Текст книги "Исповедь победителей"

Вылазка в тыл врага

Ну а мне суждено было продолжать воевать. В середине декабря, командир роты Кошкин приказал мне готовить личный состав к выполнению важного боевого задания в предстоящую ночь. Проверить исправность оружия. Установить боекомплект на автомат ППШ не менее четырёх рожков или двух круглых дисков, с патронами. На винтовку минимум шестьдесят патронов, и каждому бойцу взять в вещмешок по две противотанковые мины. Сказал, что выход на задание в 21.00, он возглавит лично. Я подумал, что задание будет весьма важное. В назначенный час вышли на задание. Команда состояла из 27 человек, 24 рядовых бойцов и три командира: Кошкин, старшина роты и я. У рядовых за плечами по две противотанковые мины, у меня и старшины взрыватели к ним, у Кошкина автомат ППШ и пистолет ТТ. В расположении роты остались: писарь, каптенармус, повар с помощником и рядовой Дюндя с вьючной гнедой лошадью.

Перед выходом в рейд Кошкин сказал мне, что будем минировать дорогу в расположении немцев, по ней подходят их самоходки и обстреливают наши позиции. Шли, как условились, в колонне по одному. Я со своими бывшими тремя разведчиками впереди, Кошкин со старшиной – в хвосте группы. Следуя по просёлочной дороге, вышли на середину поля, ротный командир, через посыльного скомандовал принять вправо. Вскоре мы достигли лесной опушки, и поступила новая команда – «Стой! Привал!»

На привале я выставил дозорных впереди и по флангам, приказал строго соблюдать светомаскировку, разговаривать только шепотом. Кошкин, со старшиной, лёжа, прикрывшись плащ-накидкой, освещали фонариком карту – определяли или уточняли маршрут движения. Я подумал, что же вы днём не изучили по карте местность и не определились с маршрутом движения. Позвали меня, и Кошкин указал место, к которому надо выйти и установить мины. Это примерно в четырёх-пяти километрах от нашего привала. Командир говорит мне – дальше к этому месту пойдёшь ты. Возьми с собой четыре мины и одного бойца по выбору. Я ещё не понял его замысла, но если определено место диверсии, так и веди туда всю группу – нанесём врагу не комариный укус, а максимальный урон! Мне такое решение не понравилось, но приказ есть закон, возражения недопустимы. Тем более я не знал его замысла, где и как будут использованы оставшиеся 44 противотанковые мины.

Я ещё раз внимательно посмотрел карту, наметил маршрут, запомнил несколько заметных на нем ориентиров. Сказал, что со мной пойдёт Тарасов – надёжный, во всех отношениях, воин. Взяв всё необходимое, мы отправились по намеченному маршруту в 23 часа. Путь пролегал по горной гряде обильно поросшей лесом. Шли медленно и осторожно не оставляя никаких меток. Отмечаю в своей памяти отдельные броские ориентиры: упавшее с вывернутым корнем дерево, камень-валун, овраг и пр.

Пройдя четыре километра, мы свернули влево и через низину, поросшую лиственным мелколесьем, вышли к намеченной цели. Это была не дорога в обычном понимании, а трасса, пробитая по целине гусеницами немецких самоходных артиллерийских установок (САУ). Мы установили в наезженные колеи по две мины, метров на 30 одна от другой – «угощайтесь» фашисты!

Как говорят моряки – «легли» на обратный курс, идем обратно. На коротких остановках уточняем ориентировку и прослушиваем тишину леса. Тарасов удивлялся, как я могу ночью в кромешной тьме так уверенно ориентироваться. Шли без мин веселее, но скорости не прибавили, проявляли осторожность. Ведь мы в немецком тылу. Когда уже чувствовалось приближение к своей группе, вдруг обнаружилось, что наш путь пересекают какие-то движущие тени на расстоянии 5–6 метров.

Мгновенно присели за кустом среди деревьев, ошибки быть не могло-это немцы! Как я определил, на новую позицию перемещалась вражеская миномётная батарея на вьючных лошадях. Двигались след в след. Три-четыре человека впереди лошади и столько же позади неё, и опять вьючная лошадь. Шли миномётные расчёты, не бряцали, никто не шумел, не подавал голоса. Очень тихо перемещались, и сколько их прошло, мне было неведомо. Пока мы наблюдали, прошло пять лошадей и столько же миномётных расчётов.

Я не стал открывать огонь, в густом лесу это малоэффективно. Пропустили немцев и продолжили свой путь, и буквально через 200 метров вышли к нашей группе. Разительная картина с дисциплиной – у нас ни одного дозорного – все во главе с ротным крепко спят, бери их голыми руками.

Разбудил Кошкина и доложил ему о выполнении задания и о прошедших мимо них немцах. Но никаких вопросов о выполнении боевой задачи у него не возникло, не спросил ничего и о немецком подразделении, ни в чём не проявил интереса. Похоже, командир роты ещё не отошел от крепкого сна под шум сосен, и крепкого возлияния из фляжки старшины. Поразительно: в тылу врага забыл даже выставить дозорных.

Ротный немного пришел в себя и вместе со старшиной опять углубился в размышления над топографической картой. Последовала команда: «Приготовиться к маршу!» Вскоре вышли, он со старшиной во главе колонны, я с Тарасовым замыкающими. Куда идём и зачем, никому из нас не ведомо.

Стал понемногу сереть рассвет, я уже подумал, что возвращаемся на свою базу. Но вот вышли на просёлочную дорогу, с которой вчера свернули вправо. Опять пошли по ней в сторону леса и гор. Когда голова колонны метров на двадцать углубилась в опушку леса, я услышал топот. Тут же увидел бегущих солдат, а впереди их Кошкин. Он бежал с возгласами и отдышкой: «Там немцы!» А с опушки раздались несколько одиночных винтовочных выстрелов.

Делать нечего и я разворачиваюсь, пропускаю всех бегущих, и шагом следуем с Тарасовым за ними. Не могу же я в присутствии живого и невредимого командира роты, хотя и сильно перепуганного, проявить инициативу и взять командование на себя. На середине поля все собрались вместе, отдышались. Нас никто не преследовал и не обстреливал.

А что же произошло? Кошкин увидел стоящего к нему спиной немецкого солдата, который прислонившись к дереву дремал. Подумал, что это наш солдат и хлопнул его по плечу, тот обернулся и что есть мочи заорал. Кошкин драпанул, а фриц, на радостях произвёл несколько выстрелов из винтовки. Ничего не стоило тихо скрутить часового, а спящих солдат пленить вместе с их лошадьми и миномётами.

Кошкин повёл солдат на базу, а на подходе к ней, приказал закопать, спрятать в воронке, 44 противотанковых мины, которые так и не были установлены. Страшное явление на войне – трусость командира!

Мне не ведомо, что доложил Кошкин начальству о проведённом рейде в тыл врага. Наверняка доложил, что задание успешно выполнено. Никто же не пойдёт считать, что из 48 противотанковых мин, взятых в рейд, было установлено только 4. Ну а если станет известно, что на них подорвётся хотя бы одна «пантера» или самоходка Фердинанд, то на груди у ротного засияет ещё один орден.

На командном пункте. Ранение в ногу

На следующий день, 17 декабря 1944 года, я с двумя солдатами Убогим и Пономаревым, был направлен на командный пункт командира дивизии. Нашей задачей была сопровождение комдива и обеспечение его безопасного маршрута от минно-взрывных устройств. Кроме того при встрече с разведывательно-диверсионными группами немцев, что нередко случается в горах, усилить группу сопровождения. Когда ему будет необходимо перейти на запасной командный пункт, или на позиции одного из полков дивизии. В этом случае сапёры идут впереди и внимательно просматривают всё подозрительное.

Командный пункт располагался в отдельно стоящем двух этажном здании. О нашем прибытии доложил капитану, адъютанту комдива. Он, вместе с нами поднялся на чердак здания, и приказал нам вести наблюдение в заданном секторе. Проинструктировал нас и группу дивизионных разведчиков, среди которых были мне знакомые ещё по Крыму.

Крыша и потолочное перекрытие второго этажа по центру здания были пробиты артиллерийским снарядом. Зияла дыра метрового диаметра, через которую я увидел комдива генерала Колдубова, управляющего боем. С большим интересом впервые за войну я видел как действует командующий.

Перед ним располагался большой стол у простенка, на нём несколько полевых телефонных аппаратов. Они часто звонили, рядом стояла рация, за которой находился старшина-радист. С генералом его адъютант и два штабных офицера, на стене висит большая карта.

Звонившие, видимо командиры полков, и отдельных частей сообщали обстановку. Штабисты сразу наносили на карту все изменения, затем комдив давал чёткие указания, приказы. Один из звонивших, настойчиво, просил подкреплений личного состава. Генерал в ответ требовал, просил: «Держитесь! Непременно держитесь! Карандашей у меня нет, и сегодня не будет!» Условная и примитивная маскировка, называть наших солдат словом – «карандаши». Это слово очень точно передавало отношение к солдату на войне. Солдат на фронте и есть карандаш, который можно: заточить исписать, потерять, сломать и выбросить.

Во второй половине дня мы спустились на первый этаж. Адъютант сообщил мне, что комдив решил посетить боевые порядки одного из полков, а мы будем его сопровождать. Сказал, что людей у нас маловато, пошли посыльного, пусть командир роты добавит ещё трёх – четырёх солдат. Послал Пономарева, тот вскоре вернулся и привёл с собой ещё пять бойцов-сапёров средних лет, уроженцев с Кавказа.

Наша группа двинулась в путь и стала подниматься в гору. Вскоре вошли в лес. Сапёры шли впереди, генерал, его адъютант и ординарец были в центре, а по флангам замыкали группу бойцы разведывательной роты. Приближалась вершина, деревья стали реже. Уже оставалось немного дойти до вершины, как на ней затрещали автоматные очереди, разрывы гранат и невнятные, истеричные крики.

Мы ускорили своё движение и вдруг увидели, что нам навстречу, бежит, спускается с вершины заместитель комдива полковник Козлов. Он находился на запасном командном пункте, где были ещё трое солдат и четыре девушки (санинструктор и три связистки). Они потеряли бдительность, были внезапно атакованы, просочившимися немцами, и все семеро погибли. Фрицы хотели захватить в плен, убегающего от них полковника, но столкнулись с нашей группой. Они открыли интенсивный автоматный огонь, который в лесу не был эффективным.

Командовал нашими действиями адъютант комдива. Он приказал левым флангом обойти, отсечь немцев и выйти на вершину. А правым, где я находился, активнее вести огонь и от дерева к дереву продвигаться вперёд. Я вёл прицельный огонь короткими очередями из автомата. Заметил, что один из фашистов, на расстоянии метров 60 от меня, обходит нашу группу с фланга. Дал по нему несколько коротких очередей, и он упал. Вероятно, я его ранил. Он лежал без движения, потом ползком укрылся за дерево. Немцы, тем временем уже установили ранцевый миномёт и стали вести по нам беглый огонь. Одна из мин разорвалась за спиной, лежащего на правом боку сапёра с Кавказа и изрешетила ему спину и ноги. Я стоял от него в двух метрах, укрываясь за стволом дерева. Один из осколков той мины достался мне, попал в верхнюю часть правой голени и застрял по центру в кости возле коленного сустава. Нам оказали первую помощь, долго возились с сапёром-кавказцем, получившим множественные ранения.

Бой закончился с благополучным исходом, кроме двух раненых у нашей группы, потерь не было. Немцы оставили на поле боя шесть убитых и двух тяжелораненых, остальные скрылись в лесу. Соорудили носилки из плащ-накидок и двух жердей. Четыре сапёра, взятые на усиление группы, понесли своего товарища в медсанбат. Я, опираясь на рогатину, ковылял следом за ними, со своим автоматом и винтовкой тяжелораненого. Мне ещё приходилось озираться вокруг – как бы нам не напороться на немцев. Убогий и Пономарев остались в генеральской группе.

До медсанбата добрались к вечеру, когда уже стемнело. Раненого кавказца сразу же уложили на операционный стол. Я попал на операционный стол несколько позже, мне провели рассечение раны и извлекли осколок. Ночью, на санитарной машине меня отправили во фронтовой госпиталь № 4553, который располагался в пригороде города Мукачево (Чехословакия). Рана заживала быстро, уже 10 января 1945 года, я был отправлен в батальон выздоравливающих на 10 дней. Дальше, как принято, направили в запасной полк. А из него меня ждала дорога в маршевую роту, и на передовую.

Запасной полк. Домой

Но мой путь, на этот раз, прервался в запасном полку, который размещался в небольшом городке на юге Польши. Я был определён в сапёрную роту, с задачей готовить специалистов-сапёров для фронта. Командир роты, капитан, кадровый офицер с большим фронтовым опытом, долечивался после тяжёлого ранения и ходил с тростью. Состоялась наша беседа на предмет: кто я, как сюда попал, где и как воевал. После ознакомительной и человечной беседы объявил мне своё решение: «Зачисляю тебя в штат роты на должность помощника командира взвода, о чём состоится приказ по полку». Ты уже достаточно опытный и бывалый фронтовик, у тебя есть все основания и моральное право готовить сапёров. Война идёт к завершению, а здесь многие сержанты засиделись и ещё пороху, как следует, не нюхали. Считал его решение правильным, но попытался вернуться в свою часть, чтобы закончить войну со своими боевыми товарищами. Капитан сказал, что хорошей подготовкой солдат для боя мы продолжим вносить свою лепту в нашу скорую Победу. Так я оказался не на передовой, а в запасном полку, который входил в состав действующей армии. Это был конец января 1945 года. Красная Армия освободила Варшаву, форсировала Вислу и вышла к Одеру. Обозначилось направление на Берлин.

Началась обыденная военная служба определённая воинскими уставами и наставлениями, расписанием и распорядком дня. Я проводил занятия по минно-взрывным заграждениям, обезвреживанию мин и фугасов, действиям в составе штурмовых групп, по строевой и огневой подготовке. Главным нашим правилом было: учить тому, что требуется на войне, и суворовское – тяжело в учении, легко в бою.

Иногда наша сапёрная рота, вместе со стрелковыми батальонами, привлекалась к прочёсыванию близлежащих лесных массивов, где скрывались банды польских националистов, боровшихся с советскими войсками. Обнаруживали места их стоянок, но часто бандиты успевали ускользать, благодаря своим осведомителям. Такая служба продолжалась у меня два с половиной месяца. А раз в неделю, в вечернее время, политотдел обязал меня посещать ППШ. Это сокращение обозначало не пистолет-пулемёт Шпагина, а полковую партийную школу. Ведь я был членом ВКП(б).

За время войны коммунистическая партия численно росла высокими темпами за счёт солдат и командиров Красной Армии. Но их политический уровень революционной теории и идейности был осень низким.

Активность новых членов партии на партийных собраниях проявлялась в том, что после вопроса: «Кто за?» они поднимали руки на полную вытяжку выше всех. А во время боя кричали «Ура!» громче всех, да ещё кричали возгласы – «За Сталина!», но это уже по поручению парторга или замполита. Поэтому последовало указание ЦК партии активизировать идейно-политическое просвещение молодых коммунистов.

В середине апреля, через посыльного, меня вызвали вечером в политотдел запасного полка. Принял меня начальник политотдела, полковник. Я был очень удивлён – к чему бы мне, обычному сержанту, такая честь? После краткой беседы, не спрашивая моего согласия, он объявил своё решение о направлении меня на курсы политсостава в город Иваново. Пояснил, что получена шифровка политуправления фронта об отборе курсантов, а я подхожу для этого по всем статьям. Говорю ему, зачем это нужно, война заканчивается, наши войска уже под Берлином. Политработники будут нужны и после войны, сказал мне полковник.

Возвратился в роту, наутро получил продовольственный вещевой, и денежный аттестаты. Получил в политотделе полка предписание в политуправление фронта, и в шесть часов выехал. До ПУ фронта, расположенного в городе Рыбник, было добрых сотня километров. Приехав сдал своё предписание и стал ждать дальнейших распоряжений.

Был солнечный, тёплый день 16 апреля. Из открытого окна первого этажа прослушал сообщение Совинформбюро. Шло успешное наступление на Берлин. С удовольствием оприходовал свой сухой паёк, стрельнул закурить у снующих по двору вояк и продолжал ждать. Постепенно ко мне подтянулись и другие кандидаты на учёбу из различных частей, всего восемь человек. Из всей своей дивизии, только я был направлен на учёбу. Вскоре нас пригласили в отдел кадров, усадили на шикарные трофейные стулья, проверили по списку и посмотрели на наши физиономии. Проинструктировали, как доехать, как вести себя в пути следования, куда обращаться за содействием по разным обстоятельствам. Каждому вручили Предписание начальнику ИВПУ со сроком прибытия в город Иваново 30 апреля, то есть через две недели.

Это был для нас редкий, дорогой подарок, высшее проявление гуманности и заботы к фронтовикам! Нам дали возможность заехать к родным и близким, которых мы не видели всю войну, все долгие четыре года.

ДОМОЙ. Всей группой направились на автомагистраль к посту ВАИ, а по пути, с разинутым ртом, осмотрели город. Типичный немецкий город, тёмно-серые здания, красивая брусчатка на мостовых и тротуарах. Он мало пострадал от войны, но был совершенно пустым и безлюдным, жители его покинули.

На посту ВАИ проверили документы, предупредили об ответственности, предложили сдать оружие, остановили нам автомобиль Студебеккер стентом. Разместились в кузове, где были ящики со стреляными гильзами от артиллерийских снарядов. Прибыли на станцию Катовице в Польше. На разгрузочной площадке солдаты выгружали из вагонов снаряды и грузили их на подъезжающие автомашины авто батальона. По окончании разгрузки устроились в один из пустых вагонов. Подали паровоз, свисток, и звуки колёс: «Тук-ту»! Утром были во Львове, а это уже Советский Союз! Наша Родина! Мы дома и живы! Ура! Ура! И ещё раз Ура!

Во Львове наша группа растворилась, каждый устремился кто куда. Я, не заходя в вокзал, вышел на платформы и на одной из них обнаружил поезд Львов – Киев. Состав собирался отправляться, он был уже под завязку заполненный пассажирами. Пробрался в вагон, устроился на верхнюю багажную полку, это лучше чем стоять в тамбуре или в проходе. Пожилой проводник (хохол) не препятствовал и даже не спросил у меня билет. На следующий день были в Киеве, теперь до Брянска рукой подать. Но у меня закончились продукты, и их надо было получить. Недалеко от вокзала нашел продпункт и, предъявив продовольственный аттестат, получил сухой паёк на двое суток. Вернулся на вокзал, где уже шла посадка на поезд Киев – Москва. Проводник, уже наш (москаль), заорал: «Куда прёшь? Предъяви билет!» А какой у меня билет, за ним надо очень долго толкаться в очередях у касс. Прошу проводника пустить в вагон, ведь еду с фронта к родителям, которых не видел больше четырёх лет. Не положено, – отвечает. Но когда я пообещал ему, что «оприходуем» вместе «второй фронт» (американскую тушенку) с хлебом, смилостивился, и впустил меня в вагон.

Под стук колес моё настроение повышалось, неужели всё самое тяжёлое уже позади, и я увижу родных, а впереди меня ждёт целая жизнь!

Однако стала нарастать тревога на душе. Ужасающе действовала на меня картина за окнами и внутри вагона. Разрушенные станции, остовы труб на месте сёл и деревень. Снующие за милостыней изуродованные на войне инвалиды. Утомлённые непосильным трудом и недоеданием женщины. Босоногие дети с потускневшими глазами, истощённые и одетые в рвань.

Как и когда мы всё это преодолеем и создадим достойную жизнь?

В середине следующего дня, 18.04.1945 года я прибыл в Брянск. Деревянного вокзала, довольно большого и красивого, голубого цвета, не было, он сгорел дотла. Примыкавшие к нему служебные здания и жилые дома были разрушены. Направился на улицу Паровозную 16 к своей тёте, Татьяне Степановне. Там жилой массив частной застройки сохранился. Состоялась тёплая и душевная встреча с долгой беседой. Тётя Таня рассказала о виденном и пережитом за два года немецкой оккупации. Я, поведал о своей фронтовой судьбе. Ближе к вечеру пришла с занятий моя 17 летняя сестра Паша, учащаяся медицинского училища. Этим же вечером, на перекладных поездах, мы выехали с ней в Лизогубовку. Поезда состояли из товарных вагонов, оборудованных тесовыми скамейками и подвесными лестницами на входе в центре вагона. Утром, в шесть часов, сошли на станции Жудилово, и через час добрались до родного дома, который я покинул ещё до войны, четыре с половиной года назад.

Договорились с Пашей, что в хату я войду один. Мать и тётя Матрёна хлопотали у русской печи. Остальные: три моих сестры, младший сын и три дочери тёти ещё спали в светлице. Дом тёти сожгли немцы при отходе, а дядя Петя воевал на фронте.

Здравствуйте вам! Встречайте, я ваш сын! В ответ немая сцена, за ней последовал неимоверный плач в два голоса, с причитаниями. Вошла Паша, повыскакивали все из светлицы, они как могли, выражали восторги радости. Прошибла слеза и меня, солдата, застрял комок в горле. Постепенно все пришли в себя, успокоились. Радость не покидала меня, в резерве у меня есть девять дней. Время отдохнуть от войны, прийти в себя, привыкнуть к мирной жизни. Я был человеком любознательным и меня интересовали вопросы, как жители Лизогубовки встретили немцев и провели два года в оккупации?