Текст книги "За грибами в Лондон (сборник)"

– Подходяшшей не было, – лихо отвечает Гага.

Он уже уверенно, победно сворачивает на одну дорогу из трех, на одну из пяти, на одну из семи; тут уже плотно населенная зона – кругом дома, виллы, высокие виадуки, – надо на ходу разбираться. Вдруг, после особо лихого поворота (одна дорожка, безошибочно выбранная чуть ли не из пятнадцати), мы уже мчимся вдоль берега: гладкий водный простор, окруженный по горизонту аккуратными горами с белыми домиками. Дальше все меняется стремительно – мы с ходу въезжаем внутрь какой-то огромной пристани, причаленной к берегу, громыхнув трапом, въезжаем в большой гулкий железный ангар, проезжаем через него – и как знать, если бы не цепь, преграждающая путь, не съехали бы мы в воду? Но у самой цепи мы застываем как вкопанные. Гага вытирает пот. К нам, лавируя между другими машинами, устремляется черноусый красавец в голубой униформе. Гага протягивает ему через окошко ассигнацию, тот отрывает билет. Я с недоумением озираюсь по сторонам, назад, въезжают все новые машины…

– Паром, что ли? – восхищенно восклицаю я.

Гага, довольный эффектом, благодушно кивает. Мы с двух сторон вылезаем из машины, по железному, с заклепками, гулкому трапу поднимаемся на просторную верхнюю палубу.

Паром медленно отплывает. По мере удаления от берега все больше видно пространства, уходящего вдаль и ввысь, с россыпями белых домиков в уютных долинах. Из дымки вырисовывался дальний берег. Через полчаса паром мягко ткнулся в пристань, цепь на краю парома сняли, и машины, как голодные, рванулись вперед.

– Ну, может, немножко расслабимся? – оглядывая обступившие нас субтропики, предложил я.

– Сначала дела! – холодно произнес Гага.

Какой-то просто Железный Феникс!

Машина карабкалась по осыпающимся, чисто крымским улочкам-горушкам, только дома по сторонам были другие, шикарные виллы. С завываньем – вверх, с уханьем – вниз.

– Кратчайшая дорога, – отрывисто выдохнув, счел нужным объяснить Гага.

– Ясно! – выдохнул я.

Я тоже устал, хоть был исключительно зрителем, частично спящим. Нас понесло вниз с горушки, и на этот же перекресточек с поперечной горушки скатился огромный белый «Форд» – с отчаянным визгом тормозов мы остановились в полуметре друг от друга. Седой, жилистый, в белой бобочке владелец, застыв за стеклом, впился взглядом в моего Гагу – и Гага, не мигая, уставился на него. Пауза накалялась. Ну все! Я пригладил волосы. Сейчас монтировки из-под сидений – и в бой! Но пауза длилась, водители были неподвижны. Вдруг седой джентльмен широко улыбнулся, поднял у себя за стеклом руку и приветливо помахал. Должен отметить, что Гага ни на мгновение не отстал; когда я обернулся на него, он так же радостно улыбался и махал рукой. Ну и порядки! Наконец, насладившись лицезрением друг друга, оба резко и безоговорочно дали задний и багажниками вперед стали карабкаться обратно каждый в свою горушку. Казалось бы, тут достаточно и одному попятиться, чтобы другому проехать, но – кому? Вот вопрос! Конечно, если по-нашему, наш занюханный «Пассат» должен был потесниться, чтоб уступить шикарному «Мерседесу», – об чем речь? Но тут, видимо, и речи не могло быть о чьем-то наглом преимуществе – тени этого не было. Чудная страна!

Надо признать, что соревнование в джентльменстве мы все же проиграли и еще раз, уже вдвоем, помахав чудесному старику, проехали первыми… Но нас же двое? Ползанье по горкам продолжилось.

– Знакомый, что ли? – чтобы хоть как-то объяснить небывалую приветливость, поинтересовался я.

– С такими засранцами не знакомлюсь! – проворчал Гага. – Съезжает без сигнала!

– Но и ты же без сигнала!

– Просто порядок тут такой – всегда улыбаться, при любых осложнениях, и чем осложнение круче, тем улыбаться радостней.

– И правильно, я считаю!

– А тут все правильно! Можешь быть стопроцентно уверен, что, если ты ни в чем не виновен, тебя не накажут никогда.

– А у нас – запросто!

– Зато уж, – упрямо продолжил Гага, – тут если ты хоть что-то нарушил, можешь быть абсолютно уверен, что наказание неминуемо.

– Да… тоже не как у нас…

– И если пытаешься лукавить, финтить, вина твоя, в глазах общества, возрастает в сто раз!

– Сурово!

– Ты, может, слыхал – нашего премьера уже почти свалили за то, что он сказал неполную правду. И скинут, будь уверен, – тут такие не нужны!

– Да-а-а… – как-то неопределенно произнес я.

– Помню, в самом начале еще… двух месяцев тут не прожил, – заговорил Гага. – Выезжал я как-то из гаража… и чью-то машину легонько стукнул, у тротуара. Радостно оглянулся – никого! – и валить! Вечером приезжаю довольный домой и говорю Ренатушке: «Ты знаешь, я тут машину одну тюкнул – но удалось отвалить». Понятное вроде, по-нашему, дело. Но только гляжу я – Ренатушка побледнела как смерть! «Когда это… было?» – еле-еле выговорила. – «Утром, а что?» Она еще пуще побелела. Потом берет слабой рукой телефон, ставит передо мной: «Звони в полицию!» – «В полицию? Вот еще! С какой стати?» – «Умоляю тебя, если еще не поздно, звони!» – «Зачем? Никто же не видел!» – «Звони! Ты погубишь (если уже не погубил) свою судьбу здесь! Тут человек, который обманул, сразу же вылетает изо всех порядочных сфер, тепя не фосьмут даже в торгофлю!» – «Но ведь совсем легонечко же тюкнул!» – «Звони!» – «Ну дела!» Набираю номер полиции, меня там приветствуют, как именинника. «Как замечательно, что вы нам позвонили! Впрочем, мы ни на секунду не сомневались, что вы порядочный человек! Впрочем (мимоходом, вскользь), все ваши данные нам уже известны… Так что – замечательно! И если вас не затруднит, позвоните, не откладывая, владелице машины – она очень ждет вашего звонка, вот ее телефон». Звоню – та тоже безумно счастлива, что наши жизненные пути пересеклись. Ни тени упрека!

– Великолепно!

– Что великолепно-то?! Ты бы так пожил!.. Сумку не потеряй – сразу же приносят!

Мы вскарабкались на еще одну горку и завернули в темные бетонные катакомбы, подпираемые столбами – чуть опять же не столкнувшись с выезжающим автомобилем, еле успели увильнуть – да, Гага молодец! – и заняли вроде бы тот единственный свободный от машин квадратик, с которого, видно, только что съехал тот автомобиль – блестело пролитое машинное масло. Мы наконец-то встали.

– Ну… все! – Гага утер рукавом счастливый пот, застыл в неподвижности.

– Что все-то? – Я огляделся. – Мчались столько часов через всю Германию, чтобы оказаться в этом погребе?! Надолго мы тут?!

– Ты что, не можешь посидеть?! – заорал Гага. – Провел бы ты шесть часов за рулем – я бы посмотрел!

– Ну ясно, ясно. – Я дисциплинированно застыл.

Наконец Гага зашевелился, медленно вылез, я, во всем копируя его, вылез тоже медленно.

Мы, уже пешком, поднялись еще на одну горушку – перед нами открылась бескрайняя озерная гладь. Чуть в стороне, на самом верху, стоял огромный стеклянный куб, опутанный толстыми отопительными трубами, сильно напоминающий котельную в Комарово…

– А это что за ангар? – поинтересовался я.

– Это наш университет! – сухо произнес Гага.

– A-а… понимаю… Постмодернизм!

– Ну наконец-то ты начал кое-что понимать! – Нижняя губа его благодушно отмякла. – Вообще, – он улыбнулся, – если тебе, в том числе и здесь, будут что-то долго и сложно толковать, ты говори после некоторой паузы: «Постмодернизм!» И никогда не ошибешься. И наоборот, будешь автоматически считаться очень умным и вдобавок очень смелым человеком. Усек?

– Усек!

Мы вошли в огромный холл, почему-то мощенный булыжником. По краям, у стеклянных стен, валялись очень грязные и потертые, но зато очень длинные диванные валики, скованные алюминиевыми цепями.

– А это что? – поинтересовался я.

– Это? – Гага кинул взгляд. – Место для отдыха. Постмодерн. – Он уже был крепко сосредоточен на чем-то на своем. – Так-так-так… – Он постучал карандашиком по зубам. – Так. Вроде бы должен тут еще получить какие-то деньги!

Он решительно направился к крохотному окошечку в стене, за которым вроде бы никого не было, но тем не менее, сунув туда какую-то бумажку, тут же вынул увесистую пачку ассигнаций, бросил в карман.

– Да… я гляжу… ты неплохо уже освоился тут!

– А то! – лихо ответил он.

Мы быстро пошли по какому-то коридорчику, потом поднялись по какой-то лесенке, свернули, снова поднялись, потом спустились, пошли по коридорчику.

– Специально так все запутано! – радостно, уже чувствуя себя дома, сообщил Гага. – В первое время никак не мог обнаружить свой кабинет.

– Ясно. Постмодернизм.

Он солидно, как крупный уже ученый, кивнул. Что интересно – на всех этих лестничках и коридорчиках не было ни души.

– Ну а если и на лекциях моих так же будет? – разволновался я.

– Не волнуйся! – зловеще проговорил он.

В одном, наверное, двадцатом коридорчике, ничем вроде бы не отличающемся от предыдущих, Гага вдруг достал ключ и вставил его в белоснежную дверь.

– Мы туда вообще-то? – засомневался я.

– Туда-а, туда-а! – Гага толкнул меня внутрь.

Узкий белый пенал, освещенный люминесцентными лампами, с массой компьютеров, но в общем довольно пустынный. Я обернулся – на белой двери с этой стороны увидел свою фотографию.

– Это так! – Гага небрежно махнул рукой.

– Ну ясно… чтобы не перепутать кабинет!

Мы, улыбаясь, смотрели друг на друга.

– Ну так как ты живешь? – усаживаясь в крутящееся кресло и почти официальным жестом предлагая мне такое же, произнес он.

– Как? Нормально – я же говорил!

– Ну а дома как? – Он пытливо глядел на меня.

– Как дома может быть? Великолепно, как же еще?!

– А помнится, ты говорил: хотел поднять семью… на недосягаемую для тебя высоту?

– A-а… не успел!

Я терпеливо смотрел на него: что еще?

– Ну а материально ты сейчас как? – занудно спросил он.

Отыгрывается, сволочь, за трудную дорогу, сбрасывает стресс!

– Великолепно, – ответил я.

– Ну ясно, великолепно! – заскрипел он. – Видел я, как великолепно… был у тебя! Мебель типа «смирение паче гордости».

– Ну такая же мода как раз! У тебя тут то же! – Я оглядел его кабинет.

– По-прежнему, значит, считаешь все, что происходит с тобой, колоссальным достижением своего ума?

– Безусловно! – Я оживился.

– Ну что ж, правильно! – Он солидно, по-профессорски уже, запыхтел трубочкой, кивнул. – Я говорил на последней конференции, что сейчас в литературе время нарциссов. – Он показал на какой-то сброшюрованный отчет.

– Нарциссов?

– Ну, считающих себя самыми великолепными.

– А-а-а…

– Ну хорошо – давай текст, – холодно произнес он, протягивая руку.

– Текст?

– Текст.

– Какой текст?

– Текст твоей завтрашней лекции!

– А-а-а… завтрашней лекции… а зачем?

– Студенты должны ознакомиться с ней… чтобы подготовить свои… э-э-э… возражения. – Он плотоядно улыбнулся.

– Ну… на.

Я вытащил из-за пазухи несколько листков, напечатанных на машинке.

Он раскурил трубочку, напустил дыма, накинул на тоненький носик огромные очки, стал внимательно прочитывать листок за листком, потом вернулся к началу, включил компьютер, стал настукивать на экран букву за буквой.

– Ну как? – взволнованно проговорил я.

– Вполне приличный текст, – сухо и отрывисто произнес он.

– Ну слава богу! – Я откинулся на спинку кресла.

– Подожди, «слава богу» скажешь в конце! – с угрозой проговорил он.

Он долго молча стучал – я весь извертелся – потом замедлил стук.

– Как это прикажешь понимать: «Гротеск является кратчайшим путем от страдания к его противоположности»? К чьей противоположности – страдания или гротеска?

– Страдания, ясное дело!

– Пример? – строго проговорил он.

– Ну… например… сижу я дома… Полный завал! Абсолютный! И у жены, и у дочери – полный ужас! И вдруг – раздается резкий звонок в дверь, входит незнакомая волевая женщина, молча проходит в комнату, откидывает одеяла и начинает срывать с постелей наволочки, простыни, пододеяльники. «Простите, но в чем дело?» – робко пытаюсь у нее спросить. «Дело в том, что я по ошибке выдала вам чужое белье!» – «А… где наше, позвольте узнать?» – «Понятия не имею!» – гордо говорит. С огромным комом нашего белья идет к двери. «Откройте, пожалуйста!» – высокомерно приказывает. И вдруг все мы чувствуем, что нас вместо предполагаемых рыданий душит смех. Секунда – и все мы не выдерживаем, радостно хохочем! Женщина презрительно смотрит на нас: «Таким идиотам, как вы, вообще не надо белья выдавать!» Уходит. А мы не можем остановиться!.. Понятно? Страдание, неимоверно разрастаясь, не имея эстетического вкуса, перевешивает само себя, грохается в лужу. Плюс еще одна беда – и страдание переходит в хохот. Меняет полюсность. Вот так вот… Умно?

Гага молча кивнул и, снова повернувшись к клавишам, продолжал стучать.

– Так… а это – «Все проблемы возникают из-за ошибок»? Не слишком ли высокомерно?

– Нормально!

Гага застучал.

– Так, а это что за литературный прием у тебя: «…Газета гналась за грузовиком – видно, что-то хотела ему сообщить»? Не знаешь?

– Не знаю.

– Ну ладно… тебе завтра объяснят! – с угрозой произнес он и снова застучал.

Наконец он допечатал, долго сидел сгорбившись, вдумчиво попыхивая трубочкой, – я даже извелся.

– Ну так и что? – Он поднял пытливые глаза. – По-прежнему, значит, отрицаешь социальность в литературе?

– Ну… примерно да!

– Напрасно! Это сейчас очень модно! Большой бум!

– Знаю, ну и что? Как-то стыдно, понимаешь, говорить то, что все уже говорят. Разрешенная смелость! «То, что общеизвестно, – то уже неверно!» Слыхал?! «Смелый писатель – это тот, кто смело говорит людям то, что они и сами давно знают». Это уже мое… Вот как, скажем, принято сейчас: ругай милицию, всяких администраторов… и все в порядке будет у тебя. А мне почему-то стыдно! Понимаю – отличнейший момент, бешеную карьеру можно сделать, именно, наверное, поэтому – не могу! Недавно иду по одной площади, ну там толковище, как сейчас везде… И по тротуару мимо меня идет мильтон с рацией в руке. И что, ты думаешь, он в эту рацию бубнит? «Внимание, внимание!.. Купил расческу, следую домой!.. Внимание, внимание! Купил расческу, следую домой!»

– Та-ак! А может, это шифр какой-нибудь? – усомнился Гага.

– Да нет, не думаю. Закончил связь – вытащил из кармана расческу, некоторое время любовался ею, начал причесываться. Вот такая на самом деле жизнь!

– Ну ясно. – Гага помолчал. – А потом этот же мильтон дубинкой тебя жахнет по башке – будешь знать!

– Так то в другой уже момент! А я выбираю вот этот… Или, скажем: недавно прорывались мы в ресторан, ну как всегда – с унижениями, страданиями, прорвались наконец. И – гардеробщика теперь нет! Минут двадцать ждали его! И вот появляется седой старичок, утирает губы… ясное дело, видит нас… Но, как бы не видя нас, перекладывая какие-то тряпочки, «Поку-шали, поку-шали!» – напевает как бы про себя. То есть как бы извиняется, но – просит его понять… Колоссально понравилось! Вот что слышать надо… что давно уже никто не слышит. А классово подходить… Хватит! Подходили уже! – Я разволновался.

– Ну а как же надо подходить?

– Художественно! – ответил я.

Гага удовлетворенно кивнул – видно, это совпало и с его соображениями, но все же подколол:

– Не хочешь, значит? Ну-ну, смотри! А то тут недавно был один из ваших – так тот все нес по кочкам, грязью мазал. Жирно, слоями! Зал – битком. Немало «капусты нарубил»! Купил джинсы, джип, джус… что-то там еще. Компьютер, машинку, стиральную машину… Самолет с его покупками еле взлетел!

– Но ведь страшно же на таком самолете! Это я образно говорю.

– Ну, ну… говори! Ладно, как ты работаешь, это я своим балбесам более-менее объяснил. А вот как ты живешь – будут вопросы. Писать как угодно можно – свобода творчества! А вот как жить хорошо – вот будет к тебе вопрос. – Он откинулся. – Что плохо у вас живут – это все понимают, а вот что хорошо – это не понимают.

– Попробую объяснить. Ну все… А теперь – в пивную! – вскричал я.

– В пивную? Нет! В пивной ресторан! – воскликнул Гага.

Мы мгновенно промчались через лестнички, коридорчики, выскочили на волю.

– На машине? – Я рванулся к гаражу.

– Нет уж! На автобусе, представь себе!

– Нашел чем испугать!

Мы пошли на остановку – белоснежный навес.

– Ну… скоро? – нетерпеливо сказал я.

Но не успел Гага ответить, как подкатил шикарный автобус, открыл дверцы.

– Постой! – Я схватил вдруг Гагу за шиворот. – Не поедем на этом!

Автобус вежливо некоторое время ждал, потом сложил свои аккуратные дверцы и уехал.

– Ты что, с ума сошел от перенапряжения?! – вырвавшись наконец от меня, яростно зашипел Гага. – Чем тебе автобус-то не понравился?!

– Да понимаешь… – я замялся. – Как-то в нем хорошеньких было мало… Раз уж я с такими трудностями приехал к тебе, то хочется, чтобы в автобусе были хорошенькие.

– Идиот! – Гага затряс своими ладошками перед личиком. – Хорошеньких ему подавай! Да кто ты такой? Да у нас министры не требуют такого! Избалован ты просто… непонятно чем! – Он возмущенно умолк.

– Да, согласен… я избалован… но исключительно самим собой, – миролюбиво согласился я.

– Ну вот, – тоже остывая, проговорил Гага, подходя к расписанию, – теперь из-за твоего идиотизма торчи здесь… Следующий черт знает когда – через сорок минут!

– Ничего, может, еще раньше придет! – бодро сказал я.

– Не придет, понимаешь, не придет! Здесь страна систематическая, если написано – через сорок… – сварливо заскрипел он, – значит, сорок!

Из-за поворота появился автобус… Гага задохнулся от ярости!

Вот этот автобус был подходящий – хорошеньких полно!

– Ну вот видишь! – миролюбиво сказал я. – Все как я хотел!

– Стоило этому идиоту приехать, – хрипел он, поднимаясь в салон, – как моментально поломалось все, даже расписание! Знаешь, ты кто? Гений идиотизма!

– А ты – Хорь и Калиныч в одном лице! – Я больше опирался на русскую классику.

– Ну все… выходи! – он пихнул меня. – Или тебя выкинуть?

– Драться, к сожалению, не могу – слишком шикарно одет.

– Выходи, говорят тебе! – Гага выпихнул меня из автобуса.

– Жалко. – Я поглядел вслед автобусу. – Там одна отчаянно клеилась! – Я вздохнул.

– Уверен, она на тебя с испугом смотрела! – проговорил он.

– Думаешь, как в известном романсе: «Ты с ужасом глядела на меня»?

– Нет такого романса, – сказал Гага.

Мы свернули в какой-то сад.

– Куда это мы? – возмутился я. – Не туда!

– Туда-а, туда-а! – усмехаясь, произнес он.

И действительно, под раскидистыми пахучими липами я разглядел тяжелые, накрытые скатертями столы, могучие стулья. На них сидели люди, пили пиво и ели.

– Биргартен… Пивной сад! – доложил Гага.

– Понимаю! – воскликнул я.

После короткого разговора, который я частично уже понимал, официант принес много-много разноцветных сегментов сыра на деревянной доске, шершавые соленые палочки в бумажном стаканчике, потом – длинные сосиски, шипящие на сковороде. Наконец принесли и пиво.

– Ну! – Мы стукнулись тяжелыми кружками.

– Та-ак! – радостно проговорил он. – Завтра мои ребятушки… орлятушки мои… раскатают твой докладик… по бревнышку! – Он сладострастно хлебнул.

– Отлично! – воскликнул я.

Несли уже седьмую, восьмую закусь!

Потом я уже сидел расслабленно, привольно облокотившись на удобную – как раз под мышку – ограду сада.

– Вот ты говоришь, – лениво, уже не зная, к чему придраться, заговорил я, – …вот ты говоришь… демократия, Европарламент… А вон стоит прямо посреди улицы полицейский – не скрою, правда, первый, которого вижу за все время, но стоит посреди улицы – и останавливает некоторые машины – правда, редко. И документы в них проверяет! Это как?!

– Граница, старик, – кинув туда спокойный взгляд, равнодушно сказал Гага и тут же пожалел о сказанном.

– Граница?! – Я вскочил, перегнулся, как мог, через ограду и стал вглядываться туда. – С кем?! – Я повернулся к Гаге.

– Ну со Швейцарией… – неохотно ответил он. – Я ж говорил тебе, тут вся Европа сошлась…

– Со Швейцарией?! – Я еще больше перевесился через забор. Улица уходила за границу абсолютно спокойно. – А можно туда?

Да, было такое время, когда для разных стран в Европе были разные визы… А в Швейцарию, кстати, и сейчас.

– Сразу видно, человек оттуда! – заворчал Гага. – Сколько границ уже пересек – и все ему мало, подавай еще одну!

– А нельзя?! – Я встрепенулся.

– Сложно, – подумав, проворчал он.

– А помнишь, как ты ко мне, когда я в Венгрии был, из Австрии прорвался?!

– Ну я тогда молодой… к тому же пьяный был.

– А сейчас? Слабо?!

– Ну все… ты мне надоел! – Он со стуком поставил кружку, подозвал официанта, заплатил.

– Все, что ли? – проговорил я разочарованно.

– Как ты хотел.

– Как – я хотел?

Он не отвечал. Мы быстро сели в автобус – тут уж я не ерепенился, – проехали несколько остановок, потом вдруг сели в вагончик, оказавшийся фуникулером, – он поволок нас над обрывами, пропастями.

– Куда же так высоко?!

– Альпы, старик, – отрывисто сообщил он.

– Ясно.

Мы вышли на обдуваемой ветром площадке, окруженной со всех сторон пространством. Чуть в стороне стояла деревянная кабинка с двумя как бы подвешенными жесткими сиденьицами и широко раскинутыми крыльями.

– Планер, что ли? – дрогнувшим голосом спросил я.

Гага зловеще кивнул. Мы подошли, сели рядом в креслица… Ух! Старушка-билетерша получила денежки, как-то по-славянски перекрестила нас… и отцепила. Грохот, сотрясение, резкий ветер, потом – глухой удар, словно обрывающий жизнь, и небытие: тишина, неподвижность. Я открыл наконец глаза: под моим крылом паром внизу, на глади озера, был как игрушечный. Гага, растрепанный и словно надутый воздухом, рядом что-то пел.

– Высота? – деловито осведомился я.

– Метров четыреста, – глухо (уши заложило) донеслось до меня. – Что, не любишь?!

– Ну почему?! Люблю!

– Вон видишь, беленький домик на мысу? – Гага, выпростав ручку, показал.

– …Вижу.

– Италия, старик!