Текст книги "За грибами в Лондон (сборник)"

Валерий Георгиевич Попов
За грибами в Лондон

Путешествия – лучшая часть жизни…

© Попов В., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

* * *

Похищение Европы

Поезд дружбы

Помню, как впервые пересекал границу. Вот последний наш берег, за ним – непривычно пустая река: ни лодок, ни купающихся. На нашем берегу – провожая нас? – лежали в позах весьма непринужденных четверо пограничников в зеленых фуражках, жгли костер. Дым низко стелился над водой. Отдыхают? Но почему именно здесь? Странное выбрали место. Говорят, что лучше всего запоминается именно что-то загадочное, не объясненное до конца. Посыпались гипотезы, шутки: «Может, костром этим отвлекаем внимание, а наш человек в другом месте переплывает реку?» – «Но зачем? – рассудительно сказал наш руководитель Леха. – Если и так сейчас переезжает границу целый поезд «наших» людей?» Но для чего же горит костер? Советская школа нас как воспитала: «Нет дыма без огня!» Над костром не было ни котла с ухою, ни шашлыка. Так зачем же? Посыпались новые версии: молодежь была «творческая», пытливая, и по случаю первого пересечения границы все мы были возбуждены. Ветер мотал дым то в одну сторону, то в другую. Запомнилась самая парадоксальная версия (которую, кстати, высказал я): «Пограничники жгут костер, поддерживая «дым отечества», который, как известно из классики, «сладок и приятен». Эту версию весело приняли. И так мы переехали мост. И встали. Вошли их пограничники, в непривычной форме (первый заграничный шок), смотрели наши паспорта, с акцентом (что естественно) спрашивали, что везем. А вдруг не пропустят, придерутся к чему-то?

Волновались все. Хотя готовили нас вроде бы тщательно: отбирали самых достойных, потом нас еще инструктировали, учили… Мы вызубрили наизусть непростые имена руководителей компартий самых экзотических стран – но пограничники почему-то их не спрашивали. Что-то другое интересует их? Может, моральный облик? Комиссия старых большевиков райкома проверяла нас!

– Как с этим делом у тебя? – спросил меня председатель комиссии, щелкнув пальцем по кадыку.

– Никогда! – вскричал я.

– А с этим? – Сосед его вдруг – дважды! – шлепнул ладонью по кулаку.

О чем это он?! Даже не понимаю!

– Даже не понимаю вас.

– Ну ладно… иди.

О чем они спрашивали наших девушек – не знаю. Но все в результате прошли.

И вот – первая «заграничная» проверка!.. Их, оказывается, интересует вовсе не наша идейная подготовка, а наши чемоданы. Впрочем, просмотрели всего один: как ни странно – у нашего руководителя… Ничего не отняли – и ушли.

Поезд, заскрипев, потянулся. Мы кинулись к окнам… Совсем другая жизнь, другие дома и поля!

Ночевали мы в маленьком приграничном венгерском городке, на вид скромном… но там мы обрели все, о чем тайно мечтали. И главное – чувство свободы! Все было другое, и главное – другими стали мы, освободилось все прежде зажатое! Так повлияла на нас «первая заграница». Несмотря на все клятвы, данные райкому, после обеда все тут же исчезли из гостиницы… и вернулись наутро. Оказалось, и ночью тут кое-что работает, не как у нас.

Но самая «вольница» развернулась в Будапеште, поразившем нас своей роскошной и вольной жизнью (хотя «венгерские события» были не так уж давно, и по улицам патрулировали еще наши автоматчики). Но – свобода пьянила! И я, решившись, подошел к Э.

Переглянулись мы с нею еще во Львове, где проходили «окончательный» инструктаж в местном райкоме перед пересечением границы. Многие ворчали: отнимают от поездки два дня! Но мне и во Львове уже нравилось – в городе был безусловный западный колорит, как мы его понимали… а главное – была уже жаркая, сухая весна. Помню, как мы с вновь обретенным другом Лехой, руководителем нашей делегации, утром, еще до завтрака, выскочили из гостиницы на соседний угол – «залить зенки», как он говорил. Явно западный, по нашим понятиям, сервис, большое стеклянное окно – шириной метров пять – и острое утреннее счастье… никогда прежде не пил с утра. Вот она – свобода!

И тут на солнечном углу появились наши девушки… И одна, на которую я запал сразу, как только увидел… Кстати, из Казани, где я родился. Дополнительный аргумент! Они шли мимо стекла, за которым мы сидели, и заметили нас. И вдруг ее взгляд, прямо в душу! Умирать буду – вспомню тот миг!

Следующий кадр: мы заходим с ней в бар, уже в Будапеште, и я вынимаю заначку. Строжайше запрещалось – но все знали, что рубли в Венгрии меняют. За давностью лет скажу: я засунул рулончик сторублевок в пасту. И, как бы по причине крайней своей чистоплотности, постоянно носил ее с собой. И вот, открыв зубную пасту с неожиданного конца, вытащил, прямо при ней, трубочку денег в целлофане. О, как она смеялась – прислонив руку к стене и как бы обессилено уткнувшись в нее головой! Потом – выпрямляется, глаза счастливо блестят. Мы шли с ней по Будапешту, и он был роскошен – особенно по сравнению с нашими тусклыми в те года городами. И вдруг что-то темное, закрывающее сияние, приблизилось к нам… Леха! Мрачный, как ночь!

– Я встречался сейчас с местными комсомольцами… – проговорил он.

– Ну? – уныло откликнулся я.

– Они мне сказали… где здесь стриптиз!

– Так пойдем же! – вскричал я. – Плачу!

Стриптиз меня восхитил! Хотя главная моя страсть была направлена в другую сторону.

– Что вы делаете? – шептал Леха. – Вас же… отправят обратно!

– Ты думаешь? – глянув на него, хрипло проговорила она. И мы опять обнялись!

И Леха с горя напился.

Потом мы подошли с ней к дверям ее номера, в котором жили еще трое ее подруг. Но их в номере не оказалось – свобода увела за собой всех! Вернувшись в свой номер перед рассветом, я чуток поспал и позвонил ей, из номера в номер. Она произнесла приглушенно (видимо, подружки уже вернулись):

– Не сходи с ума!

Но «тормозить» сейчас? Еще «затормозят», и не раз – это я знал… Но здесь, будем считать, мы вырвались на свободу! И «похитим Европу» со всеми ее прелестями! Я распахнул окно. Ворвавшийся ветер побеспокоил моего соседа, он что-то проворчал, натянул одеяло на голову. «Спи, дорогой!» Я вскарабкался на подоконник и шагнул на карниз. Карниз был весьма условный, состоящий в основном из голов разных дриад и наяд, сплетенных прихотливым стилем модерн под моими ногами. Дул сильный ветер, внизу простиралась река. Гибель была близка как никогда. Что вело меня? В основном – отчаяние. Я уже чувствовал, что такая жизнь вряд ли будет возможна после нашего возвращения. Только здесь – и сейчас! Я дотянулся ногой до увитой извилистыми прядями головы следующей русалки – и перенесся туда. Это по коридору казалось близко, а тут все замедлилось. Следующее окно было угловое, огромное, окаймленное цветами и листьями – мой любимый модерн. Прежде я любовался им издали – а вот теперь обнимал. Последним, быть может, объятьем: вряд ли кто до меня тут, снаружи, стоял? Но ведь кто-то же лепил этих русалок, значит, был тут? – так я заговаривал себя. Но лучше не задумываться, и главное – не смотреть вниз, в бездну. Гляди в окно! Увиденное – потрясло: за столом под бронзовым канделябром собралось руководство нашего комсомольского руководства (Леха был среди них) – а весь стол был завален пачками валюты. Выиграли ночью в казино? Или привезли столько? Главный руководитель наш, невысокая, но волевая Вероника Плешкина раздавала пачки, и горка валюты перед каждым росла. Не они ли говорили нам, что валюту не надо провозить, что дружба молодежи всех стран бескорыстна? Конечно, некоторые заначки мы провезли – но чтобы столько! Видимо, на идеологическую работу. Мне бы тенью проскользить – они бы и не заметили. Тем более что следующее окно манило – там ждала она! Но неожиданно даже для себя я толкнул рукой витиеватую форточку и, просунув внутрь руку, закричал:

– Дайте и мне денег! Дайте!

Они застыли в ужасе. Леха в панике кинулся ко мне с пачкой в руке, но волевая Плешкина остановила его. И тут я уже как-то весело сделал шаг по карнизу – и упал в следующее окно, на руки любимой. Неожиданно я оказался весь в царапинах и порезах.

– Тебя отправят! Тебя точно отправят! – с ужасом и восторгом шептала она, умащая меня йодом.

Когда меня спрашивали потом, боролся ли я с тоталитаризмом, я отвечал: «Да!» – подразумевая как раз этот случай.

Впрочем, меня почему-то не отправили (сложновато, наверное, было), но зато Леха теперь неотступно следовал за мной. То и была «идеологическая работа», на которую, видимо, и были выделены пачки денег. На что тратили мы их с Лехой – догадываетесь. Я понимал, что это плата за молчание, и я молчал. Целые пятьдесят лет! И вот говорю лишь сейчас… когда пришло время правды! Ночью Леха, замаявшись со мной, честно спал. Но он был, пожалуй, единственный такой: кто же спит ночью, вырвавшись на свободу? Только один Леха, пожалуй, уже от нее устал.

…Потом я часто бывал в этом городе – переводили рассказы, – и каждый раз я выходил на широкий Дунай, смотрел на высокую гостиницу, на той стороне, на последний этаж, с наядами и дриадами. Неужели это я там стоял? Есть чем гордиться!

За грибами в Лондон

Кончалось лето. Я купался в озере. Уже плыли по воде желтые листья.

– Привет! – вдруг проговорила какая-то голова, выныривая. – Не узнаешь, что ли? Маркелов я!

Оргсекретарь нашего Союза писателей!

– В Англию хотим тебя послать.

– Меня?

Вот это пруха! До этого я был только в Венгрии (начинать полагалось со «стран народной демократии», как там покажешь себя). И вот – в Англию! Видимо, в Венгрии я себя правильно проявил?

– Ну… есть сведения, что ты не теряешься в сложных условиях. А ведь всякое может быть в странах капитала!

– Еще бы!.. Через сколько дней выезжать?

– Послезавтра, брат! Как-то все комом у нас. Другого намечали – но тот подвел. Но не волнуйся – все сделаем!

В тот же вечер, бросив все на даче, я помчался в город, помылся, стал собираться. На полочке три помазка – на разных жизненных изгибах покупал я себе новые помазки – стояли вроде бы безразлично, а сами, ясное дело, ждали: кого же из них я в Англию возьму? Ладно уж, возьму всех трех, думаю, в контрабанде меня не обвинят? Взял еще крем «После бритья», а заодно и «После битья», а заодно и «После питья», а заодно уж и «После житья»… То есть начал сочинять еще дома!

В самолете сразу прилип к иллюминатору. Впервые покидаю родной континент! К сожалению, Европа лежала под облаками, и не верилось, что там, внизу – Германия, потом – Франция, под такими привычными, абсолютно знакомыми на вид облаками… После долгого ровного гуда самолет начало вдруг трясти, мимо летела мгла – самолет снижался над Англией. Все сидели неподвижно, прижавшись спинами к креслам, иногда гулко глотая слюну. Самолет то снижался, то снова заворачивал вверх – по салону проносился тяжкий вздох. Нелегко даются чужие миры! Во время очередного спуска-падения в неожиданном месте (почти что наверху) показалась земля: вспаханное поле, похожее на отпечаток ботинка из двух половинок – каблука и подошвы, у «каблука» – красивый белый дом, высотой с коробок. Потом все понеслось навстречу: блестящая река, кустарник, полосатая вышка… удар – и покатились по Англии!

Потом мы вышли на маленькую треугольную площадь – и меня охватило ощущение сна: все другое! Другая раскраска домов, медленно и беззвучно проезжают черные домики-такси… Люди двигаются иначе! Подали автобус с зеркальными стеклами, отражающими улицы, но прозрачными изнутри. Автобус тронулся. Седая женщина, встретившая нас, что-то говорила в микрофон по-русски, но я еще ничего не понимал – «ватное» ощущение полета продолжалось, тем более что автобус мчался по высокой эстакаде, острые крыши тесно составленных домиков с торчащими плоскими каминными трубами мелькали внизу.

Мы съехали в улицу. Близко, за стеклом, серые плиты тротуара, за решетками – белые ступени, поднимающиеся к дверям. Спокойные прохожие, никак не думающие о том, что мы к ним только что спустились с высоты десяти тысяч метров… Тротуары отодвинулись, начались улицы широкие, пестрые, торговые. Вдруг, осветившись низким вечерним солнцем, мы выехали на простор, все стали поворачиваться, разглядывать украшающую Трафальгар-сквер колонну Нельсона. Свернули в узкую улочку, прочитали табличку… Чаринг-кросс! Как приятно выговаривать английские названия.

Перед отелем вращалась на низкой мачте огромная светящаяся буква «С» – знак фирмы, владеющей сетью отелей «Сентрал отель». В номере я закрыл дверь, сел. Номер был довольно безликий, никакой роскоши. Можно было успокоиться, перевести дух… Но сердце стучало так, что было слышно! Перед отъездом предупреждали нас: «В отелях ничем не пользуйтесь, за все сразу же присылают счет!»

И над спинкой кровати был вделан какой-то циферблат с множеством делений. Это сколько же фунтов стерлингов могут насчитать? Не двигаться!.. Однако все же пришлось пойти в ванную – и когда вышел, увидел с ужасом, что стрелка подвинулась на четыре деления! Не надо было, видимо, воду спускать! Я застыл в кресле, боясь глянуть на стрелки… Еще добавилось два деления. Выскочил в коридор, пытаясь взять себя в руки, походил. И когда возвратился – еще пять! Разорен! Нам всего-то выдали по двадцать фунтов! «Все! Влип! Долговая яма! – обливаясь потом, подумал я. – Единственная достопримечательность, которую я здесь увижу – это Тауэр, тюрьма. Но зато – надолго!»

Зазвонил телефон. Может быть, хоть это у них бесплатно?

– Але, – осторожно произнес я.

– И у тебя циферблат? – голос Маркелова.

– …Да! – выкрикнул я.

– Это часы.

Гоcподи! Радость-то какая!

Сейчас бы ту остроту восприятия…

Я выглянул в окно: на площадке перед отелем, хохоча, бурно жестикулируя, стояли наши. Я сбежал вниз. Оказалось неожиданно тепло, все в пиджаках, в рубашках. И еще – ощущение не улицы, а квартиры: чисто, сухо, красивая посуда, книги, журналы вынесены из лавочек прямо на тротуар.

Мы свернули в уютную улочку, потом в другую. И так, гуляя, неожиданно пришли в Сохо – и там стали как-то разбредаться. Дальше – поняли все, глядя на вывески – советским людям лучше действовать поодиночке.

С колотящимся сердцем (прямо все время тут колотится!) я спустился в манящий подвал. Интеллигентная старушка в кассе взяла десять фунтов… В полутемном зале, похожем на сельский кинотеатр, хлопали откидывающиеся деревянные сиденья, люди входили и, как это ни странно, выходили, хотя сидеть здесь можно было до бесконечности… Стриптиз «нонстоп»! Обстановка была самая непринужденная. На освещенной сцене в конце зала маячила девица. Она переговаривалась с сидящими в зале, те что-то ей отвечали, вспыхивал хохот. Иногда, разговорившись, она прекращала раздеваться, смеялась… Потом сняла все! И тут же, брякая кольцами, занавес закрылся. Мимо кресел простучала каблуками следующая… И опять – шуточки, разговорчики, долгие перерывы. Никак это не напоминало обитель порока! Какая-то говорильня одна! За этим ли ехали? Я встал, хлопнув сиденьем, и вышел на улицу… Ну что за народ? Все у них можно!.. И не вызывает уже эмоций. Толпа по улочкам шла трезвая, насмешливая, спокойная… Вот она какая, Европа, в которую мы все так стремились. В эротическом кино – еще пять фунтов! – страсти тоже отнюдь не бурлили – в зале, во всяком случае, точно. Большинство зрителей спали! Нашли место! «Оскорбленный в худших своих чувствах», я вышел. Улица была пустынной, холодный ветер нес обрывки бумаги. Мне стало вдруг неуютно и слегка страшно. На тротуаре время от времени попадались какие-то люди, неподвижно сидящие на черных высоких мешках с мусором. На меня они абсолютно не реагировали. Увидев на повороте такси, я бросился к нему (лондонские такси – черные, старомодные – узнаешь сразу!).

Приехав к отелю, я долго смотрел на счетчик. Нет, к сожалению, это счетчик, а не часы – надо платить! Еще три фунта. Я вошел в отель и, почему-то не пожелав воспользоваться лифтом, мрачно стал подниматься по лестнице. На лестничных площадках тускло светились какие-то глиняные хари. На моем этаже харя не горела. Тоже мне «сервис»! Я шел по коридору, с усилием отталкивая преграждающие коридор тугие пожарные двери с надписью на них «Пут офф».

Да… Приехал черт знает зачем! Массу денег истратил в Сохо… Плохо! Я отжал тугую дверь и влез в номер. Ночью я проснулся оттого, что стало холодно. Я нащупал в стенке кондиционер, поставил переключатель на «хот» – горячее, постоял в темноте и вдруг почувствовал: «А я ведь в Англии! Стою сейчас прямо в Англии… Счастливчик! Запомни: ты счастливчик!» И я спокойно уснул.

После завтрака мы уютно уселись в автобус. Национальная галерея – великолепный Тернер! Потом «Тэйт-галери» – прекрасные импрессионисты!

После обеда автобус вынес нас из Лондона. Мелькали широкие зеленые поля с редкими стадами овец, иногда почему-то павлинов… Машин навстречу попадалось очень мало, особенно грузовых. И снова – зеленые травяные поля, пустынное шоссе. «Ш-ш-ш!» – пронесется легковая, и опять тишина. Англичане вообще, как я заметил, отнюдь не выставляют наружу процесс производства, не упиваются им, как это делаем мы, наоборот, скрывают его, и кажется, что существуют лишь зеленые поля – и белые овцы.

Стали подниматься башни. Чистый красивый Оксфорд… Студент в шлепанцах, по-домашнему, зашедший в церковь и заигравший вдруг на органе.

Но главное наслаждение, таясь и дрожа, я готовил себе на вечер: пойти по Лондону, самому выбирая маршрут, заворачивая, где я захочу! Не по «общей устремленности» (пропади оно пропадом, Сохо!), а по своей!.. И снова оказался, где все – на главной торговой улице Оксфорд-стрит. В сумерках зажигались названия, зеленые – магазинов «Вулворт», красные – «Маркс и Спенсер». Сплошные магазины: входишь – обдает теплый сухой ветерок, под ногами пружинит толстый ковер. Фурычит где-то тихая музыка, и повсюду – отличные шмотки! Но на два фунта ничего не подобрал. Пройдя эту бесконечную улицу магазинов, я вошел в паб. Красный ковер под ногами, мягкие диванчики, над стойкой – длинный ряд перевернутых разноцветных бутылок, закрытых крантиками. Посреди ковра лежала чья-то огромная собака, и никто ее почему-то не бил мокрой шваброй, не гнал. Основная идея их жизни, как понял я: не драматизировать.

…Я свернул на широкую аристократическую Парк-лейн: белые дома с мраморными колоннами – вдали от тротуаров, за деревьями. Пустые, сдержанно освещенные магазины. За тротуаром бесшумно двигались в несколько рядов красные огоньки машин, дальше темнел прохладный простор Гайд-парка. Потом я вышел на Пиккадилли-стрит и, как старый лондонский сноб, подумал: «Как вульгарны все же эти торговые улицы!»

…На следующее утро обнаружилась маленькая катастрофа. Я настолько привык к нашему автобусу, настолько он казался мне домашним, уютным, что накануне я оставил там шарф и кепку.

После завтрака на площадке перед гостиницей возник автобус совершенно другой. Но водитель остался прежний, и я долго толковал ему о своей пропаже.

– Я вонт ту сии май кеп!

Я делал рукой кольцо вокруг головы. Хочу, мол, увидеть мою кепку… Но как?! Водитель Кристофер, подтянутый, седой, сразу же улыбнулся, как улыбаются все англичане, когда к ним обращаешься: радостно, поощрительно, словно заранее одобряя то, что ты только собираешься еще сказать. Но меня он не понял. «Мол, кто мешает этому чудаку увидеть свою собственную кепку?» Ладно уж! Пусть остается кепочка им. Говорят, они испытывают экономические трудности… Дарю!

Я вылез из автобуса – который, оказывается, снова нацелился за город – и решил самостоятельно посетить те места, что волнуют любого «англомана»: Челси, мост Ватерлоо. С картой Лондона я пошел к метро. Кроме эскалаторов, в лондонское метро можно спуститься еще на лифте, и, когда долго спускаешься в тесном темноватом лифте, становится страшно, начинает ощущаться глубина земли, ее тяжесть. Метро английское на наше абсолютно не похоже, а похоже на лабиринт. С одной и той же платформы, но на поездах разного цвета можно уехать по разным линиям. Я долго изучал план, потом вошел наконец в серебристый вагон с поперечными диванчиками. Дверцы со стуком закрылись. Вместе со мной вошли две женщины – мать и дочь. Они тоже изучали план и поняли, что сели не на ту ветку. Они стали хохотать и хохотали до следующей станции. Да, запас оптимизма у них изрядный!

Район, где я вышел, показался обшарпанным – зато я нашел художественный магазин и был ошеломлен: все любимые мои художники едва ли не в подлинниках… во всяком случае, в натуральную величину! Боттичелли! Руссо!.. Еще какой-то художник, которого я до этого видел только во сне. Потом я гулял в Челси; по улицам летали желтые листья. Пестрые китайские, индийские кварталы. Потом я попал на какой-то рынок: на низком, сыром пустыре стояли навесы, люди, похожие на цыган, продавали всякую всячину. За рынком возвышался огромный собор, и возле него молодые ребята с красными от холода носами играли на гитарах, пели и раздавали всем листки с распятием. Пока я шел обратно через мост, голова моя окончательно озябла. На Трафальгар-сквер я увидел выворачивающий с Чаринг-кросс наш вчерашний автобус с зеркальными стеклами. Кепочка! Кепа моя! Я бросился наперерез, но автобус поехал по Пэлл-Мэлл и исчез.

Ну ничего! Я вспомнил, что рядом с нашим отелем есть магазинчик, где продаются кепки, рубашки… С хозяином его мы были почти что знакомы. Еще в день приезда я увидел его – он горестно сидел на ступеньках своего заведения, разложив вокруг себя свой товар.

Тогда же я мерил у него приглянувшуюся мне замшевую кепку.

– Фри паундз… три фунта! – сказал я тогда, показывая три пальца.

Он молча сорвал кепочку с моей головы, и выражение его лица ясно говорило: много шляется тут разных приезжих типов, желающих за три фунта иметь кепочку, которая самому ему влетела в четыре! Теперь, когда голова моя зябла, я вспомнил про него. Мне почему-то казалось, что теперь он уступит мне кепочку за три фунта, единственное, что огорчало меня, – что и трех фунтов у меня уже не было… Правда, ставят во всех магазинах – 9,99, потом – 2,99… Заманивают! Но нас не заманишь!.. Денег нет.

Как только я вошел в его лавку, он радостно вскочил.

– Плиз, плиз! – Он показывал рукой внутрь своего магазина.

И тут же натянул мне на голову полюбившуюся мне кепку и, трогательно, но горделиво улыбаясь, произнес:

– Фри паундз!

– …Ноу, – сказал я, протягивая на ладони мелочь.

Лицо его гневно исказилось, он опять сорвал с моей головы кепочку, бросил на полку. Ссутулившись, я удалился. Через час он отдавал ее мне за два пятьдесят, но беда в том, что и двух пятидесяти у меня уже не было: огорчившись, я дернул пивка и теперь мог разве что подать нищему.

В конце концов он готов был уступить мне кепочку за любую сумму, но у меня и любой суммы не оказалось в наличии. Купив дочери на последние пенсы чуингвам, я шел мимо его лавки. Уронив голову, он, как обычно, сидел на ступеньках. Увидев меня, он поднял голову.

– Сколько денег-то у тебя, морда? – с отчаянием проговорил он (за время нашей борьбы он выучился прекрасно разговаривать по-русски).

Я раскрыл перед ним кулачок. Он посмотрел на ладонь.

– …Hoy! – тяжко вздохнув, он покачал головой.

В номере я опускал в сумку чуингвам, и вдруг рука моя наткнулась на холодное горло бутылки. Бутылка эта была куплена в гастрономе возле моего дома и предназначалась специально для контактов. Я вспомнил о продавце кепок и понял, что более близкого человека среди англичан у меня нет. Я положил в карман пиджака поллитру и направился к нему.

Он бросил на меня взгляд, означавший: «Сколько ж ты еще будешь меня мучить?»

Я брякнул о прилавок бутылкой.

– О-о-о! – радостно закричал он, отбросив свою амбарную книгу, в которую до этого был углублен, сбегал в заднее помещение, принес стаканчики, запер магазин (тем более никто к нему особенно не ломился). Мы сидели в его заштатном магазине прямо на товаре и, разгорячившись, расчувствовавшись, говорили – давно я уже не разговаривал ни с кем так откровенно.

– А ты думаешь, у меня… – говорил я.

– А у меня, ты думаешь… – говорил он.

– Ты думаешь, мне легко?

– А мне?..

Давно я никому не жаловался, и вдруг – нашел собеседника, и где! Был самый подходящий момент – подарить кепочку, но гигантским напряжением воли он сдержался.

Вечером нашу группу пригласили в рабочий клуб. Представитель этого клуба, сухонький мистер Джонс, появился у нас за ужином. Его сразу же посадили во главе стола, окружили самыми интересными, как нам казалось, нашими людьми. Мистер Джонс лучился счастьем оттого, что он находится в центре внимания, на острие контакта двух стран, старался держаться молодцом, расправлял плечи.

– …Мистер Джонс… женат уже четвертый раз… Передайте дальше… четвертый раз.

Мистер Джонс ревниво смотрел, как сенсация эта распространяется среди нас, победно улыбался.

– Мы сейчас поедем в рабочий клуб! – перевели слова мистера Джонса.

– С нами поедет мистер Джонс? – спросил Маркелов.

– У мистера Джонса своя машина!

Машина эта была действительно припаркована у отеля (чем-то напоминала она мне старый ботинок).

В клубе было тесно, уютно. В одном конце зала была сцена, в другом – стойка. Я оказался за крайним столиком, со мной сидели двое англичан. Первый – стеснительный, мучительно краснеющий паренек, видимо, и со своими соотечественниками общающийся туго, – пришел сюда, наверно, в надежде, что с русскими развяжет этот узел, заговорит о главном, свободно и легко.

Второй англичанин настолько походил на моего соседа по лестнице Колю, что я слегка ошалел. На сцене появились двое рабочих – один плотный, с бородой, другой рыжий, в крупных веснушках, – и, играя на аккордеоне и гитаре, начали петь. Зал подхватил дружно – спелись давно! Потом нам несли пиво, мы повытаскивали наши «стеклянные сувениры» – не зря волокли этот груз! И мы тоже размягчились, развеселились, распелись… Стоило ехать! В первом часу ночи, растроганные, разгоряченные, вперемежку с хозяевами мы выходили на улицу. Мистер Джонс, пошатываясь, пытался залезть в свою машину, друзья его вытаскивали, мистер Джонс шутливо отбивался. Один из его друзей, дурачась, свистел, изображая полицейского.

Утро настало хмурое, наконец-то «типично лондонское». Зевая, все молча рассаживались в автобусе. Молча и хмуро бродили мы по холодному, неуютному Вестминстерскому аббатству. Покрытые белым полированным мрамором могилы знаменитых людей радовали не больше, чем любые другие могилы. Кроме того, наша переводчица Лида, которая в клубе особенно мне приглянулась, не расставалась с долговязым Славиком из Читы… Не понравилось мне это аббатство!

Потом мы переезжали на автобусе мост – сзади поднимался знаменитый парламент с трепещущим на ветру английским флагом, внизу простиралась серая, широкая, раздуваемая ветром Темза.

После обеда я отправился погулять по городу. Я понимал, что это уже на прощанье. Было грустно, одиноко, и, как ни странно, хотелось немножко поработать. Я вышел на пеструю площадь Пиккадилли. Посреди нее возвышался маленький бронзовый Эрот, но колоний хиппи возле него не оказалось, и вообще ни одного хиппи за все время мне не встретилось.

Потом я брел по какой-то улице, услышал сверху гул и, подняв голову, увидал, как узкий коридор неба между домами переползает самолет абсолютно незнакомой окраски. И тут я особенно остро почувствовал себя – в другом мире! Постой. Запомни… Ведь для этого ты и прибыл сюда.

Вечером я никуда уже не пошел, зачем? Главное схвачено! Сидел в номере, смотрел телевизор. Кроме того, скопилась кое-какая постирушка. Разгоряченный, довольный проделанной работой, я развешивал в ванной свои вещи, и тут послышался тихий стук.

Кому это я мог здесь понадобиться?

– …Йез!

Дверь медленно растворилась, вошел Маркелов.

– Грустно стало одному в номере сидеть. Давай, что ли, сходим куда-нибудь?

– Да надоело пешком ходить. Да и денег не осталось ни пенса.

– Деньги есть… Ни копья еще не потратил!

– Ты – лучший! – искренне сказал я ему.

На Стрэнде мы посмотрели витрины лондонских театров, сунулись даже внутрь… «Не по деньгам!» Потом оказались на улице прессы Флит-стрит. Маркелов (опытный наш «ездок») каким-то узеньким переулочком провел меня в знаменитый журналистский паб «Олд чешир чииз» («Старый чеширский сыр»). Паб расположен в здании семнадцатого века, наверх поднимается узкая деревянная лесенка, сам пабчик корявый и маленький, на деревянном полу опилки для сбора грязи с подошв. Но чем паб проще и корявее (а значит, старше), тем он в Лондоне котируется выше! – пояснил Маркелов… Не зря он должность занимал! Разбирался. Этот «пабчик» оказался самый знатный. В маленькой комнатке с узкими деревянными скамейками по бокам и собираются ведущие лондонские журналисты: обмениваются идеями, разрешают споры, заключают пари. Причем расплата порой бывает довольно неожиданной: седой почтенный джентльмен, выслушав обстоятельно другого, кивнул, положил на стойку трубку, взялся за брюки и быстро, но спокойно показал присутствующим свой зад. Вот так чопорные англичане! Гул, хохот, крики нарастали. Мы с Маркеловым выпили по жестянке пива и спустились в переулок…

– Не нравится мне здесь, – проговорил Маркелов.

– Почему?

– Потому! Например, полно повсюду грибов, белых, красных – не собирают! В Гайд-парке! В Кенсингтон-гарденсе! Не берут! Гордые, что ли?.. Не по-нашему это!

– Зато по-ихнему, – сказал я.

Мы сделали из газеты лукошко. Расшвыривая палками листья, долго шастали в Сохо-сквере.

– Подберезовик! – закричал вдруг Маркелов. – …Ну подивились, и ладно.

Утро нашего отъезда выдалось тихим и солнечным. Мы собрались у автобуса. Огромные окна дома напротив обычно были зашторены атласными сборчатыми занавесками, а тут, подняв глаза, я увидал, что одна из занавесок отогнута и у края огромного окна стоит молодая красивая женщина в длинной рубашке. Она встретила мой взгляд, улыбнулась и опустила занавеску. Может, это и была сама Англия? По случаю отъезда настроение было сентиментальным… Мы сели в автобус, чтобы ехать на аэродром Хитроу. Сидя в глубоком кресле, я читал на прощанье английские газеты… Да-а! Подарил англичанам самое ценное, что имел, – свою кепочку, а фунт все равно продолжает падать… Жаль!

Автобус тронулся. Последний раз мелькнули ларьки с пестрыми журналами, седые розоволицые джентльмены…

Гуд бай!