Текст книги "За грибами в Лондон (сборник)"

Новый друг

Но чему тут особенно удивляться? Просто я пошел по социально-общественной лестнице резко вверх. Не все же мне быть выбрасываемым темнокожими водителями из автобуса?

Я внимательно, не сводя глаз, выслушиваю доклады, восторженно аплодирую – и члены Конгресса поглядывают на меня уже с интересом и одобрением: появился новый – энергичный, деятельный – член! Стремительная карьера, не так ли?

На банкете ко мне подходит типичный «русский богатырь» – русая бородка, голубые глаза.

– Мне кажется, мы где-то встречались… В Питере, в Купчино? – вспоминает он.

– Точно!

Неторопливо идем с ним через Центральный парк. Вечерняя прохлада – и даже пахнут цветы. Проходим арку в невысокой насыпи – сколько раз тут проходили герои фильмов из разных веков.

– Наконец-то я нормально иду по этому городу – и не чувствую напряжения! – замечаю я.

– В этом районе, – он повел рукой, – живут только очень богатые люди. И почти никто из них не пользуется автомобилем. Поэтому тут спокойно.

– Без автомобиля? А в чем же их… радости?

– Но не в «пробках» же? Поэтому у нас как бы добровольное соглашение: на «керосинках» наших тут не дымить. Люди тут умные – находят общий язык.

У дальней ограды парка, уже в сумерках, он показывает мне среди кустов мраморную площадку, в нее впечатаны отполированные бронзовые звезды.

– Это в честь «Битлз»!

– Почему здесь?

Мы выходим на тротуар. Перед нами высокий дом, в стиле средневекового замка.

– «Дакота»! – произносит он.

– «Дакота»? Что-то знакомое.

– Так называется этот дом. Тут вот, в подъезде, убили Леннона.

– А!

Молча постояв, уходим.

– А вот это, – он останавливается на тихом, узком перекрестке, – мой дом.

Невысокий по здешним меркам дом с зеркальными стенами. В нем отражается кажущаяся крохотной старинная католическая церквушка напротив.

– Не понимаю! – удивляюсь. – Это какой век?

– Шестнадцатый… Из Франции сюда привезли.

Ну теперь понятно примерно, в чем их житейские радости. Любуемся. Солнце садится. Да, вряд ли я заночую среди этой красоты. Но тревоги как-то не чувствую, лишь комфорт.

– Этот район к западу от парка – Вест – считается наиболее респектабельным. Может, пойдем пошатаемся? – вдруг предлагает он. – Редко так удается!

– С удовольствием!

Мы приходим на узенькую улочку, сплошь состоящую из баров. Шум, но какой-то приятный, не дикий. Как-то уже завязло в голове, что нью-йоркские увеселения обязательно грязные, в диком районе. А здесь – весьма приличная публика, великолепно одетая, но – веселая. Люди в возрасте – но прекрасно сохранившиеся, и женщины – ого!

– Это наше место знакомств, – поясняет он. – Не то что какой-то бордель с его унылыми обязанностями – все исключительно по желанию и под настроение! Называются такие заведения – «мит-бар». Тут двойной смысл. И «митинг», встреча. И «мит» – мясо. Но все очень прилично. Босота не заходит сюда!

– Да-а. В такое местечко я б сходил.

– Нет, – подумав, говорит он. – Не успеваем!

Такое родное, такое ленинградское выражение!

– Просто я хотел бы вас в гости пригласить!

– Можно! – восклицаю я.

Мы заходим в «зеркальный дом» – и сразу упираемся в узкий лифт.

– Тесновато… но тут мало кто ездит, – поясняет он.

Мы взлетаем наверх – и выходим на крохотную площадку, устеленную бархатом. Всего две двери на ней.

– Тут еще, кроме меня, живет одна голливудская звезда. Но появляется крайне редко. Тогда забегает… за солью.

Дверь открывается прямо в зимний сад. Стеклянные стены, цветущие тропики. Далеко внизу – та церквушка.

– Прошу! – Мы усаживаемся в кресла. – Когда-то я строил наше Купчино. Потом приехал сюда. Вдруг оказалось, что наши технологии не так уж плохи. Но сначала было…

Он открывает огромный холодильник в углу и вынимает абсолютно нашу, российскую трехлитровую пузатую банку с какой-то прозрачной жидкостью.

Наливает полстакана, протягивает мне. Нюхаю.

– Так это же спирт «Рояль»! – восклицаю я.

До боли знакомо! Без него все бы мы засохли – когда у нас вдруг образовался алкогольный дефицит.

– Случайно с другом надумали, – поясняет он. – В Россию его гнать. И пошло!

– Да-а!

Восхищен. Говорю:

– Благодаря этому спирту наше отношение к Америке смягчилось. Теща отличную хреновуху делала! А жена – кофейный ликер, для изысканных вечеров. Появился «Рояль» вдруг у нас, как ясно солнышко – в пластмассовых бутылках, с красивой наклейкой, с коронами – и все мы сразу «роялистами» стали!

– Это мы с другом и придумали! – улыбается он. – Но в этот район я уж не на спирте въехал, – мягко улыбается он. – Тут другое котируется! Но привязанность осталась. Для себя. И для ближайших друзей!

Чокаемся.

– Польщен! А сюда на чем «въехал», если не секрет?

– …Гидроабразивная резка! Слыхал? Вода под высоким давлением, из узких сопел, с примесью режущего абразива… Ну типа песка. Еще в Купчино с другом разработали. Очень пригодились пожарные сопла с наших подводных лодок, которые тогда как раз списывали. Так совпало… В Линкольн-центре были? Еще нет? Там каменные узоры. Мои!

Голос хозяина доносится все более глухо. Временами слышу звонкое касание банки о края стакана. Банку просвечивает луч. Восход? Как рано тут у них! Стеклянные стены затуманиваются… Неужели от нашего дыхания? Поднимается солнце. Банка, стоящая на стеклянном столике, пронизана желтыми лучами, тоже запотевает, стекают капли. Сладкая нега плавно перетекает в сон. Но – короткий.

– Нам пора! – Голос хозяина.

– А сколько по-здешнему? – поднимаю голову.

– Шесть утра.

– Самое время! – Бодро встаю.

В запотевшей банке еще осталось. Непроизвольно тянусь.

– Ну если мы выйдем с ней – не поймут! – улыбается хозяин.

– Понял!

Выходим без нее. На солнечной лужайке прощаемся.

– Ну если будет время – заходите вечерком. Адрес знаете.

– Для счастья мне достаточно знать, что вы существуете.

Жмем руки.

– Ну я дальше быстро пойду. А вы отлично можете отдохнуть вот здесь! – показывает на холмик, заросший кустами.

– Спасибо.

И я засыпаю сладким, спокойным сном на травяном пригорке в самом центре Нью-Йорка. Я уже чувствую себя здесь как дома. Смутно в полусне вспоминаю, что как раз в Сентрал-парке и убивают, и расчленяют: но это как-нибудь в следующий раз…

Просыпаюсь от топота: толпы в майках и трусах мчатся по дорожкам. Просто не Сентрал-парк, а стадион какой-то! Пора и мне. Отлично отдохнувший, бодро поднимаюсь.

Выхожу на Бродвей. Хозяин мне вчера показал: «Верный путь! Дойдете по нему куда угодно!» «Хиляю по Броду», как в юные годы мечтал. По поперечным «стритам», выходящим к берегу, лупит солнце. Иду все быстрей: утро так действует. А вот эта небольшая площадь чего-то знакома… Так это же знаменитая Таймс-сквер, и в тот первый бурный вечер мы здесь, оказывается, были с орлятами: помню водопады рекламы! Сейчас – потоки рекламы «пересохли». Солнце вместо них… И вот эта улочка мне знакома… Сейчас выглядит скромно. Но ведь это же «печально знаменитая» Сорок вторая стрит, вместилище пороков! И здесь, выходит, я был. А то откуда же помню ее? Был, видимо, здесь с Генисом и Вайлем, до «отфутболивания» меня на автобусе. Оказывается, я здесь емко живу, уже покорил Нью-Йорк, только временно об этом забыл, и совершенно напрасно!

Я иду дальше и вдруг впервые чувствую, что не спешу. Может быть, даже схожу в музей, чтобы подчеркнуть свою полную самостоятельность… Где же тут он? А вот же он!.. И на ступенях музея вдруг вырубаюсь.

Спасение

Во сне я видел родные просторы – березки, поля, как и положено русскому человеку.

– Кэн я хелп ю? – вдруг прогремело как гром.

Я разлепил глаза – и оказался в суровой реальности. Негры встречались уже и у нас, в Петербурге – но этот, однако, в фуражке с кокардой и гордой надписью «New York city» на ней. Такая же надпись была и на его рукаве… «Но это скорее логично! – мысли ворочались с трудом. – Более странно было бы, если бы на рукаве красовалось «Chicago». Да – видимо, спирт «Рояль», несмотря на свое американское происхождение, все-таки больше подходит для русских просторов – а для здешней жизни как-то он не идет. Я огляделся. На ступеньках музея я так и заснул. Побывал ли внутри, как хотел? Далеко не уверен. Все же бессонная ночь меня доконала! Но главное – я цели своей достиг. Сказал музей – значит, музей! Настоящий первопроходец. Триумф мой, правда, оценили не все. Полицейский, как я прочел в его взгляде, ставил меня явно невысоко. И доказать ему мою значимость, в отрыве от всех моих заслуг (только книги мои в сумке – но они на русском), будет нелегко. Плохо, что я спал на ступеньках! Среди дня! Это неудачно. Правда, на ступеньках роскошных, музейных, мраморных, ведущих к великолепному белому зданию… Не иначе как «Метрополитен-музеум»! Высоко взлетел! Но чуть-чуть не долетел. На вопрос: побывал ли я в Нью-Йорке в «Метрополитен-музеум», я отвечаю: «Почти!» Был – но на подступах. Спал. Но сидя! А это состава преступления не содержит: иначе б уже скрутили – в Америке с этим строго. Правда – афроамериканец, не полицейский, лежал, вольно раскинувшись, рядом со скульптурой великолепного белого льва в углу лестницы, и полицейский его не трогал – решил помочь именно мне. Я, значит, не безнадежен?

– Фенкс, фенкс! – залепетал я (по-нашему «спасибо, спасибо»).

И бодро встал, лишь слегка покачнувшись. Хлопнул ладонью – сумка на боку. Это удача! Теперь надо легко сбежать по ступеням… А это уже успех! Я стоял на тротуаре. В энергичной толпе. Пожалуй, что слишком энергичной. Сметут! Но назад хода не было. Полицейский не сводил с меня глаз: видно, влюбился.

И тут меня как ошпарило. У меня же сегодня выступление! В два часа дня… Но где? Что-то мне Вайль говорил. У меня же записано… Но вот как-то неразборчиво. Позвонить ему? Нет, интуиция подсказала: нельзя. Я же приехал покорять Америку – и вдруг забыл место выступления! Сбросят со счетов. У кого бы спросить? Огляделся… Но – слишком много тут миллионов на улицах – не все знают всех.

– Земеля? – вдруг услышал я рядом.

Пожилой, тучный мужик, одетый при этом в майку и шорты. Да, пожилые люди у нас по Невскому так не ходят… пока.

– Как узнал? – прохрипел я. Почему-то всегда русские обижаются, когда их узнают!

– Да по глазам, как же еще! – засмеялся земеля. – Поддал крепко, видать. – Он явно наслаждался родной речью, да и родной, забытой здесь, ситуацией.

«Надо же, так напиться с миллиардером!» – сжала голову мысль. Но про миллиардера разумно решил не говорить: может быть, тут у них классовая вражда?

– Позвонить бы надо! Но как – забыл. Недавно приехал.

– Номер хоть помнишь?

– А то!

Показал тетрадушку с записями.

– Ну… попытаемся! – сказал он.

Мы вошли в раскаленную будку. Телефон там страшный висел: огромный, сразу с несколькими «ожерельями» букв и цифр. Все как-то замелькало, закружилось…

– Ну? – Земеля уже терпение терял.

Взгляд мой метался по записям. Кому же звонить? А вдруг – Ей?! Раз уж так отчаянно… Гулять так гулять! В более спокойной ситуации бы не решился.

– А вот! – даже с каким-то вызовом, указал ему строчку.

– О! Приличный район!

Да. Я, видимо, в гору пошел.

– Как она тебя только терпит? – не без зависти сказал он.

– Вот сейчас и посмотрим, – пробормотал я, вытирая пот. – Набирай!.. Деньги?

– Ладно уж, не надо! – великодушно произнес он.

Хорошие все-таки наши люди! Слезы потекли. Что-то я стал в Нью-Йорке слезлив!

– На! – Он сунул мне тяжеленную трубку. – Услышишь голос…

– Ее?!

– Нет. Операторши… Говори «коллект».

– Это значит что?

– Это значит – за счет твоего абонента!

Да-а. Начало хорошее!

– Потом назовешь себя.

– Себя? – ужаснулся я. – В смысле – захочет ли она?

– Но не меня же. Ну давай!

Он вышел из будки. Но стало неожиданно более душно. Грубый женский голос заговорил в трубке. Нет, с такой скоростью я не секу! «Коллект!» – удалось наконец вставить. Голос утих. Потом снова она что-то забарабанила. Прямо по голове бьет! Пауза… Тут, видимо, пора называть себя. А вдруг она не согласится – ее расход все-таки! Помню, как она говорила: «Дорого и бессмысленно». Что бессмысленно – точно…

– Мистер Попофф! – выкрикнул я.

В трубке шло блюмканье и тюлюлюньканье – и лучше этой музыки я не слышал никогда. Хоть бы она продолжалась вечно!

– Слушаю. – произнес ее голос по-русски.

…Поняла, значит. Сейчас бы попить!

– Привет, – прохрипел я.

Обессиленный, выпал из будки. К счастью, «земеля» подхватил меня на руки.

– Ну?

– Приедет.

– Даже так? Любит, значит.

– Ну… увидим. Спасибо тебе!

– Ты это… давай не стой на месте! – посоветовал он. – Ходи. Местные не стоят, ходят. Тут хоть и свобода – но лучше не выделяться! Бывай!

И он нырнул в толпу. Нет чтобы напиться с товарищем, быстро открыть душу, майку порвать. Бросил! Все они такие тут! Я совсем что-то расклеился. Не ходить хотелось – а снова на ступеньку упасть. Но она это вряд ли одобрит! Какая она? Двадцать лет мы не виделись. Но голос-то как разбередил! Такой же робкий, к концу фразы как бы задыхающийся. Но робкой-то она не была!

Вдруг полились слезы. Совсем, видно, ослабел.

Студенческие годы!.. Возник слепящий кавголовский снег. В провалах следов свет стоял голубой. Ира, особенно тоненькая в длинном толстом свитере (Сенька, друг, дал!), провожала меня на станцию, и природа, сияя, словно подсказывала: «Зря уезжаешь! Это же счастье. А уж ее-то оставляешь совсем зря!» Слезы так и лились. Вроде как от сияния: все сияло вокруг: склоны, сосульки, снег на сосновых лапах. И от Иры сияние шло! «Оставил на друга!» На один день! Но чувствовал какое-то облегчение: «Вырваться на свободу! Не должен никому – и ей прежде всего!» А вечером Сенька сказал: «Мы, ОКАЗЫВАЕТСЯ, любим друг друга! Извини, старик!» Тогда мы так называли друга… Это вот теперь он, наверное, старик. А тогда он стариком не был и это доказал. А «стариком», никуда не годным, оказался я… Хотя старше Сеньки всего на месяц. Такие дела. А она «покаялась»! «Извини. Я честно сопротивлялась. Целых полчаса». Она еще улыбалась! Внезапные ее вспышки дерзости на фоне застенчивости сбивали с ног. Даже Сенька, «друг», и тот больше переживал – или хотя бы честно делал вид! «Давайте считать происшедшее трагической ошибкой!» – бормотал он. «Давайте… но ошибкой моей!» – отрубил я. «А давайте – нашей общей! – весело предложила она. – И за это все вместе пойдем за картошкой!» «Нет!» – И я ушел, идиот, навсегда из той избушки, что снимали мы неподалеку от ската гигантского кавголовского трамплина. Просыпались от шороха: «Шшш! Шшш!» – с трамплина уже «слетали» «первые ласточки». Двадцать лет прошло – и вот вдруг вернулось! Что делать, как раз такую Иру я и любил. Ушел в ночь – и просидел на станции, под утро задремал – чуть не пропустил первую электричку: успел вставить руки и двери разжал. Она уже трогалась – свободно погибнуть мог, но это не пугало, даже радовало! Как бы сейчас вот «последнюю электричку не пропустить!» – стряхнул дремоту… Осталась лишь одна фотография с загнутыми углами: мы стоим у хаты в снегу, и Ира дует на сосульки, свисающие с низкой крыши. И сосульки сияют, и как бы «сдуваются», косо висят – хотя, конечно, их «подкосил» ветер при замерзании – но фото замечательное. «Чудо любви».

И думал – конец. Но вдруг потеплело, «подуло» из Нью-Йорка… И вот я здесь. Но Семена – не простил.

О господи! Подъезжает она! И как ни в чем не бывало машет за дверцей – «Залезай!».

– Надо же, а! Мы в Нью-Йорке! – воскликнул я, забравшись к ней.

– Давно пора! – сказала она, и мы поцеловались.

Незнакомый седой ежик на голове – но… стала еще лучше!

– К тебе! – властно приказал.

С похмелья – чувственность возрастает.

– Хорошо, – как-то смутно улыбнулась.

– Сенька, надеюсь, на работе?

– Надеюсь! – скромно произнесла.

– Тогда жми!

– Ладно, – сказала и, сбросив мокасины, нажала на педали ногами в шерстяных носках: и тут зябла!

Вспомнил мгновенно, как впервые она тронула своей ледяной рукой мой живот, и я вздрогнул. Усмехнулась: «Да. Вот такие у меня руки почему-то. И ноги, кстати, тоже. Поэтому даже с мужиками сплю в шерстяных носках. В варежках как-то не решаюсь». Вот такие признания у нее слетали легко, как бы вскользь!

– ООН! – Она мотнула головой в сторону высокого плоского здания с вяло повисшими флагами.

Въехали на грохочущий чугунный мост промышленно-грузового типа с маленьким островом посередине реки. Непринужденно разгружалась баржа, цемент длинной седой лентой летел по ветру. Что значит «открытое общество» – все у них на виду. За мостом ехали среди маленьких домиков типа «дачный кооператив среднего офицерского состава». Потом дома стали выше.

– А теперь ничему не удивляйся! – сказала она.

Переехали многорядный грохочущий проспект, и дальше шествовали только индусы: фиолетовые, важные, иссушенные, в высоких чалмах. Такие же сидели в лавках и магазинах.

– А говорили – престижный район! – вырвалось у меня.

– Был! Теперь я индуска! – кокетливо дернув плечиком, проговорила она.

Из-за резных дверей тянутся сладкие дымки благовоний. Ну вот, еще и в Индии я побывал!

– …Ну что? Теперь успокоился? – после сладостной паузы прошептала она.

– Да! А теперь – чайку! – воскликнул я. – Индийского!

– Ты прямо как раджа!

– А ты – моя любимая танцовщица! Зачем, думаешь, я летел за океан?!

– Ну есть сведения, что у тебя выступление.

– Ну это мелочь! – я отмахнулся. – Кстати, ты не представляешь, где это? – Показал запись.

– Представляю… Не ближний свет.

– А во сколько, не знаешь?

– Молодец! – усмехнулась она. – Такой же олух! – ласково погладила по остаткам кудрей. – Но это надо Сеньке звонить – он-то мне и сказал о тебе… Или не звонить? Тебя что-то смущает? – усмехнулась.

– Нет. Это раньше меня что-то смущало. А теперь – нет! Теперь мы с ним – квиты. Звони!

– Звоню… Привет! Ты представляешь, кто у нас тут сидит?.. Точно! «Гастролер»! Но не знает, во сколько его выступление… Во сколько? Так чего ж мы сидим!

– Чуть было не сказала «лежим»! – усмехнулась она, вешая трубку.

– Ну как? Не возражает?

– Озадачен.

– Это хорошо!

И мы помчались. Даун-таун («Нижний город»), юг Манхэттена – не ближний конец. Ехали через Чайна-таун. Я тут был? Или это – другой был Китай?.. Малая Италия – ярко освещенная Мадонна в нише с гирляндой лампочек… Ридна Украина. Вывеска – «Щирые щи». Как тут компактно разместился земной шар!

Когда я вошел в зал – Генис и Вайль, мои «ведущие», уже сидели за столом в начале уютного зала – бледные, встревоженные, прилизанные и почему-то опухшие.

– Это он! Он! – почему-то в ужасе закричал Генис, показывая на меня пальцем.

Они дико захохотали.

– А кого вы, собственно, ждали?

– Ну уж замену искали, – сказал Петр. – Обзвонились всюду!

– Уже точно решили, что тебя убили, расчленили и после этого – перевербовали! – заявил Александр.

– Ну это уж чересчур… хотя, что-то действительно было, уже не помню.

– Кто ж доставил тебя?

– Да так, одна знакомая.

– Смотри, освоился! Обнаглел! – вскричал Генис.

Появление меня, затерявшегося в городе-спруте, в точно указанное время в точно указанном месте, им чудом казалось! А то нет.

– И где же твоя знакомая? – недоверчиво спросил Вайль.

– Паркуется. Подождем.

– Так тут она до вечера может парковаться, и безуспешно! – вскричал Генис.

Решили начинать. И правильно сделали. Бывшая «царица моих грез», столь внезапно здесь появившаяся, исчезла навсегда.

В утешение в зале было много таких: бодренькие, чуть постаревшие, бывшие наши «боевые подружки» из прежних НИИ и КБ, соратницы по туристским походам, прибившиеся теперь здесь. Зал был полон – но явно разделен на несколько групп. Первые ряды были заняты статными седыми людьми – «монархистами», условно говоря. Лестно, что они соблаговолили прийти. Будут строго допрашивать: зачем мы погубили Россию? Хотя на самом деле погубили они, или допустили, я при том не присутствовал. Но ответить придется. Ближе к галерке, по студенческой привычке, усаживались, в свитерах, с геологическими бородками, деятели нашей волны, шестидесятники, смело перевернувшие нашу жизнь там… но почему-то оказавшиеся после этого здесь в невероятных количествах. Теперь они будут спрашивать с нас: они всё так чудно начали, зачем же мы всё так опошлили? «Что делается с демократией в России? Почему Законодательное собрание не ладит с Собчаком, прогрессивным лидером?» – вот таких нападок я жду от них. Хотя правильней было бы обвинить их: «Вот вы уехали – так все и захромало». Но – нельзя. Они пришли сюда за удовольствием – поговорить свысока: отвечу и им. Взгляд ухватил интересную пару в конце зала… Эти-то зачем пришли? Молодая красивая пара, шикарно одетые… Бьюсь об заклад, что забрели сюда по ошибке – литература явно не их конек. Уж и не знаю, чем я могу их ублажить! Больше волновало меня другое: где же Она, так долго паркующаяся любовь моя? Лежит уже в объятиях своего мужа?.. Непонятно, собственно, почему у меня могут возникать какие-то возражения? Окстись! Напряжение (или раздражение?) нарастало… Ну что же, пора в бой.

Вайль и Генис лестно представили меня как их любимого писателя современной России (коварно не упомянув Довлатова, которому, оказывается, уже передоверили свои сердца). Я стал читать. Наверно, я выбрал для этого случая не тот рассказ. Надо было «Случай на молочном заводе» (о шпионе, который залез в гору творога и его ел – рассказ пользовался неизменным успехом, как у детворы, так и у престарелых), а я опрометчиво выбрал рассказ более сложный, «И вырвал грешный мой язык» – о том, как я однажды, в мрачном настроении, почистил зубы по ошибке вместо пасты клеем «Момент» и умолк навсегда. Как всегда в моей работе (нелегко, кстати, так жить! случай абсолютно подлинный, говорящий сам за себя, но как это почему-то постоянно бывает в моей практике), в подлинность не поверили, посчитав язвительной аллегорией. Но этого и хотели!

Стремительно встал представительный мужчина с вьющимся чубом и острым носом.

– Разумеется, мы прекрасно поняли ваш рассказ. Естественно, там вы не могли об этом сказать, но здесь-то скажите: рассказ о том, что власть заклеивает вам рот?

– Да нет, – угрюмо произнес я. – Никакой аллегории и нет. Рассказ подлинный.

– Понимаю вас, – он язвительно улыбнулся. – Но можете говорить откровенно: здесь стукачей нет!

– А разведчиков? – мрачно брякнул я.

Зал захохотал. Лед, как говорится, тронулся. Дальше я говорил с удовольствием – только курчавый время от времени наскакивал на меня:

– Вы будете уверять, что у вас нет цензуры? Вы будете уверять, что ваши книги не резали? За кого вы нас принимаете здесь? Стыдитесь!

Что ж это за тип? Хотя ожидать таких было нужно. Из кожи вон вылезут, чтобы доказать, что там у нас ад, а здесь – рай. Иначе зачем же они бросили там престижную должность доцента?

Меня даже посетила страшная мысль – а вдруг это Семен, муж паркующейся, так неузнаваемо изменившийся за двадцать лет нашей разлуки, пришел сюда мстить мне за то, про что он еще даже не знает?.. Что удивительно, его стали «угомонивать» (или «угаманивать») свои.

– Слушай, ты опять? Мы не для того сюда пришли, чтобы тебя слушать. Сядь.

Указали ему на недопустимость «прокурорского тона» и уважаемые ведущие – Генис и Вайль.

– Давайте лучше послушаем Попова!

– Я, конечно, стыжусь, – признался я. – Но рассказы мои не урезали ни разу!.. Выбрасывали – было. Что рассказы реальные… не хотите, не верьте.

– Почему? Я тоже однажды «Моментом» зубы почистил! – вдруг бодро произнес старичок, ошибочно принятый мной за белогвардейца… скорей, думаю, из первых комсомольцев.

Постепенно взаимопонимание налаживалось. И «наша волна» не оказалась такой уж суровой, и не спросили с меня за действия Собчака, а больше спрашивали меня про общих друзей. И монархисты были не так уж монархичны, оказавшись, на поверку конституционными демократами… Но больше всего меня порадовала та великолепная пара молодых роскошных красавцев – он и она, которых я ошибочно посчитал вообще чуждыми… Они застенчиво подошли последними, и он сказал:

– Вы знаете, когда мы уезжали из Харькова и нам позволили вывезти очень мало книг, мы взяли лишь ваши книги.

– Не может быть!

– Может, – улыбнулась она. – Вот, подпишите, пожалуйста!

Вот это счастье! Не зря, выходит, приехал!

– Если вы хотите купить что-то из электроники, мы вам можем помочь, – снова заговорил он. – Мы как раз работаем в таком магазине! Специально отпросились, на встречу с вами.

– Из электроники? Да вроде нет… – Но тут я вспомнил о деньгах, подаренных Бродским (что удивительно, «в мире чистогана» я их даже не «почал»). – А вообще можно чего-нибудь прикупить, – произнес я уже более рассудительно.

Мы вышли с Алексом (так он себя просил называть) – и его Жанной – на улицу. Рядом шли верные Генис и Вайль.

– Ну… вы забираете его? – с облегчением, как мне показалось, спросил Вайль.

– Да, – сказал Алекс. – Мы сейчас едем с Валерием покупать ему электронную технику.

– Так он богач?! – вскричал Генис. – У меня самого еще телевизора нет!

– Ну ты еще купишь, – рассудительно сказал Вайль. – А он скоро уезжает. Покажи нам, на всякий, твой обратный билет. – Петя посмотрел. – Проводим. – Он строго посмотрел на Гениса.

– Ну конечно! – вскричал Александр. – Поможем ему таранить его багаж. Телевизор! Да еще видик наверняка купит! Меня потрясают наши гости с родины. Сначала они нам рассказывают о трудностях перестройки, мы доверчиво добываем им, исключительно из жалости, какие-то жалкие гонорары – а потом они, непонятно на какие деньги, катят к самолету баулы выше их ростом! Нам тут вовек столько не купить!

– Ну ведь для нас это – тьфу, – примирительно сказал Вайль. – А для них это важно.

– Так это у них, выходит, общество потребления? – вскричал Генис. – А не у нас?

– Да, – вздохнул Вайль. – Просто мы производим для них, а покупают – они. Скажи, – Петя обратился ко мне, – ты ведь интеллигентный человек? У тебя ведь не будет баул на колесиках выше тебя ростом?

– Нет! – торжественно произнес я. – Клянусь!

Поочередно вдарив меня по плечу, Вайль и Генис исчезли, как джинны. Как джины – это придумал я, и почему-то сразу вспомнился джин «Бифитер». Но я отогнал это назойливое видение.

– Ну, едем? – проговорил Алекс.

– Да… Меня-то вообще привезла сюда одна знакомая… Но что-то я не вижу ее. Ни на выступлении, ни сейчас.

– Ха! – воскликнул Алекс почему-то радостно. – Так это ж Нью-Йорк! Невозможно припарковаться!

Почему-то в Нью-Йорке этим гордятся.

– А нам с Алексом трудно парковаться еще и потому, – застенчиво улыбнулась Жанна, – что у нас пока нет машины.

Вместе посмеялись.

– И мы поедем с вами на метро! – бодро воскликнул Алекс. – Ведь вы же по-настоящему нью-йоркского метро и не видели?

– Нет! Ни по-настоящему, ни во сне.

– Тогда едем! – воскликнул Алекс. – Нам довольно далеко. Форт Ли! Самый север Манхэттена!

– Там я еще не был, – проговорил я с некоторой долькой уныния.

Уже я представлял себе этот путь. Но оказалось – не в полном объеме. Если снова сравнить мою жизнь в Нью-Йорке с «американским футболом», а меня – с мячом, перебрасываемым на дикой скорости от игрока к игроку, то это был самый длинный пас, через весь Манхэттен (эту громаду я уже чуть-чуть представлял). И главное – кто там перехватит меня на том конце? Это совершенно неясно.

Наши в Нью-Йорке (особенно в первые годы жизни) понимают эту проблему даже очень хорошо.

– А там вам кто-то сможет помочь, отвезти покупки? – прочитал мои мысли Алекс.

Кто? На самом северном кончике Манхэттена! Причем нужно оказаться там с точностью до секунды – останавливаться в Нью-Йорке, как известно, нельзя… Я мысленно перебрал всех. Мне кажется, мои друзья Ефимовы уже без меня заскучали! И я не ошибся. Ефимов уже показал себя один раз отличным перехватчиком «мяча», то есть меня.

– Наберите, пожалуйста, этот номер.

Этот самый длинный пас через весь Манхэттен я запомнил навсегда! Прежде всего, поразило метро – неприхотливо-промышленного вида: мчит – и ладно, не до красот. Мелькали станции. Но самое удивительное – как менялась публика! У нас такого нет. В районе Централ-парка вошли несколько удивительно респектабельных людей – казалось бы, таким в метро вообще нет смысла спускаться. Но я помнил слова своего друга-миллионера, что «манхэттенцы» по своему району на автомобилях не ездят… Особенно меня поразила своей статью и ухоженностью дама, совсем пожилая. У нас таких пожилых нет. И вдруг, как по взмаху палочки, все они исчезли, и в вагон ввалились шумные негры, некоторые едва одетые, а у одного «малыша» на руку была намотана тяжелая цепь, которой он так задумчиво поигрывал, поглядывая на нас.

– Гарлем, – проговорил Алекс, почти не двигая губами. – Не смотрите. Привяжется.

С разочарованием поняв, что с нами кашу не заваришь, «малыш» непринужденно лег на вагонную скамейку и лежал, занимая ее всю, как-то не смущаясь тем, что мы стоим. Потом и они вдруг исчезли (за свою зону, как я понял, тут обычно не заезжают: не поймут!), и вагоны заполнила еще более экзотическая публика – низкорослые, раскосые, с многочисленными жесткими косичками и мужчины, и женщины!

– Этот райончик называется Ямайка! – прокомментировал Алекс. – Живут ямайцы. Ну как вам?

– Впечатляет!

А на «Форт Ли», куда мы наконец прибыли, преобладали в основном белые… И это вдруг оказалось удивительным. К экзотике привык – как настоящий «местный».

С помощью Алекса я выкатил баул на колесиках (с шикарным телевизором и видиком) на панель, сиротливо огляделся – и в тот же момент подкатил автомобиль, и из него выскочили радостные Игорь с Мариной.

– Марина! Смотри! – восторженно вскричал Игорек. – Я был уверен, что никакого такого магазина, а уж тем более такого количества покупок не будет ни за что, Попов бредит… А все это – есть! Мы потрясены!

– Да обвыкаюсь помаленьку, – скромно проговорил я.

– Ну, быстро грузимся! – Ефимов заговорил. – Сюда давай…

Ну что, «американский футбол»? Я выиграл!

Я пытался сдержать свое слово, данное Вайлю; когда я выкатил баул с электроникой из магазина, он едва доставал мне до плеч. Но в последний день подключились Марина с Викой: «Должен ты что-то и Ноннке привезти – у вас ведь шаром покати!» И баул «превысил».

– Ага! – закричал радостно Генис, увидев меня (хотя я был за баулом почти не виден). – Что я тебе говорил? А ты – «У них духовный голод»! Вот что у них!

Добрый Вайль тяжело вздохнул.

– Скажи ему, Валера, – проговорил Вайль. – Ведь не только же это, – он указал на баул, – ты увозишь из Нью-Йорка?

– Нет! – ответил я искренне. – Главное – здесь! – И я указал на сердце.

– Вот видишь! – сказал Вайль.

С трудом, с помощью Ефимова, взвалили баул на весы.

– Перевес! – радостно вскричал Генис. – Надо доплачивать! Что я говорил?

– Ты «говорил» – ты и доплачивай! – проворчал Вайль. – За свое удовольствие – заплати!