без хлеба! Впереди, с косой, конечно, я, все остальные уступом вправо. Косили с трёх часов утра (или ещё ночи) до десяти часов, пока было не жарко. Потом с 17, когда жара ослабевала, и до 22 часов, пока было ещё светло. С военной нормой и задачей убрать хлеб мы справились, и так было по всему Крыму. Фронтовики решили уборочную страду, пшеница была скошена и заскирдована.

Ялта. Алексей Галушко и Михаил Убогий (сидит). 08.06.1944 г.

Из центральных районов России в Крым переселялись молодые люди, одинокие и семейные. Из моей Лисогубовки тоже пересилили три семьи в степной Крым. На них и выпала работа по обмолоту и обработке зерна. В начале августа мы вернулись в Ялту. Возвращаясь, мы сделали остановку в Бахчи Сарае, осмотрели фонтаны, воспетые поэтом Александром Сергеевичем Пушкиным. Музей сильно пострадал от фашистов, но главный его экспонат – плачущий Хан Гирей, сохранился и действовал. Сам музей ещё не восстанавливался, но имелся смотритель, который навёл минимальный порядок. Он и допустил нас к осмотру и ответил на наши вопросы.

По преданиям у Хана Гирея был большой гарем, но страстно любимой была только одна жена, которая рано умерла. О ней он плачет до сих пор. Фонтан: из гранита высечена фигура Хана Гирея, из его глаз текут капельки слёз о горячо любимой жене.

В свою часть мы вернулись окрепшими и загорелыми. Восстановилась наша психика, провели три месяца без войны, нормально спали, ели и это – в Крыму. И вот в один из дней прозвучал сигнал горниста по всему лагерю дивизии – «Большой сбор». Быстро собрали свои пожитки. Уложили вещмешки, шинели в скатку и хомутом через плечо, автомат ремнём за шею. На поясе запасной диске патронами, фляжка с водой и малая сапёрная лопатка. На армейском языке, это полная выкладка солдата.

Солдатский мирный труд.

Мимо Ай Петри взобрались на равнинную часть, плато, и ускоренным маршем вперёд на Джанкой, куда будут поданы вагоны. Утром погрузились в вагоны и поехали. Опять дорожные гадания, главный вопрос – куда? Проехали Запорожье, Мелитополь, далее в сторону Яссы, Кишинёва. Ясно куда! Там в это время проводилась большая наступательная операция. Но нет, эшелон пошел в Северно-Западном направлении. Миновали Черновицы (теперь Черновцы), прибыли в Станислав (теперь Ивано-Франковск). Там мы выгрузились из вагонов и совершили марш-бросок на Дрогобыч.

Бои в Карпатах. Ранение в плечо

Миновали Дрогобыч и в районе города Стрый вошли в боевое соприкосновение с немцами, по которым мы не успели ещё соскучиться после Крыма. На марше мы заметили необычное и непривычное отношение местного населения к нашим солдатам. На Кубани, в Ростовской и прилегающих областях Украины жители встречали нас с радостью, с цветами, от души угощали фруктами, и всем, чем могли. В сентябре сады ломились от обилия фруктов, но тут никто нас не угощал. Только зорко следили, как бы солдат не зашел к ним в сад или огород.

А суть дела в том, что эти районы Западной Украины были в составе Польши, и только в сентябре 1939 года вошли в состав Советской Украины. Но и за эти полтора года наши власти очень «постарались» настроить местное население против Советской власти. По «стахановски», ускоренно стали «приобщать» их к социализму. В темпе ликвидировали частную собственность, провели репрессии и «чистки», «коллективизацию» с «раскулачиванием» и выселением в Сибирь.

Местные жители полагали, что после трёхлетнего перерыва мы несём им не только освобождение от фашизма, а и возврат колхозов и тех советских порядков. Жители Западной Украины колхозов боялись, как чёрт ладана. Многие здешние мужики боролись против советских порядков. Они примкнули к националистическим формированиям и стали воевать за «Самостийную Украину».

Вот пример – однажды на марше нашей дивизии мы миновали Дрогобыч и остановились на ночной привал у небольшой речки. По одной её стороне были посадки ещё не убранной картошки. По другому берегу-луг, весь уставленный копнами сена. Сразу появились несколько дюжих мужиков, которые попросили встретиться с командиром. Обратились к нему с просьбой не брать их картошку, но особо настойчиво просили, – не трогать сено! А каково солдату спать на сырой земле? Тут ещё дождик стал накрапывать. Когда крепкие мужики-хозяева ушли, солдаты стали помаленьку брать сено.

Вскоре послышался шум и крик. Прибежал посыльный, сообщил, что в копнах спрятано много оружия и боеприпасов. Доложили комбату, через него в штаб дивизии. Последовал приказ: «Обследовать все копны, изъять оружие и собрать его в одно место». Во всех подразделениях были выставлены не посты, а боевое охранение.

Изъято было много оружия: винтовки, автоматы, ручные и станковые пулемёты, гранаты и патроны. Всё в заводской упаковке немецкого производства. Это происшествие сократило время ночного привала и нашего отдыха. Нападения националистов не последовало, а могло быть худо.

Война в Карпатах мало чем отличалась от боевых действий на Кавказе. Такие же горы поросшие лесом, бои идут за каждую сопку, господствующую над местностью. Возьмём такую сопку, а за ней возвышается другая высота, штурмуем затем и её. Так медленно, с боями мы продвигаемся вперёд.

Погода стояла в сентябре прекрасная. Мин было не густо, если сравнивать с Кавказом и Крымом, в основном на танкоопасных направлениях. На пути пехоты мины растяжки, фугасы из артиллерийских снарядов и другие ухищрения врагов. Поэтому сапёры идут в боевых порядках наступающей пехоты, по два-три в каждой роте. Когда фрицы прижмут плотным огнём нашу пехоту, она залегает и отстреливается. А взводный или ротный командиры орут: «Вперёд! Вперёд!». В ответ, пехотинцы кричат: «Здесь мины» и указывают на какой-нибудь бугорок или кочку. Хитрость понятна, идти под огонь и умирать никому не хочется. А сапёр лезет вперёд и проверяет. Чаще сапёр ничего там не находит, мин нет и в помине, а стрелки в ответ – нам показалось.

РАНЕНИЕ В ПЛЕЧО. Вот в таком бою, при переходе Польско-Чехословацкой границы, 21 сентября 1944 года, я получил осколочное ранение в плечо. Фриц метнул в меня гранату из-за куста, а она зацепилась в кроне небольшого дуба, там и взорвалась. Получил слепое осколочное ранение в область правого плечевого сустава. Перевязали и в медсанбат, там оперировать не стали. Немцы контратаковали, перерезали единственную дорогу. А мы, ходячие раненые, со своим оружием, пошли в обход. Вышли из временного окружения и на попутных машинах добрались до госпиталя ЭГАР 4553. Второй раз за войну я попал в госпиталь на лечение. Он находился в городе Санок. Осколок застрял в хрящевых и нервных связках и врачи извлекать его не стали. Была опасность повредить нервные пути и меня лечили без операции. Это мне аукнется позже.

Сколько мучений и болей я перенёс с этим осколком, кроме меня, одному Богу известно. Любые движения: и когда ел кашу, застёгивал пуговицы, не говоря о тяжёлой боевой работе солдата на передовой, вызывали у меня боли. Меня в таком состоянии следовало отправить на комиссию и демобилизовать, или определить в тыловую часть на нестроевую службу. А меня 25 октября направили в запасной полк. Потом определили в батальон выздоравливающих солдат. На второй день увидел автомашины родной 128-й гвардейской дивизии, которые прибыли за пополнением. Я обратился с просьбой и меня включить в маршевую роту для этой дивизии.

И вот мы едем на автомобилях ЗИС-5, пока дорога позволяла двигаться. В прифронтовой полосе нас высадили и по горно-лесистой местности мы пошли в грязном месиве от тысяч солдатских ног. Был конец октября, в горах проливные дожди, слякотно и холодно. Шли не в строю, а скопом, выбирая, где твёрже земля.

Вдруг вижу, по другую сторону дороги идёт усталый, измотанный солдат, ведёт под уздцы изнурённую, костлявую лошадь с вьюком на спине. В этом солдате сразу узнаю Трофима Дюндю. Перешел на его сторону, мы крепко обнялись. Пошли вместе и говорили о прошлом и настоящем: о приближении нашей Победы, о Новочеркасске. Он сообщил, что 119 ОСБ реорганизовали в 119 отдельную роту. В роте остались чуть больше двадцати солдат, командир роты старший лейтенант Кошкин и старшина, а сержантов нет. От моего разведывательного взвода остались в строю всего четверо: Убогий, Тарасов, Колесников и Пономарев. Расстались с ним в надежде встретиться завтра. Но попасть к ним не получилось.

В штаб дивизии маршевая рота прибыла вечером. Стали ждать распределения, доели остатки своих сухих пайков, закурили махорку.

Слушали грохот взрывов, трескотню стрельбы, подзабытые в госпитале. Вышли штабные офицеры с бумагами, списками и объяснили, куда мы прибыли, и какие задачи будем выполнять. Когда огласили мою фамилию, я заявил, что хочу вернуться в сапёрный батальон, в котором воевал больше года, а выбыл из него по ранению. В ответ отказ: «Пойдёшь в стрелковый полк», и мне указали куда встать. В моей группе после распределения оказалось около ста бойцов и под командованием офицера штаба полка мы последовали к его штабу. Там нас распределили по ротам.

Я оказался в 6-й роте горно-стрелкового полка, и с ходу, уже вечером, последовали на передовую. Рота была малочисленной, обескровленной предыдущими боями. Ею командовал оставшийся живым командир взвода, лейтенант, по национальности татарин. Было ему лет тридцать, призван из запаса, работал учителем сельской школы в Татарстане. Он обрадовался пополнению, а больше всего тому, что появился у него в роте единственный сержант в моём лице. Русским языком он владел плохо, даже матерился с акцентом и пополам с татарским.

Сообщил мне, что вся рота с пополнением, по численности (40 бойцов) составляет всего лишь взвод. Командовать этим взводом будешь ты, сказал он мне. Так я командовал взводом из 40 бойцов, а это и была вся рота. Сам командир роты стал лишь изредка появляться, говорил, что занят у командира полка разработкой плана боевых действий. По сути, прятался от передовой. Активных боевых действий в эти дни не велось. Рота маневрировала и перемещалась на более выгодные позиции. Немцы тоже меняли позиции и перемещались.

В горах нет сплошной линии противостояния. Основа позиций – это опорные пункты на высотах. На каждой позиции надлежало окопаться с помощью сапёрной лопатки, верной спутницы солдата. Без неё на войне не обойтись. Так, несколько раз окопавшись на новых позициях, я почувствовал нарастающую боль в правом раненном плече. Сдвинулся с мёртвой точки вражеский осколок, который не стали удалять в госпитале.

С наступлением темноты в ночь на 5.11.1944 г. командир роты пришел и объявил приказ оставить эту позицию и приготовиться к маршу. Спустились с сопки к дороге и полковой колонной в составе всей дивизии совершили марш на 10 километров влево по фронту. Там нам предстояло заменить дивизию, которая отводилась с передовой на пополнение. Выдвижение на позиции более боеспособных частей свидетельствует о каких-то новых планах командования. Замена частей должна проводиться максимально скрытно от противника, который всегда стремиться разгадать эти планы. Наша рота (мой взвод) поднялась на сопку, вершина которой была лысая, без растительности. Соседи справа и слева, на других сопках, были роты нашего же полка. Уходящие с этой позиции подразделения подняли шум и гвалт, переклички в полный голос и т. д. Это была национальная дивизия из Средней Азии, как оказалось – таджикская. Их окопы, которые мы заняли, были одиночными, выкопаны в полный рост на расстоянии 6–8 метров друг от друга, но не соединены между собой ходом сообщения (траншеей).

Я разместился примерно в центре позиции, обошел всех солдат справа и слева. Через пять бойцов, каждого шестого, назначил наблюдателем, которые, через час самостоятельно должны были сменяться. Вернулся в свой окоп, было уже за полночь, накрапывал холодный дождик. Надо было поспать пару часиков, но у меня сильно болело опухшее плечо, которое не давало уснуть. Ещё меня одолевало какое-то предчувствие, что вот-вот к нам пожалуют немцы. Смена частей не прошла для них незамеченной и им будет нужен «язык». Это мне подсказывал мой трёхлетний фронтовой опыт. Я сидел на дне окопа с полусогнутыми ногами, прислонившись спиной к его стенке. От невозможности уснуть пошла цепь мыслей. Вспоминалась малая родина, Лизогубовка, Унеча и Новочеркасск, Дон и Кубань, Зелёный остров и станица Пашковская. И череда людей с кем свела меня судьба: Мухин и Песочинский, Бурдынский, Бурьянов и Барабан. Из окопов – ни единого звука.

Вдруг внутренняя тревога, какая-то сила заставили меня подняться на ноги. Всматриваясь вперёд, напрягая зрение, я заметил, чуть левее, какие-то приземистые тени в состоянии бесшумного движения. Ошибки быть не могло – пожаловала за «языком» разведка немцев. Я взвёл затвор автомата и что есть мочи крикнул: «Взвод, в ружьё!» И длинными очередями разрядил весь рожок автомата ППШ. Хотел ещё бросить гранату «лимонку», но не смог поднять руки. А взвод, и наблюдатели преспокойно продолжал спать и только спустя несколько минут из некоторых окопов бойцы открыли огонь. Не удалось немецкой разведке взять «языка», так и скрылись ни с чем. Вскоре старшина роты с ординарцем командира роты и солдатом с вьюками на лошади доставили нам завтрак. А у меня уже нестерпимая боль в плече – надо в санчасть.

Командир роты появился только в девять часов. Я доложил ему, как прошла ночь. Сказал, что у меня воспалилось ранение в правое плечо. Не могу быть в строю и попросил отпустить меня в медсанбат. В ответ: «Да ты что, сачкануть решил, сейчас пойдём в наступление! Командир полка приказал силами трёх рот выбить немцев и занять вот эту высоту (показал рукой). Займём её, и Кошице будет наша. Это наш праздничный подарок Родине в честь 27 годовщины Октября, а ты вздумал упрятаться в медсанбате».

Говорю ему – посмотри, что делается с плечом, могу лишиться руки, которая воспалилась. Не могу не только стрелять, но и держать автомат. А ведь надо лезть на крутую сопку, держась за камни и ветки деревьев. Когда увидел мою руку в бедственном состоянии, спесь у него немного прошла, задумался. Сказал мне: «Без тебя мне будет трудно выполнить поставленную задачу. Прибывшее с тобой пополнение ещё не проверено в бою, и я их плохо знаю». Подумал про себя: совсем ты их не знаешь, да и кто тебе мешал узнать их лучше.

Объявил своё решение: «Пойдём вперёд в атаку, и с появлением первых раненых поведёшь их в медсанбат». Если бы я был менее дисциплинированным и более решительным, то давно бы отправился в медсанбат. Но я остался в строю и думаю, что поступил правильно. Ведь командир, пока не выполнена боевая задача, не должен покидать свой пост.

По решению командира полка надо было овладеть господствующей высотой силами трёх рот, без огневой поддержки артиллерии. В исходном положении надо взять высоту в полукольцо. Нашей роте надо было действовать на правом фланге. Промежуточные вражеские заслоны, по пути к вершине надо было с ходу преодолеть.

Мы спустились со своей высоты, вышли на исходный рубеж к основанию вражеской высоты и начали подниматься по небольшому склону вверх. Рота, наступающая по центру, завязала перестрелку с противником. Ближе к середине подъёма немцы встретили огнём из автоматов и нашу роту, Часть вражеских автоматчиков стреляла из-за деревьев, другая в это время отходила – сказывалось наше численное превосходство. С трудом и почти не целясь, испытывая нарастающую боль в плече, я разрядил два рожка своего автомата. Больше для шума и эффекта, что тоже важно в бою. Мы прошли середину подъёма на высоту, деревья стали реже, тут немцы ввели в бой свои миномёты. Мины стали рваться в кронах деревьев и на поверхности земли, увеличилось количество раненых и убитых. Медсёстры оказывали раненым первую помощь. Ротный командир разрешил мне покинуть поле боя и сопровождать раненых в полковой медпункт. Я привёл раненых, способных идти, в медпункт. Там попросил выслать санитара с конной волокушей за тяжелоранеными.

МЕДСАНБАТ. К вечеру добрались до медсанбата. Осмотрев моё плечо, хирург сказал, что рана сильно запущена, а образовавшийся нарыв вскоре прорвётся. Мне обильно намазали вонючей мазью раненое плечо. Врач сказал: «Что если до утра это произойдёт, то эвакуировать меня в тыл не будет. Дней десять будешь лечиться в медсанбате». Так и произошло, нарыв прорвался, и вышло из раны много дряни, мне стало легче и боли ушли. А осколок остался в плече, как мина замедленного действия.

К ночи поступила ещё группа раненых с наших трёх рот, штурмовавших высоту. От них мы узнали, что высоту наши бойцы всё-таки взяли и фрицев одолели. Праздничный подарок состоялся!

Медсанбат размещался на лесной поляне в больших утеплённых палатках с печками-буржуйками посередине. В один из дней я грелся на солнышке. Был хороший, ясный день, что редко бывает в ноябре в горах. Смотрю, мимо проходит знакомый мне ещё по Кавказу и Крыму сапёр, рядовой Яремко. Я окликнул его, обменялись приветствиями и новостями солдатских фронтовых будней. Ставропольский хохол-колхозник, Яремко, был богат своим голосом. Тенор. В часы досуга хорошо исполнял малоизвестные украинские народные песни. А вот исполнять строевые песни не мог, и ходить в ногу не умел, путал шаг. Был он ещё и совершенно косой, смотрит как бы вперёд, а голова повёрнута в сторону. Сообщил мне печальное известие – накануне тяжело ранен Ронжин, а мне так хотелось с ним встретиться.

Через несколько дней ко мне, в медсанбат пришел старшина 119 отдельной гвардейской сапёрной роты, так теперь назывался наш бывший батальон. Это Яремко ему сообщил о том, что я нахожусь в медсанбате. Командир роты лейтенант Кошкин сказал старшине, что бы меня после лечения вернули к ним. Я ответил, что согласен на возвращение в роту, с тем и расстались.

САПЁРНАЯ РОТА. Прошло время, меня выписали из медсанбата и тот же старшина увёл меня в роту. В этой роте я застал обстановку похожую на ту, что была в стрелковом полку. Малочисленный состав, нет ни одного взводного командира, нет и сержантов. Поэтому нет и деления на взводы и отделения, все скопом, как в захудалом колхозе. Командир роты и старшина, а теперь и я к ним примкнул, вот и всё командование. Командир роты Кошкин произвёл на меня хорошее впечатление: молодой, энергичный, на войне не новичок, на груди медаль «За отвагу» и два ордена. Один из них орден Красного Знамени, что для ротного командира является высокой наградой. Но воин, тем более командир познаётся на фронте в бою. Вскоре, в боевом рейде в тыл врага, я поменял своё хорошее впечатление о нём, на негативное.

Из своего бывшего отделения сапёров-разведчиков я встретил целыми и невредимыми Тихона Тарасова, Ивана Колесникова, Михаила Убогого и Николая Пономарева. Это моя опора и уверенность, ведь на всех важных заданиях они со мной.

Шла обычная для сапёров фронтовая работа: разведка минно-взрывных заграждений, разминирование, сооружение командных и наблюдательных пунктов. Дивизия с трудом преодолевая вражеское сопротивление продвигалась вперёд к городу Кошице. Наступление велось в основном вдоль автострады, в условиях ограниченного манёвра.

В таких условиях было важно найти и использовать обходные пути. Командир роты отправил меня с четырьмя разведчиками на разведку обходного пути справа от шоссе. Это задание мы выполнили – проложили маршрут параллельно шоссе по лесной просеке и по мелколесью. По нему можно было свободно проехать не только обозам, но даже на легковом транспорте, на Виллисах и Шевроле с прицепленными пушками среднего калибра. Этот маршрут я нанёс на топографическую карту и передал её командиру Кошкину. В конце маршрута с небольшой высоты хорошо просматривалась Кошице. Был ясный день, дымились трубы, слышались паровозные гудки. Был ли использован разведанный нами путь мне неизвестно, но Кошице вскоре была освобождена. Мне не суждено было принять участие в освобождении этого города, опять был ранен.

Но до этого были ещё памятные события тех дней. Вызывает меня Кошкин и приказывает отправиться в штаб дивизии к подполковнику, заместителю начальника штаба. Как оказалось, на этот раз, я был назначен на роль квартирьера. Дивизия с сентября, как прибыли из Крыма, не выводилась на передышку и доукомплектование, и вот теперь ей это предстоит. На автомобиле Студебеккер в группе представителей от полков и других подразделений, зам. начштаба привёз нас в большое село на равнинной части Словакии. Мы остановились в центре села у церкви, где шло богослужение, и было слышно песнопение.

С местной властью через переводчика прошли переговоры, решившие вопросы размещения наших солдат. Я следовал по улице от дома к дому в сопровождении сельчанина-словака. Записывал карандашом в тетрадь номер дома его примерные размеры и наличие надворных построек. После осмотра я должен был письменно предложить, что можно на данной усадьбе разместить.

Надо отметить, что обустроенность села, жилые дома и другие постройки не идут ни в какие сравнения с нашими бедными российскими сёлами, Даже с донскими и кубанскими, не говоря уже о родной Лисогубовке. Население с настороженностью, интересом и опасением смотрело на нас. Вражды не проявляло, но и большого расположения не было. Моя миссия квартирьера продлилась два дня. А в ночь между этими днями с 11 на 12 декабря, когда мы крепко спали на сеновале у одного из хозяев, погиб мой друг ефрейтор Иван Колесников.

Он вывел группу сапёров на разведанное минное поле. Утром намечалось наступление на этом участке, и надо было проделать проход, пропустить через него технику и артиллерию. Случилось это на просёлочной дороге, ведущей в горы с бетонным мостом в один пролёт через небольшую речушку. Предмостная насыпь была заминирована, сапёры сняли там все мины, их было более десятка. Иван распорядился проверить правую сторону от насыпи, где можно было совершить объезд если будет взорван мост. Он первым пополз туда и вскоре обнаружил мину, о чём подал сигнал другим сапёрам. Сапёры стали переползать на свободное пространство, правее и дальше от Ивана. Раздался взрыв неимоверной силы. Тарасов рассказал мне, что когда они опомнились от шока, то на одном из кустов позади себя, заметили блики огоньков – это тлели кусочки ваты от телогрейки Ивана. Прах его взрывом развеялся и распылился вокруг. Ударная волна от эпицентра взрыва расходится в форме перевёрнутого зонтика. Остальные четверо остались живы, так как находились в мёртвом пространстве и ползли на расстоянии.

Надо было попытаться определить, что и почему взорвалось и по возможности сделать выводы на будущее. Командир роты, Тарасов, Пономарев и я отправились на место взрыва. По размеру воронки, а точнее котлована, предположили, что взорвалась трёхъярусная противотанковая мина. Три мины вместе, каждая по пять килограмм тротила, и ещё с каким то «сюрпризом», который Ваня не сумел разгадать.

Из всех погибших на войне моих однополчан, об Иване Колесникове у меня сохранилась самая светлая память и незабываемая горечь утраты. Он был копией меня по духу по отношению к своему долгу, честный и справедливый. Но не только духовно, а и физически был моей копией: Одинакового роста, курносый, русоволосый. Нас многие в роте и батальоне путали, а чаще всего почтальон (воспитанница) Валя. Письма Ивана она вручала мне и наоборот, мои ему.