Текст книги "Адмирал Колчак"

Часть вторая
Порт-Артур

Недавно прибывший вице-адмирал Макаров был, конечно, душою Порт-Артура.

В прежние годы Макаров не раз бывал в Японии – особенно в пору, когда он командовал средиземноморской эскадрой и совершал дальние походы, которая одно время вообще базировалась в порту Нагасаки. Он всем, чем мог, поддерживал русскую колонию, посещал рестораны и магазины с русскими названиями.

Там же, в Нагасаки, кстати, находилось и большое кладбище русских моряков, на содержание которого по кораблям пускали кружку; кто сколько мог дать, тот столько и давал, списки «кружечных сборов» потом долго хранились в канцелярии эскадры.

Макаров хорошо видел, что происходит в Японии, видел, как усиливается японский флот, – в составе военно-морских сил этой страны только за последний год появился десяток новейших кораблей, появились толковые адмиралы – такие, как Ито и Того, а недавно прошедшая война между Японией и Китаем[64]64
  «… недавно прошедшая война между Японией и Китаем…» — японо-китайская война 1894–1895 гг. Попытка Японии захватить вассальную Китаю Корею привела к войне, в которой китайский флот был наголову разбит. По Симоносекскому мирному договору Китай признал независимость Кореи и передал Японии остров Тайвань и Ляодунский полуостров.


[Закрыть] стала, если хотите, прелюдией войны России с Японией, этакой пробой сил, после которой обычно принимают решение: воевать дальше или не воевать?

Судя по тому, как тяжелели взгляды японских военных, когда Макаров встречался с ними, хотя на лицах расплывались сладчайшие улыбки, как они прощупывали вопросами офицеров русской средиземноморской эскадры, какие оценивающие взоры бросали на наши корабли, предстоящая война была уже не за горами.

В начале 1900 года Макаров послал в Главный морской штаб донесение: «Заняв Корею, японцы могут двинуться к Квантунскому полуострову и сосредоточить там более сил, чем у нас. Это будет война за обладание Порт– Артуром. Его падение будет страшным ударом для нашего положения на Дальнем Востоке».

Прибыв в Порт-Артур, Макаров понял: операции ему предстоит вести не только на море, но и на суше, хотя сухопутная война – дело совсем не его, но совмещать действия все равно придется, к с суши поддерживать морские действия, а с моря – сухопутные. Макаров принял решение высадить на полуострове Гуаньдун десант. Морские подходы к полуострову закрыть минными полями, организовать разведку – для этого он постоянно посылал в море миноносцы. Парами, чтобы один корабль страховал другой…

Война завязывалась нешуточная.

В один из розовых теплых дней – весна в Порт-Артуре началась в середине февраля – миноносцы «Стерегущий»[65]65
  «Стерегущий» — миноносец, в строю с 1903 г. В Русско-японской войне геройски сражался с несколькими японскими миноносцами около Порт-Артура 26 февраля 1904 г. и был затоплен оставшимися в живых унтер-офицерами. В память об этом событии поставлен памятник в Санкт-Петербурге.


[Закрыть] и «Решительный» отправились в разведку – надо было осмотреть восточное побережье Гуаньдуна, узнать, где сейчас дрейфует японский флот и минируют ли миноносцы фарватеры.

Вечером, уже в сумерках, русские миноносцы нашли японцев. Можно было бы уйти, но «Стерегущий» и «Решительный» поступили по-иному: хоть силы японцев превосходили русские, необходимо было раз и навсегда отбить у них охоту минировать русские фарватеры, и миноносцы остались. Поскольку драка предстояла серьезная, ночь прошла в приготовлениях.

Рано утром, едва рассвело, начался бой. Силы японцев за ночь удвоились.

Когда стало совеем туго, «Решительный» отправился за подмогой, прорвался через заграждения японцев – скорость у него была выше, чем у кораблей Страны восходящего солнца, – и понесся в Порт– Артур. «Стерегущий» продолжил борьбу.

Силы были неравные. Почти вся команда «Стерегущего» погибла, командир тоже был убит, а помощи все не было. Наконец наступила минута, когда сопротивляться стало некому.

Японцы решили увести затихший корабль к себе, но не тут-то было: в машинном отделении оставались еще два живых матроса. Поняв, что собираются сделать японцы, они открыли кингстоны.[66]66
  Кингстоны — клапаны, закрывающие отверстие в подводной части судна.


[Закрыть] Миноносец быстро заполнился водой и, тяжело задрав вверх, к небу, корму, ушел под воду. Японцы лишь облизнулись – близок был локоть…

В это время на помощь к «Стерегущему» шел сам адмирал Макаров, он перенес свой флаг на легкий крейсер «Новик», который, легко перестукивая мощной машиной, двигался на всех парах… Увидев крейсер под Андреевским флагом,[67]67
  Андреевский флаг — кормовой флаг российских кораблей, учрежден в 1699 г., белый с диагональным голубым крестом, т. н. крест Андрея Первозванного.


[Закрыть] японцы поспешили отступить к своей эскадре, под защиту тяжелых линейных броненосцев. С броненосцами «Новик» тягаться, конечно, не мог – слишком крупнокалиберные были у тех орудия. Пришлось, отстреливаясь, оттягиваться к Порт-Артуру, под прикрытие батарей берега.

Вот такая обстановка складывалась в Порт-Артуре к тому дню, когда здесь появился лейтенант Колчак.

В Порт-Артуре цвела мимоза. На улицах плавал тягучий сладкий дух, деревья полыхали ярким желтым огнем от густых раскидистых метелок, дух мимозы кружил голову… Город совсем не был похож на фронтовой – работали рестораны, играла музыка, нарядные морские офицеры вовсю флиртовали с сестрами милосердия и канцеляристками из штаба флота.

Адмирал Макаров встретил Колчака радушно, они были давно знакомы, более того, Колчак считал Макарова своим учителем, читал все, что было написано адмиралом: начиная с первых, самых ранних публикаций в «Морском сборнике», когда Макаров был еще гардемарином, и кончая его исследованиями о живучести кораблей (эти статьи широко изучали во всех морских ведомствах за рубежом) и фундаментальными трудами об обмене вод между морями, о подводных и «верхних» течениях и – что было особенно близко Колчаку – о ледокольном флоте.

Именно Макаров предложил создавать мощные тяжелые ледоколы для плавания в Арктике, именно он со знаменитым ученым Менделеевым разработал технические основы для постройки первого русского ледокола, предназначенного для плавания по Северу. Такой ледокол вскоре был построен. Назвали его «Ермак».[68]68
  «Ермак» – первый в мире ледокол, способный форсировать тяжелые льды. Построен в 1899 г. по идее и под руководством С. О. Макарова. Первое плавание совершил в Арктику в 1899 г. В эксплуатации находился до 1963 г.


[Закрыть] Позже Макаров плавал на «Ермаке» по Баренцеву морю, во льдах, два раза был на Земле Франца-Иосифа и Новой Земле.

Колчак видел в Макарове родственную душу, а Макаров, несмотря на разницу в возрасте и чинах, – в Колчаке.

Адмирал не был кабинетным военным – говорил, что от пыли портьер у него болит голова, – рабочий стол свой разместил на эскадренном броненосце «Петропавловск».[69]69
  «Петропавловск» — эскадренный броненосец, в строю с 1897 г. В Русско-японскую войну был флагманом 1-й Тихоокеанской эскадры. 31.3 (13.4) 1904 г. подорвался на минах.


[Закрыть] Длинный, угрюмый, тяжело попыхивающий серым дымом из трех огромных труб, с орудиями, которые не зачехлялись ни днем, ни ночью, – флагманский броненосец был готов в любую минуту открыть огонь.

Адмиральская каюта была широкая, тихая, в коврах, с дорогой прочной мебелью, – впрочем, к предметам роскоши адмирал относился пренебрежительно, поскольку считал, что в жизни есть немало вещей, гораздо более важных, чем роскошь. Увидев лейтенанта, Макаров встал, махнул рукой:

– Полноте, лейтенант, не докладывайте, и так все знаю.

На мощном черепе адмирала плоско лежала прядка седых волос, глаза были внимательны и усталы, огромная, серая от седины борода, разделенная надвое, прикрывала обе стороны черной адмиральской куртки, украшенной золотыми пуговицами. Из волос, прямо из бороды, высовывался нарядный Георгиевский крест.

Макаров протянул Колчаку руку.

Тот в ответ молодцевато щелкнул каблуками, наклонил темноволосую, с редкими серебристыми искорками голову и поприветствовал адмирала почти протокольно:

– Здравия желаю, Степан Осипович!

– То, что в трудную для России пору не смогли быть далеко от передовой, похвально, Александр Васильевич, – произнес адмирал дружелюбно и одновременно с легким огорчением, – но ведь и Север, наш любимый с вами Север после вашего отъезда оттуда остается совсем забыт и заброшен… Никто ведь не будет им заниматься.

– Пока идет война – нет.

– Охо-хо, – адмирал неожиданно по-старчески закряхтел, взял Колчака руками за плечи, тряхнул, лицо его сделалось расстроенным, – велика Россия, а людей в ней мало! – Макаров, кряхтя, вернулся на место, сел поглубже в кресло, показал Колчаку на стул: – Прошу, Александр Васильевич… В ногах правды нет. То, что вы приехали, – очень хорошо, а то, что Север остался без людей, – плохо. Вы даже не представляете себе, Александр Васильевич, как это плохо.

– Прекрасно представляю, Степан Осипович. Но… – Колчак, упрямо сжав губы, развел руки в стороны, – у меня другого выхода не было.

Макаров сощурил один глаз, оценивающе глянул на Колчака.

– Александр Васильевич, у меня есть одно место… Специально для вас. Тяжелое, сложное, ответственное. Не могу найти на него человека… Пойдете?

– Наверное, при штабе?

– А что, штаб уже не является боевой единицей флота? – ворчливо спросил Макаров. – Грамотные действия одного штаба гораздо важнее слаженных действий целой флотилии эскадренных миноносцев.

– Очень прошу, Степан Осипович, не назначайте меня в штаб, – тихо и твердо проговорил Колчак и даже хотел добавить, что устал от писанины и, готовя доклад о поисках пропавшего барона, он начал ненавидеть ручку… А всякая работа в штабе обязательно предполагает обильную писанину.

Колчак даже не предполагал, что от работы, не требующей почти никаких физических усилий, так могут болеть руки, плечи, спина, грудь, ключицы – все от работы каменеет, делаясь чужим, даже поясница, вот ведь как Колчак хотел сказать об этом адмиралу, но не сказал – побоялся его обидеть.

– А куда вас назначить, позвольте полюбопытствовать, Александр Васильевич?

– На миноносец.

– Э, нет, батенька, – адмирал отрицательно качнул головой, – с вашим опытом да с вашими знаниями – самое место в штабе. Не упрямьтесь.

– Прошу вас, Степан Осипович… только не в штаб.

Адмирал ухватил одну часть бороды в одну руку, другую – в другую, широко развел обе половинки на груди.

– Если бы я не знал вас, лейтенант, я бы прочитал вам мораль… По поводу правил хорошего тона. – Адмирал умолк; словно что-то почувствовав, повернул голову к открытому иллюминатору. Вдалеке громыхнули два артиллерийских выстрела, всколыхнули густой медовый воздух, повисший над бухтой – запах мимозы царил и тут, над морской водой – с волны с пронзительными ржавыми криками поднялись несколько чаек, понеслись к берегу. – Батарея на Орлином Гнезде ударила, – определил Макаров, – артиллеристам предписано производить тревожащую стрельбу. – Он с задумчиво-обиженным видом пошевелил пальцами. – Значит, по-прежнему хотите на миноносец? А, Александр Васильевич? – Макаров специально повел затяжную игру с Колчаком, с его назначением, он не хотел отправлять его на миноносец. Ибо опаснее службы на миноносце в воюющей эскадре не было. – А?

Макаров прочитал отчет Колчака, опубликованный Географическим обществом, – отчет пришел с недавней почтой, – понимал, что тот до последней косточки просквожен, пробит ломотой и что у лейтенанта впереди много бессонных ночей, когда от боли и собственного страшного крика у него будет перехватывать дыхание, и чем дальше к старости, тем больше будет таких бессонных ночей. Послать его на миноносец – значит сделать инвалидом. Если, конечно, он не погибнет, подобно командиру «Стерегущего».

– Охо-хо, – вновь по-старчески закряхтел Макаров. – Значит, на миноносец?

– На миноносец, ваше превосходительство, – подтвердил Колчак прежним тихимтвердым голосом.

– Не получится, – покачал головой Макаров, – у меня нет ни одного лишнего миноносца. – Макаров аккуратно разгладил ладонями лист бумаги, лежавший перед ним. – Решим, значит, так, голубчик… Не по-вашему и не по-моему. Я вас назначу на должность вахтенного офицера на крейсер первого ранга «Аскольд».[70]70
  «Аскольд» — крейсер, вступил в строй в составе Балтийского флота в 1902 г. Пострадал во время боя с японскими крейсерами «Асама» и «Якумо», был разоружен в Шанхае. Участвовал в Первой мировой войне, в период интервенции команда была разоружена, крейсер отправлен в Англию, в 1922 г. продан на слом в Германию.


[Закрыть] – Предупреждая возражения Колчака, Макаров выставил перед собой руку: – Пока так, голубчик Александр Васильевич, и больше никак. Дальше посмотрим. Договорились?

Колчак вздохнул, темное лицо его дрогнуло, он поднялся со стула и щелкнул каблуками:

– Разрешите идти?

– Подождите, не гоните лошадей. – Макаров поморщился. – Служба на «Аскольде» не менее боевая и опасная, чем на миноносце. Скоро будем проводить операции против японцев. – Адмирал вновь умолк, повернул лицо к раскрытому иллюминатору, и только тут, в мимолетном, очень близком движении Колчак увидел, какие у того усталые глаза, как набрякла и потяжелела кожа на щеках – адмирал чувствовал стрельбу береговых батарей загодя, он словно отсюда, за добрый десяток километров, слышал звяканье отодвигаемых орудийных затворов и тяжелое сопение артиллеристов, подающих снаряды в ствол.

Вновь ударили два залпа, и адмирал, одобрительно наклонив голову, взял в руки перо.

– Роль крейсеров, особенно таких, как «Аскольд», будет повышаться в нынешней войне. Крейсер – это основная сила в морских боях. Так что не расстраивайтесь, Александр Васильевич, и не обижайтесь на меня, старика. – Макаров вновь разгладил бумагу ладонями, движения были осторожными, будто он боялся, что бумага расползется, и поставил на ней свою подпись.

Командир «Петропавловска» предложил Колчаку свой катер, чтобы тот доставил лейтенанта на борт «Аскольда», и Колчак, которому очень хотелось побывать на берегу, побродить по порт-артурским улочкам, подышать духом мимозы, миндаля, ранней вишни, которая также зацвела, отправить письма отцу и Соне, заколебался…

На «Аскольд» являться было еще рано. А с другой стороны, чем раньше – тем лучше. Доложиться, бегло познакомиться с хозяйством, которое у всякого вахтенного начальника бывает очень необременительным, забросить баул в каюту и – на берег.

Сколько времени займет вся эта процедура на «Аскольде»? Ну, час, ну, полтора. Колчак, натягивая на руку белую перчатку, поклонился командиру «Петропавловска»:

– Благодарю вас, господин капитан первого ранга.

На «Аскольде» все затянулось. Это только скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. На берег Колчак выбрался только через сутки.

Первым делом сходил на почту, отправил одно письмо отцу, оно получилось довольно будничным, написал его Колчак на двух страницах, другое, потолще, на пятнадцати страницах, – жене, потом зашел в книжный магазин. Ему интересно было знать, есть ли в продаже книги о Японии.

Существует хорошее правило: если хочешь выиграть войну, постарайся узнать о противнике все, не брезгуя никакими мелочами, не пропуская мимо себя ничего, даже рецепты приготовления рисовой похлебки, обрядов народа айну,[71]71
  Айну — народ, проживающий на острове Хокайдо, составляет отдельную расу, сочетающую европеоидные, австралоидные, монголоидные черты. Исповедует буддизм.


[Закрыть] живущего в количестве нескольких сот человек на острове Хоккайдо, жизнеописаний далеких от русского человека императоров Го-Сакурамати, Кокаку, Нинко, Комэй, Мэйдзи, а также других ста семнадцати правителей, властвовавших в Японии две с половиной тысячи лет, – словом, не пропуская ничего…

Продавщица – молоденькая девушка с хмурыми серыми глазами – пренебрежительно приподняла плечо:

– Ничего японского не держим, господин лейтенант.

– Напрасно. Не век же мы будем воевать с японцами, – огорченно проговорил Колчак, пробежавшись взглядом по полкам с книгами. В основном это была пустая литература – о борзовой охоте на «псковских» землях, об архитектуре дворянских усадеб, о новогодних обрядах народов Северной Финляндии, а также несколько заплесневелых, с белесыми корешками томиков о коронации нынешнего российского самодержца…

– И больше ничего? – спросил он у продавщицы.

– Больше ничего.

Колчак покачал головой и покинул магазин.

– Продавать книги о Японии во время войны с ней непатриотично, – прокричала ему вдогонку продавщица.

Лейтенант ничего не ответил ей.

На улице дышалось легко. На углу, неподалеку от почты, безусый китаец, очень похожий на якута Ефима, вкатив тележку на деревянных колесах прямо на тротуар, жарил на большом черном протвине рыбу, делал он это изящно, ловко, как фокусник. Снимал противень с длинной чугунной печушки, стоявшей в тележке на железной подстилке, делал легкое, едва приметное движение, и все рыбешки – их было штук пятнадцать – разом подскакивали на противне. В воздухе, блеснув розовыми боками и обдав людей вкусным, рождающим слюну духом, переворачивались и шлепались обратно на противень.

Пройти мимо китайца было нельзя, Колчак, почувствовав голод, остановился, спросил по-русски:

– Скоро будут готовы?

– Через две минуты, – также по-русски, тонким бесполым голоском ответил китаец.

Рыба стоила чепуху, копейки, Колчак даже удивился ее ничтожной цене, но вкусноты была необыкновенной, не во всех ресторанах можно отведать такую – сочная, тающая во рту, жирная, свежая. Подавал рыбу китаец в кульке из вощеной, не пропускающей влагу бумаге, сверху кидал в кулек несколько колец сладкого мясистого лука и поливал черным соевым соусом, в кулек Колчака он и лука кинул больше, и соусом полил пообильнее. Улыбаясь, он стоял в сторонке и смотрел, как ест русский офицер.

– Приходите ко мне через два часа снова, – предложил он Колчаку, – у меня еще более вкусное блюдо будет.

– Какое?

– Я замочил в соусе полсотни маленьких осьминогов. Таких вот, не больше воробья. – Китаец показал пальцами, какого размера осьминоги пойдут на еду. – Будет блюдо, которое, господин офицер, в России вряд ли можно попробовать.

Бамбуковым веером он, как крылом, обмахнул жареных рыбех, встряхнул противень и закричал громко, с подвизгом, будто у него лопнули голосовые связки:

– Караси, караси! Морские караси печеные! Подходите, ешьте, господа! Цена – совсем бесплатно! – И неожиданно выдал фразу, которая удивила Колчака: – Ешь не то, чего мало, а то, что нравится!

Китаец показался Колчаку забавным – интересно, у кого он подхватил эту фразу? – и лейтенант решил через два часа вернуться на перекресток.

– Оставьте мне две порции осьминогов, пожалуйста! – Он показал китайцу два пальца.

Китаец остро взглянул на Колчака, темные глаза у него были умными, острыми, все замечающими, китаец низко склонился над тележкой, сунувшись носом в сизый пахучий парок, выбивающийся из-под противня.

– Будет сделано, господин офицер! – Китаец вновь глянул на Колчака и опять сунулся лицом в душистый парок.

«Взгляд, будто нож, – неожиданно для себя отметил Колчак, – режет по живому. Нет, не такой простой это китаец, как кажется с первого раза».

Через несколько минут он уже шел по Порт-Артуру и испытывал молодой подъем, все северные ревматические боли, ломота, нытье в мышцах и жилах исчезли совершенно бесследно, тело наполняла птичья легкость, ему было интересно все: и полукитайская-полуяпонская-полурусская архитектура здешних построек, тесно жмущихся друг к другу, и лица людей, попадавшихся навстречу, и резкие крики птиц, сидящих в цветущей мимозе, и романтический голубой дымок, поднимающийся от воды там, где в тяжелом молчании застыли, заняв едва ли не весь внутренний рейд, корабли. «Аскольд» стоял среди них.

Под деревьями – особенно на взгорках, куда доставало солнце, – уже зеленела нежная тонкая трава, прыгали, громко перекликаясь, воробьи, кое-где желтели ранние крохотные цветочки – некая смесь одуванчиков с подснежниками. Такие цветы в России не водились.

Колчаку захотелось, как мальчишке, развалиться на земле под одним из деревьев, снять с себя ботинки, задрать ногу на ногу, заложить руки за голову и застыть в бездумном созерцании высокого голубого неба.

Как это не раз бывало в детстве.

Колчак едва сдержал себя: мальчишество все это, секундный сопливый порыв. Подумал о том, что раз тянет на такие школярские поступки – значит, чего-то недобрал в детстве, значит, чего-то недодали. А может, во всем виноват Север с его вечными холодами, там ведь лишний раз с себя ботинки не снимешь… Поднялся на мелкий, со сплющенной макушкой пригорок, на котором под деревьями стояло несколько литых чугунных скамеек с дощатыми рейками сидений, а в глубине длинного лога вольно расположился приземистый желтоватый дом с двумя мезонинами, очень похожий на барский, каких немало в провинциальной России.

Сидеть на скамейке было нельзя – их недавно покрасили в антрацитовый цвет, старая краска не хотела высыхать, – и Колчак встал у дерева, прислонился к нему спиной. Глубоко, во всю грудь затянулся густым медовым духом, которым, кажется, пропитался уже не только город с его крепостными стенами, молом и пушками, но и земля, и море, проследил за полетом стаи чаек, подумал о том, что Россия отсюда воспринимается как из далекого далека – как некая земля в тумане, к которой стремятся заблудившиеся корабли, ищут ее, надеются в плавании поймать свет маяка, словно единственный лучик надежды, и, ориентируясь на него, пристать к берегу. К своей земле…

Далеко отсюда Россия.

Но чем дальше она расположена, тем печальнее делаются мысли о ней, тем больше щемит сердце, тем дороже становится Родина.

К Колчаку по земле боком подгреблась, подскочила, неровно держась на кривых ногах, какая-то странная красноглазая птица, каркнула по-вороньи резко и громко, потом просительно распахнула большой желтый клюв.

В облике этой птицы проглянуло что-то древнее, беспощадное, воинственное. Колчак поспешно шагнул в сторону.

Однажды на севере он видел белую ворону. С белыми крыльями, белой грудью, белым хвостом, очень похожую на чайку, но это была не чайка, а ворона. И каркала она по-вороньи. Впрочем, эта красноглазая кривоногая каракатица тоже каркает по-вороньи. Хитроумна природа, полно у нее загадок, часть из них – меньшая – уже разгадана, но большая часть – увы… Никто не знает, сколько веков понадобится, чтобы все их разгадать, да и возможно ли это. Может быть, даже не века понадобятся, а тысячелетия, вот ведь как.

Через два часа, обойдя половину Порт-Артура и купив себе писчей бумаги, твердую планшетку, выструганную из дуба, на которой удобно писать даже стоя, находясь на вахте, во время шторма, а также два десятка карандашей и хитроумную китайскую вазочку для кистей, Колчак вернулся на перекресток, где хозяйничал китаец со своей вкусно дымящейся тележкой.

Китаец не обманул: на тележке горячего железного противня уже не было, длинная печка-мангальница призывно дышала жаром, над прозрачными гибкими струями, исходящими от углей, жарились маленькие осьминоги, насаженные на шампуры, шкворчали, брызгали пузырями. На каждый шампур было насажено по четыре похожих на небольшие морские звезды осьминожика.

Увидев Колчака, китаец приветливо, как старому знакомому, улыбнулся и поднял руку.

– Господин офицер, ваш заказ выполнен.

Колчак вновь подумал, что в облике китайца действительно что-то настораживает. Глаза у этого человека скользкие, бегают, словно намыленные, туда-сюда, не останавливаясь, в них нельзя даже заглянуть – они тут же убегают в сторону. Колчаку показалось, что в глубине зрачков тускло посвечивает холодный далекий огонь, а сладкая доброжелательная улыбка, хорошо маскирующая внутреннее состояние китайца, как будто приклеена к губам. Тело находится в постоянном движении, словно китаец готов в любую минуту сорваться и куда-нибудь бежать. Он все время кланяется, кланяется, кланяется…

Китаец то ныряет головой в сизый душистый парок, то выныривает из него, бросает цепкий взгляд в пространство, на корабли, плотно впаявшиеся в безмятежную воду бухты, на людей, идущих по улице, разом отстреливая от общей массы офицеров, делает несколько плавных взмахов веером и снова кланяется.

Шашлык из осьминога не уступал печеной рыбе, даже превосходил ее: мясо было нежное, вязкое, оно сочно похрустывало на зубах, от аромата его на глазах даже выступали сладкие слезы. Колчак увидел, как такие слезы неожиданно появились на простеньком пастушечьем лице солдата-артиллериста, остановившегося около китайца перекусить.

Солдат стонал, перекидывал горячих осьминожиков из руки в руку, потом запихивал их в рот, с шумом, с сопением втягивал в себя воздух и так же шумно выдыхал, из белесовато-голубых мальчишеских глаз его текли сладкие слезы. На рязанской мордахе проступило выражение некого редкостного неземного наслаждения. Ведь в деревне Голопуповке либо в селе Новопузово такое блюдо вряд ли можно попробовать, а вот здесь, на краю краев земли, около лукошка, откуда вылезает солнышко и пускается в путь по белому свету, это – вещь обычная.

Артиллерист съел одну порцию осьминогов, потом вторую, за ней – третью, сладко и печально сжал слезящиеся глаза, помотал головой сокрушено:

– Съел бы еще, да деньги кончились.

– Берите, берите, молодой человек, – предложил Колчак, – я угощаю.

В глазах артиллериста заплескался благодарный испуг.

– Как можно, ваше благородие?

– А так и можно, – спокойно ответил Колчак, – взять и съесть еще пару порций. Я плачу. – Он перевел взгляд на китайца: – Ну-ка, отыщите доблестному защитнику Отечества пару шашлычков пожирнее!

Китаец проворно отвесил поклон, пробежался пальцами по шампурам, подхватил с мангальницы одну палочку с насаженными на нее пухлыми звездочками осьминогов, протянул артиллеристу:

– Держи, пока господин офицер добрый.

Артиллерист стер с глаз благодарные слезы и взял шашлык.

Речь у китайца была чистая, без перекосов и сюсюканья, над которыми обычно любят посмеиваться русские солдаты; китайцы, когда говорят, – и картавят, и половину букв съедают, и в речь привносят что-то бабье, вызывающее улыбку, а этот китаец говорил чисто, будто половину жизни провел в Санкт-Петербурге… Артиллерист справился с порцией осьминожков как с тарелкой жареных пельменей – ловко поснимал их губами с металлического стерженька и, продолжая лить обильные сладкие слезы, проглотил. Только кадык звучной гирькой ездил у него по шее вверх-вниз, вверх-вниз…

– Еще одну порцию защитнику Отечества! – приказал Колчак, и китаец вновь проворно сунул голову в душистый дым, заперебирал в нем пальцами:

– Слушаюсь!

– Благодарю покорно, ваше благородие, – артиллерист схлебнул что-то с губ, поклонился Колчаку на манер китайца, попробовал воспротивиться, – право же, это – лишнее… Я и так скоро на одном жареном осьминоге буду сидеть, на нижнем, а верхний будет торчать у меня из горла.

– Ешь, пока живот свеж, – подогнал его Колчак, – мягче сидеть будешь.

Розовый воздух над городом всколыхнулся – недалеко грохнул залп береговых батарей, снаряды, кажется, прошли почти над головой, на небольшой высоте – Колчак услышал их тяжелое бултыханье.

Китаец выпрямился как от удара, улыбка, прочно приставшая к его рту, неожиданно отклеилась, губы плотно и твердо сжались.

– Еще? – спросил он лейтенанта.

– Нет, благодарю… Сыт, – ответил тот, щедро расплатился за себя и за объевшегося артиллериста и поспешил подхватить кулек с покупками – надо было возвращаться на корабль.

Он видел, что китаец хочет что-то сказать ему, может быть, даже договориться о следующей встрече, предложить печеных трепангов, сырых устриц с луком и уксусом либо похлебку из королевских крабов, сощурил жестко, насмешливо глаза, словно давая понять, что раскусил его, китаец это заметил и немедленно насторожился. Улыбка исчезла сама по себе, помимо воли хозяина, и он не сразу обнаружил это исчезновение, глаза сделались совсем крохотными – две узенькие ниточки-прорези, китаец сломался в поясе, нырнул головой в синий вкусный дым мангальницы, вынырнул, снова нырнул…

Колчак отправился на корабль.

На «Аскольде», же заходя к себе в каюту, заглянул к старшему офицеру корабля – молчаливому, с окладистой цыганской бородой и голым блестящим черепом капитану второго ранга. Старшие офицеры на кораблях были не только дублерами командиров, но и отвечали за разведку и контрразведку. Колчак рассказал ему о китайце и своих подозрениях.

– Китаец из него, как из меня абиссинский негус,[72]72
  Абиссинский негус — негус – сокращенный титул эфиопского императора в ХIХ – начале XX вв.; полный титул – негус несете – царь царей.


[Закрыть] – сказал Колчак, – или придворный шут из свиты вождя племени. Взгляд цепкий, точный – сразу отметает все лишнее, лицо хитрое, все слушает, все запоминает… Нет, это никакой не тележечник, – убежденно произнес он.

– Благодарю вас, – сухим, ничего не выражающим голосом проговорил старший офицер, – китайца этого мы обязательно проверим…

Старший офицер встал с кресла, давая понять, что разговор окончен. Колчак про себя чертыхнулся: деревяшка, а не человек. Впрочем, на «Аскольде» старший офицер считался толковым командиром.

День закончился быстро, вскоре на Порт-Артур опустилась непроглядная, будто в осеннюю пору, тревожная ночь.

События в этой войне развивались непредсказуемо и неприятно для России. Все качалось с того, что десять лет назад Япония победила Китай в короткой беспощадной войне и начала за счет Китая удовлетворять свои аппетиты. Причем кромсать Китай стала не только она. Немедленно возникла Германия, она оказалась тут как тут, словно по мановению волшебной палочки, и захватила стратегически важную бухту Цзяочжоу в провинции Шаньдун – угрюмые силуэты кораблей кайзера[73]73
  Кайзер — от нем. kaiser, лат. caesar – название императора Священной Римской империи (962–1806 гг.) и Германской империи (1871–1918 гг.).


[Закрыть] приводили местных жителей в священный трепет.

Англия также незамедлительно высадила свой десант в порту Вэйхайвэй, захватила полуостров Коулон, примыкавший к Гонконгу, – кусок жирный, лакомый, Англии позавидовали и Франция, и Германия – очень уж нагло и ловко сработали сыны туманного Альбиона.[74]74
  «… Туманного Альбиона» — Альбион – древнекельтское название Британских островов.


[Закрыть] Не побоялись, что мир начнет осуждать их, и теперь находились на коне. И мир – в основном разные горластые журналюги – проглотил это.

Франция объявила своим порт Гуанчжоу – тоже весьма приличный кусочек земли, базируясь в этой точке, можно завоевать весь Дальний Восток, Россия наложила руку на Порт-Артур. Единственная страна, которая припозднилась к дележу пирога, была Америка. Надо было видеть зависть на лицах американских генералов, когда они увидели, какие жирные и сладкие куски оттяпали их конкуренты в борьбе за вселенское господство.

Впрочем, медлительность Соединенных Штатов была объяснима – янки занимались разборкой с Испанией,[75]75
  «… янки занимались разборкой с Испанией…» — испано-американская война 1898 г., в результате которой Испания лишилась Филиппин и Кубы: Филиппины стали американской колонией, а Куба формально получила независимость.


[Закрыть] им было очень важно вытеснить ее из-под своего бока, из Латинской Америки, а эта задача была не из легких, но тем не менее Америке тоже захотелось отведать китайского пирога, и Штаты начали вмешиваться во все, что происходило на Дальнем Востоке. Будь то лов трепангов или отстрел китов в море, разработки красной глины в долине реки Янцзы или выращивание риса в Южном Китае.

Япония попыталась утвердиться в Китае основательно, но не тут-то было – столкнулась с интересами России. Оба государства были недовольны друг другом, и Япония начала спешно искать себе союзника. Да такого, чтобы можно было без особого риска помахать кулаком перед носом России. Союзники не замедлили обозначиться. Для начала Японию поддержала Англия, которой надо было обязательно ослабить позиции России на Дальнем Востоке и в Центральной Азии, следом Америка вступила в союз.

В воздухе запахло хорошей дракой.

Летом 1903 года японцы потребовали от России, чтобы Санкт-Петербург признал за ними не только Тайвань и провинцию Фудзян, которые стали практически японскими, но и Корею, и Маньчжурию. В Маньчжурии, как известно, у России были свои интересы – прежде всего, по территории Маньчжурии проходила железная дорога – русская дорога, имелись различные сооружения, ремонтные предприятия и станции, жилые дома и большое количество техники – паровозы, вагоны и прочее.

Драка стала неизбежной.

И она не замедлила начаться – в ночь с 27 на 28 января, официально же война была объявлена лишь через двое суток…

Макаров хотя и был полководцем морским – флотоводцем то есть, – а не мог не видеть слабых мест на суше, в русских позициях, в частности в Порт-Артуре. Порт-Артур был хорошо укреплен с моря – не подступиться: любое судно легко потопят тяжелые береговые батареи со стороны Ляодунского полуострова, а вот со стороны материка, с суши, она не была укреплена даже простыми окопами… Но строить оборонительную линию было уже поздно – надо было воевать.